Подлубный Олег Олегович 3 страница

-- По счёту третий, - ответил майор. – Первых два произошли в Красногорске. Вы помните, наверное, как мы рассуждали, что, возможно, это не случайно…

-- Только от того и спрашиваю...

-- В первом случае были три девочки, выпрыгнувшие из окна квартиры, во втором - четыре пацана, спрыгнувшие с крыши дома…

-- А здесь уже пять человек, - подытожил Свинцов. – Их количество с каждым разом увеличивается, а способ амоубийства один и тот же… Что бы это значило? – он задрал голову и, увидев над собой высокий свод здания, охнул. – С какого этажа они спрыгнули, Евгений Александрович?

-- Полагаю, что с последнего, - ответил Донцов. – Там, на верхней чердачной площадке, едва заметные следы остались среди строительного мусора и пара окурков. Возможно, что те, кто постарше, курили перед тем, как спрыгнуть вниз.

-- Интересно, а в тех двух случаях самоубийства, что произошли в Красногорске, у детей нет аналогичных татуированных точек на верхних веках? – в большей степени обращаясь к самому себе, задал риторический вопрос Свинцов.

-- Надо связаться с прокуратурой Красногорска и узнать, - последовал ответ майора.

-- Вот вы это и сделаете, Евгений Александрович.

Свинцов немного потоптался на месте, затем повернулся к офицеру-десантнику, и на его губах появилась натянутая, очень грустная улыбка.

-- Вот, Владислав Войцехович, остаётся надежда на то, что ваш сын ещё жив. Правда, судя по особым приметам вашего сына и татуированными веками этих несчастных ребят, есть между этими вещами взаимосвязь, и сердце подсказывает мне, что потерялся ваш ребёнок неспроста. Но уверяю вас, что мы будем искать и сделаем всё возможное…

-- Я больше не нужен? Вы позволите мне удалиться? Я хочу пойти успокоить жену, а то она у меня там с ума сходит, - попросил капитан, нервно сжимая в руках игрушку.

-- Да, конечно.

Офицер-десантник поцеловал игрушечный самолётик, помахал им оперативникам и, попрощавшись, удалился. А Свинцов, достав из кармана кителя фотографию Яна, долго сравнивал её с погибшим ребёнком и, тяжело вздохнув, отчаянно подытожил:

-- Да, действительно не похож. Чей же ты, несчастный маленький Гаврош? Евгений Александрович, вы постарайтесь немедленно связаться с Красногорском и как только получите от них положительный результат, то сразу все материалы двух предыдущих самоубийств – мне на стол! – приказал он начальнику оперативно – следственной группы Донцову. – И ещё: все данные этих несчастных, их фотографии сегодня же разошлите по всем московским отделениям милиции, и пусть участковые инспектора обойдут с ними каждую улицу и дом и опросят жителей: может быть, найдутся их родители, или родственники, или те, кто их знает... Отошлите копии материала в Красногорск, пусть их местные оперативники тоже поработают в этом направлении. Так, что же ещё? -–на мгновение он задумался и тем же приказным тоном объявил самому себе: - А ты, Иван Андреевич, свяжешься с телевидением и поместишь материал в передаче о криминальных событиях… Кажется, всё!

-- Корреспонденты телевидения уже здесь, - жестом указал Донцов на прибывших репортёров. – Они с телеканала ТВ-6, из программы «Дорожный патруль». Мы их заранее, до вашего приезда, Иван Андреевич, известили об этом происшествии.

-- Отлично!

-- Я вот что ещё думаю, Иван Андреевич, - продолжил Донцов, увидев, что полковник собирается уйти, - не проверить ли нам спецучреждения для несовершеннолетних, начиная с детских домов и заканчивая спецшколами, спецучилищами и воспитательно-трудовыми колониями? Ведь, насколько я знаю, татуированные веки – это отличительный знак «обиженных» в среде несовершеннолетних в местах заключения.

-- Вы полагаете, что они могли свести счёты с жизнью, не выдержав насилия и издевательств?

