Поль-Лу Сулицер Ориан, или Пятый цвет 2 страница

Ориан заплакала, покачала головой.

– Извините, – спохватился Гайяр. – Где моя голова? Я надоедаю вам со своими неприятностями, а у вас горе. Та женщина, случайно, не жена судьи Леклерка?

Ориан кивнула.

– Вы считаете, что она приехала встретиться с вами?

– Постоянно спрашиваю себя об этом, – ответила Ориан, вытирая слезы. – Но я не знала, что она в Париже. Раньше она всегда предупреждала меня, если собиралась во Францию. Узнав о смерти ее мужа, я сразу позвонила в Либревиль, но не смогла застать. Ее мать, которая живет в районе Аркашона, тоже не отвечала.

– Вам не надо было бы приходить сегодня. Возвращайтесь домой и отоспитесь. У вас вид не многим лучше, чем мой.

Ориан подумала: не сказать ли Гайяру, что она просмотрела досье, взятое на набережной Орсе, и собирается вести тайное следствие? Искушение было, но она сдержалась. Она знала, что патрону не понравится, если по личным причинам она угодит в непоправимую ситуацию. Так что она решила действовать самостоятельно – в следственном управлении было немало ее однокашников, которые помогут распутать это странное самоубийство в Либревиле. А убийство Изабеллы – совсем другое дело. Что-то подсказывало – в случае если Леклерк был убит, то след из Габона приведет ее к водителю зеленого болида и мотоциклислу-виртуозу.

– И речи не может быть, я не пойду домой, – возразила Ориан, выходя из кабинета Леопольда Гайяра. – А вот вам следовало бы проветрить комнату и принять горячую ванну. Знаю, что вы забыли предупредить свою жену о том, что проведете здесь ночь.

Тот чуть заметно улыбнулся.

– Вы правы. Но она мне доверяет. – Он пристально посмотрел на нее. – Шикарная вы дамочка, Ориан.

– Не говорите так, мне надоело слышать эти слова от соседа, который хочет на мне жениться.

Она прошла в свой кабинет, села за стол и заметила пакет на свое имя, лежащий под бюваром. На конверте был обозначен только адресат: Ориан Казанов, судебный следователь «Финансовой галереи». Она поняла, что это одно из информативных анонимных писем, регулярно направляемых осведомителям; споим начальникам, в которых иногда содержится ценная информация, связанная с каким-либо расследованием. И приписка в них обычная: сжечь по прочтении. Текст был написан от руки, почерком, незнакомым Ориан;

«Как выдумаете, может ли молоденькая студентка факультета филологии Сорбонны, бирманка по национальности, красивая, любительница поэзии Рембо, со скромной стипендией, арендовать роскошные апартаменты на улице Помп, 96, третий этаж, и вносить помесячную плату сполна?»

И это все. Она несколько раз не торопясь перечитала послание, надеясь обнаружить в нем какую-нибудь зацепку. Кто писал? Что хотели дать понять? Ориан решила, что это не может быть одной из анонимок, которые поступают в адрес их службы в огромном количестве. Записка походила на простой донос, даже по тону можно было догадаться, что автор наводит ее на какой-то след, предлагает загадку.

Остановившись на национальности этой молодой особы, Ориан прониклась убеждением, что неизвестный отправитель в скрытых словах намекает на Леклерка и на какой-то эпизод в Бирме, не нашедший отражения в досье набережной Орсе, Прежде чем вернуть его Жан-Пьеру Тибо, Ориан сняла ксерокопию с каждого листа. Правда, она остереглась позвонить ему и спросить о судьбе документов под номером 7 и 8. Излишнее любопытство всегда настораживает. В записке Пьеру она написала, что не нашла ничего нового и что есть люди, способные на любую гнусность. Может быть, он усмотрит в этом намек на то, что довольно непорядочно поступил с Ориан…

Кабинеты «Финансовой галереи» заполнялись. Прислушавшись к совету Ориан, Гайяр ушел домой. Она спустилась на второй этаж к кофеварке, а когда поднялась к себе, ее уже ждала Анни.

