05.07.1965 4 страница

В данном случае, создавая исходную онтологическую картину, мы формулируем одно важное требование, а именно требование, чтобы она была всеобщей. Именно с этой точки зрения, я в прошлом своем сообщении рассматривал и сопоставлял друг с другом натуралистическою, историческую и социологическую картины мира. Я обосновывал тезис, что именно система деятельности и только она может претендовать на удовлетворение этому принципу всеобщности.

Поэтому я ее определил как ту онтологию, которой мы должны приводить все остальные онтологии.

— Какую роль в формировании предметов изучения играют практические потребности?

Весьма существенную, но мы не можем считать, что практические потребности целиком и полностью определяют все эти предметы, во всяком случае, зависимость предметов от практической потребности не является прямой и непосредственной. Важно и существенно, что в ряде случаев при теоретической работе, мы вообще можем отбросить практические потребности и запросы и считать, что теоретическая работа идет чуть ли не имманентно.

Все эти моменты мы изображаем на схеме, проводя черточки-связи от задач к онтологии, от задач к средствам, от средств к онтологии, но мы нигде не можем провести черточки-связи от задачи к предмету.

Практические потребности и запросы определяют характер предмета неявно. После того как предметы сформировались они выделяют свои группы задач, определяющие их развитие. Часто мы должны отбросить практические задачи и ориентироваться лишь на задачи специфически теоретического толка. И в этом бывает заключен успех всей дальнейшей работы. Нередко практические задачи бывают бессмысленными с точки зрения возможности их теоретического решения. Например, задача машинного перевода.

— Вы сказали, что хотите с самого начала так строить предмет, чтобы потом не приходилось конфигурировать все другие, уже существующие предметы. Не кажется ли вам, что и в этом случае вы все равно решаете задачу конфигурирования?

Совершенно правильно. И в этом случае я по существу дела решаю задачу конфигурирования, но я ее решаю, не осуществляя самого конфигурирования.

Попробую двинуться дальше. Мы фактически приведены к задаче, рассмотреть те ходы мысли, которые мы проводили, пытаясь выделить, проанализировать и каким-то образом описать кинетику деятельности и ее механизмы. Рассматривая эти ходы мысли, мы будем каждый раз задавать определенный предмет деятельности и затем будем оценивать его с точки зрения отношения его к другим предметам и с точки зрения отношения его к нашей общей онтологической картине.

Первый такой ход был задан понятием процесса. Рассказывая об истории возникновения основных идей содержательно-генетической логики, я уже говорил, что первый этап анализа фактически предопределялся и задавался двумя понятиями: с одной стороны, понятием «форма-содержание», а с другой стороны, понятием «процесс».

По эмпирическому материалу оба эти понятия относились нами к текстам и должны были выступить как средства их анализа. Уже в диссертации А.А.Зиновьева понятие процесса используется как одно из основных понятий. Я бы даже рискнул сказать, что у него оно было первым понятием. Он говорил о таких процессах как восхождение от абстрактного к конкретному, как сведение и выведение, о различных подразделениях и этапах общего движения. Затем понятие процесса было основным в моих собственных работах 1953–1957 гг. Н.Г.Алексеев ввел даже специальную терминологию — двойка-процесс, тройка-процесс и т.д. Одним словом, мышление рассматривалось нами сквозь призму категории процесса.

Однако первые же шаги Зиновьева в исследовании мышления как процесса привели, по сути дела, к отрицанию этого понятия. Тогда мы не очень осознавали все это, но сейчас можем видеть все уже достаточно отчетливо. Как всегда бывает в подобных случаях процесс осознания шел очень медленно и в превратных формах. Вплоть до 1959 года результат, полученный, по сути дела уже в 1958 году, не ассимилировался: мы тупо делали попытки анализировать и представлять мышление как процесс.

