Поль-Лу Сулицер Ориан, или Пятый цвет 7 страница

– Ориан, ваш вид внушает беспокойство. У вас такое лицо, словно вы спите, когда думаете. Однако, кажется, думаете вы не много.

– Работа, месье… утомляет…

– Это мне понятно. Но какая у вас работа? Дело о липовых накладных коммунальных фирм за неделю не продвинулось. Насколько помнится, вы обещали вплотную заняться им.

– Я и занимаюсь, – солгала она. – Вот только… немного приду в себя…

Шеф доброжелательно посмотрел на нее.

– Вы никак не оправитесь после смерти друзей, если не ошибаюсь?

Ориан поняла, что сейчас расплачется. К Гайяру она относилась как к отцу: ей никогда не удавалось долго скрывать от него свою озабоченность, неприятности. Но для него достаточно было полуслова, и ей хотелось, чтобы так всегда и оставалось.

– Если вы не против, я передам его Маршану. Он постоянно требует от меня дел посложнее. Труженик, скажу я вам!

Слова эти ущемили самолюбие Ориан.

– И речи быть не может! Липовые накладные – на мне. Зря я, что ли, старалась три месяца, пока выловила заправил…

И отдать лучший кусок Маршану? Сейчас я имею доступ к их архивам и не постесняюсь засунуть нос поглубже!

– Ладно, очень хорошо, – успокоил ее Гайяр. – Я тоже хочу, чтобы лавры достались вам. Только все же поберегите себя.

Ориан вернулась в свой кабинет, громко хлопнула дверью. Когда Гаэль Ле Бальк постучался, она уже остыла и встретила его улыбкой.

– Дорожное происшествие? – спросила она, увидев его перевязанную кисть.

Молодой человек потупился.

– Вы уже в курсе?

– Мне об этом рассказало переднее колесо вашего мотороллера. Деталей не знаю. Ничего серьезного?

– Нет, отвлекся на миг, и р-раз – я уже на тротуаре. Но не беспокойтесь, это произошло не на улице Помп. Там я был само внимание, а спланировал уже около нашего офиса. Колесо наехало на масляную лужу в четвертом часу, еще темно было.

Ле Бальк рассказал ей, как прошла вечерняя слежка: прибытие Орсони, потом – Кастри. И наконец, невероятное появление «фасель-веги» и ее немыслимого водителя. Он не стал распространяться о неудачном преследовании в Булонском лесу. Ориан слушала молча, делала пометки и чертила на отдельном листочке непонятные стрелки. Она вынула из бювара фотографию Ладзано и показала ее полицейскому.

– А этого вы видели?

Ле Бальк взял фото и всмотрелся.

– Нет, не видел.

– Уверены? – усомнилась Ориан.

– Абсолютно. Я бы его запомнил. Такие физиономии не забываются, не так ли?

– Конечно, – ответила она, покраснев, словно безобидное замечание Ле Балька разоблачило ее. – А вы узнали, что они делают на этой улице Помп?

– Вчера было море света, присутствовали разряженные дамы, не похожие на проституток, однако несколько фривольные, немного эксцентричные, довольно раскованные. Когда Кастри вышел, он казался озабоченным и озадаченным, его явно что-то неприятно поразило.

Ориан закурила.

– Вам знаком цементный деятель, которого вы видели там в первый раз?

– Да, Шарль Бютен.

– Верно. Я позвонила ему вчера утром и задала только один вопрос: «Что вы делали в такой-то день, в такой-то час в доме очаровательных бирманок на улице Помп?» Он расхохотался. Отсмеявшись, сказал, что был с несколькими старыми друзьями на одном из вечеров поэзии, которые устраиваются с незапамятных времен. Я назвала ему имя Орсони, и он не удивился. Только уточнил, что сам посещает этот дом время от времени, тогда как у Орсони там несомненно есть сердечный интерес. Неплохо сказано, не так ли? С какой деликатностью наши промышленники говорят о своих сексуальных пристрастиях! Я, между прочим, узнала, каким поэтом они сейчас увлекаются. Впрочем, могла бы и догадаться, если учесть ускоренное обучение маленькой бирманки.

