В прятки с Бесстрашием 56 страница

Добравшись до кустов, я резко раздвигаю ветки и натыкаюсь на… небольшого щенка. Маленькие лапки копошатся в траве, он пытается встать, продолговатая мордочка поворачивается ко мне, и на ней не обнаруживается никаких признаков органов чувств. Детеныш скриммена. Вот откуда чувство незащищенности и потери, детеныши могут посылать свои ощущения напрямую, в обход всех передатчиков или стены. Они, правда, никогда не остаются без вожака, который контролирует это, а когда они теряются, они посылают свои чувства в пространство, кто-то да откликнется. Вот, как мы сейчас.

— Дани, иди сюда, смотри, что я нашел!

Дани опасливо подходит и настороженно смотрит на детеныша.

— Господи, Матиас, что это такое? — я беру детеныша на руки, он сидит тихонько, видно, чувствует особей, и тыкается в меня головой.

— Погладь его, это детеныш скриммена. Совсем маленький, родился недавно, — Дани осторожно протягивает руку и неуверенно прикасается к нежной бархатной головке.

— Ой, какой лапулечка, — сюсюкает она, — я никогда их не видела, только на картинке, а уж малышей и подавно. А он нам ничего не сделает?

— Ну, во-первых, мы находимся под воздействием стены, такой мощный передатчик ни одна, даже самая большая особь, не перебивает. Во-вторых, детеныши еще не умеют вызывать страхи, они могут только свои собственные чувства транслировать в пространство, чтобы позвать таким образом на помощь. Надо его в Эрудицию отнести, а то он тут погибнет. Интересно, откуда он тут взялся?

— Может, от стаи отбился и забрел случайно за стену?

— Мог, только если через тоннели. Однако, он слишком маленький, чтобы отбиться от стаи… Может, из Эрудиции сбежал… В любом случае забираем его.

— А можно я его понесу? Он меня не укусит?

— Может и укусить, но у него сейчас нет еще зубов. Ему вряд ли больше 2 месяцев.

— Откуда ты знаешь столько о них? Это потому, что ты сын лидера?

— Не совсем. В силу своих особенностей.

Мы идем в направлении Дружелюбия, уже почти утро, но светает сейчас поздно, поэтому мы так и бредем в темноте. Дани держит детеныша на руках, гладит его, что-то нашептывает.

— Ой, Мат, он такой миленький…

— Вот-вот, у Мелиссы тоже так все начиналось… Теперь у них живет здоровенная дура и выгоняет их из спальни.

— Это ты про Мелиссу Финн? Жену лидера Эрудиции?

— Да, она с ума по скримменам сходит. Они у нее с рук едят и знают команду «к ноге», — смеюсь я, а Дани на меня смотрит опасливо. Опять. — Что теперь-то не так?

— Мат, ты что, дивергент?

Вот когда это перестанет уже вызывать у людей священный ужас. Ну, дивергент, и что с того?

— Да, он самый, ужасный и опасный. А что?

— Да нет, ничего, — улыбается Дани, поглаживая головку щенка. — Прикольно.

— А мне нет. Меня все детство таскали на какие-то эксперименты, да и сейчас частенько вызывают, приходится участвовать в куче всяких глюков и создавать новые. Тяжела и неказиста жизнь дивергента в наше время.

— Ах ты, маленький, он в меня тыкается. А что они едят? Может, он есть хочет?

— Они всеядные. В зависимости от того к чему привыкнут. Если найдут животную пищу — будут питаться мясом, а если нет — то будут, как коровы, на травке пастись. Правда, если они мясом питаются, становятся агрессивными, начинают нападать на людей. А если питаются травой, пассивными остаются. Сейчас, придем в Дружелюбие, накормим его молоком.

Дани так и просидела с малышом до утра, выпаивая его из пипетки для молодых телят, а я рассказывал ей про животных все, что знал, про Бесстрашие… И ночь пролетела как-то совсем незаметно… Хейли застала нас в тот момент, когда я целовал Дани перед тем, как уйти искать Алекса, чтобы доложить ему о нашей находке.

— О, и эти милуются тут! Вы че, сговорились все, блядь? Куда ни сунешься, обязательно или целуются, или трахаются, или дерутся! Охуенно просто! Это чего это у вас там… О, господи, что это?