– Допрос цементного фабриканта был отложен на девять часов сегодняшнего утра, – доложила она.

– Очень хорошо. Вы не знаете, какой курьер работал утром?

– Робер. Кажется, я видела его в бистро, когда шла сюда.

– Передайте ему при случае, что я хотела бы поговорить с ним.

Ориан занялась утренней прессой. Все газеты говорили о происшедшем накануне, в статьях внимание акцентировалось на подлом поведении лихача, сбежавшего с места преступления и не имевшего смелости отдать себя в руки властей. Публиковалось обращение к свидетелям, но ни одно показание не выдерживало никакой критики. Журналист «Монд» Эдгар Пенсон установил связь между личностью жертвы и событиями, произошедшими неделей раньше в Либревиле. Следователь задала себе вопрос, как тому удалось добыть эти сведения на набережной Орсе, где строго следили за утечкой информации.

За застекленной дверью кабинета Ориан возник чей-то силуэт.

– Входите, Робер.

Это был молодой человек лет двадцати, худой, как гвоздь, высокий, с прической «ежиком». Он предпочитал носиться по Парижу на велосипеде в отличие от своих коллег, разъезжавших на мотоциклах и мотороллерах. Штаны доходили ему до колен, не скрывая великолепных икр, которые Ориан иногда шутливо щупала с восхищением на лице.

– Вы принесли это? – спросила она, показывая ему конверт с анонимкой.

– Да, – ответил Робер. – Вообще-то нам позвонили вчера вечером. Вас не было.

– Кто позвонил?

– Не знаю. Анни мне сказала, что для вас лежит письмо в приемной Государственного совета.

– Государственного совета?

– Да, уверен в этом, он находится за Пале-Рояль. Видели ны вы, на какой скорости я промчался по улице Риволи. Держу пари, что быстрее профи «Тур-де-Франс» на этапе, проходящем на Елисейских полях.

– Охотно верю, – ответила Ориан, пряча улыбку. – Спасибо, Робер.

Молодой человек ушел. Следователь размышляла – кто из членов Государственного совета мог ее предупредить?

До прихода Шарля Бютена и его адвоката оставалось около часа. Она посчитала, что достаточно изучила досье и может уделить ему всего несколько минут. Нагрузка в «Финансовой галерее» была такая, что Ориан научилась использовать каждую минуту и по возможности «растягивать время». Тридцати пяти часов ей явно не хватило бы. Она выкладывалась полностью, прихватывая выходные и отрывая время от отпусков. Она относилась к категории убежденных «трудоголиков». Послабления в работе делали ее жизнь пустой.

Ориан включила компьютер и привела в действие систему поиска. Среди желтых страниц, возникших на экране, она попыталась визуализировать адрес: улица Помп, 96. Появилась фиксированная картинка особняка в османском стиле, сложенного из обтесанного камня. Фасад третьего этажа поблескивал стеклами пяти окон. Балкон был уставлен цветами. Мысленно, через окно, она проникла в апартаменты. Лепной орнамент и позолота, монументальные камины, роскошные люстры и богемские зеркала. Апартаменты считались немеблированными, упоминалось название фирмы-владельца: «Агев». Следователь сделала пометку и прекратила дальнейшие поиски. В кабинет вошла Анни.

– Бютен с адвокатом уже здесь.

Они пришли на двадцать минут раньше. Ориан не любила опозданий, так как хотела властвовать над временем, но с пренебрежением относилась к приходившим заблаговременно: у нее создавалось впечатление, что в таком случае она становилась заложницей в собственном кабинете.

– Я приму их в девять.

