ГЛАВА III 4 страница

- 630 -

или олицетворение Пустыни (илл. 8). Далее, на изображении помазания Давида является Кротость (ΠΡΑΟΤΗΣ). Она и пророк Самуил имеют венцы светло-розового цвета. На изображении смерти Голиафа мы видим убегающую Хвастливость (ΑΛΑΖΟΝΕΙΑ), Давида же поддерживает женская фигура Сила (ΔΥΝΑΜΙΣ).

Илл. 7

Илл. 8

Илл. 9

На другом изображении направо от Давида стоит женщина в длинной тунике и пеплосе; правую руку она приподняла, а в левой держит книгу; над нею надпись: Премудрость (ΣΟΦΙΑ). На левой стороне царя-пророка также женская фигура, со свитком в левой руке и с надписью: Пророчество (ΠΡΟΦΗΤΙΑ) (προφητεία — Пер.). Обе фигуры на каменных подставках (илл. 9). На изображении упреков пророка Нафана, над лежащим на земле Давидом, женская фигура в розовом венце, с грустным выражением лица обозначена надписью: Раскаяние (ΜΕΤΑΝΟΙΑ). На картине перехода иудеев через Чермное море Ночь (ΝΥΞ) представлена с теми же атрибутами, как на ватиканской рукописи: голубоватая фигура с покрывалом, усеянным звездами. Самый же рисунок из ватиканской рукописи повторяется и в этой Псалтири; единственное почти различие состоит в перемене слова ὄρθρος и φοσφορος (φωσφόρος — Пер.). Кроме Ночи на картине перехода через Чермное море повторяется также олицетворение Моря (см. выше, парижскую рукопись № 510); оно также держит весло и прикрыто немного зеленым покрывалом;

- 631 -

над ним надпись: ΕΡΥΘΡΑ ΘΑΛΑΣΣΗ (ἐρυθρὰ θάλασσα — Пер.). Другая, совершенно обнаженная, фигура, мужская, темно-коричневого цвета, усиливающаяся стянуть фараона с колесницы, представляет Глубину (ΒΥΘΟΣ). Пустыня (ΕΡΕΜΟΣ) (ἔρημος — Пер.), олицетворенная тут же в виде женщины, сидящей возле Моисея, не имеет никаких отличительных атрибутов. В изображении Моисея, получающего скрижали Завета, впереди лежит олицетворение горы Синай (ΟΡΟΣ ΣΙΝΑ) с совершенно теми же отличительными признаками, как олицетворение горы Вифлеемской: тот же цвет коричневый, то же зеленое покрывало, та же зеленая ветка. Над изображением молящегося царя Езекии, на другой картине, представлена женская фигура в голубом венце — олицетворение Молитвы (ΠΡΟΣΕΥΧΗ).

В рукописи Ветхого Завета (Vaticana. Reginae Sueciae, № 1) того же X столетия повторяются те же самые олицетворения. Пустыня представлена также в виде обнаженного мужчины в лавровом венке; он сидит на голой скале, опираясь правой рукой, левую он приподнял в знак удивления, с которым смотрит на Моисея, получающего скрижали Завета. На картине, изображающей помазание Давида на царство пророком Самуилом, над ним парит олицетворение в виде молодой женщины с розовым венцом вокруг головы. Оно не определено ни подписью, ни особым отличительным атрибутом.

Илл. 10

Чтобы понять, каким образом византийская символика поступила с искусством, стоит только взглянуть на 13-й рисунок этой же самой рукописи. Художник хотел олицетворить слова пророка Исайи (<Ис. 26, 9>). Пророк Исайя стоит, обращая взоры к небу, из которого видна десница Божия с ярким лучом. Направо от пророка стоит женщина с благородными чертами лица; цвет ее темно-зеленоватый с белыми просветами; на ней темно-лиловая одежда и длинное голубое покрывало, усеянное звездами, левой рукой она держит опущенный погасший факел; с надписью: ΝΥΞ (Ночь). Налево от пророка стоит красивый мальчик, полуодетый, правую руку он приподнял, а левой держит вверх горящий факел; олицетворение это — Утренняя звезда φωσφόρος (Венера). На заднем плане представлен кипарис и еще другое дерево (илл. 10).

