ЧАСТЬ ВТОРАЯ 7 страница

Собравшись в кружок, бойцы приготовились слушать.

Заиграла гитара.

— Эх, нет здесь нашей Гали!..— с сожалением произнес Денисенко.

Кто-то затянул родную песню, ее знакомый мотив подхватили все. К нам подошли румыны и с большим интересом стали слушать. Но вот они о чем-то заговорили между собой, одна женщина отделилась от группы и убежала вниз по улице. Минут через пять она привела с собой девушку-румынку. Длинная оборванная юбка, такая же рваная кофта говорили о крайней бедности. Девушка была похожа на цыганку. Когда она подошла к нам, ее блестящие черные глаза искрились, по лицу блуждала радостная улыбка.

— Она хорошо поет, — сказал нам румын, немного говоривший по-русски, — аккомпанируйте ей.

Девушка приготовилась петь. Лицо ее преобразилось, оно стало унылым, в глазах застыли тоска и печаль. Полился приятный низкий грудной голос. Девушка пела на родном языке, мелодия была полна грусти. Но вот в конце песни в ее голосе появилась строгость, лицо стало суровым и, казалось, призывало к мести. Затем она осторожно, как что-то близкое и дорогое сердцу, протяжно произнесла имя Сталина.

— Я могу пересказать эту песню, — сказал тот же румын, когда девушка кончила петь. — В ней говорится о тяжелой доле народа под игом фашизма, о его нищете под властью бояр, о сиротах, у которых отцы погибли на войне. Песня призывает народ поднять голову и пойти за русскими, за Сталиным. «Слава Сталину! Слава Сталину!» — так кончается эта песня.

— Откуда она знает ее? И где она могла научиться так петь?

— Ее зовут Марто, она жила с родными в Бухаресте. Отец и мать работали на папиросной фабрике. Один старый учитель пения сжалился над талантливой девочкой и взялся бесплатно учить ее петь. Учитель рассказывал Марто о России, о Сталине и научил ее этой песне. Он предупредил девочку, что петь ее она сможет только тогда, когда наш народ избавится от фашизма и пойдет за великим Сталиным. Тогда Марто, говорил ей учитель, сможет учиться бесплатно и станет певицей. Они крепко запирали дверь и разучивали эту песню, чтобы спеть ее во весь голос в день освобождения...

Когда началась война, отца Марто забрали на фронт, больше о нем ничего не было слышно. Мать работала сутками и все же не могла прокормить детей. В горькую минуту она сказала: «Знаешь, Марто, мы бедные. Бросай учиться и иди работать на фабрику. Сейчас принимают детей на половину заработка взрослого»,

С тех пор Марто стала работницей папиросной фабрики. Работала наравне со взрослыми по двенадцати часов в сутки. Своим подругам, а их было много на фабрике, Марто часто рассказывала о своем старом учителе, потихоньку пела песню надежды, песню о Сталине.

Вскоре случилось большое несчастье. Умерла от туберкулеза мать, и трое детей остались сиротами. Марто вместе с младшим братом отправилась в деревню к бабушке, а старшего взял какой-то купец в работники. Бабушка жила бедно, и Марто ходила по деревням, пела песни. За это ей давали корки хлеба.

— Сегодня первый раз в жизни девушка поет громко песню о Сталине, которую до сих пор пела только тайком. Вы, русские, освободили румынский народ от фашистов, простые люди Румынии знали, что русские несут нам спасение и мир, — закончил рассказ переводчик.

Марто спросила через переводчика:

— А это правда, что у вас все бесплатно учатся?

Осипчук рассказал, как у нас живет молодежь.

Марто с восторженными глазами слушала переводчика, и все окружившие нас румыны удивленно качали головами.

Через несколько часов мы покинули румынскую деревню, но голос Марто еще долго звенел в наших сердцах.

Осень властно входила в свои права, становилось холодно. Солнце показывалось очень редко, в лесу, устилая землю, кружились желтые листья, и часто на вершинах гор порошил снег с дождем.

Наша колонна остановилась перед новым препятствием — огромным завалом из толстых деревьев, беспорядочно набросанных на дороге.

Справа на горе затрещали сучья.

— Ну, иди, а то здесь уложу, — услышали мы угрожающий голос дивизионного разведчика старшины Немыкина.

На дорогу сошел съежившийся от страха огромный гитлеровец, за ним спрыгнул Немыкин.

