ЧАСТЬ ВТОРАЯ 2 страница

Позади Марии стояла, надув губы, худенькая молодая девушка. Из-под черной кубанки, надвинутой на нахмуренные тонкие брови, выбивались кольцами белокурые локоны. В синих, еще детских глазах блестели слезы.

— Может, твой отец или брат в бою остался без коня, — сказала высокая девушка, державшая котелок, — и ходит пешком по этим пескам. Ожидает, пока ты вылечишь...

— Может, моего отца конь,— проговорила другая.

— А может, моего мужа! — выкрикнула третья.

— Ну ладно, хватит, — остановила их Мария. — Мы твой поступок обсудим на комсомольском собрании. А сейчас — айда за работу.

Мария, вставая, погладила шею лошади, затем вытерла чистым куском марли руки и направилась к выходу.

— В чем дело? — спросила я ее. — Кто тут у вас провинился!

— Да как же... Вчера и позавчера к нам поступило много раненых коней. Гнедого закрепили за Сашей Дьяченко... Хорошая, исполнительная девушка, а вот заспешила, замоталась — и забыла про Гнедка. Ну, рана и нагноилась... Так глаз и не спускай с них, — проговорила Мария, строго посмотрев в сторону девушек.

По кошаре разносилось шарканье конскими гребенками, фырканье лошадей и окрики девушек.

Через несколько дней наша часть вышла в поход.

Дни и ночи казаки двигались по ногайским песчаным степям, все углубляясь во вражеский тыл. Они разыскивали противника и в скоротечном бою уничтожали его. Чаще всего это было ночью. Маневрируя на левом фланге моздокской группировки немцев, гвардейская конница совершенно неожиданно появлялась у вражеских гарнизонов, создавала панику, громила штабы, стоянки и снова скрывалась в бурунной степи. Как только разведка докладывала о новом скоплении или близости противника, гвардейцы снова нападали на него и снова пустынная степь оглашалась раскатами взрывов, треском пулеметов, конским ржанием.

Холодная зима 1942/43 года в ногайских степях была суровым испытанием воли и мужества советского воина. Все сильнее гуляли здесь каспийские ураганные ветры. Яростно завывая, они закручивали над холмами вихри снега и, смешав его с песком, уносили далеко в буруны.

За казачьими эскадронами, увязая в снегу и скрипя колесами, тянулись пушки, повозки с минометами, «ПТР» и боеприпасами. Их тащили, гордо выступая, как хозяева этих степей, верблюды. Высоко держа на изогнутой шее маленькую голову, они ни за что не шли вплотную за лошадьми. Если их принуждали идти следом за конниками, они поднимали душераздирающий крик. Приходилось держать небольшой интервал. Мы верхом на лошадях ехали позади этих своенравных обитателей песков.

Поверх черкесок и шинелей на нас были черные казачьи бурки, на головах башлыки. Обледенелые, утомленные кони с трудом двигались, утопая в снегу. Казаки временами оставляли седла, чтобы дать отдохнуть коням и самим согреться.

Среди бойцов моего взвода выделялся пятидесятилетний донской казак Кравченко. Широкоплечий, с моложавым лицом и щегольскими русыми усами, он пользовался авторитетом не только во взводе, но и в батарее. Воевать Кравченко пошел добровольно, как почти все люди этого корпуса. В гражданскую войну он служил в коннице Буденного, и всегда старался прихвастнуть этим перед молодыми казаками.

Его уважал и дружил с ним кубанец Никанор Завалейко, человек такого же возраста, но тщедушный, низкорослый. Он всегда подсаживался поближе к Кравченко — любителю порассказать, побалагурить в свободную минуту.

В маневренной войне, которую мы вели в бурунах, тылы и штабы часто отставали, и нам не могли своевременно подбросить продукты и боеприпасы. В таких случаях на строгом учете были продукты и табак. Кравченко, очень бережно относившийся к табаку, любил в самые критические минуты подойти к своему другу и покровительственным тоном сказать:

— Ну что, Никанор, закурим? — И подавал ему кисет и газету.

