ВНИМАНИЕ! 9 страница

Проезжая однажды по Дворянской улице, молодой Фирсов увидел афишу, извещавшую зауральцев о гастролях певицы Сажней. Вечером он встретился с Элеонорой и на следующий день, вручив озадаченному импрессарио значительную сумму денег, увез певицу к себе.

Никита, услышав о любовнице сына, пришел в ярость. Потрясая здоровой рукой, он в исступлении кричал на молчаливо стоявшего Сергея:

– Для кого наживал?! А? Чтоб ты со своей арфисткой профурил. Жену богоданную бросил?

– Не богом данную, а тобой, – зло ответил Сергей и стал бесцельно смотреть в окно.

– Молчать! Щенок!

Молодой Фирсов медленно повернулся от окна и посмотрел на отца тяжелым, ненавидящим взглядом.

Никита, точно ожидая удара, натянул одеяло на голову.

«Аспид и василиск», – подумал он в страхе.

Прислушиваясь, как затихают шаги Сергея в соседней комнате, Никита рванул ворот рубахи и, задыхаясь, едва слышно произнес:

– Нощь смертная мя постигнет, мрачна и безлунна к пути страшному. Мать, пи‑ить, – выкрикнул он сипло и, пошарив дрожащей рукой, с хрипом откинулся на подушки.

Обеспокоенная Василиса Терентьевна послала за врачом.

– Легкий удар. Пройдет. Больному нужен абсолютный покой.

Выписав лекарство, врач уехал.

Василиса Терентьевна уселась возле кровати, не спуская глаз с мужа. Вскоре показалась Дарья. Шла она нетвердой походкой. Василиса замахала на нее рукой, и женщина повернулась к выходу.

Запой сделал свое дело. Когда‑то красивое лицо Дарьи стало дряблым. Глаза были безжизненны и тусклы. Целыми днями женщина не выходила из комнаты, а заслышав шаги мужа, в страхе закрывалась на ключ. Единственным человеком в доме Фирсовых, искренне жалевшим ее, был глухонемой дворник Стафей. Встречая иногда на дворе хозяйку, он жалобно мычал, сокрушенно качая стриженной под кружок головой. Дарья печально улыбалась, показывая на локоны седых волос, и прикладывала указательный палец ко лбу.

«Поседела от дум», – читал глухонемой по ее мимике и, вздыхая, вел с ней свой немой разговор.

«Уйдем из этого дома, уедем в степь, на заимку», – просил Стафей.

Дарья отрицательно покачала головой. Она не могла оставить этот дом, она все еще любила Сергея. Закрыв лицо руками, женщина поспешно отходила от дворника. Стафей грозил огромным кулаком фирсовскому дому и, опустившись на скамейку, долго сидел в задумчивости.

Василиса Терентьевна не раз пыталась говорить со снохой, увещевала, стыдила, но бесполезно.

Сергей окончательно махнул рукой на жену.

Развязка пришла неожиданно. В августе, когда он уехал с Элеонорой на ближайшую ярмарку, Дарья повесилась. Хоронили ее скромно. За гробом шла Василиса Терентьевна, Стафей и несколько старушек. Когда на могиле вырос холмик, глухонемой припал к свежей земле и долго лежал неподвижно. Утром он собрал свои пожитки и ушел неизвестно куда.

Настал октябрь. Улетели птицы, стало неуютно, пасмурно. Крупные капли дождя неторопливо стекали с окон. Никита, кутаясь в халат, сидел в глубоком кресле, напоминая старую нахохлившуюся птицу в опустевшем гнезде.

Глава 40

В степи было неспокойно. Начались стычки между комитетчиками и фронтовиками.

В Качердыке станичный исполком, где засели богатые казаки, пытался обезоружить местных коммунистов. Дело дошло чуть не до драки. Не лучше было и в Зверинской. Сила Ведерников, пользуясь тем, что значительная часть фронтовиков была в эскадроне Шемета, который находился в Марамыше, стал притеснять их семьи. Отдельные вооруженные группы казаков, стоявших за Советскую власть, скрывались по глухим заимкам. Нужно было их собрать и придать им единство действия и обеспечить политическим руководством. Это дело было поручено Русакову. Посоветовавшись с членами Укома, Русаков решил взять с собой Осокина.

Матрос давно просился в «штормовую непогодь». Епифан Батурин находился где‑то в Становской волости по заданию Укома. Он сколачивал в селах и деревнях боевые дружины.