— Вот, товарищ капитан, — обратился он к Фридману, — поймал фашиста за этой горой.

— Обыщите его, — приказал капитан.

Разведчик начал выворачивать карманы пленного.

Тот исподлобья смотрел на бойцов, как бы стараясь угадать их дальнейшие намерения. Перед нами на крыло машины было выложено несколько патронов от парабеллума, грязный носовой платок, пачка сигарет, зажигалка, кусочек сахару и, видно, недавно написанное, но неотправленное письмо.

Капитан разорвал конверт. Уже темнело, и он с трудом разбирал строчки письма и переводил его офицерам и бойцам.

— «Дорогая сестра Эльза! — писал стоявший перед нами вояка. — Мы с небывалой быстротой отступаем, даже не всегда нам успевают выдать на остановках продукты на дорогу. Мы думали задержать русских на венгерской границе, укрепили горные перевалы, минировали леса, но все напрасно. Русские с ходу все это преодолели и идут за нами по пятам.

Сейчас, правда, приказано занять оборону — и ни шагу назад. Окапываемся, ставим пулеметы, минометы, но мне кажется, что все это ненадолго. У нас много мадьяр, а это народ ненадежный, они нас ненавидят и с ними много не навоюешь, так и смотрят, как бы удрать к русским. Завтра будет сильный бой, если останусь жив, напишу письмо.

Не волнуйся, дорогая Эльза. Наш генерал говорит, что скоро мы получим такое оружие, с которым сразу начнем побеждать. Тогда русские снова завернут в Россию, и мы до зимы займем Москву».

Услышав последние слова, все громко рассмеялись.

— Отведите его в дивизию! — сказал Фридман.

Нам было приказано к утру установить пушки за высокой горой.

— Через эту гору пушки придется тащить на руках, — сказал комбат Бородин. — Завтра предстоит бой, если немцы ночью не уйдут сами.

Через полчаса на склоне горы раздалась команда:

— Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!

— Подставляй камни под колеса!

— Я и так быстро, разве моя вина, что гора крутая.

— Что гора — то гора, а тут еще вы медленно поворачиваетесь! — покрикивал на бойцов Денисенко.

И бойцы тащили орудие за орудием, преодолевая поросший колючим кустарником косогор. Только поздно ночью пушки были установлены и замаскированы в лощине между двух высоких лесистых гор, черневших на фоне неба. Выбившиеся из сил люди спали в своих окопах крепким сном, а я, укрывшись плащ-палаткой и засветив фонарик, читала письмо от Балатова.

«Уже летаю самостоятельно, — писал он. — Наверное, еще успею повоевать...» Фонарик потух, и я, не дочитав письма, уснула.

Рассвет не предвещал ничего хорошего. Только мы успели наспех позавтракать, как услышали справа пулеметную трескотню.

— Гитлеровцы атакуют с фланга. Кончай перекур! — раздались голоса.

— Расчеты, по местам! — подала я команду и посмотрела на орудие, наводчиком которого был Осипчук — у него уже все было готово к бою. Он стоял у панорамы новенькой, недавно полученной пушки и белым носовым платком протирал стекла.

В секторе обстрела орудия, в лощине, показалось несколько вражеских танков и одна самоходка, за ними высыпало больше сотни автоматчиков.

Осипчук неторопливо достал из кармана гимнастерки пенсне с одним разбитым стеклом и надел его.

— Ну, раз Осипчук надел свое пенсне, значит танки никуда не уйдут, — шутливо сказал Юркевич.

Осипчук ничего не ответил. Он всматривался в панораму, выжидая, когда самоходка, направившаяся на его орудие, подойдет к ближнему ориентиру.

Наконец он выстрелил и отскочил от пушки, чтобы она его не задела, потом снова быстро подбежал к панораме, прицелился. Последовал второй выстрел, и самоходка остановилась. Покончив с бронированным прикрытием, Осипчук крикнул:

— Заряжай осколочным!

И пушка затанцовала на огневой, выпуская снаряд за снарядом на головы обнаглевших фашистов. Вражеские танки пошли стороной по лощине.

Гитлеровцы остановились, залегли, но тут наша пехота поднялась и пошла в контратаку.

Убедившись, что неприятельская атака отбита, Осипчук прекратил стрельбу. И снова, достав из кармана белый платок, стал смахивать пыль со стекол панорамы.