– Вчера они ждали два часа, пока им не сообщили, что встреча отменяется, А месье Бютен не из тех, кто любит долго ждать…

Помощница Ориан Анни была невысокой элегантной блондинкой и обожала нравиться всем мужчинам и дразнила их, надевая очень короткие юбкк. Интрижки она заводила на всех этажах, не чуралась и курьеров, Ориан подумала, не приударяет ли за ней Робер, а может быть, дело зашло дальше, но внутренне одернула себя: какое ей до этого дело?

Она взяла досье по цементным заводам и уточнила три противоречивых пункта в трех последних бухгалтерских отчетах. Когда Шарль Бютен и его адвокат вошли в кабинет, они не смогли скрыть раздражения: Ориан Казанов справлялась по телефону о какой-то пьесе, которая шла в Одеоне. Пока президент компании разглядывал ее ухоженные руки, Ориан позвонила и в булочную на улицу Тебу, чтобы заказать свои любимые сандвичи с семгой и малосольными корнишонами. Извинилась за то, что не зашла вчера в связи с неожиданными обстоятельствами… Прошло еще добрых пять минут, и, взглянув своими черными глазами на Шарля Бютена, она увидела во встречном взгляде неукротимое желание придушить ее. Тем не менее беседа протекала довольно корректно. Адвокат обрушил на нее поток слов, пытаясь объяснить исключительное значение продукции, произведенной цементными заводами за отчетный период, и меры, принятые в случае неуплаты поставок странами Магриба и Польшей.

– Сами понимаете, – нажимал он, – эти страны имеют полное право развиваться, но они по уши в долгах, и нам от иих никакой прибыли.

Лицо Ориан окаменело.

– Я все хорошо понимаю, мэтр, но ваша продукция дает прибыль, о которой вы не написали в налоговой декларации.

– Это уже слишком! – взорвался Шарль Бютен. – Нам предлагают рисковать, проталкивать французскую продукцию на трудные рынки, быть первопроходцами, и вот вам пожалуйста – какой-то следователь в юбке смеет учить нас!

– Умерьте пыл, – отразила атаку Ориан, – если не желаете сегодня же вечером переселиться в Санте. У меня есть все основания заточить вас туда, если вы будете разыгрывать из себя дурачка, месье Бютен.

Адвокат знаком попросил своего клиента успокоиться. Ему было хорошо известно, на что способна следователь. Он был знаком с длинным списком капитанов индустрии, которых она изрядно выпотрошила на двенадцати квадратных метрах своего кабинета. Она допрашивала их своим хрипловатым от сигарет голосом жестче, чем на набережной Орфевр^{^[3]}, никогда не предлагала сандвичи раньше пятого или шестого часа «беседы». Рассуждала о том, что имеет дурное влияние на детей, о преимуществах дизельного топлива или бензина без содержания свинца, а потом с неожиданной силой обрушивалась на развесившую уши жертву. «Ориан убила меня», – писал один производитель очков в хронике. Интервью с ним стало «хитом» первой полосы газеты «Эко». Один бизнесмен с юга вынужден был признаться в искажении счетов и сомнительном трансфере капиталов в воображаемый филиал в Антигуа. После двух суток допроса Ориан посоветовала ему поменять очки, чтобы впредь он лучше видел, куда помещает свои деньги. В результате бизнесмен был взят под стражу. Суд возложил на фирму такой огромный штраф, что ее существование оказалось под угрозой. Следователя не взволновала даже возможность увольнения всего его персонала. Она спокойно объяснила, что всякая работа священна, пока зиждется на честности…

Подвергнув Шарля Бютена строгому экзамену, Ориан отправилась в подвальное помещение, где был устроен тир для полицейских в штатском из финансовой бригады – установлен ряд маленьких мишеней на человеческих силуэтах и силуэты из твердого картона, изображающие борцов в разных положениях: стоя, на корточках, в профиль. Гайяру пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться разрешения проводить тренировки личного состава в самом здании. В Министерстве юстиции ссылались на то, что полицейские были присланы для оказания помощи в расследованиях и они не обязаны быть ни ковбоями, ни элитными стрелками, а должны проводить обыски, контролировать народное достояние, производить отдельные следственные действия. И вообще, оружие им не положено. Но Гайяр вынужден был напомнить о тех случаях, когда полицейским приходилось удирать, чтобы остаться в живых. «Бизнесмены окружают себя головорезами, – серьезно заявил Леопольд Гайяр председателю суда, – без пистолетов с ними не справиться».