Обстановка в стране была тревожной. После июльской демонстрации в Петрограде назревали открытые бои с контрреволюцией. Корниловское восстание открыло глаза многим, кто еще верил в «демократию» Керенского. Ряды большевиков Зауралья пополнялись. За батраками и крестьянской беднотой потянулись и середняки. В селах Закамалдиной и Растотурском, где в Советы пролезли кулаки и их прихлебатели, дело дошло до открытой стычки. Поднималась и беднота Черноборья и Станового. В Зауралье, как и по всей стране, назревали крупные политические события.

Сила Ведерников с помощью сотника Пономарева отнял у донковцев сено, которое они накосили на лугах богатых казаков.

– В даровые работнички попали, – глядя на длинный ряд донковских подвод с сеном, потянувшихся с лугов к станице, злорадствовал Ведерников. Возле каждого воза ехал вооруженный казак из сотни Пономарева.

– Нагайкой пошевеливайте этих лапотошников, – учил Сила казаков, – пускай другой раз не зарятся на чужие луга.

Мужики были угрюмы.

Донковских фронтовиков каратели угнали в Зауральск. Пьяные пономаревцы били зачинщиков чем попало и бросили их в каталажку.

Русаков с Федотом приехал в Качердыкскую станицу ночью. До самого утра в комнате Христины светился огонек и слышались возбужденные голоса.

– Нужно копить силы для борьбы за власть Советов, готовиться к восстанию, Временное правительство оживает последние дни. Революция приближается, – говорил Русаков.

Тут же на собрании был разработан план захвата власти в Качердыке.

Проводив Русакова, Христина выехала в отдаленные казахские аулы, где скрывались от карательного отряда фронтовики.

Григорий Иванович оставил Федота в Уйской станице, а сам отправился в Зверинскую.

Выехал он рано. Земля за ночь подстыла, и лошадь Русакова бежала легко. Недоезжая до краснопольской мельницы, он заметил небольшую группу всадников, ехавших ему навстречу и оглянулся. Кругом лежала ровная степь. Ни кустика, ни бугорка, где можно было бы спрятаться на случай встречи с врагом.

Русаков отстегнул кобуру револьвера и, приподнявшись на стременах, стал вглядываться вдаль. Ехали, судя по одежде, четыре вооруженных казака. Впереди, раскачиваясь в седле, был виден тучный всадник на гнедой лошади. Сзади, растянувшись цепочкой, двигались с винтовками остальные.

«Враги или друзья» – Григорий Иванович еще раз окинул взглядом степь. Никого, за исключением приближавшихся к нему всадников.

Русаков тронул коня за повод и поехал навстречу. Расстояние уменьшалось. Передний казак крикнул что‑то ехавшим сзади, и те сняли винтовки.

– Кто такой? – заплывшие жиром глаза Силы Ведерникова в упор посмотрели на Русакова.

– Что, я обязан отчитываться перед тобой, – ответил сердито Григорий Иванович и сделал попытку объехать казаков.

– Стой! – Ведерников поднял руку с нагайкой. – Куда едешь? Большевик? Заворачивай обратно в Уйскую, – скомандовал он. – Там разберемся.

Часа через два в избу уйского фронтовика Ошуркова, у которого остановился Федот, зашел его сосед Павел Казанцев.

– Утром поймали, говорят, в степи какого‑то большевика и привели в исполком, – заявил он Ошуркову.

Матрос вскочил на ноги.

– Какой он из себя?

– Плотный такой. В плечах широк. С усами.

Федот накинул полушубок и, прицепив гранату, бросил отрывисто Ошуркову:

– Пошли в исполком. Это Русаков.

Одеваясь, тот повернулся к жене:

– Сбегай за фронтовиками, пускай сейчас же идут в исполком, – и, открыв подполье, вынул оттуда винтовку.

– Пошли, – кивнул он Казанцеву. Все трое поспешно зашагали к станичному комитету.

– Отвечать на ваши вопросы отказываюсь, – услышали они еще в коридоре твердый голос Русакова.

Федот пнул ногой дверь и шагнул в комнату, где стояло несколько человек.

Первым, кого увидел матрос, был Григорий Иванович, стоявший в окружении казаков. Лицо его было в ссадинах.

Матрос выхватил гранату.

– Вон отсюда, сволочи!