Преследуя отступающего противника, наша батарея, приданная стрелковому батальону, мчалась на запад, опережая пехоту. Стоя на подножке первой машины с биноклем в руках, я всегда просматривала местность, чтобы вовремя обнаружить засаду. Две машины, груженные боеприпасами, на каждой по пятнадцати бойцов, на прицепе две 76-миллиметровые пушки, — это была моя боевая единица, за которую я отвечала головой.

Как-то на марше подъехали к маленькому мостику, у которого образовалась пробка. Полковая артиллерия остановилась, по обочинам дороги скопилось много машин. Я спрыгнула с подножки.

В это время ко мне подошел майор Трощилов, с которым брали высотку на правом берегу Днепра.

— Здравствуйте, Тамара, — сказал майор и, улыбаясь, протянул мне руку.

В дивизии многие знали мое имя, может, за глаза и называли так, но при бойцах еще никто не осмеливался этого сделать. Вначале я растерялась, покраснела, почувствовала, что сидящие за моей спиной на машине солдаты насторожились.

Вытянувшись, резким движением приложив ладонь к пилотке, я отчеканила, пристукнув каблуком:

— Здравия желаю, товарищ гвардии майор.

Рука майора застыла в воздухе, и он, смущенный, под тихий смешок бойцов опустил ее.

— Я вас часто вижу, товарищ младший лейтенант... слышал о вас... А подойти как-то не решался. Наше знакомство памятно мне с Днепра.

Я была рада, что раздалась команда: «По машинам!» Отдала честь майору, вскочила на подножку,, и мы снова двинулись в путь.

Батарея мчалась вперед. Подъезжая к одной венгерской деревне, я издали увидела, что у реки собралось много народу. Остановила машины, на всякий; случай подала команду:

— Взвод, к бою!

Бойцы начали разворачивать орудия. Вижу, навстречу бежит человек в штатской одежде. Привыкнув к разным уловкам противника, я недоверчиво отнеслась к нему. Но подъехавший комбат, который тоже наблюдал в бинокль за переправой, приказал не спешить. Он не любил поспешности.

Через несколько минут к нам подбежал человек средних лет. Он размахивал руками и кричал:

— Не стреляйте, не стреляйте! Это наши крестьяне, мадьяры. Вышла вся деревня, чтобы починить мост для вас. Гитлеровцы сегодня утром его взорвали, а мы починяем, скоро будет готов. Знали бы вы, как мы вас ждем!

Несколько бойцов тут же вызвались помочь восстанавливать мост.

Сырая, дождливая зима особенно донимала нас на равнинах Венгрии. Днем — беспрестанно холодные дожди, а ночью — сильные заморозки. Шинели бойцов, промокшие за день, ночью леденели. Почти каждую ночь приходилось менять огневые. Часто по нескольку суток подряд лил дождь, густая грязь покрыла проселочные дороги. Люди с любовью вспоминали наши сухие, морозные зимы.

Было около одиннадцати часов ночи, когда я, хлюпая по непролазной грязи, медленно шла по обочине дороги. Кругом стояла такая темнота, что в двух метрах не было видно идущего впереди связного.

— Такая тишина бывает перед боем, — сказал связной.

— Да, похоже.

Мы подошли к маленькой хатенке, где расположился наблюдательный пункт батареи. Постучались, кто-то открыл дверь, на нас пахнуло теплом. Войдя в комнату, я увидела комбата Бородина, сидящего за столом перед разложенной картой.

— Вот что, товарищи, — обратился Бородин ко мне и к лейтенанту Анаденке, прибывшему раньше — пушки надо тянуть в район высоты двести двадцать. Смотрите на карту. Это примерно километров шесть отсюда. Сами знаете, какая грязь на дорогах. О машинах нечего и думать. Лошади тоже не пройдут. На руках не дотащить. Надо попросить у населения волов. Кроме того, противник, воспользовавшись распутицей, минировал дорогу. Саперы прошли, но они могли пропустить кое-где мины, будьте осторожны. Пушки приказано установить и окопаться к шести ноль-ноль. У противника замечено скопление танков.

Нам очень не хотелось выходить из теплой комнаты. В душе я даже позавидовала людям, которым не предстояла такая мучительная бессонная ночь. «А вдруг не успеем до утра окопаться? И где теперь возьмем волов?» — думала я, переминаясь с ноги на ногу у дверей, пока комбат давал какие-то дополнительные указания лейтенанту Анаденке.

