05.07.1965 2 страница

Итак, стал вопрос о типологизации и классификации различных видов употребления знаков и знаковых систем. Они понадобились нам для того, чтобы, переходя от одних плоскостей замещения к другим, поднимаясь все выше в тотальном знаковом мире, мы имели бы некоторую путеводную нить и некоторое руководящее правило для поиска разных видов употреблений знаков в каждой такой плоскости. Здесь можно было предположить, что существуют какие-то общие типы употреблений. И действительно, они были найдены через некоторое время. Здесь наиболее существенными были работы Ладенко, Розина, Москаевой и др. И сейчас мы имеем достаточно широкий диапазон представлений о различных видах употреблений знаков и знаковых систем, которые мы применяем при анализе каждой плоскости замещения.

Оказалось, что в знаково-предметном мире человечеств каждая плоскость замещения должна быть включена в четыре, пять или шесть строго стандартных видов их употребления.

Оказалось, что, скажем, в употреблении знаков при решении задач можно выделить один набор стандартных требований, при обучении мы получим другую группу требований к употреблениям знакам и вместе с тем к организации знаковой системы. В коммуникации мы получим одну группу требований к знакам, а в трансляции — другую группу требований.

Выяснилось, что разные знаки по-разному могут удовлетворять или, соответственно, не удовлетворять этим требованиям. Графический материал одних знаков хорошо приспособлен к требованиям одного типа и совсем не приспособлен к требованиям другого типа. Часто оказывается, то чем лучше он приспособлен к одной группе требований, тем больше его сопротивление другим видам требований. Мы сталкиваемся здесь с ограничениями специализации, столь характерной для живых организмов. Нередко, между разными группами требований знаков появляются противоречия.

Например, традиционная химическая символика хорошо приспособлена к изображению структуры молекулы, с этим схемами очень легко и удобно оперировать, имитируя соединения, замещения или разложения молекул на группы и отдельные атомы. Но вместе с тем эта символика почти совсем не приспособлена для передачи ее в устной речи. Поэтому наряду со структурной схемой создается еще одно знаковое описание и соответствующие имена для структур в целом и ее отдельных элементов.

Но тогда возникают специфические и весьма сложные проблемы задания химической номенклатуры. Сегодня — вы, наверное, хорошо знаете — усиленно обсуждается вопрос о том, как должна быть организована химическая номенклатура, чтобы она, с одной стороны, была удобной в коммуникации, а с другой стороны, в способах своей организации отображала и имитировала способы построения структурных схем. При этом ставится в качестве дополнительного, но важного требования условие, чтобы мы по названию химического соединения могли бы зарисовать его структурную формулу. А это, как вы понимаете, возможно лишь в том случае, если между названием и структурной формулой есть соответствия в способах построения.

Я сказал, что между разными требованиями к знаковым системам и отдельным знакам обнаруживаются противоречия. Через ряд промежуточных звеньев это обстоятельство приводит к тому, что отдельные знаки собираются в группы однородных, а потом в системы, выделяются из общего фона знаков и начинают существовать вместе в виде специализированных по своим функциям и употреблениям групп. При этом обнаруживается ряд новых весьма интересных моментов.

В специальной работе В.А.Лефевра по демонтажу структурных объектов при их описании в словесном тексте и обратному монтажу структуры объекта по словесному описанию выявилась возможность жестко детерминировать характер синтагматических цепочек, выражающих структурные формулы разного рода. Оказалось, что сложную структуру можно передать в словесном сообщении лишь с большим трудом. Условием передачи является демонтаж структуры по строго определенным правилам. Словесная цепочка должна быть построена так, чтобы мы могли потом смонтировать точно такую же структуру.