Перепуганный Сила Ведерников распахнул окно и лег животом на подоконник. Подскочивший к нему Ошурков рванул Силу за широкие лампасы, и в тот же миг тучное тело Ведерникова перелетело за окно. Остальные комитетчики, выхватив клинки, сбились тесной кучей в угол.

– Вон отсюда, гады! – возбужденно крикнул Федот сгрудившимся белоказакам.

Озираясь, точно затравленные волки, те потянулись вдоль стены к выходу.

На крыльце их встретили подбежавшие к исполкому фронтовики.

Защелкали затворы винтовок, угрюмые комитетчики один за другим побросали оружие.

Осенний день короток. Русаков назначил митинг на утро следующего дня. Вечером в доме Ошуркова собрались фронтовики. Григорий Иванович рассказал им о последних событиях в Петрограде.

Разошлись поздно. Стояла глубокая полночь. Русаков ушел в маленькую горенку и, усевшись за стол недалеко от окна, при свете висячей лампы стал что‑то писать.

Неожиданно со стороны палисадника раздался звук выстрела, дзинькнуло стекло, и пуля, разбив лампу, впилась в стену. В комнате стало темно. Русаков отпрянул от стола. Прогремел второй выстрел, и стало тихо.

– Из‑за угла стреляют, гады, – услышал он приглушенный шопот Ошуркова. Федот рванулся к двери.

– Ложись на пол, – строго сказал ему Русаков.

В соседней большой комнате испуганная жена Ошуркова стала шарить рукой по столу, разыскивая спички.

– Не зажигай, – тихо заметил ей муж, и она опустилась на постель.

Остаток ночи прошел тревожно. В доме Ошуркова не спали, чутко прислушиваясь к шорохам улицы. Как только забрезжил рассвет, хозяин вместе с матросом осторожно вышли за ограду.

Утром на митинге выступал Русаков.

– Подлые враги революции посылают пули из‑за угла. Они знают, что приходит их последний день, и в своей злобе не останавливаются ни перед чем.

Толпа загудела.

– Наш лучший ответ врагам – взять власть в свои руки. Да здравствует революция!

После выборов в станичный комитет вошли в большинстве фронтовики.

Глава 41

В середине ноября выпал снег. Шел он несколько дней подряд. Затем ударили морозы и установился санный путь. В деревнях и станицах попрежнему было неспокойно. Стычки бедноты с представителями властей начали охватывать новые волости.

В Марамыш в одиночку и мелкими отрядами стали стекаться с уезда вооруженные люди. Явились с оружием в руках коммунисты из Черноборья, Орловки и деревни Речной. Шли и ехали они все больше окольными дорогами, избегая богатых заимок. В город они прибывали обычно ночью, размещались в избах кожевников и пимокатов. В Укоме партии было особенно людно. В караульной комнате на полу спали вповалку только что прибывшие из Становской волости дружинники. Привел их Георгий Шушарин, которого Русаков знал по подпольной работе. Тут же вместе с ними в углу, положив голову на плечо соседа, дремал нижневский маслодел Федор Иванович Зубов.

В небольшой комнате Русакова собрались Епифан Батурин, Шемет и ряд других коммунистов.

– Получено обращение большевиков к гражданам России. Буржуазное Временное правительство низложено, государственная власть в Москве и Петрограде перешла в руки Советов, – торжественно заявил Русаков собравшимся. – Челябинск и Зауральск перешли в руки трудового народа. План захвата государственных учреждений Марамыша таков…

Русаков вынул из бокового кармана аккуратно сложенный лист бумаги и, развернув его, обвел взглядом присутствующих.

– На тридцатое ноября назначено заседание меньшевистского Совета. Из Зауральска ждут комиссара Временного правительства Карнаухова. Наша задача – изолировать меньшевиков, арестовать их руководителей, которые будут на заседании, и затем, после окружения гарнизонной роты, занять почту, телеграф. Как ты думаешь, товарищ Батурин, – обратился Русаков к Епифану, – кому можно поручить захват меньшевистского Совета? – И, не дожидаясь ответа, Русаков предупредил: – Учти, что задание ответственное и от успеха операции зависит весь ход восстания.

– Пойду сам, – решительно тряхнул головой Епиха.

– Решено. Кто на почту и телеграф?

– Пошлем Осипа, – ответил Батурин.

– Так, в казначейство?