— Пойдем, Сычева, — прервал мои размышления лейтенант.

— Пойдем, — вздохнула я.

На улице в лицо опять ударил пронизывающий ветер и дождь. Меня трясло от озноба.

Пошла в деревню искать волов. «Кто их даст в такую погоду? Кто пойдет с нами мучиться ночью? Наверно, придется на руках тащить пушки», — размышляла я. Долго стучала в первую попавшуюся хату, хозяева уже спали. Мне открыли и очень любезно приняли. Позвали говорившего по-русски. Вскоре вошло человек десять мужчин. Приветливо поздоровавшись, они спросили, чем могут помочь русским братьям.

— Ваша помощь была бы очень кстати. Видите, какая погода, а нам нужно поставить пушки на высоте. Очень просим вас, у кого есть волы, соберите три-четыре пары и пойдите с нами.

Крестьяне слушали внимательно, но, видно, не поняли. Однако после первых же слов переводчика со всех сторон послышались возгласы:

— Да, да, надо помочь прогнать фашистов.

Крестьяне разошлись. Через несколько минут они стали приводить рогатых тружеников, причем вместо нужных трех пар привели шесть. Две пары мы впрягли в повозку со снарядами, остальные потащили орудия. Даже волы с трудом везли пушки, им помогали бойцы. Они со всех сторон подталкивали орудия. Мадьяры погоняли волов. Ватные брюки на мне давно насквозь промокли, ноги вязли по колено в грязи. Я закоченела, болели все суставы. Люди работали без отдыха всю ночь, но в назначенное время орудия были установлены.

Серое неприветливое утро вселяло в душу тревогу. Бойцы, стоя в сырых окопах, хлопали себя руками, чтобы согреться. Вот они стали выскакивать на бугристое поле, загремели котелками. Пользуясь туманом, как маскировкой, бойцы быстро спускались в лощину. Кухня с горячей пищей неодолимо манила их к себе, каждому хотелось погреться около нее и посушить хотя бы рукавицы, но старшина, руководивший раздачей пищи, торопил людей.

— Не собирайтесь все в одном месте, случайный снаряд может наделать беды.

Рассвело. Мы осмотрелись вокруг. Пушки стояли под бункерами. Позади нас, в лощине, раскинулась деревушка, откуда мы тащили орудия. Впереди, чуть пониже, была равнина. Она заканчивалась метрах в пятистах от нас небольшим густым леском. Наблюдатели ничего не замечали, кругом царила тишина. Согревшись чаем, я решила написать домой. Села на станину орудия, достала из планшетки карандаш, бумагу. Вдруг наблюдатель закричал:

— Товарищ младший лейтенант, смотрите, идут...

Из леска высыпала группа людей, человек двести, потом еще и еще. И не стреляют, а только размахивают руками и что-то кричат. Посмотрела в бинокль и, увидев мышиного цвета шинели, скомандовала:

— Взвод, по местам! Орудия, к бою!

А враги все идут и идут и по-прежнему не стреляют, а только размахивают автоматами над головами и кричат. Ноги увязают в болоте, а они все идут. Подпустила фрицев на двести метров.

— Осколочным, огонь!

И пушки заговорили. Снаряды рвутся в самой гуще атакующих. Наводчики Осипчук и Юркевич точно бьют в цель. А фашисты прут и прут. И не стреляют. Наши пушки уже накалились, к стволам нельзя притронуться, а фашисты подбрасывают все новых смертников. Одни падают, утопая в грязи, другие разбегаются от наших снарядов, а задние идут и идут вперед.

— Они очень пьяные, товарищ младший лейтенант! — крикнул мне наводчик Юркевич.

— Психическая атака, — сдерживая неприятную дрожь, ответила я.

Справа врагов режет наповал зенитный пулемет, впереди все поле усеяно их трупами, а они не унимаются. Мы уже ясно различаем перед собой искаженные, обезумевшие, пьяные лица. Гитлеровцы все ближе подходят к нам, стараясь окружить позиции. Временами они в страхе бросаются назад, но мы ясно видим, как идущие сзади офицеры стреляют из автоматов по убегающим.

Нам вести огонь больше нельзя, гитлеровцы подошли на такое близкое расстояние, что осколки поражают нашу пехоту.

Подбежал связной.

— Комбат приказал отбиваться личным оружием.