========== «Глава 84» ==========

Алекс

Напарившись от души, выпив почти всю припасенную медовуху, мы сидим на крыльце бани, постелив на ступеньки полотенце, я покуриваю, а Лекси положила голову мне на плечо и молчит, вертя в руках стакан. А я думаю, что может быть, это последний спокойный вечер у нас, когда мы можем вот так, вдвоем, спокойно посидеть, наедине... Скоро инициация закончится и, так или иначе, жизнь разбросает нас по полигонам. А то и вообще...

Я искоса поглядываю на девушку. Не могу сдержать улыбки, она такая красивая после секса, глаза влажные и немного сумасшедшие, губы припухли... От нее пахнет легким сладко-мускусным запахом, смешанным с естественным женским, я не могу насытиться ею никак. Я хочу впитать в себя ее всю, до самого донышка. Она непередаваемо хороша, распаренная, разгоряченная ласками и удовлетворенная, глядя на нее здесь и сейчас, мне хочется остановить мгновение. Никогда, ни с одной девушкой мне не было так... упоительно. Хотел бы я прожить рядом с ней до конца жизни? Я раньше совершенно не задумывался об этом, я знал точно, что пара недель, может быть месяц, в самом крайнем случае два, и либо появится другая девица, которая будет нравиться мне, либо отношения сами по себе сойдут на нет. С Лекси же все не понятно и не однозначно. С одной стороны, мне с ней очень хорошо, с другой — я реалист и понимаю, скорее всего, мы оба или один из нас, погибнет и другому придется с этим смириться. И чем дольше мы вместе, тем больнее будет эта потеря... Скриммен показал мне, что я ее теряю... Я так и не понял что это такое там было в лесу, почему зверь показал мне именно это. Что это было? Предупреждение? Видение о будущем? Игры подсознания?

Нельзя нам было завязывать отношения, мы все равно не смогли бы долго быть вместе. Она слишком гордая, рано или поздно она устанет от наших постоянных стычек, а я... Я совсем не подарок, если уж быть честным. Да, определенно между нами очень сильное влечение, но... только на нем долго не продержишься... Мы во многом похожи... Она не простая девица, есть в ней что-то... Ради нее хочется совершать всякие безумства, хочется гордиться ею, смешить, наблюдая, как расходятся от глаз маленькие лучики, слушать задорный смех и фантастический голос, любоваться ее потрясающей улыбкой... Совершенно точно, что такого со мной раньше не случалось, я будто погружаюсь все глубже в пучину ранее не знакомых мне чувств, но... Я отдаю себе отчет в том, кто я... Кто мы, где мы и какое сейчас время... Чем дальше мы заходим, тем больнее ей будет потом... По-хорошему надо было бы порвать с ней, пока мы еще не очень далеко зашли, но... я не могу.. Пусть это будет не сейчас. И не завтра. Потом.

— Алекс... Можно вопрос?

— Да, конечно... Чего ты хочешь?

— Там, в лесу ты сказал, что, похоже, у тебя страхов стало больше... А какие у тебя страхи?

— Ну вообще-то... Чтоб ты знала... В Бесстрашии не принято об этом спрашивать. Достаточно того, что о твоих страхах знает оператор, который проводит симуляцию и лидеры, наблюдающие за инициацией. Максимум, что могут знать остальные Бесстрашные, это количество страхов и время прохождения пейзажа.

— Значит, получается ты мои страхи будешь знать, а я твои нет.

— Если оператор использует знания, полученные в ходе проводимой им симуляции, Бесстрашному во вред, это преступление. За это он попадет под трибунал. Так что ты можешь ни о чем не беспокоиться.

— Ну разве я об этом... Ты был такой раздраженный в лесу, а потом сказал, что боишься меня потерять... Как-то трудно это уложить в голове.

Я затянулся и тонкой струйкой выпустил в воздух дым. Ну вот что ей сказать? Я для нее сейчас воплощение силы и предмет восхищения... И мне рассказать ей о своих страхах? Она потянулась, вытащила у меня из пальцев сигарету. Я повернулся, с ухмылкой наблюдая, как она затягивается. Немедленно и тяжело закашлявшись, так, что сигарета выпала у нее из рук, она скривилась, будто увидела таракана.