Расчленив процесс восхождения от абстрактного к конкретному на два подразделения или на две части — сведение и выведение — Зиновьев тут же обнаружил, что процесс сведения, осуществляемый раньше, чем выведение, полностью детерминируется и определяется характером процесса выведения, который еще только должен быть произведен, которого, следовательно, еще нет.

Когда встал вопрос о том, чем же собственно задается эта странная связь, определяющая характер того, что мы делаем, тем, чего еще нет и что еще только должно быть, то вполне естественным было обращение к содержанию и к характеру того объекта, который анализируется. Зиновьев и все другие, работавшие в этой концептуальной системе, должны были указывать на некоторую зависимость внутри предмета, зависимость между тем, что выделяется в сведении, и тем, что должно быть построено путем выведения. Тем самым Зиновьев фактически элиминировал понятие процесса как основного объяснительного понятия и перенес всю проблему в план структуры некоторого содержания.

Позднее в работах М.К.Мамардашвили и Б.А.Грушина, в работах В.А.Костеловского и моих собственных этот переход постоянно осуществлялся: не будучи достаточно осознанным и нормированным.

Лишь значительно позднее это противоречие в методах нашей собственной работы стало предметом специального анализа и было осознано. Вместе с тем стало предметом специального анализа само понятие «процесс». Вынуждены были поставить вопрос о том, что такое процесс и какие признаки мы вкладываем в понятие процесса. Мы должны были вместе с тем выяснить, что значит проанализировать нечто как процесс. Если бы мы смогли ответить на этот вопрос, то тогда смогли бы в дальнейшем соотносить категорию процесса с некоторыми представлениями действительности деятельности, представленной нами в других онтологических схемах и картинах.

Здесь я должен сказать вам, что совсем недавно я очень подробно рассмотрел этот вопрос в специальных лекциях «Процессы и структуры в мышлении», прочитанных мною в МИФИ. Эти материалы отпечатаны, и поэтому я не буду здесь повторять их содержание, я отсылаю всех интересующихся к материалам этих лекций. Я перечислю лишь самые важные моменты, чтобы как-то очертить перед вами предметы и темы моих суждений.

Проанализировать нечто как процесс означает разложить это целое на некоторые части, каждая из которых будет единицей по отношению ко всему целому. Единица, как вы понимаете, противопоставляется элементу. Всякая единица обладает теми же свойствами, какие мы обнаруживаем в целом. Поэтому разложить нечто в соответствии с категорией процесса это значит иметь возможность разбивать его на части, каждая из которых содержит свойства целого, то есть является единицей. Это — первый необходимый признак понятия процесса.

Вы понимаете, что мы не можем говорить о процессе, как о некотором изначала данном нам объекте и характеризовать его как нечто таким образом данное. Процесс есть то, что мы представляем таким образом, как я об этом рассказывал и дорасскажу.

Второй существенный признак понятия процесса — это то, что между выделенными таким образом единицами могут быть установлены определенные связи во времени, то есть определенная стыковка их в одно целое.

Этот признак является значительно более сложным, чем первый; он содержит ряд планов. Например, если мы берем плоскость моделей, то там мы стыкуем разные единицы пространственно, работая в том графическом материале, который нам дан. Но такая стыковка не будет еще связью во времени и не будет специфической для процесса. Говоря об этой стыковке как о связи во времени, мы переходим к определенной интерпретации ее, а следовательно, к другим планам представления самой этой стыковки — либо к содержанию, либо к другим операциональным представлениям.

Возможно, что определение связи единиц во времени предполагает особое отношение к другим членам, в частности — соотношение в способах организации результатов разных последовательных членений. Именно здесь мы приходим к проблемам точечного представления процесса и к проблемам математической атомистики. Но их нужно обсуждать особо.