– Федота Осокина.

– Горячий он парень, – покачал головой Русаков, – как бы не натворил что‑нибудь.

Епиха задумался.

– Придется почаще держать с ним связь. Кроме того, я думаю дать ему группу фронтовиков с кожевенного завода вместе с товарищем Петровым.

– Хорошо, – согласился Русаков. – С казармами у нас с тобой выяснено.

– Да, половина людей там свои. Окружение поручается товарищу Шемету, – Епиха повернулся к молчаливо сидевшему за столом казаку.

Тот ответил:

– Я готов.

– По имеющимся сведениям, карательный отряд сотника Пономарева начинает движение к Марамышу.

Русаков поочередно посмотрел на Батурина и Шемета.

– Что предпринято?

– В Зверинской их встретит заслон Евграфа Истомина и Степана Ростовцева, – заявил, поднимаясь, Шемет.

– Григорий Иванович, а как быть с группой Дымова? – спросил Батурин.

– Разоружить. Анархист не менее опасен, чем любой контрреволюционер.

С осени анархист Пашка Дымов подобрал себе ватагу из уголовников и обосновался со своим «штабом» в Сладком краю. Изредка он делал набеги на богатые заимки и, награбив, неделями пьянствовал со своими сподвижниками. Недавно он вернулся в Марамыш из очередной «экспедиции» на заимку Дорофея Толстопятова. Дружок Никиты Фирсова успел унести ноги и анархисты хозяйничали в его усадьбе десять дней.

Стоял конец ноября 1917 года. За день до заседания меньшевистского Совета из Зауральска в сопровождении конвоя прибыл комиссар Временного правительства Карнаухов.

Заседание открыл председатель Марамышского Совета Кузьма Озеров, бывший чиновник казначейства, глава местных кадетов.

Предоставив слово гостю, он развалился в председательском кресле.

– Господа, печальное известие – большевики полностью захватили власть в Петрограде, Москве и других городах Центральной России, – начал Карнаухов и, вынув носовой платок, потер им усы.

– Но казачество и крестьяне Зауралья не питают ни малейшей симпатии к большевистским Советам и стоят за нас.

В зале послышались одобрительные хлопки. Кузьма Озеров, приглаживая свою бороду, лениво позвонил в колокольчик. Когда в зале стало тихо, Карнаухов продолжал:

– Повторяю, что казачество и крестьянство Зауралья не склонны принимать марксистскую доктрину к действию, ибо она противоречит их укладу жизни, который большевики хотят разрушить.

Оратор взбил хохолок и бросил небрежно:

– В свете этого мы считаем, что затея коммунистов с захватом власти в Зауралье потерпит полное фиаско.

Увидев входившего Батурина с группой вооруженных фронтовиков, Карнаухов вытянул шею и беспокойно перевел взгляд на Кузьму Озерова. Тот, придерживаясь рукой за кресло, поднялся на ноги.

– Что вам угодно? Здесь происходит заседание.

– Объявляю его закрытым. Господа, вы арестованы, – поднявшись на трибуну, громко сказал Епиха. – Всякая попытка сопротивления будет подавлена оружием. Город в наших руках.

В зале начался переполох. Часть меньшевиков кинулась к выходу, но наткнулась на красногвардейцев Батурина и заметалась.

Озеров бросился к телефону. Связь со станцией была прервана. Осип со своими дружинниками предусмотрительно выключил телефоны меньшевистского Совета и штаба гарнизона.

– Вы ответите за насилие, – подскочил Карнаухов к Батурину.

– Убрать эту контру, – прогремел голос Епихи.

Раздался стук винтовочных затворов, и двое красногвардейцев стали подталкивать упиравшегося Карнаухова к выходу.

– Обыскать остальных!

Епиха поставил у входа усиленный караул и вышел с остальными красногвардейцами на улицу. Ночь была светлая, морозная. Под ногами хрустел снег.

Со стороны казармы доносилась пулеметная стрельба и ружейные выстрелы. Небольшой отряд Батурина ускорил шаги. Шемет плотным кольцом окружил здание гарнизонной роты и с помощью восставших солдат стал выбивать засевших на втором этаже офицеров. Бой разгорался.

В это время комнаты Укома наполнялись все прибывающими вооруженными фронтовиками. Послышался первый телефонный звонок. Григорий Иванович взял трубку.

