В прятки с Бесстрашием 12 страница

— Не хочу на плечо, еще есть варианты? — интересуюсь я, перебирая с ней образцы.

— Да хоть на лоб себе нахреначь, хочешь, на всю задницу или на спину. Чего душеньке угодно…

— На ногу есть, да, хочу на ногу… Вот эту? — выдергиваю я образец с длинным рисунком.

— Цветочки-бабочки? — приподняв одну бровку, скептически смотрит на меня Аниша. — Джимми, смотри, она эту хочет. Как ее прилепить-то, давай, объясняй. Джимми, ты чего там завис, опять по поводу прослушивания? — рявкает она ему, когда он отвлекается на зашедших в салон ребяток.

— Что у вас за прослушивание? Вы чего тут, еще и поете? Я в день перехода слышала, как кто-то пел, но нас поймал лидер и чуть по шее не надавал. Хорошо, что его жена за нас заступилась и показала, как добраться до жилых помещений. Я видела здесь студию звукозаписи, вы и правда, что ли, поете?

— Да нет, мы так, балуемся. Еще подростками в группе играли, пока всех не загрузили работой по горло. Кто-то на полигоны уехал, кто еще куда, и репетиции прекратились. А сейчас я хотел попробовать заново собрать ребят, но все заняты, — объясняет Джимми, возясь с инструментами для своей живописи. — Скоро музбитва с Искренними, а у них девица поет в группе. Просто будет война, вдруг больше шанса не представится выступить, так что…

— Ты о Реджи говоришь? Ну да, поет, если только это можно пением назвать, в одну ноту из трех попадает, остальные мажет, а так поет, да. Если бы не ее выдающиеся… кхм… таланты, покорившие одного толстосумого уродца, давно она сортиры бы чистила. Если вам страшен вокал блеющей ванильной овцы, тогда, наверное, можете начинать беспокоиться…

— Да дело не в этом. Наличие девушки — это уже дополнительные баллы. Как бы там она ни пела. А уж если в одну из трех нот попадет, то и вообще… А ты что, Искренняя?

— За это и огребаешь постоянно, за язык… — усмехается Аниша.

— Да, за поганый и, как говорит наш инструктор, бл*дский, х*ев язык, вот… — зубоскалю я.

— И ведь не врет Алекс, действительно так! — говорит Аниша, лукаво на меня поглядывая.

— А я и не спорю. Так что за музбитва, никогда не слышала, где их проводят… В Искренности об этом умалчивают. Слушайте, а кто пел-то в день инициации тогда, в баре?

— А что? — ухмыляясь, спрашивает Аниша. — Понравилось?

— Да не то слово, что хоть за парень? Иначе я умру от любопытства.

Джимми, дернув бровями, глядит на Анишу как-то странно, а она смотрит на него.

— Да так, дружбан наш один, — чуть улыбаясь, отвечает мне Джимми. — Познакомим тебя с ним, если он все-таки согласится хотя бы запись сделать, может, хоть так поучаствуем…

— Ну, так он Бесстрашный?

— Конечно, а ты как думаешь? Бесстрашный, само собой, вот только упрямый очень, упрямее некоторых Искренних.

— А где ваша музбитва будет? Жаль, неофитам нельзя одним выходить, я бы сбегала, послушала…

— Да в клубе одном. А ты откуда знаешь, как они поют? Слышала или участвовала?

— Не-е, я раньше в студию ходила, в Искренности, так, для себя… Когда настроение совсем хуже некуда, помогало справиться с депрессняком. И они там репетировали, записи делали, ну я слушала их до остехренения.

— Джимми, ты затрахал уже своей музбитвой. Он в студии еще работает, носится, как в сраку ужаленный, по прослушкам еб*чим, все солиста выискивает… Так, давай оголяйся, ща мы напи*дячим тебе чудесато-охрененную красоту… Куда набивать будем?