Эти рукописи содержат примеры почти всех аллегорических фигур византийской символики, которые повторяются в рукописях последующих столетий в том же самом виде и

- 632 -

с теми же атрибутами. Они одинаковы на всех миниатюрах, так что должно предполагать, что художники обязаны были срисовывать с древнейших рукописей, чтобы в точности исполнить принятые правила для аллегории; эти правила были ясные, неизменные и составляли твердое основание византийских олицетворений. Хотя многие из них, в особенности те олицетворения, которые не были заимствованы у древней мифологии, не имеют отличительных атрибутов и для объяснения своего прибегают к надписям, но этот недостаток происходит оттого, что эти аллегории олицетворяют такие понятия, для которых и невозможно приискать отличительные атрибуты. Каким, например, образом можно выставить отличительный характер Раскаяния, Хвастливости, Дара пророчества, Молитвы и проч.? Или каким образом различить олицетворения Пустыни, Пучины морской, Холма Обрезания, горы Гевал, страны Галгал, дебри Ахора и проч.? Вообще эта неясность в некоторых олицетворениях происходит не от неразвитости византийской символики, а от невозможности выразить картинно отличительные признаки некоторых понятий. В этом затруднении для символики оставалось только одно средство: заимствовать атрибуты из предметов природы; но и тогда цель не была бы достигнута, потому что символизм аллегорических фигур должен был поясняться символизмом предметов природы. Греки прекрасно поняли неизбежность этого затруднения, но не старались его облегчить увеличением числа атрибутов: они знали, что этим только затмишь аллегории еще более. Оттого византийские аллегории, хотя иногда наивно объясняются простою надписью, но все-таки лучше тех олицетворений, которые созданы были во время Западного Возрождения и в которых часто самое название не достаточно еще для объяснения столь многочисленных и непонятных атрибутов⁵⁶.

Илл. 11

Илл. 12

В рукописях от XI до XIV века эти олицетворения постоянно повторяются в том же самом виде и без всяких изменений. Способ составлять аллегории остается один и тот же, только число их увеличивается.

На первом листе Евангелия 1128 года (1122 г. — Публ.)⁵⁷ представлен Христос. Он сидит на престоле и возлагает руки на головы Иоанну II Комнину и сыну его Алексию. По сторонам Христа две совершенно сходные аллегорические фигуры, нагнувшись на спинку престола, они как бы нашептывают что-то в ухо Христа. Обе фигуры в высоких золотых коронах, с венцом вокруг головы, с длинными волосами и в широких мантиях. При одной, направо, написано: Милосердие, ἐλεημοσύνη; у другой, налево, — Правосудие, ἡ δικαιοσύνη (илл. 11).

В современной рукописи Иоанна Лествичника⁵⁸ аллегория является не только как вспомогательное средство художнику, но как элемент необходимый по самому содержанию и направлению сочинения. При многочисленности аллегорий, не определенных отличительными признаками, без точных надписей невозможно было бы их распознавать. Сам художник рассчитывал на помощь надписей, потому что, придав всем порокам темный цвет, а добродетелям

- 633 -

светлый, он ясно определил только эти две категории олицетворений; но и тут даже встречаются исключения; так, например: Клевета (καταλαλιά) не темного цвета. Из аллегорий, имеющих кое-какие отличительные атрибуты, мы имеем: Жизнь (βίος), обнаженную фигуру, ходящую на колесах (илл. 12); Путешествие (ξενιτειά) с деревцем в руке проч. В числе добродетелей Молитва (προσευχή), Смирение (ταπεινοφρόνεσις) и многие другие ничем между собой не различаются, и только по цвету отличаются от Страсти (θυμός), Сна (ὕπνος), Хвастливости (κενοσοξία), Пресыщения (κόρος) и других пороков (илл. 13).