— Ффффу, Алекс, как ты можешь, вообще... это просто фуууу, гадость!

— Ну вот и ладушки, не понравилось, не стоит и начинать, бросать потом замудохаешься...

— Нахрена, вообще, тебе это надо?

— Не такой уж я сильный и стойкий, как ты, возможно, нафантазировала обо мне. Есть вещи, которые хочется забыть навсегда, а стимуляторы дают временное облегчение. Физическая боль ничто по сравнению с болью внутренней, когда... не знаешь куда себя деть, хочется выколоть себе глаза, вырвать сердце и выдавить мозг, только бы больше не чувствовать...

— Это из-за... войны?

— И из-за нее тоже. Не все справляются. Я не справился.

— Ты когда-нибудь с кем-нибудь говорил о своих страхах?

— Нет. Мой отец знает чего я боюсь, он лично проводил мой пейзаж. Матиас знает несколько моих страхов, он проводил мою предварительную симуляцию, еще до инициации, как и я его. У нас это не принято, повторяю.

— Ну, хорошо, а как ты думаешь, что у меня будут за страхи? Чего мне ждать, мне как-то не по себе, столько разговоров об этом, все отводят взгляд, не говорят ничего...

— Бьюсь об заклад в твоем пейзаже будут твои любимые шестиногие друзья, — смеюсь я, а она толкает меня в плечо, — ну а что, правда, вот увидишь. Ну собаки, скорее всего, куда ж без них... Зомби точно не будет, ты их совсем не испугалась... Может быть, что-то связанное с семьей или... с твоим бывшим другом...

— А я вот бьюсь об заклад, что в твоем пейзаже есть страх, что на земле не осталось ни одной девушки, и ты бродишь такой и даже облапать некого...

— Леееекс, ты чего... Я говорю тебе, что не принято у нас о страхах говорить...

— Извини. Я, кажется, тебя ревную, даже если поблизости никого нет.

— Ты мне как-то сказала, что когда-нибудь мне все расскажешь, про семью, про родителей? Не хочешь поделиться?

________________________________

Алексис

— Ты мне как-то сказала, что когда-нибудь мне все расскажешь, про семью, про родителей? Не хочешь поделиться? — вдруг спрашивает он. И дыхание перехватывает. А я не знаю, что сказать... Поймет ли он? Конечно, отцом-алкоголиком никого не удивишь. Да и после боевых действий и смертей, произошедших у тебя на глазах, обычные пьяные бытовые разборки не станут казаться чем-то запредельным, если не одно но... Это моя семья. Это мое испоганенное детство. Надломленная жизнь недолюбленного ребенка.

— Ты правда хочешь знать о моей семье? — горечь в голосе не удается скрыть. Алекс не заостряет на этом внимание, а просто прикуривает новую сигарету. И спасибо ему за это большое... Сизые клубы дыма тают в сумраке, утекая туда, где сгустилась тьма.

— Конечно, почему нет, о моей семье ты все знаешь. — Он аккуратно скашивает на меня глаза, пока я спешно пытаюсь зарыть в уголке съехавшей простыни, так предательски заплясавшие пальцы. — Или в твоей семье есть какие-то тайны, которые надо тщательно скрывать?

— Да нет, никаких особых тайн нет, все банально, но от этого не менее больно...

— Понимаешь, если тебя это действительно тревожит, это может отразиться на твоих страхах. Очень часто проблемы в семье вылезают в пейзаже. Я вижу что тебе тяжело об этом говорить, но... может, если поделишься, станет немного легче?

— Это все так... непросто, и я не знаю даже с чего начать. В родительский день, в Бесстрашие приходил отец... нетрезвый. Он последние годы, редко бывает в другом состоянии.

— Не знаешь с чего начать — начни с самого начала, — подкинул он довольно рациональное решение. Действительно, что проще, вот только...

— С начала говоришь... Я не очень помню, когда произошло, то самое «начало». Нет, у меня было счастливое детство, где-то до, хм, четырех лет. Любящие родители, праздники, я ходила в музыкальную школу, а потом... отец стал себя иногда странно вести и мама говорила, что он болеет. Потом-то я поняла, что же это за загадочная болезнь такая. Дома начались скандалы, крики, ну... и до драк доходило.