Повозившись с образцом, поспорив до хрипоты, выдвинув все аргументы за и против, мы приходим к единому соглашению: накрутить рисунок вокруг лодыжек. А че, миленько вышло, по-девичьи очень. Натрепавшись с ребятами о правилах, манифестах и прочих понятий Бесстрашия до мозолей на языках, мы расстаемся почти друзьями, и я только поздно ночью являюсь в свою мрачную обитель, где меня одиноко поджидает кровать с железными пружинами, собачий холод и прочие вкусности из жизни отшельника. Но я так сегодня вымоталась, что засыпаю практически сразу, правда, сперва вдоволь нарыдавшись, поскулив и пожалев себя любимую…

* * *

— Ничего не могу сделать с пропастью и понимаю, что не должен был так делать. И просил у тебя за это прощения, но вижу, что не удостоился. Ладно, я сделал все, что мог. Завтра выезд за Стену. Можно заработать много дополнительных баллов. Опоздаешь, проиграют все. Не самая плохая месть.

В ушах все еще стоят его слова, и внутри все выворачивается наизнанку! Знаю, что это глупо. Ужасно глупо, неимоверно… Ну вот какого хрена он ко мне приперся? Неужели вину почувствовал за свои издевательства? Да неужели? Не прошло и года, а то все ходил, будто ничего не случилось! Что, тошно стало, командир? Тоже мне, защитник, воин… Да, конечно, таким, как Эйт, не присуще понятие угрызения совести. Ну вот что ему опять надо? Почему бы просто всем не оставить меня в покое? Мне и так не сладко… Невозможно каждый раз вздрагивать от мрачного, тягучего, как патока, кошмара, полночи вытягивающего из меня душу.

Поплескав в лицо водички, смываю выступившие слезы, замираю, оглядывая свое отражение в зеркале. Бледная, как поганка, взгляд затравленный, несчастный… Ощущаю себя дико уставшей, какой-то больной и поломанной. Все он виноват! Наглый, самодовольный, заносчивый, высокомерный… со своей неизменной презрительной ухмылочкой в стиле «мне все можно»… гордо вздернутым вверх подбородком и абсолютно пренебрежительным, насмешливым взглядом… таким беспардонным… Черт! Черт! Черт! Надо с этим что-то делать!

Быстро свернув в один из уголков, осторожно выглядываю, провожая взглядом разноперстную толпу Бесстрашных, стараясь остаться незамеченной, и ужом проскальзываю в коридор, на мысочках подбираясь к нужной двери… Так я и не смогла уснуть после посещения его сиятельства, мысли и сбитые в комок чувства требовали мести! Если бы не Аниша, я никогда бы сама не нашла его комнату, хотя уже достаточно неплохо выучила многочисленные ходы фракции. Бесстрашная, вдоволь насмотревшись на мою несчастную мурзилку, подозрительно потирала ручонками, а потом в ее ясных глазках заплескалось такое воодушевленное чувство солидарности, да еще и вкупе со сказочным сундучком пакостей, что я тут же все решила ей выложить, вот как на духу… И про отстойник, и про пропасть…

Наверное, мне просто стало необходимо с кем-то поделиться своими переживаниями, иначе они рано или поздно меня задавят, похоронят под грудой обиды и черных эмоций… Эта тугая пружина уже плотно стянута, закручена до упора, и теперь одно из двух: или постепенно раскрутится, или лопнет.

Сперва мы крадучись, как мелкие воришки, пробираемся на кухню штаб-квартиры, утащив из огромного холодильного рефрижератора сверток с сырой рыбой… М-да, идиотизм крепчает, но… пусть полностью прочувствует на собственной шкуре, что значит побывать в отстойнике. Да меня даже от малейшего воспоминания о тошнотворном, омерзительном плене до сих невыносимо мутит, что спазмы начинают сдавливать ребра. Это так унизительно, невозможно гнусно и… подло, что ли. А уж Громли как потешается на каждой тренировке, непозволительно распаляя весь гнев и обиду, что в глазах начинает темнеть, а пальцы судорожно стягиваются в кулаки, и по спине пробегают холодные мурашки… И снова ужас сковывает меня ледяными путами. Я чувствую, как пот ручейком стекает вниз, по моим ребрам, и облизываю пересохшие губы. Проклятье… Все Алекс, сволочь… Все из-за него, все… На глаза наворачиваются предательски слезы.

