28.06.1965 5 страница

Это очень сложный вопрос. Если судить по тому, что мы сейчас знаем, то можно утверждать, что онтологические картины играют какую-то важную роль в процедуре наложения схем на эмпирический материал.

Вместе с тем пока у нас нет никаких оснований утверждать, что онтологические картины возникают именно для того, чтобы обеспечить эти процедуры. Наверное, пути и способы образования онтологических картин весьма многообразны. Здесь важно также учитывать изменение и развитие самих онтологических картин. Одни служат основанием при развертывании схем, другие, наоборот, возникают из и на основе схем, выражая заключенный в них новый смысл.

Сейчас мы уже достаточно хорошо знаем, что именно онтологические картины образуют тот узловой пункт, вокруг которого строятся все остальные элементы научного предмета и науки. Поэтому можно говорить, что содержание и развертывание онтологических картин является одной из важнейших задач науки. Это имманентная цель науки, в то время как ее внешний целью является создание знаний, употребимых в практике. Все аккумулируется в онтологической картине и из нее же в науке начинается новое движение.

— А какое отношение к этому имеет онтологизация средств?

Онтологизация средств — совсем особый процесс, о котором я сейчас не хотел бы говорить.

Однако, вернемся к основной линии моего изложения. Я надеюсь, что вы помните, то, чем я кончил. Были построены схемы и затем мы стали создавать процедуры развертывания этих схем. Но здесь в самой нашей работе появилось разветвление и поэтому в своем докладе я должен буду воспроизвести и имитировать его. Проделав движение по одной ветви дерева, я затем вернусь назад и проделаю движение по второй ветви. Поэтому вы должны четко зафиксировать саму развилку и в дальнейшем для себя отметить возвращение к ней.

Двигаясь по первой ветви нашей работы, я должен буду рассказать о тех важных результатах, которые были получены в ходе развертывания исходных схем, в ходе их наложения на эмпирический материал, с одной стороны, и их конструктивного развертывания, с другой.

Теперь мы должны выяснить, что было основным и важнейшим в этом движении как с точки зрения методологии, так и с точки зрения собственно теоретического содержания.

Чтобы приступить к обсуждению этих вопросов, мы должны прежде всего выяснить, что было заложено в плоскостях рядов замещения. В прошлый раз я уже говорил, что вся эта система замещений есть, по сути дела, тот мир, который создается человеческой деятельностью, людьми. Это — мир, социального существования. Я уже говорил, что в ячейках или узлах плоскостей замещения заложены объекты разного категориального типа.

При этом существует строгое соответствие между типом тех преобразований, которые совершаются в каждой плоскости, и характером объекта, способом его представления. Я говорил о том, что всякий объект, в рамках указанной системы, представляет как некоторый способ синтеза, как некоторая синтезирующая схема. В зависимости от того, на каком пересечении этой иерархии он лежит, и в зависимости от того, какие преобразования применяются к знакам в каждой такой плоскости мы получаем разные категориальные характеристики этого объекта.

Где-то внизу всей системы могут лежать еще не расчлененные ситуации деятельности и общения, ситуации, образующие содержание и объект примитивных форм мышления. Выше, над ними, появляются свойства и таблицы свойств, фиксируемые как явления. Еще выше появляется то, что мы называем вещью. Вещь всегда связана уже с достаточно сложным синтезом накопленных характеристик. Еще выше появляются свойства, теперь уже не как явления, а как свойства вещей, свойства во втором смысле — количество и качество, число, изменение и т.д. Одним словом, каждая плоскость замещения имеет свою особую категориальную характеристику. Или, иначе говоря, особый способ представления объекта.