Илл. 13

В рукописи мниха Иакова⁵⁹ XII века часто встречаются олицетворения Иордана и других рек или источников в виде водяных божеств, держащих рога или сосуды, из которых течет струя. Иногда, как, например, в изображении земного рая, одна фигура служит для олицетворения всех четырех рек. Тут повторяются одни олицетворения речные, а в Псалтири 1177 года⁶⁰ и в рукописи, описанной Ажинкуром⁶¹, все олицетворения помещены в одних и тех же положениях и точно списаны с рукописей X века. Мы убеждаемся отсюда, какие твердые неизменные правила составили основание византийской символики.

Рассматривая аллегорические фигуры в византийских миниатюрах, мы не должны упустить из виду, сколько мы в них встречаем животных. Не только на заставках, на заглавных буквах, но и на самих картинах мы постоянно находим примеры для объяснения животной символики (илл. 14), которые помещены в Словаре, в конце этого сочинения.

Илл. 14

Византийские художники употребляли аллегорические фигуры не только в миниатюрах, но еще и на своих изваяниях. Тут свежесть предания древнего искусства сохранилась еще более. В особенности в изваяниях небольшого размера аллегория составляет главное основание композиции художника: без нее он не может создать ни одной сцены. Стоит только раскрыть сочинение ученого Гори «Thesaurus veterum diptychorum» («Сокровищница старинных диптихов»), чтобы убедиться в частом, даже излишнем, употреблении аллегорических фигур. Древняя языческая форма в них постоянно преобладает, и так сильно, что почти совершенно

- 634 -

скрывает всякое проявление христианского чувства. Одним из лучших образцов умения хорошо располагать символические изображения должны служить молотки на бронзовых дверях (илл. 15).

Илл. 15

Илл. 16

Илл. 17

Из многочисленных этих памятников, указывающих на понимание символики и на применение ее правил к разным искусствам, русские легко могли научиться обходиться с нею, тем более, что первоначальные художники по всем отраслям знаний были греки, выписываемые из Византии. Они способствовали укоренению греческой символики в русском искусстве и свежему сохранению ее правил. Их главное и даже единственное поприще, которое они вполне себе подчинили, были памятники, принадлежащие к религии. Эта односторонность византийского влияния на русское искусство произошла натуральным образом от начала, посредством которого византийская символика явилась к нам. Греческие художники, пришедшие с греческим духовенством или выписанные им из отечества, явились для помощи в распространении религии. Прежде всего надо было строить христианские церкви и украшать их. Из летописей наших мы видим с удивлением многочисленность и значительность этих построек в первые времена по принятии христианства и легко понимаем, отчего символика византийская по преимуществу отразилась на памятниках церковных; и тут она сохранилась с отличительным своим характером и без всякой примеси чуждого элемента.

- 635 -

Так, например, на памятнике даже XIV века мы видим византийское предание во всей первоначальной своей чистоте. На бронзовых дверях в Успенском соборе в городе Александрове, сделанных по заказу Новгородского архиепископа Василия К<алики> в 1336 (6844) году для правого притвора Новгородского Софийского собора⁶², изображены две сцены, заимствованные из византийских источников. Одна представляет кентавра или царя Китовраса крылатым и увенчанным зубчатой короной. На правой руке он держит маленькую человеческую фигуру в длинной одежде и с зубчатой короной на голове. На заднем плане вдали представлено пылающее строение. На верхней части картины следующая надпись (немного прикрыта каймою): «Китоврас меце братом своим на обетован<н>ую землю зр...» (илл. 16). [Объяснением этому изображению является притча царя Соломона о царе Китоврасе (он брат Соломона) (см., например, Толстов. собр., 2, 140. Публ. библ., XVII, Q 22, л. 739 об.)]