Выяснилось, что между словесной цепочкой и исходной структурой даже в наборе основных элементов не может быть изоморфизма. Сам момент передачи и задания определенного порядка в деятельности монтажа требует включения в цепочку сообщения специальных знаков, которые ничего не обозначают в исходной структуре, а служат лишь для того, чтобы обозначить и определить каким-то образом порядок самого монтажа. Поэтому в генетическом процессе формирования знаковых средств, из которых строятся такие сообщения, образуются знаки со специальной чисто синтаксической функцией. Такой же результат был получен Розиным при анализе алгоритмов и других видов математических знаковых структур, правда, у Розина рассматривалась не столько коммуникация сколько трансляция.

Я рассказываю все это, чтобы пояснить общий принцип, сформулированный выше, а именно, что анализ значений и организационных структур знаковых систем, располагающихся на разных уровнях системы замещения, привел нас к более общему принципу, что в основании всего лежат употребления знака, а затем к принципу множественности этих видов употреблений, привел к анализу групп требований, задаваемых этими употреблениями, к знакам и структурам этих выражений, и позволил, комбинируя разные виды требований, задавать сложные наборы, определяющие строение знаковых систем, преобразование их материала, объединение разнородных знаковых групп в единые системы и т.д. и т.п.

Из этого — опять-таки очень естественно — выросла еще одна, третья линия проблем и исследований. До сих пор я говорил о чисто структурном или «функциональном» анализе знаковых систем, расположенных на разных плоскостях замещения. Но кроме того, мы можем поставить вопрос о том, как идет надстраивание этого мира, какие знаковые системы появляются и должны появиться вслед за теми, которые уже есть в нашем знаково-предметном мире, как одни системы определяют появление других и задают требования к их строению и организации. Действует ли в этом процессе жесткая необходимость или же, наоборот, характер и строение знаковых систем зависит от произвола тех или иных исследователей.

Мы выяснили, обсуждая все эти вопросы, что основная масса подобных наращиваний — я правда, не утверждаю, что нет другого — определяется в общем достаточно жесткой закономерностью и необходимостью. И в этом плане появление и развертывание всех последовательных плоскостей замещения в очень многом предопределено характером взаимосвязями знаковых систем, лежащих в более низких плоскостях.

Это значит, что определенные наборы знаковых систем, лежащие в нижних плоскостях, по сути дела, предопределяют характер знаковых систем, возникающих в более высоких плоскостях.

В дальнейшем я внесу ряд поправок в это утверждение, но пока оно является совершенно правильным и соответствует всем тем данным, которое мы до сих пор получили.

Выяснив, что развертывание знаковых систем происходит закономерно и строго определенно мы затем, естественно, подняли вопрос о том, как можно выявить, описать и зафиксировать эти закономерности и этот необходимый порядок и, опираясь на это, предусмотреть появление новых еще не существующих структур. Для этого, очевидно, нужно было сформулировать некоторые правила перехода от нижележащих знаковых систем к вышележащим.

В этой связи был разработан метод, который мы обычно называем «методом разрывов». Сейчас мы имеем уже несколько форм этого метода, которые важно различить. Хотелось бы обсудить этот вопрос более подробно — и я это сделаю, но в этом месте я вынужден прервать данную линию анализа и вернуться к тому месту, где наши исследования разветвились, ибо метод разрыва был теснейшим образом связан с теми представлениями и понятиями, которые развивались по второй линии и до сих пор мною обсуждались. Это была линия анализа процедур и процессов мышления. Именно этот круг проблем я хочу сейчас обсудить, вернувшись назад к развилке, чтобы потом опять дойти до метода разрывов и обсудить его подробно.

Здесь я вынужден перейти к глобальным космологическим вопросам. Здесь нам снова приходится ставить вопрос, чем является мир, замещающих друг друга плоскостей вместе с соответствующей ему онтологической картиной. Но теперь мы должны обсуждать все это уже не само по себе, а по отношению к этой более широкой картине мира, в которую он должен быть помещен.