-- Вот именно.

Свинцов задумался.

-- А что, вполне резонно, - согласился он. – С жизнью так просто не расстаются. В этот список можно внести и злачные места для гомосексуалистов - педофилов. Как вы думаете?

-- Думаю, что вы правы, и даже подозреваю, что сына вашей сотрудницы по совпадению этих деталей вполне могли принять за пассивного гомика из какой-нибудь теневой «клубнички», - продолжал развивать свою мысль Донцов. – Представим себе такую картину: малыш ходит по улицам города в поисках своего отца и натыкается на сутенёра, торгующего ночными «жрицами» и «жрецами».

-- Так.

-- Завидев ребёнка с родимыми пятнами на верхних веках, он не утруждает себя в их детальном изучении…

-- К тому же, если допустить, что такая встреча могла произойти уже поздно вечером, когда разобраться в происхождении пятен на веках весьма трудно, - вставил реплику Свинцов.

-- Или так, - согласился Донцов. – Это ещё больше похоже на правду… В общем, вам понятен ход моих мыслей, я вижу.

-- Да, я имел в виду именно то, о чём вы сейчас говорили. Теперь мне понятно, почему с того дня, когда он покинул дом, до сих пор мы не можем отыскать его. Он давно находится в каком-нибудь борделе… Вот чёрт! – выругался Свинцов. – Как же мы сразу не просчитали этот вариант? Потребовалось трое суток и смерть пятерых ребят, чтобы понять эту простую истину! Я сейчас немедленно свяжусь с Петровкой, чтобы они отдали распоряжение о проведении оперативных мероприятий по выявлению всех возможных и невозможных притонов и аресте их «содержимого», а вы, Евгений Александрович, отправляйтесь с судмедэкспертом и дождитесь результатов вскрытия – в первую очередь меня интересует, были ли они изнасилованы. Вы меня поняли?

-- Всё отлично понял, - без обиняков ответил Донцов. – Как только результаты вскрытия подтвердят…я немедленно к вам!

-- Правильно!

Попрощавшись, Свинцов покинул мрачное здание, оставив оперативников на «съедение» телекорреспондентов «Дорожного патруля».

На улице он увидел, что семья, потерявшая малыша, ещё не уехала. Они стояли возле своего автомобиля и, видимо, поджидали его. Их лица немного просветлели, но в глазах по-прежнему стояла тревога.

-- Я всё хотел вас спросить, простите меня за бестактность, - извинился Свинцов, подозревая, о чём сейчас пойдёт разговор, искусственно внося разрядку, - вы живёте гражданским браком?

-- С чего вы взяли, Иван Андреевич? - в свою очередь сипло спросила женщина: она с трудом приходила в себя после пережитого потрясения.

-- Ну, как это «с чего»? Вы носите свою девичью фамилию Стрельцова, а не фамилию мужа Вибор. Вот отсюда я и сделал вывод, что вы состоите в гражданском браке, - ответил Свинцов. – И только вашему общему ребёнку, так как он родился мальчиком, вы по обоюдному согласию присвоили фамилию отца; родилась бы девочка – присвоили бы свою фамилию. Я не прав?

-- Вы не правы, - улыбнулись оба супруга.

-- Да? А я был уверен, что…кстати, Владислав Войцехович, кто вы по национальности?

-- Серб.

-- А-а… Так вот, оказывается, почему вы на Балканах службу несёте! Или я опять не прав? – спохватился полковник.

-- Вот сейчас вы правы, - усмехнулся Вибор. – Там, в Югославии, остались все мои родственники до седьмого колена. Когда-то мой отец работал в консульстве, здесь, в Москве, влюбился в русскую женщину, они поженились, и затем у них родился я!.. А я тоже женился на русской девушке, и мы по обоюдному согласию оставили её девичью фамилию в совокупности с моей, чтобы все мои друзья знали, что у меня русская жена: Стрельцова-Вибор, - пояснил он.