– Рембо?

– В точку.

Десять пробило на колокольне церкви Сен-Поль. Советник Маршан поужинал в бистро «Ла тартин» – съел несколько порций вареной свинины. Он жил в Париже уже месяц и ни разу не ужинал дома. Ему больше нравилась атмосфера невзыскательных маленьких кабачков, а по пятницам, будучи добрым католиком, он ел рыбу в «Ниццеанце» на площади Сент-Катрин. Жена его, преподаватель естествознания лицея «Монтень» в Бордо, предоставила ему полную свободу. Но на выходные он возвращался в их особняк в Флуараке по ту сторону Гаронны. Четверо ребятишек радовались его приезду, и он проводил с ними время до вечера воскресенья, когда вся семья провожала его до вагона скорого поезда на вокзале Сен-Жан.

По окончании юридического института в начале восьмидесятых жизнь советника Маршана пошла как по нотам. Он без сантиментов, обыденно женился на местной девушке, здоровой и безыскусной, не отличающейся большой сексуальностью, что обычно свойственно преподавателям естественных наук средних школ. Однако детей она рожала ему каждые два года. Мадам решила, что ее муженек транжира, никчемный хозяин и растяпа: может где угодно оставить свою чековую книжку, так что хозяйство она взяла в свои руки. Он не занимался никакими счетами, не имел чековой книжки на свое имя и иногда чувствовал себя кем-то вроде приживалы – без кола без двора. Когда он просил денег, она давала ему на карманные расходы, так что годы Маршана проходили под домашней опекой, которую советник воспринимал как должное.

Парижская жизнь нарушила его безмятежное существование. Квартиру, правда, жена сняла ему на свое имя и оплачивала ее, но, как и прежде, в начале недели она отчисляла ему некоторую сумму наличными, которую он старался не тратить полностью. Очень скоро он понял: для того чтобы жить в Париже, скудными подачками супруги не обойтись. Предприниматели, которых он допрашивал, вероятно, изумились бы, узнав, что вся жизнь следователя зависела от желания левой ноги его жены и что он не мог себе позволить купить даже лишней пачки сигарет. О развлечениях речи быть не могло.

Судебный следователь Маршан, одетый в черную кожаную, чуть великоватую куртку, направился в одно из «голубых» кафе на улице Тампль. Он думал о том, насколько жизнь была бы приятнее, имей он побольше денег. Ему как-то пришла в голову удачная мысль открыть собственный счет, не поставив в известность жену. Но чем пополнить его, раз вся зарплата, включая возмещение транспортных расходов и премиальные, перечислялась в Бордо?

Уже три вечера Маршан общался с молодым рабочим станции техобслуживания. Симпатичного нагловатого паренька с бицепсами, как у Шварценеггера, звали Лукас. Следователь с ума сходил от его тела и бесился оттого, что не может подарить Лукасу даже какую-нибудь мелочь. Заметив в глубине зала сидящего за столом Лукаса – в облегающей торс маечке и с «ежиком» на голове, Маршан испытал сильнейшее волнение. Русые волосы юноши делали его похожим на Золотую Каску, он был красив, как принц Эрик, геройскими и двусмысленными подвигами которого Маршан зачитывался в молодости. До полуночи они пили пиво, потом вышли подышать свежим воздухом. Парочки мужчин нежно обнимались в темноте, некоторые целовались, другие громко смеялись вслед автомобилистам, рискнувшим заехать на эту узенькую улочку, обжитую «голубыми».

– Сегодня Томи отмечает день рождения, – шепнул Лукас на ухо Маршану.

– Томи? Это кто?

– Хозяин кафе.

– Надо было предупредить меня, я бы купил подарок, – смутился следователь.