Другая картина взята из истории Варлаама и Иоасафа и представляет притчу о инроге. В середине стоит дерево, на оконечностях ветвей его листья и капли меда, сделанные в виде кружков. Мужчина в кафтане стоит на ветви и держится правой рукой за ствол дерева, а левую с испугом приложил к груди. На верхней части картины надпись: «В сладость сегъ мира». Ствол дерева у самого корня раздвоен и образует как бы пещеру, в которой виднеется змеиная отверстая пасть; две человеческие ноги доказывают, что змей только что проглотил человека. Тут же внизу две мыши подгрызают корень дерева, черная с левой стороны, белая с правой, над ними надписи: «но<ч>ь, црная мышь», «днь, мышь б<елая>». Повыше на левой стороне дерева стоит сирена, на правой — единорог в виде черного косматого животного с хохлом или рогом на голове. По бокам картины из скал выглядывают шесть змеиных голов, по три на каждой стороне. Над ними буква «г», или сокращение слова «главы». Русский художник приукрасил изображение притчи; кроме единорога он представил еще другое чудовище, сирену. Под деревом змей, проглотивший уже человека, еще картиннее изображает, какая участь ожидает того, который стоит на дереве. Для увеличения страха вместо четырех аспидовых голов он нарисовал шесть (илл. 17). Несмотря на эти прикрасы⁶³, художник верно изобразил притчу, и стоит только прочесть саму притчу, чтобы видеть, с какой точностью она исполнена. Я выпишу здесь текст по списку XV, изданному г-м Пыпиным (Толстовская библ. 2, 89. Публ. библ., I, Q 315, л. 67 об.)⁶⁴.

При рассмотрении изваяний, покрывающих стены Дмитриевского собора во Владимире, мы найдем следы другого источника византийской символики — животного эпоса.

ГЛАВА III

Физиология на Западе.

На Западе восточная физиология в скором времени достигла до обширного развития. Она так скоро повсюду разлилась, физиологи в столь многочисленных списках ходили по рукам, что уже в V столетии папа Геласий (492—496) объявил на соборе 494 года⁶⁵ эти книги апокрифическими. Далее он прибавил в § 65, что еретики приписывают написанную ими книгу Физиолог св. Амвросию Медиоланскому. Это запрещение не имело, однако, никакого пагубного влияния на судьбу физиолога и даже осталось малоизвестным⁶⁶ или известным только в самой Италии. В XII столетии, когда бенедиктинец Грациан Черный (Gratianus Niger) включил это запрещение папы Геласия в свой сборник (1151—1161), тогда оно сделалось, может быть, более известным, но все-таки и тогда оно не помешало распространению физиолога, потому что много различных списков и переводов дошло до нас от этого именно времени. Вообще мнения, высказанные против этих сборников, отнюдь не остановили даже начало их популярности. Само запрещение папы Геласия доказывает, что уже в V столетии сделан был латинский перевод для Италии, ибо приписывали его св. Амвросию. Это стремление сделать физиолог общепонятной книгой для народа с этого времени начало еще более развиваться. Не народ, а именно художники, мастеровые из народа, в особенности нуждались в этом руководстве в такое время, когда символика завладела всеми отраслями умственных и художественных познаний. Не строилось ни церкви, ни дома без приложения символических знаков; самые маловажные подробности делались с их помощью⁶⁷. Настроение умов на

- 636 -

Западе, направленное к мистицизму, способствовало развитию символики⁶⁸. Освященная христианской верой, она была под покровительством самого духовенства, даже папа Иннокентий III (1198—1212) прославился своими познаниями и остроумными догадками. Схоластическое направление, напитавшись писаниями древних, немедленно привело символику в стройную, цельную науку и способствовало к умножению руководств ее — физиологов. Мне кажется, что заметна аккуратность схоластики в желании отыскать настоящего автора Физиолога; многие имена авторитетных в христианском мире лиц прилагались к анонимному «Физиологу», у которого христианский трактат того же имени заимствует реальные или quasi-реальные данные о свойствах животных. На Западе мы находим отождествление этого «Физиолога» с Аристотелем, Соломоном, св. Епифанием, Иоанном Златоустом⁶⁹, Амвросием Медиоланским, бл. Иеронимом⁷⁰, Исидором Севильским; каким-то «афинским клириком»⁷¹. С другой стороны, во многих рукописях как в Германии, так и во Франции порядок глав первоначального Физиолога нередко сильно меняется; меняется, конечно, нередко и их содержание.