-- Вот как?!

-- Да, Иван Андреевич, - подтвердила его слова жена. – А на работе меня везде кличут по девичьей фамилии только из лени… Вернее, как в отдел кадров я подала свой паспорт до замужества, а потом мне самой было лень идти и переписать… Скажите, Иван Андреевич, есть надежда на то, что наш сын отыщется? – боясь собственного дрожащего голоса, спросила она.

-- Надежда?! – густые брови Свинцова сдвинулись к переносице. – А ты вот у мужа своего спроси: он у тебя боевой офицер, многое видал на войне и многое может рассказать про надежду… Вы не только с надеждой, но и с верой должны жить, что ваш сын непременно отыщется, а любовь ваша друг к другу должна быть порукой тому! Что ещё?! – его взгляд с укором смотрел на обоих супругов.

-- Иван Андреевич, - заговорил Вибор, - скажите честно, чего нам ждать? Судя по тому, что мне довелось увидеть, дело обстоит очень серьёзно, но после сегодняшнего потрясения мы уже готовы ко всему. Скажите правду…

-- Иногда лучше её не знать, товарищ капитан, - по-отечески наставительно сказал Свинцов. – Мне, разумеется, понятны ваши чувства и переживания, и не дай Бог никому такого горя, но…

-- И всё-таки? – нетерпеливо перебил его Вибор.

-- Ну, что ж, - тяжело вздохнул полковник, - извольте: имеются у нас подозрения, что он в борделе для педофилов, вот как обстоят дела! Но думаю, что в ближайшее время мы сможем его вернуть вам, и сейчас я тороплюсь к себе на службу, чтобы этот процесс ещё более ускорить; и больше не спрашивайте меня ни о чём, - поспешил он предупредить следующий вопрос, который собирался слететь с губ женщины. – До свидания!

-- До свидания, - безысходно попрощались с ним супруги.

Свинцов поспешно сел в свою служебную «Волгу», и она плавно выехала со двора.

Г Л А В А 3.

Стёпка нервничал в ожидании Маринки и не переставал себе твердить, что это в последний раз, что больше этого никогда не повторится; его сердце разрывалось на части. Он отгонял от себя чёрные мысли о том, что кто-то сейчас забавляется с его любимой, но картинки, возникавшие в его сознании, упрямо сверлили мозг, и чем дальше шло время, тем изощрённей и извращённей они становились. По его подсчётам, час уже давно прошёл, а Маринки всё не было. Не выдержав этой психологической пытки собственного воображения, он вытащил из кармана брюк перочинный нож, раскрыл лезвие и, вложив его в рукав пиджачка, решительно двинулся к подъезду дома, куда вошла девушка с двумя клиентами-подростками. В дверях он внезапно столкнулся с ней, и они, увидев друг друга, оба растерялись. Секунду они молча смотрели друг на друга, потом Маринка, первая справившись с испугом, вызванным неожиданным столкновением, рассмеялась.

-- Фу, как ты меня напугал!

-- Тебя никто не обидел?! – не разделил её нервного веселья Стёпка. – Время много прошло, я вот подумал…

-- Нет, - поджала нижнюю губу Завируха.

Стёпка понял, что она обманывает. Он приблизился к ней вплотную и нежно обнял её.

-- Больше ты не будешь заниматься этим, я тебя больше не пущу…

-- Ага, а на что же мы тогда жить будем? – прижавшись к нему, всхлипнула она. – Сегодня ещё малыш, Ян, нашёлся, он совсем маленький…

-- Что-нибудь придумаем! – перебил её Стёпка.

Их связывало уже не то детское чувство, которое привлекает мальчиков и девочек загадкой полового различия и объясняется сухим и субъективным словом «влечение». В суровых условиях развитие внутреннего мира у детей происходит куда быстрее, чем у взрослых, так как их чувства более обострены, а разум не засорен мусором извращённой морали. Их мировоззрение значительно шире и понимание происходящего вокруг них более глубокое, и единственным недостатком является бедность словарного запаса, чтобы они могли рассказать о той боли, которая накопилась у них в душе.

