12.07.1965 9 страница

Розин. Кинетика знаков не имеет отношения к той кинетике объектов, которую мы хотим отобразить.

Все это — достаточно тонкие вопросы и чтобы ответить на них, как мне кажется, нужно предварительно выяснить более принципиальные и грубые вещи. Я нахожусь именно на этой первой ступени.

Представьте себе, что мы уже заместили какие-то объекты знаками — ведь только так мы можем сделать эти объекты предметами своей мысли и предметами познания. Мы заместили объекты знаками и затем применяем к знакам некоторые новые познавательные операции. В результате вычленяется некоторое новое содержание, которое мы опять-таки фиксируем в знаках, в знаках второго слоя.

Теперь я хочу спросить: к чему именно применяются познавательные процедуры второго слоя? Характерно, что этот вопрос очень интересовал Розина, и в течение нескольких предшествующих лет он его постоянно обсуждал. Конкретно, для меня вопрос стоит так: применяем ли мы познавательные операции к знакам (А) и (В) или же мы применяем их к единицам типа (А)λ и (В)λ?

Сейчас мы уже достаточно хорошо представляем себе, что непосредственно к А деятельность не применяется — во всяком случае для сознания деятеля. Обычно в философии, имея в виду эти моменты, говорят «о превращенных формах сознания». По-видимому, все способы оперирования со знаками должны быть свернуты в плане смысла и затем должны получить превращенную вещную или объектную форму.

Теперь давайте взглянем на все это с теоретико-деятельностной позиции. Мы уже понимаем — и этот момент я сейчас подробно обсуждал — что λ есть обозначение той деятельности, которую мы имеем в живом виде и привносим к знакам. Теперь я спрашиваю: могут ли применяться последующие познавательные процедуры к ней, так же как они применяются к самим знакам? Ответ на этот вопрос, по-видимому, может быть только отрицательным. Но тогда перед нами встает альтернатива: либо деятельность, привносимая нами, вообще остается за скобками и не играет существенной роли, либо же она должна быть каким-то образом трансформирована, должна получить превращенную форму и должна быть «впихнута» в сами знаки. Вот вопрос, который я обсуждаю.

Но так все дело выглядит с предметной точки зрения, а я добавляю ко всему этому еще теоретико-деятельностную точку зрения и спрашиваю: как изобразить саму кинетику деятельности, то есть в частности, кинетику (А)λ Очевидно, как мне подсказывают, ее нужно изучать. Но чтобы изучать и потом фиксировать результаты изучения, нужно иметь соответствующие знаковые средства. К ним в свою очередь мы предъявляем определенные требования — ведь они должны изобразить кинетику деятельности. Естественно, что мы хотим знать характер этих требований.

Кроме того, возникает вопрос, что собственно мы можем и должны изучать: ведь фактически мы имеем дело со знаками и преобразованиями их. Рассматривая знаки в отношении к преобразованиям и той системе смысла, которая ими создается, мы можем говорить о структуре знаков. Точно так же мы можем говорить о тех преобразованиях, которые применяются к знакам.

Генисаретский. Я хотел бы узнать, на какой позиции вы стоите, когда утверждаете, что мы изучаем и должны изучить цепи знаков? Если на позиции логика, то это по меньшей мере странно, ибо логик никогда не изучает кинетику, если это — позиция того, кто изучает кинетику, то он никогда не изучает знаковую форму, он всегда будет двигаться в чем-то другом.

Я не могу согласиться с такой упрощенной трактовкой положения дел. Здесь не совсем точно используется слово «изучает». Вопрос о том, кто что изучает — достаточно сложный. любой ученый всегда изучает тот или иной тип идеального объекта и ничто другое. Но я говорил о кое-чем другом — с чем они имеют дело. В этом плане, на мой взгляд, вопрос очевиден: мы имеем дело со знаковыми цепочками и их преобразованиями.

А что мы за ними увидим и что именно в связи с этим будем изучать — это тот вопрос, который я обсуждаю. Чтобы как-то ответить на него, я, с одной стороны, утверждаю, что подлинным объектом, который там существует, является деятельность — я ее фиксирую и представляю со своей теоретико-деятельностной позиции, пользуясь схемой двойного знания, а с другой — ставлю вопрос о том, как эту деятельность можно и нужно представить и выразить в знаках.