Удивленный Завалейко радостно принимал угощение, и, укрывшись от ветра, два друга с наслаждением курили, тихо беседуя.

В темную метельную ночь командир батареи предупредил, что мы приближаемся к небольшому селению, занятому противником. После артиллерийской подготовки перед конницей стояла задача ворваться в селение и разгромить фашистский гарнизон.

— В гости к фрицам спешим, значит нужно подготовить подарочки: ружья, минометы, да и клинки подвесить всем! — крикнул Кравченко, закрываясь рукой от снежного вихря, поднявшегося с земли.

— Неизвестно, как они примут непрошенных гостей, — проговорил кто-то из казаков, ехавших позади.

— Непрошенным легче являться, чем долгожданным, — ответил Кравченко.

Порыв ветра унес его слова в сторону.

По колонне пошла команда: «Стой!» Мы остановились, спешились. Начали осматривать лошадей, оружие, готовиться к бою.

— Вот и они поехали вперед, — раздался голос казака Завалейко. — Теперь, значит, дело будет. Берегись, фашист!

Все оглянулись и в предутренней темени увидели проезжавшую мимо группу казаков. Впереди на лихом стройном коне ехал плечистый казак в черной волосяной бурке. Она покрывала спину коня и ноги казака до самых стремян. Серая папаха была надвинута на глаза, на спине лежал башлык.

— Сам командир, — послышался шопот казаков.

Мне давно хотелось увидеть командующего нашим корпусом, о храбрости и подвигах которого много рассказывали казаки, но я так и не рассмотрела его лица.

К нам бесшумно подъезжали артиллеристы. Кони с трудом тянули пушки по сыпучим пескам.

— Это чекурдинцы... А вот и ихний командир, майор Чекурда, — Кравченко кивнул на подъехавшего на стройном коне казака. — За его голову немцы давали большие деньги... Помнишь, нам в станице рассказывали? — обратился он к Завалейко.

Послышался тихий окрик подскакавшего казака.

— Майор Чекурда, вас вызывает генерал.

И он, пришпорив коня, скрылся в темноте.

— Владимир Петрович, — сказал Чекурда комиссару, вернувшись в полк. — Генерал приказал с ходу накрыть это селение. Жителей там нет, их угнали фашисты, противник устроил в селении базу горючего.

— Надо скорее начинать, чтобы дать возможность коннице заскочить туда до рассвета, — проговорил комиссар.

— Товарищ Ковтун! Вызвать ко мне командиров дивизионов и батарей, — приказал майор Чекурда.

Не прошло и получаса, как на селение обрушился шквал огня. Раздались орудийные раскаты, которые отдались эхом в снежной бурунной степи.

Вдруг с оглушительным взрывом вспыхнуло пламя, вероятно снаряд попал в бензохранилище.

Пламя разрасталось. Казалось, что пылал гигантский костер. Он ярко освещал окутанное дымом селение. Потом вспыхнула белая ракета и пронеслась змейкой по озаренному небу. Конники пришпорили коней. Вскоре мы услышали могучее «ура».

— Пошли в атаку, — проговорил Кравченко.

Заржали кони, почуяв бой, казаки с трудом их сдерживали. В бинокль я различала, как на фоне пожарища блестели казачьи клинки. По улицам в панике метались перепуганные фашисты. Некоторые пытались удрать на повозках, но сабельники настигали их и ловкими ударами уничтожали.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите нам пойти на помощь? — спросил Кравченко.

Я ответила:

— Здесь наше оружие сейчас не нужно, чекурдинцы дали хороший огонь. Надо беречь боеприпасы.

— У нас есть клинки, — с гордостью произнес Кравченко и, помолчав, добавил: — Я в гражданскую войну служил в сабельном эскадроне у товарища Буденного. Эх, и рубили мы беляков!