Выше я уже говорил, что наше представление о более широкой действительности было по сути дела с самого начала предопределено тем, что мы начали с понятия деятельности и всегда считали его основным и определяющим для своей работы. Такая интенция определила то обстоятельство, что наши предметные схемы трактовались нами также как деятельность и ее воспроизведение, во всяком случае — как воспроизведение каких моментов деятельности.

Сейчас, как вы заметили, я все время говорю, что схемы замещения и вообще предметные схемы не являются изображениями деятельности. Это то, что раньше называлось теорией предметности, таким образом, наши прежние схемы, утверждаю я, изображают не деятельность как таковую, а ее продукты и условия, предметы ею создаваемые или, точнее, порождаемые. Но если мы принимаем это утверждение, то перед нами сразу возникают два различных и существенных вопроса:

· Как этот мир предметов относится к миру собственно деятельности?

· Каким образом этот мир — а я очень резко утверждаю, что все это и есть мир социальной человеческой деятельности — относится к миру «природы», к миру химических явлений, физических процессов и т.п.?

В обсуждении этих вопросов я буду идти в обратном порядке, от второго к первому, хотя, если говорить точнее, мне придется обсуждать их вместе и вперемешку.

Рассмотрим структуру мира сквозь призму деятельности. Мы уже не раз говорили, что этот мир является продуктом человеческой деятельности. Он был создан в ходе развития деятельности. Но такое утверждение представляется очевидным лишь в том случае, если мы будем исходить из знаний как таковых. В отношении их очевидно, что они появлялись постепенно, по мере развития человеческой деятельности и мышления. Мы говорим, что этот мир представляет собой нечто иное, как отпечаток самой деятельности и он развертывается в той мере, в какой развертывается человеческая деятельность.

Но если мы охарактеризуем эту структуру только как продукт человеческой деятельности, то мы ухватим только одну его сторону и может быть не самую важную. Этот мир, как я уже сказал выше, является, кроме того, условием человеческой деятельности. Но это дает нам возможность с самого начала сказать, что изображая все плоскости замещения с их разными знаковыми системами и способами оперирования, мы вместе с тем опускаем какой-то мощнейший механизм, в котором протекает и развертывается подлинное движение человеческой деятельности, механизм, который начинает с мира, изображенного в схемах замещения, как со своего условия и своей предпосылки и приходит затем к развертыванию всей этой системы, к наращиванию новых этажей и слоев, к перестройке уже существующих и т.п. По отношению к этому механизму все изображаемое нами есть лишь стратифицированная совокупность средств и условий и вместе с тем — совокупность продуктов и арсенал, в который она помещена. А где-то рядом существует кинетика деятельности, то есть деятельность в ее подлинности. Именно она образует нерв и суть социального существования.

Так мы, естественно, приходим к вопросу, что же представляет собой эта деятельность, ее кинетический аспект.

Итак, поставив вопрос об отношении предметного мира к деятельности, мы вынуждены с самого начала нарисовать рядом с миром предметов еще одну, пока не понятную нам сферу или область, пока без определенной структуры, без определенных механизмов, но бесспорно существующую и своим существованием определяющую жизнь и изменения систем предметного мира.

Таким образом, мы получили новое «вместилище», новую сферу действительности, которую мы должны «как-то заполнить», то есть описать его элементы, структуры, механизмы и т.п. Неясно также, где будут проходить границы этой новой сферы. Ведь до сих пор я ввел ее чисто механически и поэтому поместил рядом с предметным миром, а это отнюдь не очевидно. Вполне возможно, что деятельность охватит целиком и то, что мы называем предметным миром. Это не значит, что границу между ними исчезнут. Мы все равно должны будем их проводить, но вопрос состоит в том, как это сделать правильно.

Именно здесь мы естественным образом приходим к вопросу об отношении между предметным миром, создаваемом людьми, и миром природы, который, по предположению, существует до и независимо от мира человеческой деятельности. Этот вопрос затрагивает не только логические и гносеологические проблемы, но также онтологические и космологические.