Оставив Анишу в студии у Джимми, благополучно пробираюсь в комнату командира. Странно, но, как и говорила Аниша, двери тут не запирают… Подруженция сообщила, что Алекс, после того как отвалил из моего подвала, опять завис в баре и точно не появится в течение часа.

Тихонечко проскользнув внутрь, застываю в помещении, старательно выглядывая место диверсии… Среди царившего тут полумрака просматриваются лишь размытые очертания мебели. В приоткрытое окно проползает прохладный воздух. Нельзя здесь задерживаться, кто знает, сколько у меня времени до его возвращения? Вдруг ему надоест там сидеть, и он припрется, а тут… Хорошо, что предприимчивая Бесстрашная сразу подала несколько идей, куда можно спрятать «подарок». Посовещавшись, остановились на матраце… Да знаю, знаю, но если не узнает, то и не убьет.

В темпе вальса мои шаловливые корябки разворачивают постельку, выискивая молнию на чехле, и уже через пару минут, скрыв все следы преступления, я направляюсь на выход, но… Вот же дьявол! Ну только не это… Ну, пожалуйста… У меня аж мурашки по спине бегут, а кровь в венах застывает, заставляя поежиться, когда дверь комнаты резко открывается и в помещение вваливается сплетенная в объятьях парочка… Вот же ж кобелина… Бл*, ну почему столько «счастья» всегда мне, а? Только я могу попасть в такую ситуацию! От страха я вообще забываю, как дышать. Быстро забравшись под огромную кровать, замираю и затаиваюсь, авось пронесет… Сердце стучит, как сумасшедшее, кажется, что вот сейчас этот звук услышат, и мне пи*дец.

Сочные звуки поцелуев, томные, многообещающие постанывания и весьма громкий треск поверхности двери, в которую, судя по шуму, впечатывают чьё-то тело, пагубно дают понять, что я стала не желанным свидетелем любовного тет-а-тета… Феерично. Ой, бли-и-и-ин, что делать-то? А на полу-то пыльно и прохладно… Ох, не к добру это. Пока парочка самозабвенно целуется, я лежу ни жива ни мертва, сроднившись с полом. Щеки мигом краснеют, я утыкаюсь лицом в ладоши и чуть не плачу от досады.

— Алекс, у тебя нет чего-нибудь выпить? — вдруг шепчет женский голосок, что я чуть не треснула кулаком по полу от злости. С ума сойти, она еще и пить тут будет… И сколько мне здесь прятаться?

Сперва слышится какая-то возня, по полу скрипят тяжелые подошвы, а в это время мое сердце ухает так громко, что становится невозможно страшно. Что будет, если они меня заметят?.. Караул.

— Сукин ты сын, Алекс, когда я пришла к тебе, ты меня оттолкнул, а теперь, значит, я вся твоя? А вот х*й ты угадал… — буквально выплевывает протеже инструктора и, выскочив за дверь, шваркает ею об косяк.

Сперва я необыкновенно радуюсь любовному фиаско, даже что-то бормочу, прозлословив, конечно же, про себя, пока воздух не содрогается от громового и весьма лютого голосища…

— Ах ты сука! — выдает командир, и в ту же секунду раздается звон бьющегося стекла. Десяток маленьких осколков звонко осыпается на пол, подобно дождю. — Вот сучка, динамить меня вздумала, гадина еб*нная…

С трудом удержав вдох, да что уж скрывать, и мстительную, коварную ухмылку, я уже который раз перестаю дышать. В носу начинает першить. Ща чихну… Нет, нельзя… Закрываю рот ладонью, и… Перехотелось… Фу-у-ух, мать моя. Кислород опять начинает поступать в мои лёгкие и мозг, а я пытаюсь рассмотреть, что, вообще, там происходит. Остается просто подождать, пока он уйдёт куда-нибудь, и по-тихому сбежать… Мысль обрывается, когда практически рядом появляются чужие ноги… Через минуту, которая кажется мне вечностью, ноги отдаляются, и вздох облегчения неудержимо вырывается из моего горла, а потом…