Поэтому, оставив в стороне специфические проблемы времени, я охарактеризую сами эти связи между единицами только в одном, предельно общем аспекте. Произведя членение на единицы, мы должны затем, чтобы вернуться к целому, особым образом связать их или, что тоже самое, установить определенные связи. Процесс, таким образом, есть нечто такое, что сначала особым образом расчленяетсяа затем для объединения результатов этого расчленения вводится связь особого типа — связь следования во времени и что, благодаря этой связи, опять предстает как то же самое целое.

Таким образом, то, что мы называем процессами есть особая сеть связей между характеристиками целого — А, В, С ... между характеристиками выделяемых в нем частей-единиц — А΄, В΄, С΄ и т.д. и определенный способ синтеза последних характеристик и перехода от них к первым.

Генисаретский. Тогда не может быть траектории как уже нарисованной и существующей в пространстве.

Я согласен с этим замечанием. Но в истории науки получилось иначе. На мой взгляд, до сих пор ученым, по сути дела, не удавалось исследовать или изучить процессы. Во всяком случае им не удалось объединить с тем логическим способом представления, о котором я говорил, общий интуитивный смысл представления о процессе, как о чем-то движущемся. Уже Аристотель хорошо понимал — и в какой-то мере это показано в моей статье о развитии понятия скорости — что некоторую кинетику спроецировали на траекторию, по отношению к траектории применяли те процедуры, о которых я сейчас говорю — это значит, что кинетический объект заменялся статическим представлением или статической моделью — а затем полученные таким путем знания переносились на кинетический объект.

Отсюда совершенно естественно вытекало, что в пространственных статических представлениях не оказалось времени, а связи между единицами, устанавливаемые на уровне статических моделей, должны были еще специально интерпретироваться и истолковываться в отношении к содержанию, то есть к кинетическому объекту, при этом смешались и перепутались те характеристики, которые должны быть отнесены к кинетическому содержанию и, наконец, те подлинные и самые главные характеристики, которые должны быть отнесены к самому отношению между формой и содержанием, к отношению замещения или представления кинетики в статике.

Можно добавить, что при этом не были выделены и не исследовались специально те отношения и связи, которые устанавливались между «кусочками» единой траектории и разными траекториями одного и того же или разных движений. Все это я имею в виду и поэтому согласен с замечаниями Генисаретского.

Генисаретский. Мне интересно еще дополнительно выяснить, в качестве чего строится нарисованная здесь картина, представляющая процесс — строится ли она как онтологическое представление, если так, то она должна снимать в себе способы работы с этим отрезком, а оно предполагает интуитивное представление о процессе и поэтому отличается от работы с этим отрезком как с пространством. Значит, если оно строится как онтологическое представление, то должно снимать в себе и как-то фиксировать интуитивный момент процессуальности. Если же это не онтологическое представление, то, наверное, все наши предположения и соображения должны быть какими-то иными.

Я понял суть вопроса и даже, как мне кажется, в тех его подспудных основаниях, которые не были здесь обнародованы. Это очень сложный вопрос и сейчас я мог бы ответить на него лишь неполно.

Онтологическое представление, о котором говорил Генисаретский, существует, но я не уверен в том, содержит ли оно такой интуитивный момент и должно ли его содержать — это вопрос, который мы не можем решить, не обсуждая соотношения между схемами замещения, объектами оперативных систем и полями деятельности. Я думаю, что ссылки на этот интуитивный момент не внесут ничего принципиально нового в мои рассуждения. Скорее даже, я изображаю сейчас процесс не на онтологическом уровне, а на модельном и те операции, которые я обсуждаю скорей относятся к плану объективного содержания, нежели к плану всей структуры деятельности.

Но все это, повторяю — очень сложные вопросы, требующие специального обсуждения. Ведь, кроме всего прочего, трудности с категорией и понятием процесса обусловлены тем, что до сих пор не было построено никакой удовлетворительной онтологии, дающей основание для того и другого. Фактически Гиббс привел нас к парадоксальным результатам. Все дело запуталось дальше в связи с работами Эйнштейна и и квантово-механическими представлениями. До сих пор мы не имели внутренне не противоречивой онтологической схемы.