Стёпку и Маринку, этих двух подростков переходного возраста, уже объединяло настоящее чувство полной любви, проверенной страданиями… Накинув на её плечи свой старенький рваный пиджачок, он старался всячески её успокоить, ровно как и себя, выговаривая ей массу тех вещей, в которые он и сам не верил, потому что придумывал их на ходу. Они неторопливо возвращались. Постепенно успокаиваясь от огромного оптимизма своего друга, Маринка улыбалась, да и Стёпка стал понемногу верить в то, что сам выдумывал.

-- Мы с тобой, Маринка, поедем в Крым! – с вдохновением фантазировал он. – По-турецки и по-арабски я говорить умею, по-английски объясниться смогу, а там столько морских портов, что можно из одного в другой переезжать на «маршрутке» и грабить всех толстосумов, приезжающих из Турляндии! Никто и слова не скажет! Я читал, что раньше Крым принадлежал России и что там русских очень много… А что здесь, в Москве?! Русские у себя на родине как в гостях, здесь хозяйничают чужие, так, может, они там, в Крыму, себя чувствуют как дома! И фруктов там много, и жарко, и на пляже позагорать можно, в море покупаться… Ты видела когда-нибудь море?

-- Не-а, - в ответ рассмеялась Маринка, видя, как у Стёпки загораются глаза. – А Янка мы с собой возьмём?

-- Конечно, возьмём! Может быть, его точно так же, как и нас, разыскивают арабы или ещё кто из таких же… Так чего мы здесь забыли? Денег у нас немного есть, и завтра же утром отправимся автостопом! Я читал, что там, в Крыму, не то, что здесь, - распалялся Стёпка, - в подвале жить не придётся, как мы сейчас живём; там квартиры запросто сдают отдыхающим, даже паспортов не спрашивают. Грабить и воровать я умею, так что деньги у нас будут! А когда подрастём, купим себе документы и уедем куда-нибудь за границу путешествовать. Ты хочешь на дальние страны посмотреть?

Маринка радостно кивала головой, и Стёпка продолжал с энтузиазмом развивать свои мечты, не только виртуозно излагая их, но и жестикулируя и гримасничая для пущей убедительности.

Удивительно, однако, уживается в детях природное, врождённое желание созидать и искусственно впитанный от взрослых способ обеспечения для себя благополучия. Но ничего другого за свою короткую жизнь они не видели и, словно губки, впитали одно правило: раз это можно другим, тем паче взрослым, то с них, детей, и взятки гладки, как говорится, сам Бог велел им обманывать, грабить и воровать. Большинству из них, к сожалению, с этой дорожки уже никогда не сойти. Их домом на всю жизнь станет тюрьма. И лишь немногим удаётся свернуть с неё и побороться за своё счастье другими методами, хотя сознание этого приходит порою слишком поздно, когда жить остаётся совсем немного.

Стёпка и Маринка, как большинство подростков-беспризорников их возраста, прошедшие через такие чудовищные испытания духа и тела, что и взрослый сломается, не боялись ни Бога, ни чёрта, а о последствиях не задумывались: жили одним днём, а там…как повезёт! Их переполняла любовь друг к другу, и, подсознательно повинуясь инстинкту самосохранения, они хотели сберечь это чистое и нежное чувство, каждый день подвергавшееся осквернению.

-- Итак, решено, - как заведённый, восклицал Стёпка, - завтра едем!

-- Едем! – в унисон ему вторила Маринка.