На передовую во главе с начальником штаба капитаном Фридманом прибежали штабные офицеры с небольшим числом солдат службы тыла. Вместе с нами они залегли в боевом порядке пехоты.

Дело чуть не дошло до рукопашной. Огнем из всех видов оружия и гранатами, которыми нас снабдили пехотинцы, мы отбили эту сильно действующую на нервы психическую атаку врага и обратили его остатки в бегство.

— Вот бесовы души, — сказал командир орудия старший сержант Денисенко, утирая пот с лица.— До чего нахальны стали, идут, как на параде. Нехватает храбрости, так они солдат спаивают. Ты по нему стреляешь в упор, а он, пьяная морда, идет и улыбается.

К ночи нам было приказано сменить огневые позиции.

И так на протяжении месяцев мы меняли огневые позиции, тащили орудия по грязным проселочным и горным дорогам. Почти каждый день приходилось держать бой с освирепевшим противником. Отступая, он минировал дороги, устраивал засады, ставил ловушки в опустевших домиках, встречавшихся на пути, куда обычно устремлялись утомленные, промерзшие бойцы. Погода становилась все злее. Холодные дожди сменялись снегами. Густой туман часто застилал долины.

Когда наши офицеры получали письма от своих родных, вокруг царило веселье, неслись шутки и поздравления. Но меня письма Жернева не радовали. Что-то чужое пролегло между нами.

В одном из писем Жернев писал, что совершил большой подвиг, благодаря которому спас жизнь многим бойцам и офицерам.

Чувство к нему еще не совсем угасло, прервать переписку я не могла, но не допускала мысли, что смогу снова соединить с ним свою судьбу. Для меня он остался таким же, каким я встретила его в рабочем батальоне.

...Было около двенадцати часов ночи, когда мы въехали в темный небольшой городок, в котором намечалась остановка на отдых. Люди, промокшие и сутки не видевшие горячей пищи и сна, дремали на машинах. На окраине городка колонна остановилась. Бойцы, стоя в кузовах, притопывали ногами и разминали застывшее тело. Последовал приказ заезжать во дворы. Рокочущие моторы машин, выкрики старшин и командиров создали шум. Зажглись яркие фары и осветили стены домов, заборы и широкую мостовую, окаймленную молодыми деревцами, облили все впереди мертвенно-бледным светом. Кто-то из бойцов настойчиво звал старшину Немыкина. Сержант Юркевич упорно будил крепко уснувшего Денисенко.

— Денисенко, встань с моего мешка, слышишь, Денисенко.

Но тот, что-то буркнув сквозь сон, продолжал спать.

— Что тут за шум? — услышали мы голос командира дивизиона. — Комбат Бородин, ко мне.

— Я вас слушаю, — ответил капитан.

— Немедленно разгоните машины по дворам без шума и без света. Людей покормить в течение получаса.

Все притихли и стали расходиться по квартирам.

Только я сняла один сапог, чтобы посушить и погреть ноги, как пришел связной.

— Вас вызывают в штаб.

Командир дивизиона собрал офицеров, коротко сообщил обстановку и передал приказ командования. Наша дивизия получила задачу наступать в направлении города Иелшаву. Нам предстояло немедленно вступить в бой.

Возвращаясь в дом, в котором остановился наш взвод, я услышала звуки рояля и пение бойцов. Вошла в помещение. Сержант Юркевич играл на рояле, а вокруг него стояли бойцы и, забыв об усталости, пели свою любимую песню: «На позиции девушка провожала бойца...»

Через несколько минут мы двинулись в путь.

Вскоре нас стали настигать разрывы мин и снарядов то спереди, то сзади, то сбоку. На фоне серого предрассветного неба поднимались фонтаны земли. Перед нами встали силуэты домов какого-то населенного пункта. Мне передали приказ: тянуть пушки на край деревни. Окопавшаяся там пехота радостно встретила артиллеристов.

Измученные, утомленные бессонной ночью артиллеристы стали прорубать стены заборов и сараев, чтобы установить орудия. Когда все было готово для открытия огня прямой наводкой, я полезла на чердак ближайшего дома, где находился наблюдательный пункт командира стрелковой роты. Надо было засечь огневые точки противника. Но только я поднялась по легкой самодельной лестнице, как раздался сильный треск, все закрутилось, засвистело и что-то тяжелое придавило меня. Вокруг послышались стоны и крики. Я подняла голову, в ушах звенело, в глазах плыли цветные круги. Мимо пробежал с окровавленным лицом командир взвода пехотинцев. Невдалеке стонал тяжело раненный боец.