Ориан очень любила «своих» полицейских, которые нередко становились ее телохранителями – когда какой-нибудь промышленник угрожал ей через прессу. Она прибегала к их помощи и при атаках папарацци, которым во что бы то ни стало требовалось получить ее изображение, словно она была звездой экрана или эстрады. С тех пор как она упекла в тюрьму генерального директора департамента водных ресурсов Альфонсо Даллонжевиля, Ориан стала мишенью для телеобъективов, а слухи, которые она считала вздорными, доносили до нее намеки на некий «заказ» за ее голову. На улицу она уже не выходила без черных очков, придававших ей вид «роковой женщины». Все мужчины бригады приглядывали за ней.

В этот день Ориан искала не стрелка, а «рысий глаз».

– Гаэль пришел? – поинтересовалась она у оружейника.

– Он принимает душ, можете подождать, он скоро…

Гаэль Ле Бальк был вундеркиндом бригады. Юноша окончил полицейскую школу с отличием, работал замечательно. Выдержанный – Ориан не слышала, чтобы он когда-нибудь даже слегка повысил голос. Jle Бальк обладал необыкновенным даром – был физиономистом, не знавшим себе равных. Ему достаточно было один раз увидеть какое-либо лицо, и он мог узнать его среди тысяч других под любым обличьем. Когда он получил назначение в ее бригаду шесть месяцев тому назад, Ориан обнаружила эту его особенность из сопроводительной карточки, присланной из Министерства внутренних дел. Она очень быстро поняла выгоду, которую могла извлечь из этого чудо-полицейского. В течение шести недель она подвергала молодого полицейского интенсивному обучению, заставляя его наизусть заучивать лица финансистов и промышленников как во Франции, так и в основных государствах Европейского союза. Гаэль Ле Бальк стал ходячим справочником «Кто есть кто» – взглянув на лицо, он мог назвать имя человека и дать справку о его деятельности. Гаэль постоянно пополнял знания, изучая «стратегические» страницы ежедневной и еженедельной прессы, где публиковались фотографии власть имущих и их окружения – близких и доверенных лиц, готовых на все ради хозяина.

Гаэль Ле Бальк расплылся в широкой улыбке. От него слегка пахло туалетной водой, волосы были влажными.

– Я приглашаю вас выпить кофе, – бросила ему следователь.

– Это похищение?

– Да, – улыбнулась она, – с требованием выкупа от ваших родителей, если вы не подчинитесь!

Они пересекли Итальянский бульвар и устроились на террасе кафе «Грамон». Ориан невольно отшатнулась, вновь увидев место, где погибла Изабелла, но, взяв себя в руки, скрыла неприятное чувство. Сказался урок Гайяра: никогда не показывать ни малейшей слабости. За соседним столом молодые клерки шумно комментировали зяседание на Уолл-стрит, перед ними стояли тарелки сочными антрекотами и бутылки вина. Они возбужденно говорили о прибавочной стоимости, сверхдоходах и налогах с видом избалованных детей. Их тон раздражал Ориан. Она подумала о своем отце, старом адвокате Казанов, который вею жизнь боролся за соблюдение прав человека – неразумно расходуя свои силы, по ночам разбираясь в делах, – он пытался вытащить из тюрьмы тех, кого он называл «жертвами системы», и часто отказывался от положенных ему гонораров.

– В одиннадцать утра меня ни за что не заставишь проглоти кусок мяса, – только и сказала Ориан.