Генисаретский. На мой взгляд, вопрос действительно состоит не в том, с чем тот или иной исследователь имеет дело, а в том, что он при этом видит. Но тогда я спрошу: работает ли он со своим же собственным оперированием или же это оперирование есть выражение чего-то другого?

На мой взгляд, он вынужден работать со своим оперированием. Он не просто оперирует со знаками, но он еще, кроме того, должен работать со своим оперированием.

Генисаретский. Но тогда он обязательно логик, а не тот, кто изучает кинетику.

Это неправильно. Во-первых, со знаками и своим собственным оперированием работают любые предметники; мы можем и должны в связи с этим говорить о специальной предметной рефлексии. Во-вторых, со знаками и своим собственным оперированием работает логик, но он действительно не видит при этом самой кинетики. В-третьих, со знаками и своим оперированием работает представитель теории деятельности и он обязательно должен видеть кинетику. Именно этот последний случай я обсуждаю, только он меня сейчас интересует. Я ставлю вопрос: какими знаковыми средствами и понятиями должен пользоваться представитель теории деятельности, чтобы он мог видеть деятельность и ее кинетику? Я утверждаю, что такая позиция существует и ее нельзя сводить к позиции логика — речь идет о формальном логике.

При этом меня не устраиваем традиционно-натуралистическая позиция и мне хочется отделить свои вопросы о кинетике — поставленные в рамках теоретико-деятельностной концепции — от вопросов, которые может ставить натуралист. Наивный предметник думает, что в объектах есть естественное, имманентное этим объектам движение. При этом совершенно не учитывается то обстоятельство, что подобное отражение само возможно лишь за счет определенной деятельности — познавательной и мыслительной, за счет имитирующей деятельности мышления.

Если до начала XIX столетия еще можно было придерживаться таких взглядов, то в XIX столетии и тем более XX веке думать так, как мне кажется, уже нельзя. Для меня все проблемы начинаются с вопроса: как можно выделить и зафиксировать в мышлении эти движения, эту кинетику? А затем ставлю еще дополнительный вопрос: как можно выделить и зафиксировать кинетику мышления, имитирующую и воспроизводящую кинетику объектов.

Мне важно подчеркнуть, что исходные данные, с которыми мы всегда и в любом случае имеем дело, это — данные о нашей деятельности, включенные опять же в деятельность. Все, что мы узнаем об объектах — а точнее надо сказать: все, что мы конструируем относительно объектов — получается нами из деятельности и на основе анализа деятельности. Но при этом видим мы не деятельность, а определенные объекты (когда я говорю «мы», я имею в виду предметника).

Начиная с 1962 года мы непрерывно в разных формах обсуждаем вопрос о том, каким образом и как осуществляется эта реконструкция объектов. Мы выяснили, что выявление и конструирование объектов предполагает в качестве своего непременного условия выделение и отделение деятельности. Поэтому в нашей работе постоянно происходит то разваливание плана сознания на «объектное» и «субъектное», о котором в свое время писал И.Кант и в дальнейшем все неокантианцы.

Уже первые подмеченные и описывающиеся нами схемы сопоставлений и отнесений фиксировали ту деятельность, которая накладывается на объекты и создает содержание, выражаемое затем в знаниях. Зная основные виды действий сопоставления и объяснения, мы затем как бы оборвали все и, отделяя сопоставление и отнесение, выделяли или конструировали затем сам объект. В дальнейшем мы выяснили, что все эти процедуры схватывают лишь один момент, одну сторону и не дают достаточно точного представления о других сторонах, которые уже намечались и выявлялись нашими работами.

Поэтому мы вынуждены были постоянно обсуждать вопрос о соотношении между объектами и деятельностью, в частности, познавательной деятельностью, а вместе с тем, естественно, вопрос о том, как эту деятельность наилучшим образом изображать и выражать. Сейчас я ставлю все эти вопросы снова на новом и более высоком уровне. Но как не изменялись наши представления о самой деятельности, неизменным оставался тезис, что в исходных пунктах философ должен иметь дело с деятельностью как таковой, а объекты должен объяснять, исходя из деятельности и различных способов ее обработки — я подчеркиваю: ее обработки, то есть обработки деятельности.