— Ясно. Отец стал пить, а твоя мать взялась его спасать. Ну а дальше? — Алекс спрашивает осторожно, словно боясь сделать больно, а мне не сразу удается ответить, слишком долго набирала в легкие воздуха, при этом хватая кислород ртом, как выброшенная на берег рыба.

— Отец ветеран войны с Эрудицией, она считала, что это посттравматический синдром, и он пройдет. Она пыталась его лечить, долго, но ничего не помогало и отец вновь срывался. И становилось только хуже и хуже, начались драки. Отец стал так дебоширить, что от мебели оставались одни щепки и обломки. Соседи постоянно вызывали охрану, а бросить его мама не решалась, думала, что это предательство. Они вместе были на том разбомбленном полигоне. Вместе все пережили, но вот с его алкоголизмом, не смогли справиться.

А память, корявой нарезкой пленки подсовывает обрывки воспоминаний: Вот я маленькая, мама закрывает меня в другой комнате, а из-за ее дверей слышится раздраженный голос отца. Помню, как мне было страшно, когда он начинал кричать. Как в квартире стоял звон бьющегося стекла, когда отцу казалось, что с ним недостаточно почтительно разговаривают, или не так, а может быть, еще и косо посмотрели. И дыхание рвано сбивается, я верчу в руках пустой уже стакан и мне страшно, что он сейчас выпадет из моих подрагивающих пальцев. Я помню, как пряталась от отца по всей квартире, когда ему вдруг приспичивало заняться моим воспитанием. Алекс молчит, не торопит с рассказом, давая возможность унять нахлынувшие эмоции.

— А потом, матери все надоело, она устала бороться за то, что перестало иметь какой-то смысл и ушла в работу с головой. Она довольно хороший адвокат, а я собиралась пойти по ее стопам. Правда, и про меня она тогда немного забыла, частенько оставаясь ночевать в самой штаб-квартире Искренности.

— А ты? — короткий импульс воспоминания, как шилом по оголенным нервам.

— А что я? Я старалась как можно меньше находиться дома, потому, что там меня не ожидало ничего хорошего. Иногда ночевала у соседей. Родители друзей прекрасно знали о моих... проблемах и старались оградить от излишнего общения с неадекватным папочкой. Никто, наверное, лучше меня не знает, как можно спрятаться в обычной квартире, среди мебели, да так, что поиски становились совершенно безуспешными. — Его взгляд становится удивленным, от переизбытка печальных картинок, о том, сколько часов я могла просидеть в антресоли, или под диваном, меня продирает дрожь и я просто утыкаюсь в крепкое, мужское плечо носом, способное защитить от всех напастей этого неидеального мира. Уже давно, я стала ловить себя на том, что мне так необходима именно его защита. Только с Алексом мне становится спокойно и не страшно. И, кажется, он до этого и сам давно догадался, вот только... он обидеть может не меньше... пусть, не со зла.

— Он что, бил тебя? — Сквозь зубы, недовольно протянул мужчина, упираясь локтями в расставленные колени и буравя пристальным взглядом угольное полотно неба, все прекрасно понимая, конечно же. Не мог он не понимать... но вынуждал произнести это вслух. Сердце затрепетало, ускорившись до невозможного... затем болезненно сжимается и тошным комком подскакивает к гландам.

— Ну... не то чтобы прямо избивал, конечно, из-за этого могли быть определенные проблемы, больше любил оттаскать за волосы... устраивать показушные выступления. Спустя некоторое время родители развелись и когда у мамы появилась новая семья, я решила остаться дома... с отцом.

— А что же она тебя с собой не взяла? — Серые глаза, словно приставленные к голове дула оружия, смотрят непонимающе, но и не осуждающе.

— Я не хотела мешать. — оправдываюсь упавшим голосом, — Дерек, он... хороший, заботливый. Он не раз предлагал мне переехать к ним, но... все так сложно. Отца, я тоже не могла оставить, надеялась, наверное, что смогу еще что-то изменить. Но у меня не получилось, папа не хотел бороться с зависимостью и я... больше не выдержала такой жизни. Да и матери, я как-то перестала быть нужной... Решение перейти в другую фракцию, пришло прямо в момент церемонии выбора... Да, и, если честно, были и еще причины.