Мы уже видели существенное различие между Сборником Студита и Физиологом. Мы видели, что в первом естественная история имеет явный перевес; в последнем, напротив, в каждой статье кратко выписывается какая-нибудь черта из жизни или обыкновений описываемого животного и немедленно показывается символическое ее значение. Все, что приводится, должно способствовать развитию символики; никакая черта, не имеющая своего особенного переносного смысла, не помещается в этих описаниях. Другое явное различие находится в самом порядке: лев, как царь зверей, всегда занимает в физиологах первое место и первую статью. Дамаскин Студит начинает с описания орла, а физиолог — с описания льва.

Все эти физиологи, составленные по образцу Физиолога Епифания Кипрского, получили скоро еще большее развитие, но внутреннее их распределение было отчасти изменено. Начали отделять животных четвероногих от птиц и от камней и составили три особых рода физиологов. Первый бестиарий (bestiaire) содержит описание символики зверей; второй во-люкрарий (volucraire) [(по-русски: «поточник»<?>, см. выше, с. <...>)] — описание символики птиц; а третий лапидарий (lapidaire) — описание символического значения каменьев. Творения св. Епифания сделались основными источниками для бестиариев и лапидариев. Содержание статей физиолога осталось одно и то же, и даже между списками разных столетий и стран встречается очень мало изменений или пополнений. Латинский перевод V столетия, не для всех понятный равным образом, вскоре заменен переводами на простонародном языке. Эти переводы сначала показались в Германии, а потом во Франции. Германские народы рано освободились от уз латинской схоластики, и в XI веке были уже списки переведенных физиологов⁷².

Проникнув в Германию, физиология нашла себе почву, богато приготовленную скандинавской мифологией. Воззрение на природу народов южных и северных было двоякое, противоположное одно другому. В теплом климате юга природа является к услугам человечества; плодородие почвы и постоянство теплых лучей солнца не выказывают всех резких перемен температуры. Климат постоянно теплый выказывает в особенности свою приятную сторону и придает от этого всей природе самый благоприятный оттенок. Но на севере, где резкие перемены погоды, где резкое различие между временами года, народ иначе смотрел на всю природу. Она являлась ему как могущественная, противная власть, против которой он постоянно должен бороться; таинственная ее сила то способствует ему, то губит его, но всегда возбуждает его страх и почтение. Жизнь северного поселенца слишком зависит от всех этих изменений природы, чтобы они могли не привлекать его особенного внимания. Он должен был изучить все эти изменения, вникнуть в их разнообразную природу и заметить, что сколько они ни разнообразны, а все-таки принадлежат к явлениям одной и той же власти. Это единство природы, но с самыми разнородными признаками, выразил он в «Эдде», под символическим видом одного великана Имир, убиваемого сыновьями Берса, чтобы создать из его костей горы, из его мяса землю, а из его черепа небо⁷³.

Профессор Шнаазе доказывает, каким образом это скандинавское понимание природы более соответствовало христианскому воззрению, чем политеизм греков и римлян. Для нас важно заметить, как это отсутствие политеизма в скандинавской мифологии, т. е. отсутствие олицетворения и обоготворения всякого отдельного предмета в природе, способствовало принятию

- 637 -

символики. Всякий зверь, всякое растение, всякий камень не были для скандинавов отдельные олицетворения или божества; они на них смотрели, как на предметы, которые в их мифологии изображали символически разные отвлеченные понятия. Оттого, вероятно, скандинавские скальды с такой жадностью ухватились за физиологию, и мы видим, что все почти переводы физиолога на простонародных наречиях принадлежат норманнским труверам. Например, во Франции древнейший перевод физиолога сделан стихами около 1121 года англо-норманнским трувером Филиппом de Thaun⁷⁴, который переставил однако главы подлинника по содержанию их: сперва звери, потом птицы и, наконец, камни. Лет сто спустя другой англонорманнский трувер Вильгельм (Guillaume) не ранее 1208 года⁷⁵ снова перевел стихами весь физиолог животных, или бестиарий. Третья попытка переложения этого сочинения на простонародный язык, но уже прозой, сделана почти в одно время (между 1175 и 1217 годами) пикардийцем Петром; он избрал местное наречие своей родной страны⁷⁶.