Одним рывком меня выдергивают из моего убежища и швыряют к стене, сильный удар сбивает дыхание, и на какую-то долю секунды сознание меркнет. Лопатки с треском врезаются в штукатурку, тяжелое, мощное тело стремительно наваливается сверху, а в широкой ладони хищно сверкает блестящее лезвие ножа. Одно короткое, молниеносное движение руки. Один раззадористый и слишком отчетливо слышный звук рассекающего воздух клинка, и холодная сталь обжигает мою шею… Сердце исчезает где-то в желудке, дыхание перехватывает, словно удавкой.

— Ты какого х*я тут забыла?

Алекс

Что ж так хреново, кто мне скажет? Последний стакан был явно лишний, а ведь я обещал… Что ж так паскудно-то, хоть волком вой! Мысли путаются, в ушах стоят слова девки: «…задрал уже своими рассказами. Все уже поняли, какой ты крутой, как ты воевал и какие тяготы перенес. Честь тебе и хвала. Особенно за то, что подвесил девку над пропастью, защитник ты наш и спаситель…»

Хотел бы я некоторые вещи никогда в своей жизни не видеть и не слышать. Как орет, например, тот, кому ноги заживо оторвало… Или видеть дергающиеся оторванные конечности, обугленные и окровавленные… Ковыряться в каше из мяса, костей и внутренностей тех, кто еще недавно спал с тобой рядом в палатке, чтобы найти хоть что-то, что может сказать, кто это… Или снимать уже мертвых, но в процессе снятия еще живых, детишек с кольев… И каждый раз с содроганием представлять на их месте… Бл*дь, нет, не думать об этом!

Кулак бьет по барной стойке, а бармен косится на меня опасливо. Все знают, как Эвансы любят крушить мебель. Ухмыляясь, киваю бармену, чтобы не ссал, починим, если что. Что бы ты понимала, тупая девка… Легко тебе так пи*деть, вылезла из-под крылышка мамы-папы, а тут, понимаешь, ей не выстилают дорогу соломкой! Нах*я она приперлась в бар и стала на меня орать? Конечно, теперь я виноват… Всегда только я и виноват, что бы ни делал, как бы ни старался… Бл*дь, чертова девка! Свалилась на мою голову…

Не понимает и не хочет понимать, что такое война, не слушает меня, все оттачивает на мне свое остроумие, бл*дь. Она хорошо стреляет, у нее отличный глазомер, и она, скорее всего, будет в числе диверсантов или штурмовиков, такие везде пригодятся. А может, и снайпером станет… Хотя для снайпера она слишком… невоздержанная. Но она не хочет, ей всего этого не надо. В воспитатели она пойдет… С таким глазомером, и в воспитатели. Она, вообще, соображает хоть что-нибудь?

Не быть мне никогда лидером, я даже инструктором быть не могу. Меня даже кучка тупых неофитов не слушает — что говорить о целом народе. Почему только, интересно, что я не так делаю? Вот вроде все делаю правильно, а все равно во всем виноват… Не надо было ее к пропасти тащить, она мне не простит. Я бы не простил. Хотя… Какая мне разница. Ну ее нах*й.

Конечно, при другом раскладе было бы даже прикольно, девица смешна-а-я… Мне такие девки по душе. Колючие, непокорные, едкие… Зажмешь такую где-нибудь в углу, и она сразу теряет всю свою колючесть, сначала ей страшно, а потом… Тело становится податливым, обмякает, повисает в моих руках, дыхание учащается, коленки начинают слегка подрагивать… Мне это так дико нравится, что… Чертова инициация, бл*дь, х*есосная! И куртка до сих пор ею пахнет. Запах ее теперь меня везде преследует, а когда она мимо проходит или я подхожу к ней, так сразу хочется зажать ее где-нибудь покрепче, а не прутом охаживать… Черт, вот что за нах*й?