Генисаретский. Это вполне естественно, ибо Гиббс и Эйнштейн переносили на онтологию времени теоретико-множественные представления пространства. Понятие процесса построено, по сути дела, на представлениях о пространстве.

Я понимаю то, о чем ты говоришь. Я готов предположить, что возможно понятие процесса, не похожее на то понятие, которым мы пользуемся сейчас. Я верю, что оно будет создано довольно скоро и может быть мы сами примем участие в этой работе. В этом плане было бы интересно проанализировать все факты, на которые указывает в своих работах Уорф. У народов с языком типа хопи не было нашего понятия времени и, соответственно, понятия скорости; у них был совершенно иной способ представления кинетических явлений, в частности, они работали на понятии, близком к понятию интенсивности.

Но здесь кроме того, некоторое, пусть даже противоречивое, понятие процесса сложилось и употребляется. Мы не можем от него отмахнуться и должны его анализировать. Двигаясь именно в этом русле, я стараюсь сейчас показать, пользуясь теоретико-множественными представлениями или, скорее, тем, что потом стали называть теоретико-множественными представлениями, специфику той связи межу единицами-частями процесса, которая устанавливается на уровне модельных схем. Я стараюсь показать влияние этой связи на способы сопоставления и синтеза свойств частей и свойств целого.

Генисаретский. Но здесь нужна та оговорка, что онтологические представления устанавливаются не по рефлективным отношениям, а на основании анализа способов работы. Не нужно далеко ходить за примерами, не нужно, в частности, апеллировать к языку хоппи, чтобы зафиксировать, что уже есть, в частности, в самой математике способы работы, когда переменная сама изменяется. Это означает такой способ оперирования со значками, что в него уже внесен процессуальный элемент, не сводимый к теоретико-множественным представлениям.

Именно поэтому я специально спросил, является ли ваше изображение онтологическим представлением. Если да, то в нем нужно учесть всю совокупность оперирований, а не рефлективно зафиксированных понятий.

Замечание Генисаретского я понимаю таким образом, что мы не можем надеяться понять структуру понятия процесса, ограничиваясь первыми исходными расчленениями, а надо рассматривать другие уровни знакового замещения, где, как он считает, и именно с этим я не согласен — снимается не только то исходное расчленение, которое я изобразил, но также вводится дополнительно, на этих уровнях замещения, нечто такое, что дает нам возможность выразить тот интуитивный момент, который мы схватываем в понятии процесса и работать на более высоких уровнях замещения не по логике исходных расчленений, а по какому-то другому, дополнительному содержанию.

Кстати, это мысль очень точно соответствует основной идее Генисаретского о необходимости различать Δ-компоненту содержания и то, что привносится вышестоящим онтологическим представлением. Такое, наверное, есть, но все это нужно рассмотреть еще более подробно. Но пока почту за лучшее убежать от дискуссии, поскольку она далеко выводить меня за область непосредственно значимых для меня вопросов.

Я напомню вам то, что мне важно и нужно. На одном уровне есть членение объекта или его модели на части-единицы и особая процедура синтеза их в целостности, в другой плоскости есть две группы параметрических характеристик — целого и частей-единиц, соотносимые и связываемые друг с другом как внутри, так и вне групп. И вот такое представление накладывается нами на мышление. Если вам не нравится мое представление процесса и понятия о нем, которым я пользуюсь, вы можете заменить любыми другими известными вам и параллельно с моей работой накладывать на мышление то понятие и ту категорию процесса, которые нравятся вам больше. Я думаю, что вы получите тот же самый результат, что и я сам. Только это мне и важно.