Вместе с тем — здесь предполагается уже несколько иной подход — каждая такая плоскость выступает как определенная оперативная система, то есть как некоторое множество знаков, связанных между собой определенными регулярными преобразованиями. Если мы будем двигаться в плоскости вещи, то это будет совокупность оперативных систем, задающих существующие в нашем мире и нашем производстве способы преобразования вещей. Если мы движемся в числе, то это будут те преобразования, которые мы совершаем в оперативных системах арифметики. Если это будет величина, то это будут, соответственно, преобразования теоретической арифметики или алгебры, с помощью которых мы движемся в величинах. Дальше это будут дифференциально-интегральные исчисления и т.д. и т.п. Все это будут разные оперативные системы.

Поэтому перед нами возникает задача — если мы хотим изучить все эти системы — описать все эти образования. Это значит каким-то образом охарактеризовать принципы их построения или организации, а также характер тех преобразований, которые в них осуществляются.

Но этого мало. Если мы имеем дело с плоскостями замещения, лежащими достаточно высоко — а обычно мы имеем дело именно с ними, то проанализировать оперативные системы такого рода это означает всегда проанализировать все их системы значений, а это значит расчленить и проанализировать все системы значений, фиксированные в плоскостях замещения, лежащих ниже исследуемого.

Если мы, к примеру, имеем дело с системой арифметики, с числом, находящимся в числовом ряду и в разнообразных арифметических соотношениях, то проанализировать эту или эти оперативные системы, означает, среди прочего, проанализировать и вывести все те значения, которые имеет число и за счет своего существования в числовом ряду, и за счет своего места во всех разнообразных арифметических соотношениях, и за счет своих подстановок в различные буквенные выражения, а также за счет всех тех преобразований, которые мы производим с объектами, обозначаемыми числами и имеющими отношение к величине и количеству. Именно эта проблема и оказалась у нас основной и главной в ходе развертывания исследований, связанных с предметами такого рода.

Когда предметом специального изучения стали атрибутивные структуры, то есть некоторые структуры организации языка, соответствующие тому, что традиционно изучалось формальной логикой, то главным пунктом затруднений оказались именно значения и системы значений знаков, входящих в атрибутивные структуры.

Вы знаете, что сейчас в ходе развития логики, вместе с появлением проблемы знака, ставшей особенно острой со второй половины XIX столетия, одной из основных логических проблем является проблема значения. Основанием здесь служит трехплановое расчленение на синтактику, семантику и прагматику, предложенное в 1936 году Ч.Моррисом. Считается, что в современной математической логике развиты методы экстенсионального анализа семантических значений и методы анализа синтаксических значений. Экстенсиональные методы анализа семантических значений противопоставляются интенсиональным, которые, как признается, развиты весьма слабо. Подчеркивается также, что почти совсем не развиты методы прагматического анализа значений. Говорят даже, что прагматика до сих пор лежит за пределами того, что исследовалось в подлинном смысле этого слова.

В анализе атрибутивных структур мы полностью отказались от этого принципа трехпланового членения значений. Все так называемые синтаксические значения выводились нами из исходных семантических значений. Я не буду сейчас в подробностях напоминать вам эти работы, ибо вы можете познакомиться с ними по журнальным публикациям (Доклады АПН РСФСР, 1958, №1, 4, 1959, №1, 2, 4; 1960, №6) и по более развернутой и обширной рукописной работе 1958 года. Я остановлюсь только на самих принципиальных методологических моментах.

Принципиально важно, что в нашем анализе соображения, относящиеся к механизмам познания, органически объединялись с соображениями, относящимися к условиям и механизмам коммуникации. При этом очень четко фиксировалось различие позиций индивидов, строящих сообщение и получающих его.

Был разработан метод — если следовать традиции, то он может быть назван диалектическим — позволяющий анализировать и развертывать значение отдельных элементов структур и их организации.

Выяснилось, что так называемые синтаксические значения являются модификациями исходных семантических значений. Таким образом, нам удалось связать значения, образуемые отношениями замещения и отнесения знаков, то есть отношениями, связывающими разные плоскости, со значениями, развертываемыми в плоскости замещения в ходе создания соответствующих оперативных систем.