– Ну вот еще, я просто хотел сказать тебе, что вечером бар будет закрыт для посетителей и мы здорово повеселимся. Шампанское будет и маленькие розовые бисквиты… Вкуснотища разная…

Маршана обрадовало, что его так быстро приняли за своего. Небольшая компания пила и пела. Поцелуи и ласки – это была безумная ночь. Томи опустил железные занавеси на окнах и поднял их только утром, к приходу мусорщиков. Маршан захмелел. Он смутно помнил о фотовспышках и попросил Лукаса достать ему фотографии этого памятного вечера.

– Будь спок, ты их получишь, – пообещал молодой человек, громко смеясь.

Маршан вернулся к себе, принял душ, побрился, переоделся. Тональным кремом замаскировал синие круги под глазами. Вышел и, насвистывая, направился к автобусной остановке. Когда он прибыл в «Финансовую галерею», следователь Ориан Казанов уже работала.

– На этот раз, месье Ладзано, можете отказаться от мысли заманить меня на свою яхту.

У следователя были сердитые глаза, хотя она старалась сохранить на лице непроницаемое выражение. Она курила сигарету за сигаретой и беспрестанно перебивала Эдди Ладзано, Пока обвиняемый пытался объяснить ей причины своего пребывания в доме номер 96 по улице Помп, Ориан думала, что получила еще один удар судьбы, но ей некого было в этом винить. В конечном счете она приписала Ладзано свои собственные мысли, в то время как красавец яхтсмен, владелец «Массилии», наверняка не догадывался, что в этом несговорчивом следователе, устроившем ему «сладкую жизнь», трепетало сердце влюбленной. «Такая уж моя судьба, – подумала Ориан, – сохнуть по аморальным красавцам, которые позволяют любить себя таким же красивым и аморальным женщинам…»

Подумала она и о своих родителях, об Александре и Изабелле – обо всех, нашедших свою половину и образовавших одно целое, не впуская никого в свое закрытое на ключ счастье. Как это получалось у Ориан, что всегда она страстно желала невозможного или невероятного, постоянно рискуя напороться на колючие сердца?

Это было сильнее ее. Ей крайне необходимо было знать.

– Вы признаете, что та бирманка – ваша любовница?

– Вовсе нет, мадам следователь. Любовниц, как вы изволили выразиться, у меня нет. Конечно, та женщина восхитительна, но не этим критерием руководствуются мои чувства. Прошу простить, но я нахожу ваш вопрос неуместным, гак как не вижу, какое он имеет отношение к нашему делу. Да будет вам известно – раз уж это вас так интересует, – что в жизни у меня лишь две страсти: море и мотоциклы. Жену я потерял два года назад и с тех пор живу только воспоминаниями о ней. Чудесная была женщина, скромная и великодушная, бесхитростная… Вы понимаете… Женщина до кончиков ногтей, как говорят у нас. Она жила своим садом и, осмелюсь утверждать, мной.

– Простите, – на секунду размякла Ориан. – От чего она скончалась?

– Рак.

Последовало молчание. Ориан Казанов решила вернуться к более конкретной теме следствия. Еще раз она спросила его об отношениях с Октавом Орсони, поинтересовалась, что он знает о фирме «Агев». Спросила и о том, что он делал в день и час, когда машиной была сбита Изабелла Леклерк, а неизвестный мотоциклист выхватил у нее документы, содержащие факты, «компрометирующие некоторых особ», – так по крайней мере представила она развитие событий.

Поставленный в тупик этими вопросами, понимая бесплодность своих попыток соблазнить следователя, Ладзано умолк.

– Я считаю необходимым вызвать адвоката, – сказал он.

– Не сейчас, – отказала Ориан.

– Вы не находите, что наша беседа слишком затянулась? – взорвался он. – Уже целых четыре часа я в вашем кабинете, а вы даже стакан воды мне не предложили, я уж не говорю о кофе или сандвиче. Значит, таковы ваши методы, мадам следователь? Вам, наверное, доставляет огромное удовольствие мучить человека, честно зарабатывающего себе на жизнь? Не моя вина, что вы ничего не смыслите в экономике и видите зло в каждой деловой операции. Жизнь была бы намного проще и преснее, если втиснуть ее в рамки ваших взглядов и напялить на нее строгие одежды старой девы!