Как выяснилось позже, в крышу дома попал снаряд и завалил его.

Выбравшись из завалившегося домика, я спустилась к пушкам, которые уже стреляли по пулеметным точкам гитлеровцев. Враг, нащупавший наши орудия, которые стояли за деревянным забором, начал яростно обстреливать нас, но метким выстрелом наводчик Юркевич заставил замолчать ближайший дзот.

По сигналу ракеты в цепи пехоты пронеслось:

— Вперед!

Через проломы заборов, через опустевшие садики солдаты бросились в атаку. Артиллерийский огонь так же внезапно оборвался, как и начался. Пехота прорвала наспех созданную оборону противника, с ходу захватила город Иелшаву и двинулась дальше.

Было тихое зимнее утро, солнце обливало холодными косыми лучами утомленные лица бойцов и железо орудий. Сидя в кабине первой машины, я сладко дремала после бессонной ночи, проведенной на марше. Вот уже два дня, как я вместе со взводом находилась в расположении подполковника Шурухина, командира стрелкового полка нашей дивизии.

Полк двигался по ровному, как стекло, асфальтовому шоссе. Каждой машине хотелось мчаться по нему до самой деревни, которую предстояло занять. Люди этого полка славились отвагой и смелостью, он воспитал Николая Кучерявого и десятки других героев. Командир полка дважды Герой Советского Союза подполковник Шурухин был необыкновенно мужественным и инициативным человеком. О нем говорили в дивизии, что «он живыми танки берет».

Как обычно, опередив и оставив далеко позади утомленную далеким переходом пехоту, мы мчались по шоссе. Противник поспешно отступал...

Вдали показалась деревня. Вскоре мы заметили галопом мчавшуюся нам навстречу лошадь с едва державшимся на ней седоком. Шофер остановил машину. К нам подскочила вся в крови лошадь; сидевший на ней седой старик, корчась от боли, побелевшими губами едва успел прошептать: «Там немец, фашист... пулемет, засада...» — и свалился замертво. В подтверждение его слов в воздухе просвистели пули.

Бойцы мигом соскочили с машины, отцепили и развернули пушки и тут же открыли огонь по пулемету, указанному стариком.

Через час наши воины освободили деревню.

Когда на машине привезли тело убитого мадьяра, нас окружило население. Подошли родственники старика. От них мы узнали, что старик в прошлую войну был в плену в России. Часто он рассказывал односельчанам о русских крестьянах, которые отобрали землю у помещиков. «Вот нам бы так сделать, а то за маленькую полоску земли надо платить или отрабатывать», — мечтал он в кругу друзей.

— А когда гитлеровцы удирали и оставили засаду, он волновался, переживал и пошел за деревню пасти коней, — рыдая, сказала его жена.

Было ясно, что он сделал это с намерением предупредить нас о засаде.

Да будет светла память о нем! Он отдал жизнь, чтобы приблизить час освобождения своей родины от фашизма.

Поздним вечером 6 ноября 1944 года в одном из селений перед Тиссой мы собрались на торжественное заседание. Здесь мы узнали о докладе товарища Сталина по случаю XXVII годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В этот вечер на весь мир прозвучали слова великого полководца и вождя советского народа о том, что теперь за Красной Армией остается ее последняя заключительная миссия: добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя Победы.

Великой радостью и гордостью за свою могучую родину светились лица гвардейцев. Слова вождя были восприняты нами вдали от родных рубежей, как приказ идти на штурм последних укреплений врага и довершить дело освобождения народов Европы от фашизма.

В этот радостный вечер многие солдаты, сержанты и офицеры, в том числе и я, были повышены в званиях, многие получили правительственные награды.

Нам предстояла еще одна тяжелая переправа — через реку Тиссу. Гвардейцам хотелось именно в эту ночь, после торжественного заседания, форсировать реку и погнать противника дальше.

Ночь была темной. Грязь на дорогах стояла глубокая и жидкая. Ветер порывисто бил в лицо, обдавая крупными каплями дождя.

Быстрая река в эту суровую ночь казалась еще более быстрой и мрачной. С того берега гитлеровцы методическим минометным огнем обстреливали подходы к переправе. Временами над рекой вспыхивал яркий белый свет ракеты.