– Аппетит приходит во время еды, – бросил Гаэль, кивая на соседей.

– Сядем-ка подальше, у меня к вам деликатное дело.

Они пересели.

– О чем речь? – спросил полицейский, закуривая.

– Пока что не могу рассказать во всех подробностях. Речь идет о расследовании, которое затрагивает меня лично, и поэтому прошу вас соблюдать крайнюю осторожность. Я не знаю, с кем мы имеем дело, так что нужно держать язык за зубами и не проговориться коллегам о моей просьбе. Я предупредила вашего шефа, что одалживаю вас на двое суток, чтобы отследить преступников. Но никто не должен знать, что вы работаете лично на меня.

– Я заинтригован, Ориан. У вас неприятности?

– Еще неизвестно. Двое моих лучших друзей – судья и его жена – были убиты. Похоже, кто-то хочет направить меня на след, но я не знаю – ни кто, ни почему. Знаю только, что надо притаиться у дома номер 96 по улице Помп и узнать, что там происходит. По моим сведениям, в нем живет молодая бирманка – следите, кто к ней приходит. У вас в памяти хранятся тысячи лиц. Для меня довольно будет, если вы узнаете только одного человека, тогда картина может немного проясниться. Я сецчас в полной растерянности. Так что рассчитываю на вас.

Полицейский кивнул.

– Почему вы думаете, что один из моих «клиентов» должен приходить туда?

– Не знаю. Просто интуиция. Нужно быть очень богатым, чтобы жить в таком доме. А молодая бирманка изучает в Сорбонне поэзию Рембо.

– И в самом деле, это уже легче. Лишь бы малышка не запустила руку в сокровище поэта.

– Что за сокровище?

– Видите ли, Ориан, Рембо писал стихи, когда ему было семнадцать-восемнадцать лет. Всю остальную жизнь он был дельцом. Торговал оружием, обчистил кассу в Адене. Говорят даже, что он запрятал все богатства на ферме своей матери близ Шарлевиля.

– Для полицейского вы слишком много знаете!

– Не смейтесь, Ориан. С книжкой «Сезон в аду» я засыпал, когда мне было пятнадцать.

– Всегда знала, что в полицейские идут бывшие бунтовщики, – пошутила Ориан.

Они допили кофе. В «Финансовой галерее» начинался рабочий день. Производитель бумаги ждал Ориан, чтобы дать объяснения по поводу своего сомнительного участия в типографском деле Панамы.

«Ничего не выходит», – думал Эдгар Пенсон, перечитывая записи.

Эдгар Пенсон был не из тех, кто легко отступается от начатого, Когда он вцеплялся в какое-нибудь дело, то вытаскивал его на свет, крепко держал в зубах и приносил добычу своему хозяину. Охотничья собака, хозяйкой которой была госпожа Служба информации. В интервью, которые он иногда давал своим собратьям после удачной охоты, Эдгар говорил о своей госпоже таинственно и уважительно. Не так легко было определить положение Эдгара Пенсона в стае других французских журналистов – он не укладывался ни в какие рамки. Он был одновременно Рультабилем и Арсеном Люпеном, Блэзом Сендраром в дальних поездках и Альбертом Лондром в искусстве «обмакивать перо в кровоточащую рану». Ни один политический клан не мог приблизить его к себе. Он клонился то влево, то вправо, и достаточно было заподозрить его в симпатиях к какому-либо лагерю, как он тут же выходил из него, облив грязью тех, кто по неосторожности считал, что перетянул его на свою сторону.

Его политическое прошлое было нейтральным, никто не знал его привязанностей: он не был ни гошистом, ни либералом. «Единственным удостоверением, когда-либо бывшим у меня, было удостоверение работника прессы», – говорил он тем, кто хотел его слушать. Он считал честью для себя писать для всех и не принадлежать никому. После окончания правления Жискара д’Эстена («жискардизма») и во все годы президентства Миттерана, когда Республику потрясали скандальные дела Фонтане и Булена, широко распространилось расхищение казны как мелкими чиновниками, так и крупными функционерами, составившими себе ни на чем вызывающие подозрение немалые состояния. Эдгар Пенсон был на стороне своих читателей – то есть избирателей.