Чьи-то руки с длинными пальцами закрывают мне глаза. Да знаю, знаю, что это ты, Линдси! Не может она долго на меня дуться, впрочем, как и многие. Ее волосы щекочут мне лицо, а дыхание обжигает шею. Я беру ее ручку ладошкой вверх и целую, слега улыбаясь, — я знаю, как она это любит. Целую нежными частыми прикосновениями, чувствую, что она замирает. Притягиваю ее к себе на колени, одной рукой приближаю ее к себе, проводя пальцами по щеке и вплетаясь ей в волосы за ушком, а вторая рука медленно начинает свое путешествие с талии и ниже, до тех пор, пока она не изгибается и не прижимается ко мне грудью. А грудь что надо: достаточно крепкая, округлая, уж я-то знаю… Не самый плохой вариант на сегодняшний вечер…

Поцелуй выходит примиряющим. Серые с поволокой глаза зовут, манят, обещают многое. Соскакиваю с барного стула, тяну ее за собой. В коридоре, перед моей комнатой, она вдруг останавливается, толкает меня к стене, наваливается пылко, начинает бешено целовать… Прекрасно, конечно, но сегодня я главный. Я всегда и везде главный, и никакие неофиты меня не переубедят в обратном. Переворачиваюсь с ней у стены так, чтобы она оказалась подо мной. Целую ее уже совсем не нежно, время нежности прошло. Рассудок в плотном тумане, мысли все утекают в ширинку, член уже просто лопается от напряжения. Чего она тут-то решила обжиматься, когда до моей комнаты пару шагов осталось?

Я, так и не отрываясь от поцелуя, толкаю ее в направлении уединения, пихаю дверь, затаскиваю девку и впечатываю ее в закрытую филенку спиной. Линдси с шумом выдыхает, негромко стонет. Бедрами льнет ко мне, в глазах появляется торжество. Трется об меня телом вверх-вниз, и тут уже я не смогу больше сдерживаться: застонав, приподнимаю ее за бедра, разворачиваюсь так, чтобы прижаться спиной к опоре, и сажаю ее на себя, продолжая дико целовать… Она отрывается, снимает с меня футболку, подцепив ее за края, губы опускаются мне на шею, а я уже совсем ничего не соображаю, и стоять мне трудно. Я опускаюсь на ближайшее кресло, которое тут так кстати стоит, и уже мыслю, что и от ее одежды надо бы избавиться…

— Алекс… — бормочет она, продолжая меня гладить и выгибаться, — у тебя нет чего-нибудь выпить? — шепчет мне прямо в ухо.

Не, ну, а чего, почему бы и не выпить. Может, она сама разденется, и не надо будет время на это тратить. Ссаживаю ее с себя, иду к шкафу, где у меня всегда есть небольшой запасец. Линдси некоторое время стоит, не шевелясь и тяжело дыша.

— Сукин ты сын, Алекс! — Я оборачиваюсь, а она, заправив выбившуюся прядь волос за ухо, смотрит на меня ненавидящим взглядом. — Когда я пришла к тебе, ты меня оттолкнул, а теперь, значит, я вся твоя? А вот х*й ты угадал… — и выскакивает за дверь.

— Ах ты сука! — Стакан с виски летит в створку, разбиваясь на сотни мелких осколков и оставляя неровную кляксу на поверхности. — Вот сучка, динамить меня вздумала, гадина еб*нная…

Я уже было дернулся, чтобы догнать и проучить бл*дскую девку, когда неожиданно почувствовал чье-то присутствие в комнате. Не то чтобы шорох, не возню, а так… Будто кто-то изо всех сил старается не чихнуть и меняет положение от долгого лежания. Черт, кому надо прятаться у меня под кроватью-то? Недовольные пробрались в штаб-квартиру? Отец предупреждал, что тени могут это делать, им никакие двери не помеха. Правильно, пробирается, прячется в комнате, а ночью убивает, и никаких проблем. Именно так была убита помощница Лидии Джонсон: в тот день она осталась ночевать в комнате Лидии и была убита вместо нее.