– Почта, телеграф и телефонная станция заняты. Установил полный контроль, – услышал Русаков бодрый голос Осипа.

Через несколько минут раздался звонок из казначейства. Говорил Федотко.

– Пришвартовался без аварии. Казначея запер в кубрик. Охранников загнал на нижнюю палубу, – произнес он хрипловато.

– Охраняй, – четко сказал Русаков.

– Есть охранять, – послышался в ответ голос матроса.

Стрельба возле казарм усилилась. Вскоре на помощь Шемету явился с отрядом дружинников Епиха.

В сухом морозном воздухе выстрелы звучали особенно гулко. Прислушиваясь к ним, перепуганные обыватели прятались в подвалах.

Спешившиеся казаки под командой Шемета вместе с дружинниками Батурина продолжали выбивать офицеров из казармы. Заняв более выгодную позицию, белогвардейцы не прекращали огня.

Особенно беспокоил дружинников пулемет, установленный в слуховом окне. Охватывая значительную площадь казарменного двора и соседний переулок, он прижимал атакующих к стенам, лишая их возможности делать перебежки.

Нужно было во что бы то ни стало выбить пулеметчиков. За это дело взялся Степан Черноскутов, зверинский казак. Прицепив к поясу две гранаты, он стал взбираться по водосточной трубе на крышу и, достигнув ее, метнул гранату в слуховое окно. Раздался грохот взрыва. Отброшенный воздушной волной, Черноскутов поскользнулся на крутом склоне крыши. Стоявшие у стены видели, как промелькнуло тело Степана и упало на булыжник.

Шемет приподнял окровавленное тело друга и с помощью дружинников занес Черноскутова в помещение.

Пулемет на крыше замолчал. Наступавшие ворвались на второй этаж и после короткой схватки обезоружили яростно сопротивлявшихся офицеров.

К утру все было кончено. По улицам разъезжали красногвардейские патрули, задерживая подозрительных.

Глава 42

В ту ночь Пашка Дымов, заслышав выстрелы в городе, поспешно собрал свою ватагу и, пользуясь суматохой, начал грабить богатые дома.

На рассвете он подошел к каменной ограде фирсовского дома и постучал в тяжелые, окованные жестью ворота. На стук вышла стряпка Мария. Прокопий исчез, куда‑то с вечера. Увидев вооруженных людей, женщина открыла калитку. Пашка поднялся по лестнице и, толкнув ногой дверь, вошел в гостиную. Там царил полумрак. Слабый свет лампады падал на стекла старинного буфета, освещая стопки серебряной с позолотой посуды, богатую мебель и ковры.

В ночном халате, с подвязанной рукой показался дрожавший от страха Никита и сделал попытку скрыться в соседней комнате.

– Геть, старый ворон! – гаркнул Пашка. – Где прячешь золото?

– Никакого у меня золота нет, кто вы такие? – Здоровая рука Никиты беспокойно забегала по краям халата.

– Мы партия анархистов, самый ре‑волю‑цион‑ный отряд, – ответил Дымов и, повернувшись к своей шайке, скомандовал:

– Очистить буфет от пыли!

Двое бандитов принялись вытаскивать серебро, пряча его в мешки. Остальные рассыпались по комнатам обширного фирсовского дома.

Вернувшись накануне вместе с Сергеем после очередного кутежа у Элеоноры, Никодим, не раздеваясь, спал на своей кровати. Скрипнула дверь, в его комнату вошли трое анархистов.

Расстрига спал безмятежно, опустив одну ногу, обутую в сапог, на пол. Резкий толчок заставил его приоткрыть глаза. «Грабители», – промелькнуло в голове, и Елеонский вскочил с кровати.

Один из бандитов вынул револьвер и, подойдя вплотную к Никодиму, произнес сипло:

– Раскрывай рот – за душой полезу.

Остальные обшаривали комнату. Никодим скосил глаза на массивный подсвечник, стоявший на столике, схватил его и сильным ударом вышиб револьвер из рук анархиста. Не ожидая столь стремительного нападения, бандиты на миг растерялись. Елеонский выскочил из комнаты и повернул ключ. Отчаянно ругаясь, те забарабанили в дверь. Никодим быстро пошел по коридору на шум голосов из гостиной.