Анализ атрибутивных структур дал новое направление нашим исследованиям. Выяснилось, что один и тот же знак, занимающий определенное место в синтагматической цепочке, имеет разные функции и соответственно значения в зависимости от того, как он используется и работает, во-первых, в коммуникации и общении, а во-вторых, в зависимости от того, какие системы сопоставлений объектов он замещает. Из этого следовал вывод, что все значения знаков задаются, по сути дела, употреблениями знаков.

Здесь мы столкнулись — хотя по-настоящему поняли лишь позднее — с основным принципом школ лингвистического анализа, работающих в Англии и считающими себя последователями Витгенштейна второго периода. Они также выдвинули и поддерживают тезис о том, что значение знаков создается их употреблениями. Я не знаю, насколько им удалось продвинуться дальше самого принципа и смогли ли они реализовать свои идеи в конкретных исследованиях. По своему смыслу и значению этот принцип направлен против традиционных логико-семиотических представлений о значениях как семантических, синтаксических и прагматических.

Понятие употребления как основания для значения должно снять все эти различения. Но для того, чтобы оно действительно стало таким, нужно еще разработать специальные методы единого и единообразного анализа значений на основе анализа употреблений.

Насколько мне известно, работа об атрибутивных структурах была первой попыткой превратить этот принцип в конкретную методику анализа. Она достигла известных успехов, но вместе с тем породила общий вопрос о типах употреблений и общих методах анализа их. Именно эти проблемы стали важнейшими для нас в последующие годы — 1959–1963 гг. Эти исследования, как оказалось, имели куда более широкое значение, нежели это предполагалось сначала.

Когда была сделана попытка применить принцип употребления к истории числа, то сразу же оказалось, что он дает возможность проанализировать не только те или иные отдельные знаки, употребляемые в синтагматических цепочках, но и вывести необходимым образом способ организации знаковых систем.

В качестве интересного примера можно привести чисто конструктивный подход, предложенный В.А.Лефевром, когда он рассматривал пример с числами-зарубками в условиях достаточно расширившегося государства. Взяв в качестве исходного материала палки разной длины с разным числом насечек или зарубок он показал необходимость такой организации всего этого множества палок, которая бы приводила их всех к некоторому единому образцу, содержащему одинаковое число зарубок. Основная идея здесь в том, что с тогдашними числами, представленными на палках, надо было действовать и эта последующая деятельность задавала способ организации их. Очень интересно, что «суммирование» в неорганизованном множестве и организованной системе оказались разными действиями.

Таким образом, если раньше я говорил о том, что мы сделали попытку отвергнуть противопоставления в исходном пункте семантического и синтаксического плана и вывели синтаксические функции из семантических, и что нам это удалось, здесь я должен сказать нечто большее. Если мы описываем некоторую знаковую систему, которая замещает определенные содержания, выработанные на нижележащих плоскостях, исходя из этих содержаний и отношения замещения, то мы получаем одно представление структурной организации этой знаковой системы. Но мы, кроме того, можем и должны рассмотреть еще способы оперирования, накладывающиеся на эту знаковую систему как бы сверху, мы должны добавить еще последующую деятельность по поводу этой знаковой системы и в связи с ней.

И оказывается, что как только мы накладываем это требование использования более широких, последующих систем деятельности, так мы моментально получаем новую систему требований к знаковой системе и ее структурной организации. И таким образом, фиксируем необходимость перестройки этой системы, превращения ее в иначе организованную структуру.

Вы можете заметить, что дальнейшая линия анализа вырисовывается сама собой. Теперь, чтобы исследовать структуру знаковых систем и характер значений отдельных знаков этой системы, которые имеют разные составляющие, мы должны прежде всего всегда перевести всю проблему в иную плоскость, мы должны спросить себя, как именно и в каких деятельностях используются или употребляются эти знаковые структуры, точнее говоря, как они должны употребляться. Мы начинаем изучать употребление знаков и знаковых систем как особый вид деятельности — правда, я здесь должен специально оговориться, что употребления не тождественны деятельности. Это особый, очень узкий способ видения самой деятельности — через оперирование со знаками. Но как бы там ни было, мы должны рассмотреть разные виды употребления знаков и знаковых систем и из анализа способов употребления вывести некоторые требования к организации самих знаковых систем.