Рука сама собой тянется к ножнам на бедре. Оружие скользит в ладонь, а я медленно, со всей возможной пластичностью приближаюсь к кровати. И делаю вид, будто бы удаляюсь от нее в сторону ванной. А потом одним движением ныряю под кровать и вытаскиваю оттуда… белобрысую девку, бл*дь!

Швыряю ее к стене, приставляю к ее шее нож и наваливаюсь на нее всем телом.

— Ты какого х*я тут забыла?

Девка смотрит испуганно, в глазах паника. Делает попытку вывернуться, просто дергается, но так у нее ничего не выйдет. Надо бы отработать приемы, как избавляться от захватов с оружием и без. Мы месяц уже топчемся на одном месте, а воз и ныне там. В нос мне ударяет мускусный запах, такой же, как от моей куртки после того, как она побывала у Лекси, только сильнее, разбавленный ее собственным запахом, сладким и так сильно будоражащим, что я на долю секунды ослабляю хватку. Она снова делает попытку вырваться, и у нее получилось бы, но я успеваю ее перехватить и швыряю обратно, немного ее развернув.

Теперь Алексис оказывается прижата к стене лицом, а ко мне спиной. Я был прав, девка что надо. Крепенькая, высокая. Ее макушка доходит мне до подбородка, а я-то ведь совсем не маленький. Девица часто дышит, упирается в стену руками, пытается прекратить наши обжимания. А я не хочу. Совсем. Хочу кое-чего другого.

Убираю нож и разворачиваю ее опять к себе лицом. Надо сделать так, чтобы она сама захотела меня поцеловать. Не буду этого делать насильно. Знаю, что могу, но кому это интересно? Вкуснее будет, если она сама захочет. Она смотрит на меня с вызовом, первый страх и паника уже прошли. Я обнимаю ее, глажу по спине, наклоняя голову, провожу языком по ее ушной раковине — легонько, сильно не надо. Она руками упирается мне в плечи, но я бедрами прижимаю ее к стене, ей не двинуться…

— Отпусти меня, Эйт… Я не твои шлюхи.

— Все девки шлюхи, вопрос в цене, — негромко бормочу я, чувствуя острейшее желание. — Ты вот чего хочешь? Хочешь, я не буду к тебе придираться? Оставайся нежным цветочком, я вообще к тебе не притронусь… А?

— Просто отвали! Ты пьян…

— Да ладно тебе, Лекси, я же знаю, что тебе нравится… Не сопротивляйся… Давай, детка! — Мои губы опускаются к ее шее, она непроизвольно подставляет ее. О да, малышка, я знаю, как сделать тебе приятно. Мои губы добираются до пульсирующей жилки, я провожу по ней языком, оставляя влажный след и пробуя на вкус ее кожу… и не могу остановить чувственных прихватываний. А она нежная, очень даже, слегка бархатистая, упругая, как персик… И тут… Черт!

Эта дура кусает меня за сосок, зуб цепляется на колечко на нем, и она дергает головой со всей силы. Ах ты ж, бл*дь! Колечко надрывает кожу, выступает кровь. Я совсем ослабляю хватку, и девица вырывается, пихнув меня коленом в живот. Наверное, метила в пах, но не попала, слава богу, а то я окочурился бы сегодня.

Она бежит к двери, а я уже не хочу ее останавливать, пропадите вы все пропадом, бабы идиотские!

— Я не твои шлюхи, Алекс, запомни это навсегда! — и выскальзывает за дверь.

Влажной антисептической салфеткой промокаю грудь, и мне в затуманенную голову приходит мысль, что я так и не понял, чего Алексис-то приходила. И она знает, как меня зовут по-настоящему. Давно ли? Все уже знают? А вообще пох*й. Просто мне нужна баба на сегодня, и все равно, какая. Просто для разрядки.