Полумертвый от страха Никита прижался к стене, не спуская глаз с сына, который отбивался от наседавших на него грабителей. Точно разъяренный зверь, расстрига ринулся на Пашку Дымова. Поднял анархиста на воздух и грохнул об пол. Брякнула кобура парабеллума, Никодим рванул рукоятку пистолета. Пашка был обезоружен.

Пытаясь сбросить с себя здоровенного налетчика, Сергей откатывался все ближе и ближе к буфету. Остальные налетчики кинулись на помощь бандиту. Образовалась куча тел. Расстрига, бросив полумертвого Дымова, заскочил за угол буфета и, напружинившись, обрушил его на бандитов. Раздался страшный грохот, звон и треск. Лампада подпрыгнула и погасла.

Нащупав лежавшего без памяти Пашку Дымова, Никодим поволок его за ноги к дверям и сильным пинком столкнул с лестницы.

Вскоре в доме Фирсовых зажегся огонь. Василиса Терентьевна сидела возле Сергея, лежавшего на кровати с забинтованной головой. Тут же был и Никодим. Трое бандитов, запертых в комнате, во время суматохи успели скрыться через окно и, прихрамывая, пробирались переулками на окраину города.

Начинался рассвет. Утро выдалось ясное, безветренное.

* * *

Ночь для Русакова прошла незаметно. Беспрерывно раздавались телефонные звонки, входили командиры красногвардейских отрядов и, получив указания, поспешно покидали Уком.

Перед утром прискакал вестовой из Зверинской. После короткой схватки Сила Ведерников бежал со своими единомышленниками в степь. Хозяевами станицы стали фронтовики во главе с Евграфом Истоминым. В Становской волости крестьяне разогнали местный комитет, в котором засели подкулачники, и председателем волревкома был избран беспартийный Григорий Ильич Шубин.

В Качердыке после отчаянного сопротивления богатых казаков власть перешла к бедноте. Лишь в низовьях Тобола, ближе к Зауральску, еще в двух станицах держался отряд сотника Пономарева.

Русаков после захвата городских казарм направил туда эскадрон Шемета.

Утром командиры красных отрядов собрались у Григория Ивановича, пришел и Епифан Батурин. Поставив надежную охрану в казначействе, явился Осокин. Осип оставался на телеграфе, принимая депеши из станиц и крупных сел.

После короткого совещания с коммунистами и представителями волостных дружин было решено созвать на пятое декабря первый съезд рабоче‑крестьянских, солдатских и казачьих депутатов для выборов уездного исполкома.

Днем в городе был назначен митинг. Народ начал прибывать на площадь, недалеко от фирсовского дома.

Привлеченный людским шумом, Никита Захарович, опираясь на костыль, подошел к окну. Из окна было видно, как матрос, взобравшись на спину кожевника, кошкой влез на высокий памятник «царю‑освободителю» и накинул ему петлю на шею. Вскоре большая группа людей дружно потянула веревку, и чугунный Александр рухнул с пьедестала на землю. При падении кисть его руки вместе с манифестом отлетела в снег.

…Тонкие пальцы Никиты нервно теребили кисти халата. Увидев подходившего Сергея, он прошептал побледневшими губами:

– Искариоты, царя свалили.

Вскоре из Укома в сопровождении большой группы командиров, направляясь к наспех сколоченной трибуне, вышел Григорий Иванович Русаков. Он прошел через шумный людской коридор и поднялся на трибуну. Снял шапку и вздохнул полной грудью.

– Товарищи! Руководимый партией большевиков рабочий класс в союзе с крестьянской беднотой и трудовым казачеством свергнул богатеев, установил власть Советов, утвердил в нашей стране новое, социалистическое советское государство. Скоро настанет день, когда Зауралье, край ссылки, край нужды и людского горя, превратится в цветущий край нашей социалистической Родины.

В морозном воздухе голос Русакова зазвенел с особенной силой.

– Да здравствует партия большевиков, организатор побед трудового народа!

Громкоголосое «ура» разнеслось по площади и долго гремело в переулках.

В предгорьях Урала наступила новая жизнь.

[1] Двоеданской – старообрядческой.

[2] Малуха – малая изба, где обычно жили батраки.

[3] Бахилы – род кожаной обуви без каблуков.

[4] Шашмура – головной убор замужних крестьянок.

[5] Шоркунцы – маленькие колокольчики, прикрепляются обычно к упряжи.

[6] Турсук – кожаный мешок.

[7] Ока – украшение женской одежды.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 91011 Следующая ⇒