Я приношу свои извинения, что не буду рассматривать историю этой крайне интересной проблемы — я знаю ее очень слабо, явно недостаточно, чтобы начать обсуждение. Я лишь выскажу несколько соображений, которые необходимы мне в контексте обсуждаемой мной проблемы и кажутся достаточно правдоподобными.

Если мы рассматриваем мир как бесконечный во времени и в пространстве, то в этом мире не может быть развития. С этой точки зрения тезис элеатов о том, что бытие неизменно, неподвижно и всегда одно и то же, то есть вечно, сформулированный где-то на заре античной философии, содержит и тот смысл, который я только что выразил.

Когда в рамках натуралистических концепций говорят о биологической и социальной организации, то, рисуют его как очень забавную иерархированную систему. Вниз помещают физические и химические формы движения материи, потом где-то в границах заданного таким образом мира помещают небольшими островками «более высокие» формы движения материи, которые локализуют в малых частичках мирового бесконечного пространства. Так появляется ареал живого, а внутри «живого», захватывая часть его, находится человечество. А сам мир природы остается бесконечным в своей протяженности и в своем времени. В другом участке природного мира может проявиться нечто подобное — такой же островок живого и может быть даже подобия человеческого общества. Но это опять сгусток, локализованный в небольшом пространственном ареале.

Такой мир, как выяснилось, не может иметь развития. Поместить в такой мир развитие невозможно. Давайте обсудим это более подробно.

Что, собственно, входит в понятие развитие? Оказывается, что понятие это задано таким образом, что оно предполагает с самого начала резкую и определенную ограниченность того, что развивается. Кроме того, мы должны иметь в виду и подразумевать два разных состояния того, с чем мы имеем дело и что мы рассматриваем. Первое состояние исчезает, второе состояние появляется, причем мы говорим, что первое переходит во второе.

Если мы, с точки зрения этих признаков, подойдем к нарисованной нами картине и выделим в качестве интересующего нас объекта «биологическое», то, чтобы ввести сюда понятие развития, нам придется произвести абстракцию такого рода, которая, по сути дела, будет противоречить нашей исходной абстракции и даже отрицать ее.

Дело в том, что нами придется, во-первых, ввести временной вектор, во-вторых, от выделенного нами биологического объекта как бы «спуститься» по этому временному вектору к другому состоянию мира; нам придется выделить и зафиксировать другой участок мира — я подчеркиваю, что именно участок, а не весь мир — в котором до этого не было «биологического», и затем рассмотреть, каким образом выделенный нами не биологический объект превращается в объект биологический.

Только задав такую структуру, мы сможем ввести понятие развития. Но, спросим себя, о развитии чего мы будем в этом случае говорить? Очевидно, о развитии сгустка небиологической материи в биологическую материю. Это не будет тождественно развитию физической материи в биологическую. Мы не сможем этого говорить, потому что у нас всегда, с точки зрения нашего понимания, остается значительная часть физического мира, которая ни во что не переходит, остается существовать так, как она была, не переходит в биологическое. И она точно также существует и здесь.

Когда говорят о развитии, существующем в мире, то как правило, располагают в ряд разные формы и рассматривают сначала, например, физический мир, потом — как более высокую форму его биологический мир, затем еще социальный мир и т.д. Считается, что всех их нужно поместить как бы в одной плоскости, наряду друг с другом так, что одно развивается в другое. Предполагается, что этот ряд можно сделать предметом некоторого рассмотрения, то есть что всех их можно рассматривать как лежащие наряду в рамках одного предмета. Тогда, по сути дела, как живое, так и социальное оказываются лишь разными моментами общего или природного.

Но я хочу обратить ваше внимание на то, что нет законов в природе вообще. Одни действуют в той части, которая отграничена «биологическим», другие законы действуют в области физического, и есть законы, действующие в области социального. Здесь мы сразу сталкиваемся с двумя парадоксами. Оказывается, что узкая область имеет законы разного порядка: она подчиняется и законам физического и химического, и биологического, и социального. И эти законы также расположены иерархированно: одно над другим, приблизительно так же, как и иерархировано социальное целое.