В зависимости от того, сколько разных видов употребления одной и той же знаковой системы мы найдем, мы получим разные типы знаковых структур и разные типы значений знаков. Более точно — в одной и той же знаковой структуре мы будем получать наложение и компоновку различных по своей организации знаковых структур. Короче говоря, сколько видов употребления пересекается в одной плоскости замещения, столько видов и форм организации знаковой системы, мы должны будем на этой плоскости выделить.

Итак, стал вопрос о типологизации и классификации различных видов употребления знаков и знаковых систем. Они понадобились нам для того, чтобы, переходя от одних плоскостей замещения к другим, поднимаясь все выше в тотальном знаковом мире, мы имели бы некоторую путеводную нить и некоторое руководящее правило для поиска разных видов употреблений знаков в каждой такой плоскости. Здесь можно было предположить, что существуют какие-то общие типы употреблений. И действительно, они были найдены через некоторое время. Здесь наиболее существенными были работы Ладенко, Розина, Москаевой и др. И сейчас мы имеем достаточно широкий диапазон представлений о различных видах употреблений знаков и знаковых систем, которые мы применяем при анализе каждой плоскости замещения.

Оказалось, что в знаково-предметном мире человечеств каждая плоскость замещения должна быть включена в четыре, пять или шесть строго стандартных видов их употребления.

Оказалось, что, скажем, в употреблении знаков при решении задач можно выделить один набор стандартных требований, при обучении мы получим другую группу требований к употреблениям знакам и вместе с тем к организации знаковой системы. В коммуникации мы получим одну группу требований к знакам, а в трансляции — другую группу требований.

Выяснилось, что разные знаки по-разному могут удовлетворять или, соответственно, не удовлетворять этим требованиям. Графический материал одних знаков хорошо приспособлен к требованиям одного типа и совсем не приспособлен к требованиям другого типа. Часто оказывается, то чем лучше он приспособлен к одной группе требований, тем больше его сопротивление другим видам требований. Мы сталкиваемся здесь с ограничениями специализации, столь характерной для живых организмов. Нередко, между разными группами требований знаков появляются противоречия.

Например, традиционная химическая символика хорошо приспособлена к изображению структуры молекулы, с этим схемами очень легко и удобно оперировать, имитируя соединения, замещения или разложения молекул на группы и отдельные атомы. Но вместе с тем эта символика почти совсем не приспособлена для передачи ее в устной речи. Поэтому наряду со структурной схемой создается еще одно знаковое описание и соответствующие имена для структур в целом и ее отдельных элементов.

Но тогда возникают специфические и весьма сложные проблемы задания химической номенклатуры. Сегодня — вы, наверное, хорошо знаете — усиленно обсуждается вопрос о том, как должна быть организована химическая номенклатура, чтобы она, с одной стороны, была удобной в коммуникации, а с другой стороны, в способах своей организации отображала и имитировала способы построения структурных схем. При этом ставится в качестве дополнительного, но важного требования условие, чтобы мы по названию химического соединения могли бы зарисовать его структурную формулу. А это, как вы понимаете, возможно лишь в том случае, если между названием и структурной формулой есть соответствия в способах построения.

Я сказал, что между разными требованиями к знаковым системам и отдельным знакам обнаруживаются противоречия. Через ряд промежуточных звеньев это обстоятельство приводит к тому, что отдельные знаки собираются в группы однородных, а потом в системы, выделяются из общего фона знаков и начинают существовать вместе в виде специализированных по своим функциям и употреблениям групп. При этом обнаруживается ряд новых весьма интересных моментов.