Это положение — движение от деятельности к объекту, а не от объектов к деятельности — является основным и определяющим все остальное принципом философии. Для положительных наук, наоборот, основным и определяющим является принцип, что в исходных пунктах лежат объекты, а знания их отражают или отображают. Но сейчас мы проделываем философскую и методологическую работу. Поэтому мы должны пользоваться первым из названных мною принципов.

Но именно потому, что мы движемся в рамках философии и методологии, мы должны подробно и детально обсуждать вопрос об объектах и их статусе. Мы хорошо знаем, что объекты существуют благодаря нашим знаниям; это всегда первоначально объекты знания и лишь затем они становятся объектами инженерии и практики.

Когда я говорю, что представитель какой-либо положительной науки, начинает работать со своим оперированием или над своим оперированием, то я прежде всего подчеркиваю моментально возникающую здесь двойственность: вроде бы нельзя работать со своим собственным оперированием, можно работать только со знаками, но с другой стороны, знаки «темны» и «слепы», они оживают, осмысливаются и приобретают содержание благодаря деятельности. С чем же тогда имеют все исследователи дело — предметники, логики и «деятельностники»? Я утверждаю, что работая над знаками, любой исследователь работает прежде всего над функцией этих знаков, то есть в такой форме — над способами оперирования со знаками. Можно сказать, что исследователь работает над особыми формами репрезентации нашей деятельности, в частности, деятельности со знаками. Деятельность прикреплена к знакам.

Из этого я делаю вывод, что, когда исследователь начинает анализировать знаки — по сути дела, идеальные объекты, стоящие за ними — и когда он выражает полученное им новое знание, скажем, в форме (а)..., то в них он фиксирует ни что иное, как предшествующую деятельность (А) λ..., а отнюдь не сами по себе знаки (А) и (В).

Итак, если мы имеем дело с какой-то кинетикой — пусть это будет (А) λ..., или, более общо, кинетика любой деятельности, то она всегда предстает перед нами прежде всего в виде элементов, которые в неё включены. Любые статические кусочки деятельности выступают для нас прежде всего со стороны своих функций, то есть со стороны своей включенности в оперирование.

Другими словами, эти статические элементы выступают как особым образом понимаемые нами предметы — я подчеркиваю: именно понимаемые предметы, а не предметы исследования.

Из этого я делаю вывод, что, когда исследователь начинаем анализировать знаки — по сути дела, идеальные объекты, стоящие за ними — и когда он выражает полученное им новое знание, скажем, в форме (а)μ, то в них он фиксирует не что иное, как предшествующую деятельность (А) λ, а отнюдь не сами по себе знаки (А) или (В).

Итак, если мы имеем дело с какой-то кинетикой — пусть это будет (А) λ, или, более общо, кинетика любой деятельности — то она всегда предстает перед нами прежде всего в виде элементов, которые в не включены. Любые статические кусочки деятельности выступают для нас прежде всего со стороны своих функций, то есть со стороны своей включенности в оперирование.

Другими словами, эти статические элементы выступают как особым образом понимаемые нами предметы — я подчеркиваю: именно понимаемые предметы, а не предметы исследования. Затем понимаемые предметы становятся предметами исследования. Вместе с тем должна произойти и происходит известная трансформация их. Статические элементы деятельности, которые раньше понимались нами, начинают теперь анализироваться как эмпирический материал, соответствующий определенному предмету изучения. Но что при этом происходит с пониманием, как предмет исследования и его эмпирический материал относятся к описываемому предмету или, точнее — как понимаемый материал относится к тому и другому.

Кроме того, я хочу понять, как в предмете исследования выступает само оперирование со знаками. В какой-то мере оно попадает в него, поскольку оно само предстало через функции, специально анализируемые нами. Значит, меня интересует, во-первых, в какой мере оперирование ... будет схвачено нами в знаках (а), (b), во-вторых, чем по отношению к этому λ будет то оперирование μ, которое обращено на знаки (а) (b) и, по сути дела, имитирует оперирование λ

Я надеюсь, вы помните, что самым интересным и принципиальным всегда является вопрос о том, как формируются новые способы оперирования со знаками. Те способы оперирования, которые должны имитировать другие, нижележащие способы оперирования и создает то, что мы называем знанием. Вы знаете, что когда впервые, появляются отрезки в качестве знаков, изображающих длину, то с ними оперируют так как будто они являются бревнами — отрезки режут пополам, еще пополам и т.д.