— …

Мне важно подчеркнуть, что мир не развивается по этим ступеням. В лучшем случае мы можем говорить, что кусочек физического мира превратился в биологическое. С точки зрения логических условий понятие развития предполагает некоторую замкнутую систему, границы которой определены, и переход от одной формы этого целого к другой. Мы не можем применять это понятие к миру, о котором говорят, что он бесконечен.

— …

В чем же причина этих странных ситуаций? Мне кажется, что здесь нарушается принцип соотношений объекта и предмета изучения. Когда ведут подобное рассуждение, то выделенные ранее предметы начинают рассматривать как локализованные в пространстве, как локализованные во времени и располагают как элементы некоторого единого реального мира. Когда мы эти предметы вкладываем в пространство и временные отношения проецируем одновременно на пространственные, то смещение предмета и объекта изучения приводит к парадоксам.

Я все это рассказываю для того, чтобы ввести иную вещь. Полтора года назад я ставил вопрос о том, как относятся друг к другу две картины: социальная, деятельностная и природная. Я тогда высказывал предположение, что может быть социальная, задающая деятельность как единый предмет, может оказаться доминирующей по отношению к натуралистическому подходу.

Мы должны включить понимание природы в систему описания деятельности. А как к ней должна быть отнесена природная действительность? Когда я рисую сейчас систему, то это по сути дела один из возможных ответов на вопрос об отношении социальной действительности и природной действительности. Социальная действительность, подчиняющаяся тем же законам и лежащая как бы внутри. Я спрашивал, действительно ли является такой подход действительно правильным? Может быть можно сделать наоборот: выделить деятельность как исходный пункт и вписать в него природный. И недавно Лефевр решил эту проблему, дав ее рисуночек.

Розин. Разве Фихте не то же самое сделал?

Я недавно перечитал Гуссерля «Философия как строгая наука», и увидел, что Гуссерль тоже эту проблему давным-давно решил. Но раньше без этого рисуночка я этого не видел.

Что сделал Лефевр? Он нарисовал две картинки: первая, о которой я вам рассказываю. Только он замкнул круг и поместил социальное вот сюда, а вторую нарисовал наоборот. Он нарисовал социальное и внутрь поместил природное, и сформулировал следующий тезис: когда мы движемся в этой картинке, то тут нет субъективности, вообще нет субъекта и нет социального. Здесь действует одна сфера законов, законов природы. И тогда оказывается, что противопоставление субъективного и объективного здесь не действует, потому что и субъект и социум точно так же объективны, как все остальное и лежат внутри этого. А если в другой картине мы задаем субъективное в смысле социального, тогда там все социальное, и тоже нет противопоставления субъективного и объективного.

Возникает вопрос: а где оно существует? Это существует лишь в психологическом представлении мира, а значит психологическое представление мира не имеет права на существование, поскольку с его помощью нельзя объяснить ни объективного, ни субъективного. Тогда, следовательно, этого противопоставления вообще не должно быть. Если я хочу рассмотреть социальную деятельность, то какую из этих онтологических картин я должен выбрать?

Вы помните, что в предшествующих докладах, когда я обсуждал эти вопросы, я предполагал, что нужно менять точку зрения. Мы рисовали большой круг и говорили: это — универсум социальной деятельности. Вне ее находится то, что мы обозначаем природой, и происходит непрерывное захватывание этой природы социальной деятельностью. При этом мы предполагали, что она и есть та самая природа, в которой действуют природные законы.