Если мы возьмем психологические представления о мышлении, которые — во всяком случае уже с конца прошлого столетия — очень резко противопоставляются логическим представлениям, то характерным моментом, начиная с ассоцианистов и кончая Ж.Пиаже, будет именно это представление о членениях и связях, но с некоторой специфической добавкой. Суть этой добавки состоит в том, что они, как правило, говорят, что в процессах мышления существует причинная детерминация. Это значит: то, что произошло в предшествующий момент, причинно определяет и детерминирует то, что будет в следующий момент, то есть течение самого мыслительного процесса.

Такой подход к мышлению они называют специфически-психологическим, в противоположность логическому подходу, который берет мышление как некоторые статические структуры содержания. Они имеют в виду здесь в первую очередь обстоятельства, указанные уже Платоном, а именно то, что идея и понятия, то есть некоторые единицы содержания не имеют временных и пространственных характеристик. От себя я бы добавил: как некоторые одномоментно данные структуры.

Если мы хотим рассмотреть мышление как некоторый процесс, то даже отбросив специфически-психологический момент причинного обусловливания последующего предыдущим, мы должны будем рассматривать его состоящим из частей-единиц и развертывающихся в некоторой временной последовательности: одна часть вслед за другой.

С этой точки зрения казался очень парадоксальным и многими был встречен с недоумением наш тезис, сформулированный в 1954 г. и опубликованный в 1957 г., что мышление должно рассматриваться как некоторый процесс. Первое и основное возражение, которое было сформулировано тогда же состояло в том, что такой подход де сразу переводит исследователя из области логики в область психологии, ибо только психологический анализ может давать такое членение — в виде процесса, в то время как логика занимается содержанием мышления вообще, знаний, в частности и в первую очередь, и имеет дело со смысловыми структурами, существующими вне времени и пространства. Поставив перед собой задачу изучения мышления как процесса, вы тотчас же — говорили нам наши оппоненты —обязаны перейти в область психологического изучения, независимо от того, хотите вы это сознательно или нет.

Это положение стало одним из составных элементов известного тезиса Зиновьева, о том, что содержательно-генетическая логика это — «неудачный гибрид логики и психологии» (Об одной программе исследования мышления // Доклады АПН РСФСР, 1959, №2).

Следующее, на что мы должны обратить внимание после того, как выясним смысл самого понятия процесса, это два вопроса.

Первый: существует ли в мышлении процессы в подлинном смысле этого слова, то есть можно ли в мышлении найти нечто такое, что соответствовало бы указанному представлению о процессе, то есть могло бы быть так разложено и затем связано в целостность подобными связями?

К самому этому вопросу нужно добавить несколько пояснений. Когда я спрашиваю, существуют ли подобные образования в мышлении, то мой вопрос неизбежно несет на себе печать некоторого догматизма и наивности. Представление какого-либо объекта как процесса или структуры зависит в первую очередь от используемых нами средств, а если соответствующие средства есть, то, в принципе, любой объект может быть представлен каким угодно, по сути дела, произвольным образом. Даже если мы положим перед собой какой-либо одномоментно данный отрезок и начнем измерять его, то тем самым, хотим ли мы этого или нет, мы установим определенное отношение между одномоментно данным отрезком и самой процедурой измерения, то есть процедурой выкладывания его с помощью эталона-единицы.

Уже благодаря этому устанавливается обратимое отношение между процессуальными моментами нашей деятельности, то есть некоторой кинетикой измерительной работы и нашими знаковыми изображениями отрезков. Спрашивать затем, существует ли в самом объекте нечто такое, что может быть представлено в виде процесса, уже не совсем правильно и точно, ибо объект дан через наши процедуры работы с ним, и он допускает эти процедуры, следовательно, в нем существует то, что этим процедурам соответствует, и поэтому мы можем трактовать наш объект как то, что создано благодаря этим процедурам и соответствует им.

Таким образом, на что угодно мы можем наложить наш операциональный и соответствующий ему смысло-онтологический трафарет и получить соответствующий результат.