Физиология так укоренилась на Западе, что гораздо ранее этих переводов многие ученые, в особенности из духовенства, старались подражать физиологу.

В VII столетии в Севилье епископ Исидор собрал в одну книгу De originibus все, что мог найти в сочинениях по естественной истории⁷⁷. Вскоре после него епископ Толедский Гильдефонс (Hildefons) написал много сочинений о физиологии⁷⁸.

Теобальд Пияченцкий (Thibault de Plaisance), неизвестный писатель VII или VIII столетия, издал физиолог по-латыни пятистопными стихами. Эта книга была переведена также и английскими стихами⁷⁹. Марбод (Marbode), епископ Реннский, в XI столетии сочинил по-латыни целую поэму о камнях: De gemmis⁸⁰.

Теобальд, епископ Парижский, написал физиолог под заглавием: De naturis duodecim animalium (О свойствах двенадцати животных)⁸¹.

Прежде чем перейти к исчислению сочинений позднейших, XIII века, надо обратить внимание на распространение на Западе басен. Басни, в которых разные звери участвуют и даже говорят для наставления людей, тесно соединены с физиологом и составляют в Германии целую отдельную, обширную часть народной поэзии, получившую название Tierepos. Значение ее в отношении к археологии было отлично изложено г-ном Гейдером⁸². Не восходя с ученым археологом до Эзоповых басен, мы заметим, что «Стефанит и Ихнилат», приписываемые Иоанну Дамаскину, и, может быть, и некоторые другие, доселе еще не известные творения подобного содержания положили, вероятно, основание германским сказаниям о зверях. Это произведение византийского времени отнимает у германских сказаний часть их самостоятельности, за которую г-н Гейдер стоит так сильно. Он замечает, что эти сказания процветали в Германии во время романского и готического искусств, и что, следовательно, можно предположить, что ни искусства, ни художества не избегнули того влияния, которому подверглась вся прочая умственная часть народной жизненности.

Христианское искусство в средние века проникнуто было этим новым элементом, а Церковь только тогда пользовалась этими сказаниями, когда дидактический их смысл соответствовал ее нравоучениям или когда символическое их значение или даже самый символ соответствовал, а не противоречил, церковной символике. Иногда предания, заключенные в сказаниях о зверях, были изменяемы и даже переделываемы для удобнейшего их согласования с физиологией. Для этого служили руководством физиологи, которые были звеном, связывающим народные сказания о зверях с церковным искусством. Этот новый элемент так увеличил в XII и XIII столетиях многочисленность звериных изображений на церквях, что современный писатель приор Gaultier de Coinsi упрекает в этом духовенство:

En leurs monstiers ne font pas faire
Sitost l’image Nostre Dame
Com font Isaugrin⁸³ et sa fame (Miracles de la Vierge).

Главные лица, описываемые в этих сказаниях, были лисица, или Рейнеке, и волк, или Изегрин⁸⁴; но несмотря на весь произвол, которым пользуется поэзия, она все-таки сохранила им характер и отдельные черты, описанные в физиологах.

С XII столетия вместо односторонних физиологов являются сборники более обширные, заключающие энциклопедические знания, но по преимуществу естественную историю в ее приложении к физиологии. Такого рода было сочинение игуменьи Геррады Ландсбергской: Hortus deliciarum. Тут собрано почти все современное автору знание о естественной истории,

- 638 -

с обширной примесью баснословного и символического. Замечательный список этого сочинения XII века, писанный на пергаменте и с красивыми изображениями, хранится в Страсбурге⁸⁵. Другое сочинение, не менее известное, написано по-французски флорентийцем Брунетто Латини под заглавием: Тгésor. Он родился в 1220 году, а в 1260 принужден <был> покинуть родину по случаю владычества гибеллинов; он поселяется в Париже, где пишет свою книгу. Данте был его учеником⁸⁶.