В специальной работе В.А.Лефевра по демонтажу структурных объектов при их описании в словесном тексте и обратному монтажу структуры объекта по словесному описанию выявилась возможность жестко детерминировать характер синтагматических цепочек, выражающих структурные формулы разного рода. Оказалось, что сложную структуру можно передать в словесном сообщении лишь с большим трудом. Условием передачи является демонтаж структуры по строго определенным правилам. Словесная цепочка должна быть построена так, чтобы мы могли потом смонтировать точно такую же структуру.

Выяснилось, что между словесной цепочкой и исходной структурой даже в наборе основных элементов не может быть изоморфизма. Сам момент передачи и задания определенного порядка в деятельности монтажа требует включения в цепочку сообщения специальных знаков, которые ничего не обозначают в исходной структуре, а служат лишь для того, чтобы обозначить и определить каким-то образом порядок самого монтажа. Поэтому в генетическом процессе формирования знаковых средств, из которых строятся такие сообщения, образуются знаки со специальной чисто синтаксической функцией. Такой же результат был получен Розиным при анализе алгоритмов и других видов математических знаковых структур, правда, у Розина рассматривалась не столько коммуникация сколько трансляция.

Я рассказываю все это, чтобы пояснить общий принцип, сформулированный выше, а именно, что анализ значений и организационных структур знаковых систем, располагающихся на разных уровнях системы замещения, привел нас к более общему принципу, что в основании всего лежат употребления знака, а затем к принципу множественности этих видов употреблений, привел к анализу групп требований, задаваемых этими употреблениями, к знакам и структурам этих выражений, и позволил, комбинируя разные виды требований, задавать сложные наборы, определяющие строение знаковых систем, преобразование их материала, объединение разнородных знаковых групп в единые системы и т.д. и т.п.

Из этого — опять-таки очень естественно — выросла еще одна, третья линия проблем и исследований. До сих пор я говорил о чисто структурном или «функциональном» анализе знаковых систем, расположенных на разных плоскостях замещения. Но кроме того, мы можем поставить вопрос о том, как идет надстраивание этого мира, какие знаковые системы появляются и должны появиться вслед за теми, которые уже есть в нашем знаково-предметном мире, как одни системы определяют появление других и задают требования к их строению и организации. Действует ли в этом процессе жесткая необходимость или же, наоборот, характер и строение знаковых систем зависит от произвола тех или иных исследователей.

Мы выяснили, обсуждая все эти вопросы, что основная масса подобных наращиваний — я правда, не утверждаю, что нет другого — определяется в общем достаточно жесткой закономерностью и необходимостью. И в этом плане появление и развертывание всех последовательных плоскостей замещения в очень многом предопределено характером взаимосвязями знаковых систем, лежащих в более низких плоскостях.

Это значит, что определенные наборы знаковых систем, лежащие в нижних плоскостях, по сути дела, предопределяют характер знаковых систем, возникающих в более высоких плоскостях.

В дальнейшем я внесу ряд поправок в это утверждение, но пока оно является совершенно правильным и соответствует всем тем данным, которое мы до сих пор получили.

Выяснив, что развертывание знаковых систем происходит закономерно и строго определенно мы затем, естественно, подняли вопрос о том, как можно выявить, описать и зафиксировать эти закономерности и этот необходимый порядок и, опираясь на это, предусмотреть появление новых еще не существующих структур. Для этого, очевидно, нужно было сформулировать некоторые правила перехода от нижележащих знаковых систем к вышележащим.

В этой связи был разработан метод, который мы обычно называем «методом разрывов». Сейчас мы имеем уже несколько форм этого метода, которые важно различить. Хотелось бы обсудить этот вопрос более подробно — и я это сделаю, но в этом месте я вынужден прервать данную линию анализа и вернуться к тому месту, где наши исследования разветвились, ибо метод разрыва был теснейшим образом связан с теми представлениями и понятиями, которые развивались по второй линии и до сих пор мною обсуждались. Это была линия анализа процедур и процессов мышления. Именно этот круг проблем я хочу сейчас обсудить, вернувшись назад к развилке, чтобы потом опять дойти до метода разрывов и обсудить его подробно.