Самолюбие Ориан не выдержало.

– Прошу вас воздержаться от малейшей оценки моей манеры одеваться. Я, вероятно, менее вульгарна, чем ваши бирманки, поскольку мы не работаем на одном и том же тротуаре. В этом кабинете вершится правосудие, здесь нет платной любви!

– Перестаньте! – вспылил Ладзано.

Видно было, что эти слова задели его. Сощуренные глаза впились ей в лицо. Она чувствовала, как волнует ее взгляд синих глаз. Ей хотелось бы сказать ему, что она вовсе не считает его мошенником или преступником, что она с удовольствием прогулялась бы с ним по вечернему Парижу, они бы поужинали, потанцевали, поговорили обо всем на свете, и он бы сказал, что хочет ее. Но момент был выбран явно неудачно, и Ориан пришлось выслушивать лишь жесткую правду.

– Мадам следователь, – продолжил Ладзано, не спуская с нее глаз, – вы считаете себя вправе учить меня жить, диктовать мне правила поведения, наставлять меня на путь истинный, насильно заставляя меня признаться в чем-то, о чем я понятия не имею, будто я некий воротила, держащий мир в своих руках, решающий, кому жить, а кому умереть, который должен либо все выиграть, либо все проиграть. Так знайте, что я далек от всего этого. Мой отец был скромным рыбаком, он ежедневно вставал в три утра, чтобы забросить свои сети. Когда рыба не шла, он нанимался на частные траулеры и вкалывал за зарплату, которую мне и назвать-то стыдно: такой она была мизерной. Со временем он изобрел особый способ замораживания рыбы, и это стало началом его взлета. Впоследствии его методы были значительно модернизированы, но в то время, в семидесятых, он был пионером в этой области. С его честными деньгами мы стали жить немного лучше… До того дня, когда к нему стала придираться эпидемиологическая служба. Ни один человек не отравился его рыбой, но вдруг скончалось двое, якобы евшие рыбу, замороженную по его способу. Последовали процессы, бойкот, банкротство. Однажды утром отец убил себя ножом для разделки рыбы в своем ангаре. Два дня спустя его конкурент, имевший связи в министерствах и в Брюсселе, купил все его оборудование. Оно было в превосходном состоянии, и с тех пор смолкли все разговоры об отравлениях. Все это, мадам Казанов, я сказал для того, чтобы вы знали, что не вам учить меня порядочности в делах. Мне же посчастливилось остаться на плаву, потому что я завел друзей во всех кругах. И время, потраченное на меня в вашем кабинете, вы могли бы провести с большей пользой, ловя крупную рыбу, которая минует ваши сети то сверху то снизу. Не в обиду вам будь сказано, мадам Казанов, но вместо того, чтобы терзать почтенных отцов семейств, из кожи вон лезущих, стараясь выжить, вам следовало бы взяться за сильных мира сего. Однако на это у вас не хватит смелости, вы дрожите перед ними…

– Довольно! – властным голосом оборвала его Ориан. – Вся пресса кричит, что я мешаю жить магнатам… Вы не читаете газет на вашей яхте, месье Ладзано. Хотите, я напомню вам, скольких я уже посадила?..

– Я только хотел разъярить вас, – уже спокойно сказал Ладзано, – чтобы вы поняли, что чувствуют другие, когда на них возводят напраслину.

– Ну что ж, вам это удалось. Адвокат вам теперь не нужен. Я заключаю вас под стражу. Эту ночь вы проведете в Санте.

Ладзано побледнел.

– Вы шутите?

– А что, разве похоже?

Б кабинет вошли двое полицейских. Ориан незаметно сделала им знак, что можно обойтись без унизительных наручников.