Правда, кроме того, в системе знаний существуют еще специальные употребления, полученной знаковой конструкции и, в частности, употребление ее в качестве модели. Есть также онтологические представления самого объекта, которые мы разводим с онтологическим представлением смысла, тоже в первую очередь за счет употребления их в качестве поля, из которого мы вырезаем модели. Если мы учтем эти составляющие совокупного знания, то наш вопрос приобретает направленность и смысл.

Именно в этом плане я и задаю свой вопрос, этим определяется его подоплека. Я не сомневаюсь, что мы можем осуществить соответствующую процедуру и представить что-то из мышления в виде процесса, но я спрашиваю затем и предполагая все это, что позволит сделать такая процедура и что именно в мышлении мы можем объяснить с помощью полученных таким образом представлений и знаковых моделей.

Вот что я имею в виду, когда спрашиваю: «Существует в мышлении что-то, что может быть представлено в виде процесса?»

История психологических учений довольно убедительно, на мой взгляд, показывает, что все попытки представить таким образом мышление ни к чему хорошему еще ни разу не привели и вряд ли когда-нибудь приведут.

Я не могу утверждать, что это вообще принципиально невозможно, я даже могу показать те частные проблемы и задачи, для решения которых такое представление было необходимым или сыграло положительную роль. Но система наших современных представлений о мышлении достаточно наглядно показывает и объясняет, почему процессуальное представление мышления является не продуктивным. Но показ всего этого — дело дальнейшего, а пока я лишь ставлю сам этот вопрос и поясняю смысл его.

Второй вопрос: можно ли рассматривать в качестве некоторого выражения процесса мышления то, что мы обычно называем «текстом» и что обычно образует основное ядро того эмпирического материала, с которым мы имеем дело в наших логических исследованиях?

Таковы два основных вопроса, на которые, как мне кажется, может быть расчленена исходная проблема.

Чтобы вы могли отбросить сомнения в нашей добросовестности, я должен сказать, что в 1952 году и далее, вплоть до 1958 года наверняка, а может быть даже и до 1960 года, мы беззаветно верили в то, что мышление можно представить в виде процесса и точно также вплоть до 1958 года мы беззаветно верили, что текст является выражением некоторого мыслительного процесса.

Я говорю об этом для того, чтобы у вас не возникало сомнений в том, что мы не подгоняем наши результаты под заранее имевшиеся схемы. Наоборот, как видите, нашей исходной схемой была схема процесса, и мы усиленно подгоняли материал под нее и лишь потому, что это не удавалось нам сделать, несмотря на все старания, и так и не удалось, мы вынуждены были сменить саму схему.

Но долгое время мы верили, что мышление так можно представить, непрерывно пытались представлять его таким образом, когда у нас не получалось, мы видоизменяли и перевертывали схемы и снова пытались представить его как процесс, и делали так много-много раз. Понадобился очень мощный толчок, чтобы мы приостановили эту тупую работу и задумались, почему же у нас ничего не получается. Очень поздно мы начали прозревать и подозревать, что дело, наверное, в том, что такое вообще невозможно, и что поэтому у нас ничего не получается и никогда не получится.

Розин. Шла ли речь о том, можно ли мышление в целом представить как процесс или же о том, что некоторую его сторону представить как процесс?

В те годы вопрос ставился в отношении мышления в целом. В то время была весьма глобальная и претендующая на глобальность установка — рассматривать все мышление в целом как деятельность. Интуитивно мы понимали, что это — самая общая и самая принципиальная характеристика мышления. Но затем вставал вопрос, что такое деятельность. Мы отвечали на него: деятельность есть кинетика, активность, а, следовательно, процесс.

Так получилось представление, которое мы исповедовали тогда и которое до сих пор исповедуется подавляющим большинством людей, которые занимаются этим кругом проблем, причем не только психологами, но также и логиками, поскольку они хоть в какой-то мере выходят за рамки своего непосредственного предмета. Именно поэтому мы пытались представить в виде процесса мышление в целом, а не какую-то его часть или сторону.