Они изрядно «сократили» дорогу своими фантазиями и не заметили, как дошли до двора, в котором располагался дом с их подвальным жилищем. Освещая путь пламенем зажигалки, они спустились по знакомым ступенькам и, привычно ступая через груды мусора и неровной земляной поверхности, прошли в жилое помещение. И тут случилось то, чего они никак не ожидали. Их радостное настроение мгновенно сменилось ужасом: перед ними на спальных местах вместо беспризорной ребятни сидели несколько арабов-охранников из того притона, откуда совсем недавно им удалось сбежать. Среди них важно восседал начальник охраны Абу Ад-Дина, которого Стёпка обвёл вокруг пальца, напоив спиртным с подмешанным в него снотворным. На его губах играла самодовольная, злорадная усмешка, а чёрные глаза из-под нависших бровей пожирали беспризорников.

-- Ну, что? Здравствуйте! – с довольно сильным акцентом прошепелявил он. – Нехорошо, Стёпа…нехорошо, Марина…ушли от нас и даже не попрощались…

-- А ты, что, пришёл попрощаться? – быстро справился с испугом Стёпка. Он дерзко смотрел на непрошеных гостей, к которым испытывал животную ненависть. – Ну, тогда прощай; пошли, Маринка, - взял он её за руку и дёрнул с такой силой, что она чуть было не упала, однако уйти им не удалось.

Дорогу им преградили ещё три дюжих молодца, вышедших из темноты соседнего помещения, где перед этим беспризорники дышали клеем. От испуга у Маринки подкосились ноги, и она, медленно присев на корточки, закрыла лицо руками. Стёпка и на этот раз не растерялся. В правом кармане брюк у него лежал перочинный ножик, который за ненадобностью он положил туда, где всё время носил. Спокойно отступив назад на один шаг, он помог Маринке встать на ноги и, воспользовавшись минутной паузой, при которой арабы потеряли бдительность, выхватил нож из кармана брюк, раскрыл его лезвие и с диким криком «Маринка, беги!» бросился на трёх преградивших дорогу здоровенных парней, которые от неожиданности отпрянули в сторону.

Стёпке удалось кого-то из них зацепить ножом, но сам он пострадал ещё больше: ему подставили подножку, и он упал с такой силой, что не только поранился собственным ножом, но и разбил нос, сильно ударившись о землю лицом. Озлобленные его дерзкой выходкой, арабы довершили его увечье, нанеся ему несколько увесистых пинков по телу и голове. Он потерял сознание. А Маринка, парализованная страхом, так и осталась стоять на месте, глядя широкими от ужаса глазами на то, как избивают её самого дорогого сердцу и любимого человека, и даже попытки не сделала, чтобы убежать. В припадке зверства арабы и над ней поглумились вволю, а наиздевавшись, вытащили её со Стёпкой из подвала и обоих бросили на пол микроавтобуса. Это было последнее, что она запомнила: далее сознание покинуло её, и она провалилась в глубокий обморок.

В сознание девочка пришла от сильной встряски и ушиба. Приоткрыв веки, она увидела, что лежит на полу в незнакомом помещении. В памяти всплыли события последних минут пребывания в подвале, и она в страхе снова зажмурила глаза. Тело после тяжёлых побоев и насилия неимоверно болело, и хотелось принять более удобное положение, чтобы облегчить страдания, но она очень боялась привлечь к себе внимание: над ней раздавались мужские голоса, и она решила выждать, что будет дальше.

Вскоре вокруг неё затихло, Маринка открыла глаза и огляделась. Первое, что она сразу поняла, было то, что её привезли не в бордель. Там она знала каждую комнату, коридор, уголок…здесь же всё было незнакомо. Помещение походило на бункер или подвал цивильного типа, правда, освещённое почему-то керосиновыми лампами, с полами из тёмной керамической плитки, стены покрыты белым кафелем, а на дверях навешены увесистые цепи. «Неужели я в спецприёмнике?! – пронеслось у неё в голове. Она вспомнила, как когда-то ей однажды довелось побывать в подобном распределителе для несовершеннолетних. – Это что же, я лежу на полу в коридоре спецрапределителя? Быть этого не может…» До её слуха донеслись быстро приближающиеся шаги, и она вновь закрыла глаза. Теперь она чётко улавливала плохо произносимую русскую речь двух человек, которые что-то объясняли третьему. По мере их приближения она поняла, что речь идёт о ней, о её бессознательном состоянии.