— Расскажешь мне? — а голос натянутый и желваки прорезают скулы. Ну не может он не понимать, как трудно мне С НИМ говорить об... ЭТОМ.

— Алекс, я... понимаешь...

— Ты его любила? — Бросает на меня осторожный взгляд исподтишка, следя за реакцией. Я чувствую, как лихорадочная краска заливает щеки и ему это не нравится. Он тяжело сглотнул, резко дернув кадыком, как-будто с трудом заставляя себя успокоиться, и, потерев ладонью подбородок, молча поудобней устроился на ступеньке, больше глядя не на меня, а на небрежно отброшенный в сторону тлеющий окурок.

— Тогда я думала что да. Сказала ему, а он посмеялся. А теперь оказалось, что... ерунда это все. Глупые детские отношения, вызванные буйством подростковых гормонов, — я шумно выдыхаю, одновременно пытаясь подавить внезапный приступ ярости, от которого зашумело в ушах и удивление, что мне действительно совсем не больно, просто досадно. — И знаешь... Давай не будем больше об этом, солнце... Только душу надрывать. Прошлого больше нет. Есть вот эта жизнь, есть ты, есть здесь и сейчас.

— Знаешь, как говорят? «Кто не помнит прошлое, не имеет будущего". Прошлое помогает нам не наделать новых ошибок, детка. Главное — сделать из него правильные выводы и отпустить. Забей на этих м*даков, не стоят они того, чтоб страдать из-за них, ок? — я киваю, чуть не хлюпая носом. Ну вот и все. Немного быстрее и легче, чем я себе воображала. — Иди сюда... — требует Алекс, и я, в который раз, ища защиты, прижимаюсь к его телу, практически жмурясь от удовольствия. Несколько минут сидим молча. Тишина такая, что слышно, как гудят насекомые в траве. Ме-е-едленный вдох... выдох. Теперь мне хорошо... да, очень хорошо.

__________________________________

Алекс

А я обнимаю ее и думаю, что вот иногда страшно злюсь на отца за его вечные придирки и занудство, а тут... Зачем люди, вообще, заводят детей, если они им не нужны? И еще пришла мысль, что Лекси выбрала в моем лице не самый лучший вариант для привязанности. Я мало чем отличаюсь от ее папашки, да и мамашка у нее... Блин, бросила девку на алкоголика... Все ее бросают, родители, Свилсен этот у*бский... Если когда-нибудь захочу расстаться с ней, надо будет сделать так, чтобы она сама меня бросила. Жалко девку, бл*, везет ей по жизни на уродов...

— Тебе вот повезло с родителями, — нарушила тишину Лекси, — сколько они вместе? Лет 20, наверное, а видно, что любят друг друга... А у меня... Все наперекосяк всегда...

— Знаешь, бывают моменты, когда всем кажется, что у соседа трава зеленее. Я иногда, будучи подростком, мечтал быть детдомовцем, как Билли, чтобы не было у меня вот этого хвоста в виде клички «лидерский отпрыск". Вот странно, Вика так если и называют, то только свои и только в шутку, или когда мы вместе, а у меня... Всегда в форме издевки или укора... Особенно радует, когда начинают намекать на то, что отец всегда прикроет или вытащит, особенно с учетом того, что он для меня сделал одно, дал мне впитать Бесстрашие до капли.

— Ну это тоже немало!

— Да, немало... Но при этом, где бы я ни оказался и чего бы ни делал, каких бы высот ни добился, всегда тень «лидерского отпрыска» как клеймо меня преследует... Любое достижение, каждая награда вечно, всякий раз разбавляется вот этим: «ах, ну да, это же лидерский сынок, ясное дело, лидер его протащил...» Врагу не пожелал бы стать лидерским протеже... И сам ни за что не согласился бы лидером быть, наелся этого в детстве! А Билли все боится конкуренции, все выжить меня из фракции пытается. Опасается, что люди пойдут за мной, а не за ним.

— Ты думаешь Билли может стать лидером?

— Может, но лидеров всегда нечетное количество и больше одного, то есть как минимум еще двое будут лидерами, вот Билли и не хочет чтобы я был одним из них. Вика он считает слабаком, потому что Вик всегда действует головой, у него интуиция на грани предвидения, а вот я могу как следует втащить, и во мне Билли признает сильного противника, в прямом смысле. Считает, что чем сильнее человек, тем больше его будут бояться, и если он будет держать всех в страхе, это даст ему уважение среди людей... В какой-то степени он прав, ум умом, но добро должно быть с кулаками... Но на одном страхе далеко не уедешь!