На базе этих представлений нами был проведен ряд исследований. Я перечислю лишь некоторые из них.

Была сделана попытка выделить и описать процессы построения физических теорий — молекулярно-кинетической теории газов и других.

Были сделаны попытки рассмотреть в виде процессов решения геометрических задач, задач по арифметике и алгебре.

Четыре года ушло на то, чтобы попробовать представить в виде процесса рассуждение Аристарха Самосского, в котором он определял отношение расстояний Земля–Солнце и Земля–Луна. Мне достаточно сказать, что в самом сжатом виде изложение тех ходов, которые мы сделали, анализируя полстраничное рассуждение Аристарха Самосского, заняло более трехсот страниц текста, а потом еще обсуждение полученных результатов и неудач заняло около полутора тысяч страниц печатного текста. Таким образом, попыток исследований и ходов анализа было сделано достаточно много, хотя бы уже на одном этом материале.

Каков же результат всех этих работ? Я с полной определенностью могу сказать, что нам не удалось представить ни текст Аристарха, как процесс, ни другие тексты и группы текстов.

— Как можно представить мышление как процесс, не имея физической модели мышления?

Мне представляется, что этот вопрос не корректен. Мы находимся в несколько необычном положении. Его своеобразие состоит в том, что мышление выступает перед нами прежде всего как некоторое черное тело. Мы имеем, правда, набор средств анализа разных объектов, выработанных человечеством. Мы предполагаем, что мышление есть деятельность — я не обсуждаю сейчас те основания, которые дают нам возможность выдвинуть это предположение. Пока вы можете рассматривать этот тезис, как символ нашей веры. Как всякая вера она может быть замещена другой верой. Но пока мы исповедуем именно эту.

Объекты, которые до того анализировались людьми с помощью имеющихся средств, зафиксированы в различных категориях — вещи, свойства, отношения, процессы и т.п. Наша ситуация сильно напоминает ту ситуацию, которую описывал Станислав Лем в «Солярисе». Имеется нечто желеподобное, которое изменяется и течет перед нами. Не понятно, что это такое: то ли океан, то ли одно разумное существо, то ли еще что-то. Люди, прилетевшие на эту планету, пытаются с помощью имеющихся в них средств, войти во взаимодействие с океаном и познать его. Но это очень сложное взаимодействие, потому что в нем не ясно, прежде всего является ли этот океан объектом, который мы можем исследовать, либо же субъектом, с которым мы должны вступить в контакт. Но это лишь первая трудность, потому что независимо от характера ответа мы не знаем ни того, как его потом можно исследовать, ни того, как с ним потом можно вступить в контакт. Люди могут действовать только тем набором средств, который у них есть.

Теперь представьте себе такой случай — а он, по-видимому, соответствует тому, что есть на деле — что этому объекту, будь то океан Соляриса или мышление, не соответствует ни одно из имеющихся у людей средств, что это объект принципиально новый. Таким образом, мы оказываемся перед двойной задачей: мы должны исследовать новый объект и вместе с тем, чтобы иметь возможность его исследовать, должны вырабатывать новые понятийные и знаковые средства. Вы помните, наверно, чем кончилось столкновение землян с Солярисом? Провозившись долгое время и не зная, что делать, люди сбросили на Солярис атомную бомбу, уничтожили часть океана, но через некоторое время она восстановилась, а потом, еще через некоторое время оказалось, что не люди изучают Солярис, а Солярис изучает людей, материализуя их образы.

Вопрос, который мне задали, звучит примерно так: как вы можете обсуждать вопрос о том, что представляет собой мышление — является ли оно или не является процессом, не имея соответствующий модели мышления? Действительно, вопрос может показаться естественным и даже законным. Но реально мы находимся в еще более сложном положении, чем вы это себе представляете. Мы не только не имеем модели мышления, но мы и не знаем, как ее вообще можно построить.

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 353637 38 39 40 Следующая ⇒