Здесь я вынужден перейти к глобальным космологическим вопросам. Здесь нам снова приходится ставить вопрос, чем является мир, замещающих друг друга плоскостей вместе с соответствующей ему онтологической картиной. Но теперь мы должны обсуждать все это уже не само по себе, а по отношению к этой более широкой картине мира, в которую он должен быть помещен.

Выше я уже говорил, что наше представление о более широкой действительности было по сути дела с самого начала предопределено тем, что мы начали с понятия деятельности и всегда считали его основным и определяющим для своей работы. Такая интенция определила то обстоятельство, что наши предметные схемы трактовались нами также как деятельность и ее воспроизведение, во всяком случае — как воспроизведение каких моментов деятельности.

Сейчас, как вы заметили, я все время говорю, что схемы замещения и вообще предметные схемы не являются изображениями деятельности. Это то, что раньше называлось теорией предметности, таким образом, наши прежние схемы, утверждаю я, изображают не деятельность как таковую, а ее продукты и условия, предметы ею создаваемые или, точнее, порождаемые. Но если мы принимаем это утверждение, то перед нами сразу возникают два различных и существенных вопроса:

· Как этот мир предметов относится к миру собственно деятельности?

· Каким образом этот мир — а я очень резко утверждаю, что все это и есть мир социальной человеческой деятельности — относится к миру «природы», к миру химических явлений, физических процессов и т.п.?

В обсуждении этих вопросов я буду идти в обратном порядке, от второго к первому, хотя, если говорить точнее, мне придется обсуждать их вместе и вперемешку.

Рассмотрим структуру мира сквозь призму деятельности. Мы уже не раз говорили, что этот мир является продуктом человеческой деятельности. Он был создан в ходе развития деятельности. Но такое утверждение представляется очевидным лишь в том случае, если мы будем исходить из знаний как таковых. В отношении их очевидно, что они появлялись постепенно, по мере развития человеческой деятельности и мышления. Мы говорим, что этот мир представляет собой нечто иное, как отпечаток самой деятельности и он развертывается в той мере, в какой развертывается человеческая деятельность.

Но если мы охарактеризуем эту структуру только как продукт человеческой деятельности, то мы ухватим только одну его сторону и может быть не самую важную. Этот мир, как я уже сказал выше, является, кроме того, условием человеческой деятельности. Но это дает нам возможность с самого начала сказать, что изображая все плоскости замещения с их разными знаковыми системами и способами оперирования, мы вместе с тем опускаем какой-то мощнейший механизм, в котором протекает и развертывается подлинное движение человеческой деятельности, механизм, который начинает с мира, изображенного в схемах замещения, как со своего условия и своей предпосылки и приходит затем к развертыванию всей этой системы, к наращиванию новых этажей и слоев, к перестройке уже существующих и т.п. По отношению к этому механизму все изображаемое нами есть лишь стратифицированная совокупность средств и условий и вместе с тем — совокупность продуктов и арсенал, в который она помещена. А где-то рядом существует кинетика деятельности, то есть деятельность в ее подлинности. Именно она образует нерв и суть социального существования.

Так мы, естественно, приходим к вопросу, что же представляет собой эта деятельность, ее кинетический аспект.

Итак, поставив вопрос об отношении предметного мира к деятельности, мы вынуждены с самого начала нарисовать рядом с миром предметов еще одну, пока не понятную нам сферу или область, пока без определенной структуры, без определенных механизмов, но бесспорно существующую и своим существованием определяющую жизнь и изменения систем предметного мира.