Позвонивший сказал о себе только: «Меня зовут Октав». Советник Маршан записал адрес кафе на Монпарнасе, в котором была назначена встреча, неуверенной рукой, два раза попросив повторить условленное время, «Я приду», – нервно бросил он в трубку и положил ее. Сердце сильно и тревожно билось.

Подумать только, поверил этому бессовестному Лукасу! Еще накануне Маршану показался несколько странным прием, оказанный ему у Томи. Когда он спросил хозяина, не видел ли он русоволосого красавчика, тот осклабился и крикнул мускулистым парням, с шумом потягивавшим через соломинки «Монако» за дальним столиком:

– Месье потерял свою блондинку!

Парни со смехом предложили ему брюнетку в утешение. Маршан через силу улыбнулся, но на душе было тоскливо. Он не знал ни фамилии Лукаса, ни номера его телефона. Лукас как-то сказал, что работает в автомастерской; Маршан обзвонил из своего кабинета все мастерские, однако ни в одной не припомнили молодого блондина по имени Лукас.

Второй удар он получил, когда на следующее утро пришел в «Галерею». На его столе лежал пухлый конверт. Маршану показалось, что он узнал на нем почерк своего дружка. Так оно и оказалось. Он поспешно вскрыл его. Внутри находились три фотографии, сделанные на дне рождения Томи, которые представляли советника в довольно невыгодном свете: на одной он целовался взасос с Лукасом, на другой запустил руку в его брюка, на последней какой-то здоровенный парень ласкал его задницу.

– Черт побери! – сквозь зубы выругался Маршан.

Записка, приложенная к фотографиям, была также написана рукой Лукаса: «Если хочешь избежать скандала на работе (о последствиях ты догадываешься), не говоря уж о твоем семействе (четыре белокурые головки и их мамаша, спокойно живущие в Жиронде), помоги одному человеку, некому Октаву, который скоро позвонит тебе. Тысяча горячих поцелуев. Лукас».

Мгновенная паника. Возникло желание открыть окно и броситься вниз. Но длилось это секунды. Усилием воли он подавил это желание и попытался сосредоточиться. Как его угораздило попасть в такую ловушку? А он еще переживал, что не может подарить что-нибудь этому так называемому автослесарю, Весь день он ждал звонка Октава. Фотографии Маршан спрятал в кожаный дипломат с кодовым замком, опасаясь, как бы кто-то нескромный не проник в его кабинет и не увидел эти компрометирующие улики. Он прислушивался к каждому звуку в коридоре, пытался по лицам коллег угадать, не стало ли им известно о его беспутстве. Двух секретарш, шептавшихся у кофеварки и прыскавших со смеху, он одарил таким подозрительно-беспокойным взглядом, что они ушли, недоуменно оглядываясь на него. Кажется, никто ни о чем не знал. Даже судебный следователь Казанов, бывшая на этот раз в духе, приветливо поздоровалась с ним и спросила, не надо ли ему чего в здании суда, куда она отправлялась. Он пролепетал: «Нет, спасибо», еле ворочая тяжелым языком, сознавая, что такой ответ не улучшит его репутацию замкнутого и скрытного человека.

После обеда никто не видел, что Маршан выходил из своего кабинета. Телефон он не переключил на секретариат и сам отвечал на назойливые звонки анонимных доносчиков и напуганных типов, которые возмущались тем, что на них завели дело. К его великому удивлению, позвонила и жена, которая раньше никогда не тревожила его на работе. Она не сразу узнала его голос и даже представилась: «У телефона мадам Маршан, я хотела бы ноговорнп со своим мужем, следователем Маршалом…» Просьба эта странно прозвучала в ушах Маршана, ему показалось, что говорят о ком-то другом, И тем не менее он машинально ответил бесцветным голосом: «Это я…» Жена рассказала ему о детях, спросила о погоде в Париже, сообщила, что купила два билета на концерт Берлиоза, который состоится на набережной Бордо в ближайший уик-энд, а дирижировать будет их друг Ален Ломбар. После концерта они пойдут ужинать в новый ресторан на площади Марше-де-Гран-Зом. Маршан терпеливо слушал ее, иногда вставляя: «Прекрасно, очень хорошо». Он желал только одного – скорее бы она закончила говорить.