Он всмотрелся в горящую деревушку и высказал тревожившую его мысль:

— Здесь генерал наш, надо скорее покончить с фашистами. Разрешите помочь сабельникам.

Противник, опомнившись, открыл интенсивный огонь, чем затруднил действия конников. Повернувшись к Кравченко, я сказала:

— Возьмите с собой десять казаков на свой выбор, заберите противотанковые гранаты. Остальные люди останутся со мной.

Кравченко сразу словно помолодел. Легко вскочив на коня, затанцевавшего под ним, он скомандовал:

— Завалейко, Ярычев, Стасько... по коням, за мной!

Выхватив клинки, казаки ринулись в деревню.

Бой закончился, когда уже было совсем светло. Из кошар выводили пленных фашистов.

Мы подобрали раненых товарищей, сделали небольшой привал и снова двинулись в путь по тоскливым ногайским степям.

Однажды на привале после короткого боя нас, командиров минометной батареи, вызвали в штаб и приказали взять у казаков-минометчиков верховых лошадей и передать их артиллеристам.

— Задача нелегкая, товарищи, — сказал начальник штаба, — но другого выхода нет. Придется на время спешиться.

«Да, это задача, — думала я, возвращаясь из штаба. — Отдать коня —самое тяжкое для казака».

Собрав людей своего взвода, я объявила им приказ командования.

Казаки заволновались.

— Товарищ младший лейтенант, вы, может, не знаете, что мы добровольцы.

— Мы деды...

— Мы добровольно пошли воевать и без коней не можем...

— Ну как же я могу отдать своего Ветра? — жаловался казак Завалейко. — Он же из нашего колхоза. Я его вырастил, выкормил, с ним пошел на фронт, своим пайком делился, чтобы он не худел, * буркой укрывал от снега, а теперь отдай — кому?

— Ничего, — услышала я рассудительный голос Кравченко, — это надо для пользы дела. Для победы ничего не жаль. Я тоже со своим пришел в корпус, а вот отдаю...

И казаки с ним согласились. Вскоре, однако, мы получили лошадей с конного завода корпуса. Изнурительная зима давала о себе знать. Как-то метельной ночью я услышала разговор:

— И что это за тундра? Еще ноябрь месяц, а морозы в этих бурунах, как в Сибири, — растирая замерзшие руки, жаловался Завалейко. — И сколько ж нам здесь кочевать?.. Пускай бы нас послали Сталинград защищать, там же мы нужнее...

И, тяжело вздохнув, Завалейко достал из кармана кисет, зашуршал бумагой и стал делать большую самокрутку.

— Сегодня что, опять газет не было? — спросил он минуту спустя. — Уже четверо суток!

— Да ты видишь, какая завирюха, — ответил ему Кравченко, — в такую погоду если самолет и полетит, то нас не найдет.

— Что там в Сталинграде, не забрали ли его фашисты? — беспокоились казаки, сверкая огоньками самокруток.

— Сейчас за Сталинградом следит весь мир, там идут решающие бои. Наши люди мужественно дерутся, — вмешалась я в разговор, приблизившись к казакам.

— А чего ж нас, старых вояк, в этой пустыне держат? — перебил меня Завалейко. — Нас бы и послали на подмогу в Сталинград.

— Командование лучше знает, где нас держать,— ответила я. — Совершая рейды по бурунам, мы прикрываем от противника магистраль Кизляр — Астрахань, по которой идут грузы и нефть для Сталинграда. Значит, мы отсюда помогаем сталинградцам.

Долго еще казаки обсуждали положение дел на фронтах.

Под утро объявили привал. Мы расположились на снегу и быстро уснули. Проснулась я от пронизывающего холода. Много пришлось приложить усилий, чтобы встать. Кони и повозки были осыпаны снегом; кроме часовых, никого из казаков не было видно. Высоко на ясном голубом небе стояло холодное солнце, под его лучами ослепительно сверкала белая пелена.