В двенадцать часов ночи гвардейцы, умудренные богатым опытом преодоления водных преград, быстро переправились через реку.

Комбат Бородин указал район закрытых огневых позиций. Только мы начали выкатывать свои орудия, как услышали, что у самого берега, недалеко от нас, открыла огонь какая-то пушка.

— Чья это пушка уже стреляет? — спросила я.

— Это комсорг полка Вася Овчинников захватил у немцев пушку и лупит из нее по их обороне.

Про отважного комсорга я давно слышала, а здесь воочию убедилась в его смелости и находчивости.

Бойцы торопливо окапывали огневые. В эту ночь царило торжественное молчание, всеми владело одно желание — праздничное утро встретить успешно выполненной боевой задачей.

Проверив огневые, я пошла на связь к командиру пехотного батальона, которому был придан мой взвод. В блиндаже штаба батальона увидела Галю.

— Ты почему здесь?

— Я уже связистка. Получила повышение, мне дали сержанта, — с довольным, улыбающимся лицом пояснила Галя.

— Это же очень хорошо, — обрадовалась я успехам девушки. — Сейчас работы будет много, так ты смотри — вовремя сообщай нам указания командира батальона.

Внезапно напав на вражескую оборону, наша часть овладела плацдармом на правом берегу Тиссы. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, бросали в контратаку пехоту и танки. Гвардейцы встречали их сокрушительным огнем из всех видов оружия и неудержимо продвигались вперед, вытесняя противника с занимаемых рубежей. Во время боя несколько бойцов моего взвода получили ранения, а командир орудия гвардии старший сержант Петр Грешилов геройски погиб. Но победа была одержана. В дымке рассвета мы видели, что берег устлан трупами фашистов, ярким пламенем горят танки противника. Артиллеристы радостно говорили:

— Эти факелы мы зажгли в честь праздничного утра и приказа товарища Сталина.

Шли ожесточенные бои под Будапештом. Нашей дивизии была поставлена задача обойти город справа, затем, действуя через горный перевал, достичь границы Чехословакии и соединиться там с войсками 3-го Украинского фронта, которые с юга заходили в тыл будапештской группировке противника.

Не доходя границы, мы снова вошли в (Карпатские горы. С диким свистом проносились в горах ураганные ветры, заметая дороги и тропки.

В эти холодные снежные февральские дни бойцы и офицеры нашей дивизии шли по труднопроходимым горным местам. Подошли к подножью высоты, которую нам предстояло преодолеть. Я посмотрела вверх, и у меня закружилась голова.

— Как же туда тащить пушки? — спросил Осипчук.

— А вот тем путем, вслед за пехотой, видите? — указала я ему дорогу.

Один за другим по склону горы карабкались бойцы стрелкового полка. Впереди маячила огромная фигура их командира.

Двинулись и наши машины по крутому склону, но, утопая в глубоком снегу на узкой горной дороге, остановились.

— Взять лопаты и расчистить путь, — приказала я бойцам.

Долго работали солдаты, но машины продолжали буксовать. Через несколько метров они окончательно увязли в снегу.

— Разгрузить ящики с боеприпасами, отцепить пушки и на руках тащить машины.

Всю метельную ураганную ночь гора оглашалась командой: «Раз два, взяли!» Люди изнемогали от усталости.

Вытащили машины и орудия. Стали переносить ящики со снарядами.

Я работала наравне с бойцами, но таскать ящики мне не дали.

— Нельзя, товарищ лейтенант, вам тяжесть носить. Не разрешим, — сказал Юркевич, отбирая у меня ящик со снарядами.

На вершине бушевали бураны, они с ожесточением поднимали к свинцовому небу вихри снега.

Спускаться с горы было не менее трудно. Когда все же спустились, поступил приказ окопаться. Пехота залегла впереди.

Целый день шел сильный снег. Я закуталась в шинель и дремала после бессонной ночи в окопе под скалой, сапоги мои промокли, и замерзшие ноги онемели. Временами, когда по телефону вызывал комбат, я выходила из окопа. Уже вечерело, нападения танков противника не ожидалось: немцы не любили ходить в атаку в такую погоду.

К вечеру ветер усилился, с вершин гор повалил снег. Неожиданно к нам подъехала машина-вездеход, из нее вышел Бочков, командир нашей дивизии, недавно получивший звание генерала.

Генерал дает указание командиру орудия:

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 21 222324 25 Следующая ⇒