После звонков других просителей, от которых он отделывался без лишних церемоний, в кабинете прозвучал еще один. Он интуитивно почувствовал, что это тот самый. Голос его сразу преобразился, стал мягким и покорным, тогда как всегда был сухим и важным. Тон сделался сладко-просящим, словно у ребенка, пойманного на шалости и просящего прощения. Свидание было назначено.

Когда подошло время, Маршан, убедившись, что ничего не оставил на столе, быстро сбежал по лестнице. Сев в свободное такси, он по дороге пытался просмотреть выпуск «Монд», но почувствовал, что к горлу подступает тошнота. Почитать в машине ему не удалось: предстоящая встреча настолько встревожила его, что у него переворачивались внутренности.

– Думаю, мы поладим, – сказал мужчина, назвавшийся Октавом, предлагая ему сесть на банкетке по другую сторону стола. – О, не подумайте ничего плохого, я вас совсем не осуждаю, – начал он, – хотя некоторых судебных следователей следовало бы судить, но это уже другая история. А мне совершенно безразлично, с кем вы спите. Короче, было бы безразлично, не работай вы рядом с этой праведницей в юбке, которая начинает действовать нам на нервы своими параллельными расследованиями.

Маршан несколько приободрился, поняв, что его собственные действия непосредственно не интересуют собеседника.

– Что за параллельные расследования? Я не в курсе. Работаю я там недавно, и наши отношения со следователем Казанов нельзя назвать идиллическими. Она цепной пес правосудия, кусает до крови, и можно подумать, что карать ей доставляет удовольствие. Не стоило бы вам говорить, но, думается, она иногда превышает свои права во время допросов. Она запугивает, угрожает и кричит – мне бывает слышно из своего кабинета, – чтобы выбить признания. Только что не пытает. По моему мнению, Казанов ведет себя хуже простого полицейского.

Месье Октав улыбнулся.

– Во всяком случае, могу вас заверить – она сует нос не в свои дела… Вы что-нибудь слышали о смерти судьи Леклерка в Либревиле? Довольно темная история… Он покончил с собой, потому что вел безнравственную жизнь… впрочем, это касается только его…

Маршан отвел глаза.

– Ну да Бог с ним… – продолжил Октав. – Нам стало известно, что она затребовала это дело, а также направила следователя в Либревиль, чтобы провести незаконное расследование о причинах смерти, тогда как они уже были установлены следственной комиссией… Не знаю уж, почему Ориан Казанов стала придираться к нам, но сами понимаете, что и мы могли бы найти нечто нехорошее в ее работе и личной жизни.

– Я понимаю, – согласился Маршан с таким видом, будто обрадовался такой перспективе.

– Так вот, предлагаю вам сделку. Я отдаю вам зафиксированные свидетельства ваших глупостей в квартале Марэ – пленка у меня, – и обо всем позабудем. Вам же надо узнать, чего точно добивается Ориан Казанов и по возможности вставлять ей палки в колеса. Полагаю, у вашей бригады и так полно других хлопот, чтобы тратить драгоценное время на поиски призраков, я прав?

– Совершенно верно, – поддакнул Маршан, думавший лишь о том, как бы заполучить злосчастную пленку.

Месье Октав достал из кармана маленький черный цилиндрик и конверт.

– Держите, – сказал он, – это для вас. Других пленок нет, честное благородное. И не сердитесь на Лукаса. Он неплохой парень и любит вас, можете не сомневаться.

– Я смогу с ним увидеться? – рискнул спросить Маршан.

– Если завтра вечером вы зайдете к Томи, то встретите его. Только не очень наседайте на него, он нам еще нужен. Ну, а что касается конверта, я подумал, что пять тысяч франков наличными помогут вам хорошо провести эту неделю… Мне известна скупость благовоспитанных жен, – подмигнув, шепнул он. – Между нами, мужчинами говоря, надо помогать друг другу.