— Как же оказалось, что недовольные фактически развязали новую войну?

— Отцу не хватило решительности, чтобы задавить волнения на корню, когда они только-только начались. Тогда еще слишком мало времени прошло после битвы в Эрудиции, и они все были истощены войной. Очень много народу погибло, и они не хотели повторения... А сейчас... Эрудиты обеспечили нас вооружением, мы будем наступать, и сделать это нужно было уже давно. На моей памяти было много чего, нападения на полигоны, заложники, взрывы жилых домов в Новом Отречении, во время инициации — взорвали поезд, потом, на периметре Чикаго, битвы в районах — Готем, Хомтаун, деревня Бернем... Они брали в заложники целые кварталы и деревни вполне себе мирных жителей, мучили их, отрезали у них пальцы, уши, четвертовали заживо детей на глазах у родителей, многие сходили с ума... Провоцировали нас... Но тогда не было еще готово и отработано вооружение, по правде сказать, оно и сейчас еще не опробовано, просто терпеть это стало невыносимо...

— Ты думаешь у нас нет шансов в этой войне?

Я поднимаю ее и сажаю себе на колени, поворачиваю ее лицо к себе так, чтобы она посмотрела мне в глаза.

— Лекси, шанс остается всегда. Даже если кажется, что все, кончено, всегда остается маленький и призрачный шанс, и пока ты веришь в то, что не все потеряно, пока ты борешься до последнего, шанс есть. Мы бы не затевали все это, если бы у нас не было шансов, главное, не сдаваться. Ты можешь пообещать мне кое-что?

— Что? — одними губами спрашивает она меня.

— Всегда, только вперед. Обещай мне, что ты никогда не сдашься, как бы трудно и тяжело тебе ни было, как бы ни было страшно или в каком отчаянии ты ни была. Если нам суждено умереть, пусть наши смерти будут не напрасными. Обещаешь?

Она мелко кивает, опустив голову, и я могу биться об заклад, что она прячет слезы. Я же говорю, что я мудак, вот чего меня потянуло на откровения, а? Надо срочно тему сменить.

— А вот матери я благодарен, за то, что она растила нас сама, не отдавая в детские, всегда была рядом, всегда можно было подойти к ней, ощутить ее присутствие. Когда мы с Виком были маленькие совсем, нам было по 2-3 года, как раз начались стычки с недовольными, и отца в нашей жизни стало непозволительно мало. Я был малявкой совсем, но я помню как я скучал, как хотел быть похожим на него и изо всех сил старался... А потом вырос и понял, что бы я ни делал, все равно я не такой, все равно есть к чему придраться и тогда я перестал... Решил, что с меня хватит. Стал жить как нравится, забивая на правила и законы. Не знаю, много ли мне принесло это счастья, но свободнее стало точно...

— И что, до сих пор бунтуешь? — насмешливо спрашивает она меня, — мне иногда кажется, что если бы я не была неофиткой, ты и внимания на меня не обратил бы, а так есть хороший повод поступить не по правилам...

— Ну на тебя довольно сложно не обратить внимания, детка! — смеясь, говорю я, — а вообще да, что-то в этом есть! — он всем телом толкает меня в плечо, а я обнимаю ее. — Да, ладно тебе, шучу я... У нас впереди много чего непонятного, Лекси. Каждому из нас выпадают испытания, да вот только зачастую не те, которые мы бы предпочли или к которым готовы. Наша жизнь — и без того не особенно долгий маршрут, но теперь уже отступать некуда, впереди битва и наша задача продать свою жизнь подороже. — Она зарылась под мою руку и поежилась, — Ты не замерзла? Жмешься ко мне, а сама дрожишь уже, вот где простыть можно, а не в купели. Пошли скорее греться!

Мы еще немного посидели в парной, а потом я заметил, что девицу разморило совсем. Глаза у нее слипаются, и она зевает непрерывно.

— Устала? Пойдем спать?

— Пойдем... Жаль, что тут все спят на каких-то гамаках, мне на них совсем не удобно...