Лишь постепенно благодаря разнообразным парадоксам, начинает отчленяться оперирование непосредственно со знаками, вводятся специальные допущения, с одной стороны, ограничивающие те оперирования, которые применялись нами к вещам, а с другой стороны, создаются новые возможности, которых не было при оперировании с вещами. Я пока не затрагиваю вопроса о том, как именно формируются те или иные знаковые преобразования — это особый очень интересный вопрос, который нам нужно было бы обсудить в ближайшие годы.

Мне пока важно подчеркнуть лишь одно: кроме создания некоторого содержания и фиксации его в тех или иных знаковых средствах существует еще всегда момент выработки новых форм оперирования со знаками и соединение этого оперирования с самими этими знаками. Это новое оперирование, с одной стороны, связано с тем содержанием, которое создается в нижележащих плоскостях, а с другой стороны, оно участвует в формальном выражении этого содержания. Кстати, я должен здесь напомнить вам, что Кутюра хорошо понимал это в отношении алгебры и алгебраических преобразований; он подчеркивал, что специфика количества выражается в алгебре через способы преобразований алгебраических выражений.

Все эти проблемы ставятся мной внутри утверждения, что мы схватываем один способ оперирования с объектами, одну систему деятельности в другом способе оперирования и другой системе деятельности как целом. Между этими системами деятельности устанавливается отношение имитации, а все остальные отношения, существующие между разными элементами этих двух систем деятельности, должны выводиться нами из особенностей общего отношения между двумя системами.

Короче говоря, кинетика выражается через кинетику, а изменение типа кинетики определяется характером входящего в них материала, то есть в частности, изменением характера знаков, хотя само это изменение лишь фиксирует и отражает само изменение кинетики.

Значит, если мы имеем какую-то кинетику, скажем, в частности, (А) λ. и хотим имитировать ее в другом виде, то мы должны, с одной стороны, подобрать определенные знаки, а с другой стороны, выработать определенный способ оперирования с ними. Исходная кинетика (А) λ будет имитироваться в новой кинетике (а)μ. Специфические особенности и характеристика этой новой кинетики будут отражаться в характере включенных в нее знаков. Благодаря этому мы сможем говорить, что знаки (а) (b) отражают кинетику (А) λ. Но это очень плохое, неадекватное выражение, ибо оно создает впечатление, что кинетика (А) λ выражается или изображается знаками (а) (b) самими по себе. Обычно о знаках говорят, что они выражают инварианты нижележащей кинетики, но это очень путанное выражение, ибо сами варианты и инварианты понимаются в традиции вещи.

Таким образом, замещаем и имитируем мы через (а)μ, а говорим только о знаках (а) (b).

Все это положение усугубляется тем, что, имея знание, выраженное в знаковой форме (а) (в), мы начинаем искать для нее определенные онтологические картины и определенный объект. При этом мы исходим из смысла, соответствующих знаний и знаковых форм, а это значит из особенностей оперирования. Но само это оперирование выступает неявно, через тот смысл, а вопрос ставится ни много ни мало, об объекте, которому должно соответствовать знания второго слоя.

Здесь, естественно, возникает вопрос о том, как эта онтология будет относиться к содержанию (А) λ, лежащему в более низком слое. Ясно, что они не могут соответствовать друг другу непосредственно — здесь еще есть весьма существенная добавка μ.

Следовательно, мы можем сделать вывод, что онтологические картины всегда, в принципе, отличны от объектов оперирования (А), (В), (а), (b) и в этом, между прочим, их функции.

Вот способ рассуждения, с помощью которого я пытался обосновать общий тезис, что структурные схемы, изображающие деятельность, совсем не должны схватывать кинетику деятельности как таковую. Они должны схватывать изображение закономерностей или механизмов в этой деятельности, а не саму кинетику. Таков общий вывод. В следующий раз я попробую обсудить вопрос, что именно удается схватить в тех структурных схемах деятельности, которыми мы пользуемся, в частности — в блок-схемах.

⇐ Предыдущая 43 44 45 46 474849 50 51 52 Следующая ⇒