Теперь я бы написал здесь: не природа, а среда. Если мы хотим исследовать социум как некоторый универсум, то мы должны задать его с того момента, когда он уже сложился и существует в своих специфических моментах. Сама постановка вопроса о развитии этого универсума из предшествующих форм в рамках такого предмета является незаконной. Если мы все же хотим поставить такой вопрос, то это означает, что мы должны перейти к особому предмету рассмотрения, который будет называться «происхождение человеческого общества». Если мы будем решать эту проблему происхождения, то мы должны будем сделать трюк. Когда мы говорим о биологическом по отношению к нижележащему физическому и об отношении социологического к нижележащему биологическому, то это нужно понимать только в том плане, что появляется некоторая структура, которая объединяет и структурирует элементы предшествующих форм.

Тогда получается, что нет некоторого образования биологического, которое переходит в социологическое, меняя законы своей жизни. Этот переход, если о нем говорить как о некотором происхождении, должен рассматриваться как появление или возникновение не обусловленное предшествующими структурами, а первое как изначальный толчок. Появление некоторой структуры, которая накладывается на элементы какого-то другого материала.

Поэтому, если мы берем в рамках нашего предмета эту действительность, то в ней может быть только один тип законов, например, только социальные. Когда мы берем элементы, расположенные в природе, то, хотя они раньше, на более низком уровне, имели свои особые биологические законы, но в тот момент, когда они захватываются этой структурой и структурируются ею, они получают только один вид законов, задаваемых самой структурой, т.е. социальный.

Если же нужно говорить о тех законах, которыми они обладали как целое на более низком уровне, то нужно переходить в другой предмет, чтобы не получать противоречий. Но тогда мы находим ответ на вопрос об отношении этого социального, построяемого человеческой деятельностью мира, и природного мира.

Мир природный существует как некоторая среда, как материя, на которой паразитирует социальный организм. Он дробит ее, разрушает ее структуру, а потом вводит в качестве элементов в новые структуры, подчиняющиеся новым законам.

Другими словами, социальная деятельность вычленяет особые элементы, разрушая тем самым законы существования этой среды, втягивает их в себя в качестве некоторого материала и элементов своей собственной жизни. Поэтому, когда мы выделили социальную деятельность, то уже не может быть никаких природных законов. Есть только один вид закона — социальный, и вещи живут в нем не по своим природным законам. Стулья, столы и все остальное живет не по законам природного, живут по законам социальной человеческой деятельности.

— …

С моей точки зрения здесь сталкиваются две позиции: эмпирически-объектная и теоретически-предметная. Когда вы говорите, что он живет и по своим физическим законам, то это выступает только с точки зрения того, к чему мы привыкли, с точки зрения натуралистического подхода. Кажется, что это действительно правда, и что он живет по физическим законам. Я дальше постараюсь объяснить, почему это неверно. Я пока утверждаю только одно: когда говорят, что предметы живут и по своим физическим законам, то при этом подменяют однородность предметов и создаются основания для массы парадоксов.

При этом оказывается невозможным научное теоретическое движение. Хотя эмпирически вы правы. И даже больше того, этот предрассудок имеет некоторое основание. Кроме того, нужно учесть, что я говорю не о существующем реальном мире, потому что в нем есть все, все то, что мы открыли и чего не открыли. Я делаю свои утверждения, рассматривая существующий мир сквозь призму его научного анализа. А это значит — сквозь призму создания некоторых предметов изучения.

— …

Мы знаем, что для того, чтобы объединить различные представления, нужно строить более общие представления, по отношению к которым предыдущие были бы или проекциями, или частями. Когда мы построили это более общее представление, то мы приходим к необходимости соединить его с другими такой же общности. И нетрудно заметить, что продолжая это движение дальше, мы в конце концов уходим в дурную бесконечность, либо мы должны придти к всеобщему предмету. Я с этого начал свое обсуждение. Я сказал, что есть две попытки в синтезе различных представлений: одна — когда мы задаем бесконечный в пространстве мир, вписываем в него как часть биологическое и т.д. и пытаемся объяснить на основе этой иерархии законов: физические, биологические, социальные законы...