Таким образом, мы получили новое «вместилище», новую сферу действительности, которую мы должны «как-то заполнить», то есть описать его элементы, структуры, механизмы и т.п. Неясно также, где будут проходить границы этой новой сферы. Ведь до сих пор я ввел ее чисто механически и поэтому поместил рядом с предметным миром, а это отнюдь не очевидно. Вполне возможно, что деятельность охватит целиком и то, что мы называем предметным миром. Это не значит, что границу между ними исчезнут. Мы все равно должны будем их проводить, но вопрос состоит в том, как это сделать правильно.

Именно здесь мы естественным образом приходим к вопросу об отношении между предметным миром, создаваемом людьми, и миром природы, который, по предположению, существует до и независимо от мира человеческой деятельности. Этот вопрос затрагивает не только логические и гносеологические проблемы, но также онтологические и космологические.

Я приношу свои извинения, что не буду рассматривать историю этой крайне интересной проблемы — я знаю ее очень слабо, явно недостаточно, чтобы начать обсуждение. Я лишь выскажу несколько соображений, которые необходимы мне в контексте обсуждаемой мной проблемы и кажутся достаточно правдоподобными.

Если мы рассматриваем мир как бесконечный во времени и в пространстве, то в этом мире не может быть развития. С этой точки зрения тезис элеатов о том, что бытие неизменно, неподвижно и всегда одно и то же, то есть вечно, сформулированный где-то на заре античной философии, содержит и тот смысл, который я только что выразил.

Когда в рамках натуралистических концепций говорят о биологической и социальной организации, то, рисуют его как очень забавную иерархированную систему. Вниз помещают физические и химические формы движения материи, потом где-то в границах заданного таким образом мира помещают небольшими островками «более высокие» формы движения материи, которые локализуют в малых частичках мирового бесконечного пространства. Так появляется ареал живого, а внутри «живого», захватывая часть его, находится человечество. А сам мир природы остается бесконечным в своей протяженности и в своем времени. В другом участке природного мира может проявиться нечто подобное — такой же островок живого и может быть даже подобия человеческого общества. Но это опять сгусток, локализованный в небольшом пространственном ареале.

Такой мир, как выяснилось, не может иметь развития. Поместить в такой мир развитие невозможно. Давайте обсудим это более подробно.

Что, собственно, входит в понятие развитие? Оказывается, что понятие это задано таким образом, что оно предполагает с самого начала резкую и определенную ограниченность того, что развивается. Кроме того, мы должны иметь в виду и подразумевать два разных состояния того, с чем мы имеем дело и что мы рассматриваем. Первое состояние исчезает, второе состояние появляется, причем мы говорим, что первое переходит во второе.

Если мы, с точки зрения этих признаков, подойдем к нарисованной нами картине и выделим в качестве интересующего нас объекта «биологическое», то, чтобы ввести сюда понятие развития, нам придется произвести абстракцию такого рода, которая, по сути дела, будет противоречить нашей исходной абстракции и даже отрицать ее.

Дело в том, что нами придется, во-первых, ввести временной вектор, во-вторых, от выделенного нами биологического объекта как бы «спуститься» по этому временному вектору к другому состоянию мира; нам придется выделить и зафиксировать другой участок мира — я подчеркиваю, что именно участок, а не весь мир — в котором до этого не было «биологического», и затем рассмотреть, каким образом выделенный нами не биологический объект превращается в объект биологический.

Только задав такую структуру, мы сможем ввести понятие развития. Но, спросим себя, о развитии чего мы будем в этом случае говорить? Очевидно, о развитии сгустка небиологической материи в биологическую материю. Это не будет тождественно развитию физической материи в биологическую. Мы не сможем этого говорить, потому что у нас всегда, с точки зрения нашего понимания, остается значительная часть физического мира, которая ни во что не переходит, остается существовать так, как она была, не переходит в биологическое. И она точно также существует и здесь.

⇐ Предыдущая 26 27 28 29 303132 33 34 35 Следующая ⇒