— Ну да, ни на краешек съехать, ни в простыню запеленаться... Слушай, у меня есть шикарное место, где поспать можно... Пошли покажу!

В сарае, позади конюшен, навалена солома, на манер стога, только не кучей, а ровным слоем. Мягко и тепло до одурения, вот только с утра просыпаешься с сеном во рту. Ну и насекомые, куда ж без них. Но про них промолчу, пожалуй. Мы улеглись, укрывшись теплыми накидками, Лекси прижалась ко мне спиной, а я обнял ее и вдруг подумалось, что это и есть кусочек счастья. К стойкому запаху сена примешивается ее женственный, теплый и сладкий, я не смог удержаться, что не обнажить ее плечико и не поцеловать ее туда. Она глубоко вздохнула и положила руки под щеку. Я поднялся на локте и смотрю на ее профиль.

— Знаешь... Там, в лесу... — не знаю как ей сказать. Она спрашивала, значит, ей это важно, раз уж речь идет о ней. — Моим последним, самым жутким страхом, всегда был страх потерять... семью. И это единственный страх, с которым я до сих пор не справился. Он всегда длится очень долго, и хоть в пейзаже ты понимаешь, что это моделирование, я не могу из него выйти, не могу успокоиться. — Она перевернулась на спину и тревожно заглянула мне в глаза.

— Солнце, если тебе тяжело этом говорить, то не надо... Я не хочу делать тебе больно!

— Ты иначе не поймешь. Так вот, каждый раз этот страх проходит по-новому, остается только суть, вся моя семья умирает. Вместе с ней и я. Всегда от страшной и ужасно мучительной внутренней боли, такой, что физическая боль, даже та, которая несет с собой смерть, кажется избавлением. Меняется все, порядок, в котором я нахожу их мертвыми, ситуации. Иногда меня вынуждают убить одного из них, чтобы спасти остальных, но они все равно, так или иначе, умирают. Скриммен показал мне этот кошмар. Ты была в нем, но ты не умерла... Ты просто... Исчезла. Растворилась в воздухе... Будто была страшная бойня, все погибли, а ты... просто исчезла, пропала без вести... И я так и не понял, это новый страх или просто последний вот так изменился... Либо же... Он показал мне будущее...

— Как это, будущее...

— Скриммены не всегда нападают на людей. Скажем даже так, они... не нападают на людей, они с людьми... общаются, если люди не выдают своей агрессии. Бесстрашным нельзя убивать скримменов, животные друг с другом связаны ментально, они ожесточаются, если их убивать, становятся агрессивными, начинают питаться страхами, убивают всех подряд ряди убийства, а не для пропитания или поддержания своей жизни. Я не понял, что за зверь попался нам, у него были явно агрессивные намерения, но он не показал мне мои страхи, он показал... Неизвестно что. Меня от этой неизвестности просто выносит... А ты что видела, кстати? Ты начала говорить тогда, расскажи!

— Я видела свою смерть, я убегала, вокруг стреляли, со мной был ребенок, маленький, я даже не знаю, мальчик или девочка, лица я не видела... Лес, погоня, нас окружили... сначала застрелили меня, а потом ребенка...

— Хм... Может быть как страх, так и ведение... В любом случае узнаем, когда увидим твой пейзаж.

— Ты думаешь, я умру, да? — она подняла на меня глаза, и я в который раз пожалел что завел этот разговор, столько печали было в них.

— Нет. Лекси, запомни, что бы ты ни увидела в своих кошмарах или галлюцинациях, это не приговор. Все можно изменить, если скриммены показывают будущее, то они показывают только одно из возможных... Наше будущее, как дерево, все возможные варианты, это листья на кроне. А ветки — это пути, по которым мы идем к результату. Каждый раз, каждый день мы выбираем свой путь, становимся перед выбором, каждый наш шаг определяет всего лишь один из множества вариантов... Скриммен показывает только тот, который может произойти в самое ближайшее время, потому что мы почти пришли к нему к данному моменту, но все равно, его можно изменить. Или показывает одно из возможных вариантов более отдаленного во времени будущего, если мы уже на пути к нему. Мы 20 лет изучаем этих животных, многому научились от них...

⇐ Предыдущая 51 52 53 54 555657 58 59 60 Следующая ⇒