Возьмете ли вы Шверенгера или современные исследования живого или социологические или психологические работы, то всюду встретите как довлеющее эту традицию. Это позиция натуралиста. С моей точки зрения возможна другая позиция, когда как глобальное целое берется социальная деятельность, то есть деятельность как мир в целом.

Что мы благодаря этом получаем? И тогда мы на первом уровне с неизбежностью приходим к тезису: если эта деятельность представляет собой организм, который поглощает среду, переламывая и ассимилируя ее, и затем структурирует ее по-новому, то тогда структурированные элементы среды не могут иметь своих собственных законов.

Когда же я задаю этот предмет, то я, с моей точки зрения, задаю единственно возможный способ синтезирования разных представлений натуралистического и социального.

В чем он состоит? В том, что мы не пытаемся соединить физическое и социальное как рядом лежащие, а мы исходим из одного и выводим другое. И здесь я формулирую тезис: если мы будем исходить из деятельности, как из исходного и определяющего, то мы объясним и то, как люди открывают природу как нечто подчиненное единым общим законам в пространстве и времени, и создают некоторую картину природного и культурно-исторического, духовного. При этом, если вы всерьез обратитесь к истории развития человеческого мышления, то вы увидите, что существовал период (а это фиксирует даже Леви Брюль), когда людьми никакой «природы» открыто не было.

Люди не имели природы, точно так же как люди не открыли истории. В этом смысле их жизнь не имела природного основания. И в этом смысле ни прошлая история не влияла на деятельность, перспективы будущего тоже не влияли на деятельность. Хотя происходило некоторое естественноисторическое развитие. С какого-то момента в контексте развертывания этой деятельности появляется необходимость развертывания особого мира «природы».

Собирая различные элементы среды, охваченной деятельностью, люди начинают придумывать законы, по которым эти крупинки живут как бы сами по себе, как если бы они не были включены в деятельность. Но дело в том, что сама эта установка — открыть их законы, как если бы они не были включены в деятельность — всегда остается по реальному осуществлению иллюзорной. Потому что люди никогда не могут освободиться от своей собственной деятельности. Так или иначе экспериментируя с этими образованиями для создания картины природной действительности, они фактически всегда включают их в свою деятельность, но затем хотят отделить прибор от объекта, найти законы объекта, как если бы он жил сам по себе.

Следовательно, сама задача отделения объекта как такового возникает где-то на сравнительно высоком уровне структурирования социального мира и, наоборот, оказывается, что то, что вы хотите объяснить как природную точку зрения само объясняется на каком-то уровне развития социального организма, как необходимый орган, механизм и одно из приспособлений этой социальной деятельности. Только таким образом, мне кажется, можно решить задачу синтеза, о которой вы говорите.

Новая картинка, которую я нарисовал, хороша не только тем, что она объединяет уже сделаное ранее, но она открывает новые возможности. Анализируя массовую деятельность, мы столкнулись с проблемой управления. Именно в русле попыток ответить на этот вопрос, были сделаны доклады Лефевра по теории рефлексивных игр, по линии анализа табло и структуры табло.

Кроме того, некоторые интересные попытки сделал Генисаретский. Я уже говорил, что в структуре социального мира соединяются две группы преобразований: с одной стороны, некоторых преобразований объектов среды, которые мы производим в ходе нашей деятельности; с другой стороны — замещения.

Оказывается, что деятельность выступает как то, что управляет этими преобразованиями. Здесь возникает интересная задача. Имеем ли мы дело с экспериментами в инженерном деле, или в естественной науке, или просто с практическими преобразованиями, мы должны иметь некоторые знания о допустимых преобразованиях. Причем эти знания фиксируются нами затем в двух формах: в форме собственно инженерной, т.е. в технологических знаниях по созданию конструктивных объектов типа магнитофон и т.д., и в форме, возникающей за счет вычленения натуральных естественных законов.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