Маршан первым делом взял и засунул поглубже в карман пленку. Конверт пока лежал на столике, между его стаканом с пивом и блюдечком, куда месье Октав положил щедрые чаевые. Корсиканец с равнодушным видом спросил гарсона, может ли он принести американские сигареты. Недавно американцы через суды здорово ударили по своим производителям табака, причинив им миллиардные убытки.

– Вы имеете в виду правосудие? – вполголоса ответил гарсон, покосившись на Маршана. – В стране свободного предпринимательства! Если уж и мы последуем за Америкой по этому пути, веселенькая жизнь ожидает Францию!

Он предложил «Житан» с фильтром и «Мальборо». Месье Октав взял по пачке каждой марки и расплатился пятисотфранковой купюрой.

– Сдачу можете оставить себе.

– Премного благодарен, месье, – с улыбкой ответил гарсон.

Когда Октав Орсони взглянул на столик, конверта с пятью тысячами франков на нем уже не было.

– Полагаю, человек вы благоразумный, – сказал он, протянув руку Маршану.

Советник встал. Перед уходом спросил, где они будут встречаться.

– Не заботьтесь об этом, милейший. Мы всегда знаем, где вас найти. Поверьте, для нас это детская игра.

Насвистывая, Маршан спустился по улице Ренн. Еще раньше он присмотрел в одном бутике около Фиака чертовски сексуальные штаны. И теперь решил, не откладывая, сделать себе подарок за здоровье следователя Казанов. И только поздно вечером он спросил себя, каким образом Октаву и его людям стало известно о его наклонностях. Вопрос этот продолжал его мучить и добрую часть ночи, но поезд уже ушел: больше половины его аванса умчалось по дороге коррупции.

«Северная звезда» медленно вкатилась под крышу вокзала Брюссель-Миди ровно в десять вечера. Эдгар Пенсон еще подремывал за столиком вагона-ресторана после сытного ужина, состоявшего из антрекота с жареным картофелем и яблочного пирога со сметаной. В другое время он ни за что бы не взял билет на такой поезд. Эти новые скоростные средства передвижения действовали ему на нервы. Не нравились ему и пассажиры – все какие-то прилизанные, при галстуках, прилипшие к своим мобильникам или уткнувшиеся в ноутбуки. Им было плевать на проносившиеся за окном пейзажи. А уж о дорожной беседе и говорить нечего… Несмотря на непритязательную одежду, Пенсон не чуждался земных радостей: он обожал выдержанные вина и хорошие сигары. Однако, не желая беспокоить соседей, на сегодняшний вечер он лишил себя этого удовольствия.

Предстоящее свидание в отеле «Метрополь» было очень важным, Он достал маленькую черную записную книжечку и набросал для памяти основные вопросы. Во время интервью он не заглядывал в свой блокнот, предпочитая все держать в голове. Однако случалось, что один из опрашиваемых, хитря, не отвечал прямо и ловко уводил беседу в сторону. В таких случаях черная книжечка и выручала, не давая утонуть в потоке ненужных слов*

В свое время, в начале карьеры, Эдгар Пенсон объездил весь африканский континент. Его перу принадлежал один из первых «горячих» репортажей, направленный против маршала Мобуту и политики Франции в Руанде. Он разоблачал скрытый меркантилизм, делячество, отравлявшие отношения Парижа с бывшими колониями – от Камеруна до Мадагаскара, от Чада до Заира и «демократического» Конго, народ которого практически не имел права голоса. Его регулярно приглашали высказывать свою точку зрения на волнах радио «Фраис-энтернасьональ», так что он стал очень неудобен для посольств, поскольку бил в точку, разоблачая коррупцию и темные махинации с местными важными персонами.