Алексис

Рваное, прерывистое дыхание. Бешеный ритм сердца в груди. Тяжесть горячего, сильного мужского тела. Расширенные бездны зрачков, покрывших всю потемневшую дочерна радужку внимательных глаз. Чуть изогнувшийся в усмешке уголок мягких губ, легко касающихся моего уха… Горячая, влажная цепочка, медленно спускающаяся по шее… Взметнувшееся жаром возбуждение проходит нахлынувшим теплым потоком, растекаясь по коже мурашками. Оно отчаянно вспыхивает и растворяется в вскипевшем гневе. Ага, щаз! Тоже мне, донжуан и ходок… Разбежался, смотри не споткнись! Одна продинамила, так он уже тут как тут, потаскун… Держи карман шире, вот сейчас, только шнурки поглажу, и вся твоя.

Ах ты обнаглевший, бесстыжий, фривольный засранец! Ну надо же… Да охренеть можно! Он что, совершенно уверен, что ему абсолютно все дозволенно? Что он такой неотразимый и все бабы будут падать к его ногам и складываться штабелями? Да я сейчас просто лопну от злости! Пф-ф. Какой восхитительно-невероятный негодяй! От негодования я даже топаю ногами, словно капризуля, вызвав у проходящих мимо ребят недоумение.

Влетаю в студию, будто фурия, и самозабвенно целующаяся там с Джиммом Аниша сперва удивленно выпучивает глаза, странно косится, громко ойкает и наконец, видимо, прочитав все на моей перекошенной физиономии, только выдает шальную улыбочку, мол: «Да брось, где наша не пропадала…»

— Ну? — тормошит она меня, вытолкав Джимми за дверь. — Х*ёвый из тебя разведчик, да? Мой любимый подонок тебя запалил?

— Угу, чего делать-то, Ниш? Кажется, я уже слышу, как по мне протяжно рыдает отстойник. Громко так рыдает, жалобно, взахлеб… Эйт с меня шкуру снимет.

— Так ты «подарочек» успела тиснуть? Судя по тому, что рыбий хвост не торчит из твоей глотки, — успела, — ухмыляется Бесстрашная. — А так не ссы, отмажешься как-нибудь.

— Ну да, скажу, что заблудилась… и нечаянно прилегла покемарить под его кроватью, да? Думаешь, прокатит? Слушай, а может, он и не вспомнит? Алекс пьяный был, почти в зюзю… Кстати, а он не алкоголик случайно, чего он постоянно бухой ходит?

— Да есть, вообще-то, немного, последнее время особенно, — тянет она, посерьезнев, и глаза у нее становятся грустные. — Он как с периметра вернулся, сам не свой ходил. А потом надрался и рассказал, как детишек с кольев снимал. И Кнопку на их месте представлял. Бл*, я даже на минутку представить не могу, я б еб*нулась, наверное, прямо там…

— А кто это, Кнопка?

— Сестренка его младшая. Он в ней души не чает. — Не представляю себе Эйта, нечаевшего души в ком-то, ну да ладно, Анишке виднее. — Херня, он после пьянок, вообще-то, мало что помнит. Может, и правда не вспомнит, а если что, отпирайся до последнего. Глядишь, он подумает, что ты ему приснилась. В качестве кошмара, — ржет Бесстрашная.

— Точно, если что, буду отпираться до последнего: не я, не было такого, не участвовала… Ты будешь моим алиби?

— Да ты на*бнулась там где-то, что все мозги сотрясла в буйной пляске? Если Алекс только узнает, что ты была со мной, то уже точно никогда не поверит, что это не твоя диверсия. Он же меня знает как облупленную! — корчит она моську, а глазюки-то хитрющие-хитрющие, эх…

— Ладно, не боись, буду молчать, как та рыба, что спряталась у него в матрасе, — зубоскалим мы коварно.

— О чем трете? — обрывает нас вернувшийся Джим, притаскивая целую стопку каких-то дисков. — Так, вы тут ничего не трогали? — ревностно оглядывает свою аппаратуру таким красноречивым взглядом, что сразу хочется продемонстрировать чистоту ладоней и отсутствие грязи под ногтями, мало ли что… Для Джимми музыка — это воздух, это его жизнь. — Слушай, если ты пела, может, споешь нам, а? Да вот ради прикола? Мы тебя запишем, будет тебе на память песенка.