Из всех журналистов французской прессы он оказался единственным, кого заинтриговала смерть судьи Леклерка и его супруги. За три дня до странного несчастного дорожного случая, стоившего жизни Изабелле Леклерк, Эдгар Пенсон побывал в Габоне – на месте предполагаемого самоубийства Александра.

После плодотворного расследования, превзошедшего его ожидания, он вернулся в Париж, чтобы на следующий день встретиться с Изабеллой Леклерк. И если молодая женщина в утро своей смерти шла в направлении Итальянской улицы, то не ради того, чтобы повидаться со своей подругой Ориан Казанов. Она знала, что Эдгар Пенеои ждет ее, хотела передать ему документы, проливающие свет на тщательно замалчиваемую истину. В ее сознании редакция «Монд» все еще находилась в квартале Оперы. Она и представить себе не могла, что престижная газета могла столкнуться с денежными проблемами, оставить насиженное место и переехать ближе к Люксембургскому саду. Журналист с нетерпением ждал ее, потом позвонил в отель. Ему ответили, что она ушла рано утром. Он уже собрался уходить, как телетайп агентства Франс Пресс выдал информацию о происшедшей драме.

«Ничего не ладится», – повторил про себя Эдгар Пенсон. И он начал по пунктам раскладывать то, что не ладилось. Во-первых, обстоятельства драмы. По словам хозяина автозаправки, находящейся в десяти километрах от места самоубийства, Леклерк был в машине не один. «Их было по меньшей мере трое, вместе с судьей», – самоуверенно заявил он. Был даже какой-то военный, капитан, может быть, если судить по эполетам, но парень не был уверен. Возможно ли совершить самоубийство «в сопровождении»? Старый рыбак, оказавшийся поблизости в то время, когда полицейские уносили тело, согласился ответить на вопросы Пенсона. Журналист обещал не раскрывать его имя. Этот старик когда-то имел дело с французами. Он даже похвастался почтовой открыткой, присланной из Франции, с чем его журналист, улыбаясь, и поздравил. Рыбак не хотел неприятностей, но, по его мнению, некоторые детали «хромали». «Видишь ли, патрон, – сказал он доверительно Пенсону, – в газетах написано, что месье Леклерк облил себя бензином и потом п-ф-ф! Он спустился по откосу до пляжа. Я видел, как горят люди, они превращаются в живые факелы, потом от них остается лишь обугленный скелет. Я извиняюсь, патрон, но у месье сгорели только руки и живот, и здорово сгорели, но остальные части тела остались свеженькими, как кожа младенца. Люди либо жгут себя, либо не жгут, но никогда наполовину, здесь что-то не так…» Эдгар Пенсон быстро все записывал в свой блокнот, и не включал диктофон, чтобы не испугать ценного свидетеля.

– И потом, – продолжил африканец, – когда ты сам прекращаешься в огонь, земля, по которой ты бежишь, спекается от жара. Я подошел к тому месту, когда тело унесли. И могу сказать, что не было никакого следа, словно его уже привезли туда обгорелым, чтобы, как говорят у вас, устроить спектакль, я не прав?

– Пожалуй, что так, – ответил Пенсон, покачав головой. Нечего было и думать писать статью с такими свидетельскими показаниями. Репортер не мог опереться на анонимные высказывания. Но его заинтересовал другой факт. Не было открыто судебное следствие по «изысканию» причин смерти, как это обычно делается, когда умирает иностранный подданный, находящийся при исполнении служебных обязанностей. И среди вещей, отданных вдове, по иронии судьбы была зажигалка судьи, пластмассовый корпус которой вопреки всем ожиданиям был цел и невредим.