-- Если ты, Володя, не сможешь её поставить на ноги, - говорил знакомый ей голос (она узнала Абу Ад-Дина), - то в больницу мы её не повезём, сам знаешь… Придётся закопать где-нибудь в лесу; а жаль: девка она ладная, только подкормить немного, чтобы рёбра, как у клячи, не торчали, и продать… Неплохой сармак за неё можно взять!

-- Сейчас посмотрим, - раздалась в ответ чистая русская речь.

Её осторожно перевернули с живота на спину, и она почувствовала, как в нос, словно остриём шила, ударил запах нашатыря. Маринка дёрнула головой и открыла глаза. Перед ней стояли три человека: араб Абу Ад-Дин, чеченец Султан и русский парень по имени Володя – врач, которого девочка знала как конченного пройдоху и мерзавца, следивший за состоянием здоровья проституток и взамен за это пользовавшийся услугами борделя. Он внимательно её осмотрел и, скривив губы, цинично усмехнулся:

-- Эта кляча ещё долго на себе возить будет!

У Абу Ад-Дина вырвался вздох облегчения.

-- Перестарались мы немножко, - оскалил он свои ослепительно белые зубы. – Не заметили, как она духа лишилась.

-- С таким товаром надо быть поаккуратней, - вторил ему с ехидной улыбочкой Володя, - всё-таки денег стоит, да и…попользоваться ещё не один раз можно, - окинул он взглядом стройную фигурку девочки-подростка.

-- Что, понравилась?

-- А я тебе давно об этом говорил, только ты делал вид, что меня не слышишь.

-- Хорошо, поставишь её на ноги – одна ночь с ней твоя.

-- Три! – выпалил Володя.

-- За три я тебя сам в позу поставлю и сделаю, - отрезал Абу Ад-Дин, с высокомерием глядя на врача. С его губ не сходила усмешка, похожая на оскал хищника. – Сам говоришь, что такой ценный товар денег стоит… Ну-ну, хорошо, шайтан с тобой, три так три, - снисходительно махнул он рукой, увидев, как в глазах врача загорелся огонёк испуга и мести.

Володя молча сделал девочке укол антибиотика и обезболивающего, а чеченец и араб помогли ей подняться с пола и проводили в одну из камер. В ней был такой тусклый свет от единственной свечи, закреплённой на стене возле двери, что она не сразу разглядела сидевших на полу ребят. Только немного постояв и подождав, когда глаза привыкнут к темноте, она увидела, что на неё с любопытством и испугом смотрят около десятка подростков приблизительно её возраста. В основном это были девчонки, из мальчишек здесь находились Стёпка Крутой, изувеченный побоями до неузнаваемости; Витька Сарыга, их сожитель по подвалу; и ещё один не знакомый ей парнишка, поглядывавший на неё, как палач на очередную жертву. Девочки помогли пройти Маринке в глубь камеры и присесть на доску, служившую лежаком на бетонном полу.

-- А где я, а? – прислонилась она к холодной стене, блаженно ощущая, как боль плавно покидает её тело после сделанного укола.

-- В бомбоубежище, - резким нервным тоном ответил за всех не знакомый ей мальчишка, - в бомбоубежище под заброшенной воинской частью…это солдатская гауптвахта, сюда тебя привезли!.. Я наверху долго жил в заброшенных казармах, - не без гордости заявил он, - пока меня эти гады не поймали. У, суки!.. – погрозил он кулаком в сторону двери.

-- А мы в каком районе? Это далеко от Измайлова?

-- Ха!.. Ты не в Москве, а далеко за её пределами, в заброшенном военном городке неподалёку от Красногорска, - со знанием дела заявил незнакомец. – Тебя, что, как и их, везли с завязанными глазами на полу микроавтобуса? – кивнул он на окружавших его девчонок.

Маринка наморщила лоб, опять стараясь восстановить в памяти события, предшествующие попаданию её в эти мрачные застенки.