— Ну, в принципе… Я давно этого не делала, как-то повода не было, да и вообще… Глупо как-то.

— Да ладно тебе, Лекси, чего ты ломаешься, как целка перед притоном? — подначивает меня Анишка. — Любишь петь — пей, знаешь, как говорят. Если твое, оно тебя все равно догонит. Спой ты ему, а то он до всех, как до радио до*бывается. Есть у тебя что-нибудь вот такое, прям любимое-пи*датое?

— Ну, вообще-то… Ладно. Показывайте, что у вас есть…

Просматривая список названий песен, я неожиданно для себя обнаруживаю старую мелодию, еще ту, с помощью которой мне учитель по музыке ставила голос. Интересненько, как говаривает наш инструктор. Может, тряхнуть стариной?

— Вот эту хочу спеть, — тыкаю пальцем в название.

Джимми поднимает брови так высоко, что становится страшно, не уехали бы они у него на затылок.

— Уверена? Это, вообще-то, сложная композиция…

— А мне нравится. Ну так я пою или мы продолжаем спорить?

Джимми, пожав плечами, идет настраивать оборудование, а я надеваю наушники. Аниша за стеклом, улыбаясь одним уголком губ, мусолит не прикуренную сигарету, посматривая на меня лукаво. Чего это она, интересно? В уши льется давно забытая, но теперь вдруг окатившая воспоминаниями, мелодия.

Песня: «No Tears Anymore» Bonnie Bianco

Слова вспоминаются сами собой, начинают складываться в куплеты. Я совсем растворяюсь, разнеживаюсь, полностью отдаюсь чувствам… Душа словно медленно разворачивается, потягиваясь мягкими лапками, и что-то теплое, позабытое возвращается, проламывается сквозь хрупкий барьер памяти и сметает все выстроенные блоки в моей голове. Все тщательно выставленные сети и ловушки. Больше ничего не существует вокруг, нет страха… Нет боли и печали… В моей груди бьётся сердце, сливаясь в единый унисон и ритм, — и это самая необыкновенная музыка на свете. Я закрываю глаза, позволяя себе полностью раствориться в волнах потрясающей мелодии…

Музыка уже давно закончилась, а я все еще стою у микрофона, погрузившись в атмосферу звуков. Джимми как сидел, так и остался сидеть, я лишь вижу, как Аниша толкает его в плечо, трясет, что-то говорит. Он смотрит на меня ошарашенно как-то, не отрываясь. Становится не по себе, может, я чего-нибудь не так сделала? Снимаю наушники, выхожу к ним.

— Ты где-нибудь когда-нибудь выступала? — первым делом накидывается на меня Джимми, хватая за плечи и тряся как липку. — Лекси? Пела в какой-нибудь группе?

— Ну все, понеслась… — закатывает глаза Бесстрашная.

— Нет, я не выступала нигде, а что?

— Хочешь выступить?

— Да я не знаю даже, я как-то не думала над этим. У меня инициация.

— Очень прошу, подумай. У тебя невероятный голос, мы бы точно выиграли… Если ты согласишься, у нас есть шанс, самый настоящий!

— Лекси, обещай ему, что ты подумаешь! — Аниша за спиной у Джимми большим пальцем делает жест, шутливо якобы перерезающий горло, и таращит на меня глаза, корча забавные рожицы.

— Ладно, я подумаю, — стараясь не захихикать, обещаю я парню. — Но ничего не обещаю!

Распрощавшись с Бесстрашными, зевая во весь рот, возвращаюсь в свой склеп, завтра рано вставать. А потом застываю, словно каменное изваяние… На ближайшей ко входу кровати лежит свернутый матрас, сверху одеяло и подушка. Конечно, нетрудно догадаться, кто принес мне постель… пока я претворяла в жизнь свой план мести!

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