Эдгар Пенсон закурил, принялся перечитывать написанное, но тут зазвонил телефон. Это был Валентин, один из его осведомителей. Осведомителей вербовали в различных социальных слоях. Были там профессора, земледельцы, иногда авантюристы, сумасброды без рода и племени, способные владеть как пером, так и ружьем, но умеющие, когда надо, слушать или прикусить язык. Эдгар Пенсон за многие годы создал собственную сеть осведомителей по всей стране. Он, словно хитрый браконьер, расставлял сети и силки и ждал. Звонили ему часто. И нередко он получал ценную добычу. Случалось, что осведомители пытались манипулировать им, пуская по ложному следу. Но он умел вовремя остановиться и был безжалостен с теми, кто пытался его использовать. Рано или поздно он заставлял их жестоко расплачиваться – публично, через прессу. Нельзя сказать, что Эдгаром Пенсоном восхищались. Его боялись. Ему звонили не для того, чтобы рассказать нечто пустое. Он был памятлив, а предательство не забывал никогда.

– Это Валентин. Можно с тобой поговорить?

– Нет, – отрезал Пенсон. – Свидание через час на обычном месте.

– Договорились.

Имя Валентин было не настоящим, но Пенсон не доверял телефону с тех пор, как его телефон семь месяцев прослушивала служба МВД – во время возобновления Францией испытания ядерного оружия в Тихом океане на седьмом году правления Жака Ширака. Впрочем, Пенсон вообще не доверял властям – абсолютно никаким. Возможно, благодаря своей недоверчевости он все еще работал на своем месте. И был жив.

Обычным местом свиданий было кафе в квадратном дворе Лувра. Оттуда видна была пирамида, и Пенсон черпал в этом прозрачном строении моральную поддержку и приходил в состояние блаженства – будто он поднялся несколькими ступенями выше. «Видеть общество снизу доверху – вот мечта журналиста вроде меня», – заявлял он, когда его спрашивали об аллегорическом смысле пирамиды со стеклянными стенами. Пенсон был маленького роста, лысый – свой голый череп он смазывал маслом в солнечные дни. Лицо его напоминало треугольник, перечеркнутый густой полосой рыжих усов, которые он имел обыкновение приглаживать щеточкой с ручкой из слоновой кости: единственная манерность, знакомая его собратьям. В любое время года он носил легкий непромокаемый плащ и мягкую шляпу, которую предпочитал зонтику: руки должны быть свободны, чтобы записать пришедшую мысль. Его часто принимали за частного детектива или инспектора полиции, сравнивая с Коломбо, и ему доставляло удовольствие видеть на лицах собеседников выражение изумления. По возможности он избегал представляться журналистом.

Беседа с Валентином длилась не более пяти минут – как раз столько времени требовалось, чтобы уточнить детали информации, доставленной осведомителем. Досье судьи Леклерка покинуло архивы кабинета на полдня. Оно побывало в руках следователя «Финансовой галереи» по имени Ориан Казанов. Досье вернули к вечеру. В нем не хватало двух документов. Валентину неизвестно, они исчезли до ухода с набережной Орсе или после возвращения досье.

– А ты что об этом думаешь? – возбужденно спросил Валентин.

– Ничего, – ответил Эдгар Пенсон, смотря вдаль. – Абсолютно ничего.

На самом деле журналист встревожился не на шутку: следователь был ему незнаком. «Если уж Валентин знает о путешествии досье, – думал он, – другие узнают обязательно». Поблагодарив Валентина и пожав на прощание руку, он в задумчивости вернулся в редакцию, перечитал свои записи. Одна мысль не давала ему покоя. И он сказал себе, что хорошо сделал, не выказав живого интереса к этому делу с досье.