-- Да, наверное, - тихо согласилась она.

-- Видать, здорово вам досталось, что ни ты, ни он этого вспомнить не можете, - смягчился тон его высказываний. Жестом он указал на Стёпку, лежавшего под вентиляционным отверстием, где воздух был наиболее свежим. – Это твой друг? Вы вместе были?

Маринка молча кивнула головой.

-- Тогда понятно…значит, вас здесь трое, - подвёл он итог, покосившись на Витьку Сарыгу, уже неоднократно пытавшегося вставить в их разговор хоть одну реплику. – А почему его так не избили? Может быть, он тоже с тем заодно? – сделал он жест головой в сторону двери и ехидно улыбнулся, переведя взгляд на Сарыгу.

-- С кем «с тем»? – не поняла Маринка.

-- Эй, ты чё мелешь?! – внезапно рассердился Витька. – Это он намекает, что я такой же продажный, как и Бублик, - пояснил он девочке.

-- Почему, «как Бублик»?

-- Потому что из-за него нас всех повязали и сюда привезли, - ответил Сарыга. – Вы как только ушли из подвала со Стёпкой, Васька Бублик стал предлагать нам, чтобы мы все вместе с пацанами вас арабам назад в бордель вернули за вознаграждение. Когда мы не согласились, то он стал нас уговаривать тогда, чтобы мы того малыша, Яна, которого он со Стёпкой привёл, продали, но мы тоже… - Витька запнулся, потом, выдержав небольшую паузу, честно признался: - В общем, половина пацанов его поддержала, и он побежал звонить зверькам, чтобы они приехали и забрали Яна, а получилось так, что он и нас всех продал им, - с негодованием закончил он.

-- Вот гад! – проскрипела зубами Маринка.

-- Да нас когда в микроавтобус сажали, мы видели, как ему арабы деньги за нас дали. Он ещё сказал им, чтобы они тебя со Стёпкой подождали, что вы скоро вернётесь. За что они вас так избили?

-- А то ты не знаешь! Мы сбежали от них из притона, а Стёпка вдобавок сейчас ножом одного из них ранил.

Сарыга непроизвольно свистнул.

-- А я-то думаю: за что же его так?.. Нам пистолетом угрожали, а вам?

-- Что со Стёпкой? – оставила его вопрос без внимания Маринка.

-- Ему укол снотворного сделали, и он спит, - ответил незнакомец. – Здесь всем, кто бесится, делают такое…

-- Ты что-то всё знаешь, - подозрительно посмотрел на него Витька. – Может быть, это ты как Бублик? Подсадили тебя к нам, чтобы ты выведывал у нас всё, о чём мы тут думаем и говорим… Я уже видел таких в спецухе (спецраспределителе)!

Незнакомец испуганно шарахнулся назад, и его глаза широко раскрылись от страха и изумления.

-- Ты чего такое говоришь?! – икнул он. – Я здесь самый первый из вас…и уже в третий раз…меня точно так же били за то, что два раза сбегал… Сказали, что если я ещё и в третий раз сбегу, то они меня убьют! Вон у девчонок спросите, они вам скажут, что, когда их привезли сюда, я, как и ваш друг, до полусмерти был избит и меня снотворным кололи, чтобы спал и никого не тревожил своими стонами, а они за мной смотрели, чтобы я не подох, - бессвязно, запинаясь, выпалил он.

Витька вопросительно глянул на девочек, и те утвердительно загудели, что слова незнакомца не ложь: он действительно был сильно избит и спал, когда их привезли сюда.

-- Тебя как зовут? – смягчился Сарыга.

-- Андреем, а погоняло (прозвище) Шустрый.

-- Меня – Витька, её – Маринкой, а его – Стёпкой, - протянул он руку для рукопожатия.