В XIV и XV столетиях сочинение английского францисканца Варфоломея de Glanville имело также большой успех. Переведенное на французский язык в 1372 году августинским монахом Корбишоном, оно было очень распространено еще в XVI веке и известно под заглавием: Bartholomaei Anglici de proprietatibus renim alias allegoriarum sive tropologiarum in utrumque textum. Отрывки этого сочинения часто попадаются во французских романах об Александре Великом, под заглавием: Proprietez des bestes, qui ont magnitude, force et pouvoir en leurs brutalités⁸⁷. Главное место между писателями этого рода занимает Vincent de Beauvais, [автор трех трактатов: 1) Speculum naturale (image des monde), около 1250 года; 2) Livre du clérgé; 3) Institutiones monasticae de bestiis et aliis rebus].

Все физиологические сведения, находящиеся в многочисленных сочинениях Запада, проникли в Россию посредством скандинавов и чрез Новгород. В Символическом словаре мы увидим следы западной символики на памятниках русских, а тут мы укажем на памятники письменные. Переводы русские и разнообразные списки доказывают то же самое распространение в народе, какое мы видели выше для сочинений греческих. Этот второй элемент, слившись в народных понятиях с греческой физиологией, придал русской символике не общий западный оттенок, а чисто скандинавский. В одной из рукописей моего собрания мы имеем письменное доказательство, каким образом западная символика распространялась в России. В Сборнике № 5 находится отрывок латинского физиолога [(см. Прибавление VII-e)]; в этом же самом Сборнике <...> помещен также перевод Дамаскина Студита. Это сближение двух совершенно различных сочинений приводит к мысли, что собиратель-переписчик, может быть, желал соединить в одно совершенно разнородные источники русской символики. Этот отрывок весьма любопытен, указывая, какие новые сведения западная символика ввела в русскую. К несчастью, он не имеет заглавия, потому что переписчиком оставлено место для особой вписки заглавия, вероятно, киноварью; подобные пропуски часто встречаются в рукописях не только русских, но и византийских. Но и без заглавия можно догадаться, откуда он переведен. Во-первых, явствует, что оригинальный текст был по-латыни и пояснялся приложенными изображениями описанных людей и животных; всех картин было 32. Постоянно говорится о латинском летописце, из которого заимствовано много сказаний. Надо полагать, что переводчик употребил слово «летописец» вместо chronica. Chronica принималась у нас в одном совершенно значении, что космография⁸⁸. И действительно, вся первая часть, обнимающая описание различных людей, наверное переведена из латинской космографии. Многочисленность этих сочинений затрудняет нас для положительного указания источника. Переводчик, кроме хроники, ссылается еще на Плиния, Оппиана, Вергилия, Аристотеля, Страбона, Цицерона и Лукана — из древних писателей; на св. Августина, бл. Иеронима, Антония и Солона — из духовных писателей. Кроме этих источников приводится свидетельство какого-то Астра философа и Павла Евыуша; в другом месте сделана ссылка на летопись деяний Александра Македонского. Эта летопись, говорит автор, написана была Павлом Евыушем и Плинием для царя Александра Македонского. Вероятно, надо разуметь под этой летописью те многочисленные баснословные сказания об Александре Македонском, которые распространены были на Востоке, Западе и в России. Вообще состав статей сделан из выписок из древних писателей довольно кратко и не полно. Между этими остатками древнего мира попали статьи совершенно другого происхождения. Одна о панте (panteú) взята из французского физиолога Петра Пикардийца и переведена довольно близко к подлиннику, но с пропусками. Другая статья о пелиниконе напоминает предание, воспетое стихами в L’ Image du monde ou le livre du clergié. Наконец, статьи о деревьях ауспрес взяты, несомненно, из преданий норманнских, занесенных самими норманнами во Францию и в Германию. Мы по возможности старались указать при каждой статье источники, откуда она заимствована^*.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