К шести часам вечера кабинеты «Финансовой галереи» пустели. Тогда Ориан жадно набрасывалась на работу. И ее не отвлекали разговоры о том, что помощница идет на свидание с женихом, а дежурящий на этаже полицейский намерен забрать своих детей из школы на улице Хелдер. Она часто уходила последней. Парадная дверь была к тому времени закрыта, и через подвальное помещение она пробиралась к черному ходу.

Ориан работаламедленно. Ей необходимо было время, чтобы вжиться в дело, раствориться в нем. То, что ее коллеги проворачивали за несколько часов, занимало у нее несколько дней. Она разбиралась до тех пор, пока не чувствовала – вот теперь у неее все сложилось, она во всеоружии. Такова была ее тактика. У Ориан Казанов был острый ум. Она видела все, словно неведомая сила наделила ее способностью микроскопа и искусством легко выявлять главное, отделяя его от шелухи. Она была опасным шахматистом, способным смотреть на десяток ходов вперед. Она, как ревнивая королева, оберегала свою территорию и обожала ставить неожиданный мат королям.

В этот вечер она заказала пиццу и попросила принести се наверх, чтобы не выходить из кабинета. Ночь была очень темной, и ей не хотелось возвращаться домой на улицу Карм. В квартире она никогда не выключала лампочку над дверью и большую лампу в гостиной: так меньше ощущалось одиночество, когда она открывала дверь. Счета за электричество, правда, были астрономическими, но она плевала на это: все лучше, чем чернота безлюдной квартиры. Одно время у нее жил Пьер-Ален – ее первая любовь, но это было очень давно, в эпоху, когда они все были вместе: Александр, Изабелла, Пьер-Ален и она. С тех пор она переставила мебель, кое-какую поменяла, но не могла помешать себе иногда вечерами видеть ходящего по квартире Пьер-Алена, который так ранил ее сердце, что оно болело и сейчас.

В девять часов ночной сторож позвонил ей по внутреннему телефону и сказал, что пришел рассыльный с пиццей.

– Все еще работаете, мадам следователь? – произнес молодой человек в красной униформе, толкая застекленную дверь.

– Как видите, Тьерри, правосудие вершится днем и ночью.

– Я попросил добавить вам каперсов и анчоусов, знаю, вы любите.

– Огромное спасибо, вы вызываете у меня желание каждый вечер ужинать в кабинете.

Она сунула монетку в руку рассыльного, и он, насвистывая, спустился по лестнице. Ориан достала из ящика стола «опинель» – большой нож раньше принадлежал ее отцу. Она вспомнила праздники Королей в крещенские вечера. Отец приносил домой пышный пирог, раскрывая свой нож и осторожно проводил лезвием по крену, чтобы не разрезать спрятанный под ним «счастливый» боб.

Она отрезала приличный кусок пиццы и с сосредоточенным видом стала медленно жевать.

Мысли беспорядочно толкались в голове. Действительно ли она довольна тем, что советник Маршан усилил финансовый полюс? Он казался таким никудышным и самоуверенным! Подумав, она решила, что не стоит судить о людях по внешности; возможно, у него были другие качества, необходимые для распутывания сложных дел.

Кружочки помидора на пицце вызвали в ее памяти кровь на белом костюме, и картина убийства Изабеллы вновь встала перед глазами. Ориан перестала жевать, вытерла пальцы и губы салфеткой, взяла записную книжку.

На завтра был назначен допрос Эдди Ладзано, управляющего роскошного судна: он нагло уменьшал налоги, которые получала фирма, сдавая яхту в аренду. Это противоречило закону. Она уже общалась с Ладзано, но ей недоставало некоторых элементов, чтобы сложить целую картину, к тому же ей нравился этот горячий южанин, Он рассказывал уморительные истории – байки Старого порта. Ориан не решилась нанести ему неожиданный удар; возможно, хотела вновь увидеть Ладзано. Женщина Ориан в этот раз взяла верх над следователем Ориан Казанов.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