Девочки тоже приняли участие в знакомстве, и через минуту атмосфера в камере подземного сооружения солдатской гауптвахты потеплела. Это были забитые, подавленные и несчастные дети, которые хоть и чувствовали себя беззащитными, но вместе им всё же было лучше: у них появлялась какая-то уверенность и надежда на то, что им удастся справиться с навалившейся на них бедой.

Все шесть девочек в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет были из разных мест: из Ярославля, Владимира, Астрахани, Киева, Луганска и даже Владивостока. И попали они в московские бордели приблизительно по одному сценарию: по приезде в Москву их встретили на вокзале или в аэропорту родственники, затем на такси они ехали домой. В последующие дни малолетние столичные гостьи выбирали время, чтобы отправиться на прогулку или в магазин без сопровождения взрослых и…средь бела дня их насильно сажали в то же самое такси… Исключением была, пожалуй, девочка из Владивостока, попавшая в Москву при не совсем обычных обстоятельствах: её отец был офицером-лётчиком, служившим в ограниченном контингенте войск в Сербии, и от него мама получила телеграмму о его прилёте в столицу на несколько дней по служебным делам. Далее в телеграмме он уведомлял о том, что вскоре ему предстоит долгосрочная командировка куда-то за границу и время его возвращения в Россию не известно, возможно, она продлится несколько лет, и очень просил её прилететь в Москву на пару дней с дочерью. В конце, в качестве постскриптума, была сделана приписка: «Если сама не сможешь приехать, то хоть дочь отпусти...»

Мама на самом деле не смогла, рассказывала Рита, её не отпустили с работы, поэтому к папе она полетела одна. В аэропорту Домодедово её встретил какой-то офицер и сказал, что папа задержался по непредвиденным обстоятельствам у руководства и что он сейчас отвезёт её к отцу, а вместо того привёз её сюда, в подвал мрачного бомбоубежища.

Она единственная, кому удалось избежать насилия, была не из борделя. Страху на неё нагнали девчонки, как только она переступила порог камеры, рассказав ей, как «ломают» в борделях непокорных и непослушных девиц.

-- Сначала, если ты откажешься выполнять требования сутенёров, - рассказывали они, - тебя закроют в комнате и будут долго, очень долго избивать, а потом, когда ты уже не выдержишь и согласишься, тебя будут насиловать все, кто там есть: владелец борделя, сутенёры, охрана… И продолжаться это может до бесконечности, пока они не доведут тебя до полусмерти. В конце концов, ты будешь всегда выполнять только то, что они захотят и что тебе прикажут; с белым светом можешь распроститься навсегда: никто тебя из комнаты, где ты будешь жить и принимать клиентов, никогда не выпустит. Многие девчонки не выдерживают, сходят с ума или заканчивают жизнь самоубийством.

Для девочки, приехавшей в Москву, чтобы встретиться с отцом, и попавшей в западню, этот рассказ был равносилен приговору о смертной казни, не подлежавшему обжалованию. В отличие от других затворниц она представляла собой жалкое зрелище: этакий запуганный зверёк, безвольный и готовый беспрекословно пойти на бойню. В её глазах царил животный страх, а нервозность движений выдавала внутреннее смятение, готовое за долю секунды превратиться в истерику.

-- Ничего, - попыталась успокоить её Маринка, - если тебя привезли сюда, а не в бордель, то, возможно, никто не тронет. Я такие случаи знаю. Со мной была пара девчонок, которые к арабам попали точно так же, как и ты. За них потребовали выкуп у родителей и ни разу не тронули. Может быть, за тебя тоже захотят запросить выкуп, ведь твой отец, ты говоришь, где-то за границей…значит, много получает, и денежки у него водятся! Арабы, чеченцы, афганцы таких быстро вычисляют.

В глазах Риты блеснул лучик надежды на спасение, она пожала плечами.

-- Не знаю. Мне мама всегда давала деньги.

-- У тебя как фамилия? – спросила Маринка, не обратив внимания на её реплику.

-- Друбич.

-- Не запомню. Давай лучше мы будем звать тебя Рита Владивостокская или просто Рита из Владика.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