Пенсон хорошо знал Габон – он вел журналистские расследования о поступлении из Южной Америки в Европу наркотиков и обнаружил, что прибрежные франкоязычные государства Африки – перевалочные пункты для колумбийской отравы. Как и всегда, он завязал тесные связи с оппозицией, гуманитарными организациями, религиозными общинами, честными производителями, которые устали бороться за рынок сбыта с помощью взяток или искать поддержки набившей им оскомину политики Парижа. Вот и сейчас, уже много месяцев, через приемную президентского дворца Либревиля чередой проходили эмиссары из Франции, представители партий власти или мечтающие ими стать. И каждый раз президент Габона приоткрывая свою казну, заручаясь поддержкой и тех и других – подобные отношения были ему выгодны. Нефть. С ее помощью глава Габона рассчитывал избежать участи свернутого однажды утром несговорчивого Мобуту. А что делать? Ничто не дается даром.

Человек, ждавший Эдгара Пенсона в холле «Метрополя», давно привык к этим циничным играм, когда друзья с улыбкой нa губах демонстрируют нож. Когда-то он возглавлял президентскую охрану, куда входили марокканцы, израильтяне и габонцы. Сам он был марокканцем, родом из Касабланки. Можно было подумать, что он родился в черных очках, с которыми никогда не расставался. Из Либревиля он убежал потому, что Ьил уверен, что его когда-нибудь прикончат – он слишком много знал. Через Италию и Амстердам он с фальшивым паспортом добрался до Бельгии, и теперь ему крайне необходимо было легализовать свое положение, обосноваться во Франции, получив статус политического беженца.

Увидев его, Эдгар Пенсон вдруг почувствовал, что помолодел лет на десять. Этого человека он встречал еще на Каморах, но времена, когда Боб Денар заигрывал с вдовами президента Абдуллы. Память на лица у него была хорошей – Пенсон не забывал никого, с кем сталкивался хоть раз. А вот собратьев по перу он помнил плохо, с трудом узнавал их в кулуарах или кафетериях и в результате приобрел среди них незаслуженную репутацию зазнайки. Зато «контакты» своей информационной сети он «сфотографировал» раз и навсегда.

– А мы знакомы, – сдержанно произнес Пенсон. – На Каморах вы были майором Мурадом.

– Верно. Но забудьте об этом. В настоящее время я никто.

Пенсон подумал, что этот мужчина совсем не изменился: ни одной лишней унции жира, все то же лицо с грубыми чертами, черная, без единого седого волоса, шевелюра, неистребимая военная выправка, распознаваемая даже под гражданской одеждой.

– С чего начнем? – спросил журналист.

– Сначала обрисую ситуацию, а от нее перейду к интересующей вас информации. Потом сообщу, что вы мне должны.

Пенсон улыбнулся:

– Я никогда не плачу информаторам, вы не забыли?

– А кто говорит о деньгах? Вам и так понятно, на что я намекаю. Мне нужен «железный» документ от иммиграционной службы и негласное обеспечение моей безопасности до тех пор, пока обо мне не забудут. Можете верить, такое не имеет цены.

– Я понял. Я смогу вас цитировать?

– Да, но без указания страны, где прошла наша встреча.

– Будьте спокойны, – заверил журналист. – Я знаю свое дело. Начинайте.

Марокканец убедился, что вокруг нет нескромных ушей – старый рефлекс разведчика, – которых могло быть в избытке в подобном месте. Кафе посещали люди из артистической среды, с ностальгией вспоминающие о временах, когда решетки лифтов позволяли рассматривать женские ножки.

– В Габоне очень рассчитывают на досрочные президентские выборы во Франции. Все эти слухи о пятилетнем сроке, уже надоевшие вам, там воспринимаются совсем по-другому. Кому, как не вам, знать африканцев с их извечным чувством колонизированных: когда что-то меняется во Франции, они боятся, что это отразится на их стране. Слава Аллаху, что еще есть нефть. С ней мы – короли. Можно показывать зубы, стращать перекрытием кранов. Посмотрели бы вы на своих избранников, когда они появляются во дворце! Президент хотя и мал ростом, но, клянусь вам, он кажется на голову выше их. Один из самых интересных клиентов – некий Октав Орсони. Знаете эту птицу?

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