Где-то послышался гул самолета. «Ну, — подумала я, — погода подходящая для бомбежки». Но казаки хорошо замаскировались, их трудно было увидеть. Гул самолета приближался, вскоре меж облаками показался наш почтальон «кукурузник». Раздались радостные возгласы проснувшихся казаков.

— Почта, почта! Ура! Почта! — кричал Завалейко, следя за кружившимся самолетом.

На землю полетели тюки с почтой и продуктами. Казаки умывались снегом, кормили и чистили коней, поглядывая в сторону штаба, откуда должны были принести газеты. Вдруг неожиданно для всех приказали строиться.

— Раздали бы сначала газеты, — заворчал Кравченко.

— Да, — поддержал его Завалейко, — уже пятые сутки не знаем, что там в Сталинграде.

Когда доложили комиссару части, что люди по его приказанию построены, он подошел к строю необычно бодрой походкой.

— Здравствуйте, казаки!

— Здравия желаем! — отчеканили бойцы.

— Сегодня я сообщу вам радостную новость. Наши войска, расположенные на подступах к Сталинграду, перешли в наступление против немецко-фашистских захватчиков. Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада и с юга от Сталинграда. В ходе наступления наших войск полностью разгромлены... — и комиссар стал перечислять потери врага, понесенные им за эти дни у стен русской твердыни.

После слов комиссара по строю прошел радостный гомон.

— Вот оно, началось, — твердил Завалейко.

— Слава сталинградцам!

— Скорее бы и нам вперед...

Продолжая совершать рейды по степи, мы наткнулись на разбитый поселок совхоза. Никого из жителей в нем не оказалось, очевидно фашисты угнали их с собой. Мы расположились на несколько часов отдохнуть. Мой взвод остановился в одной из полуразрушенных кошар. Казаки принесли охапку репейника и разожгли костер, а я, проверив посты, прилегла. В просветах между стропилами были видны плывущие в небе облака. Несмотря на усталость, не могла уснуть. Думала о Сталинграде. Казаки, возбужденные сегодняшними известиями, сидели у костра и разговаривали.

— Эх, как жаль, что мы нынче фашистов не поколотили, — сказал кто-то из молодых бойцов.

— Действительно! Люди гонят фашистов с нашей земли, а мы сегодня еще ни одного и не видели, — подтвердил Завалейко.

— Не скучай, Никанор, — проговорил Кравченко, прикрывая рукой от света костра глаза, — повоюешь и ты.

— Да, начался и на нашей улице праздник!

С нетерпением ждали мы сводок Совинформбюро. Все жили одним желанием услышать о новых победах над врагом.

Все чаще и чаще казаки встречались с противником. Разгадав нашу тактику, враг стал создавать в бурунах узлы сопротивления. Огневой точкой в узле часто был врытый в землю танк — у фашистов нехватало горючего. Такой узел оказывал сильное сопротивление.

По данным разведки, нам стало известно, что в ближайшем совхозе создан сильный оборонительный рубеж. Много танков врыто в землю, есть танки и на ходу.

К утру наша батарея подтянулась за казачьим эскадроном поближе к селу. Указав нам район огневых, командир батареи ушел на наблюдательный пункт. Взводы устанавливали минометы, готовились к предстоящему бою.

Фашисты, видимо, решили сорвать наше наступление. Они обстреляли район сосредоточения наших подразделений, открыв интенсивный огонь из минометов и танков. Когда разрывы несколько стихли, телефонист, сидящий у аппарата, крикнул:

— Товарищ младший лейтенант, вас вызывает комбат!

Я поднялась на большой бурун, на вершине которого торчали колючие кусты, занесенные снегом. Здесь и был наблюдательный пункт. Комбат лежал на разостланной бурке и, раздвинув заснеженные кусты, всматривался в даль. Временами он отрывался от бинокля и записывал на планшете данные для стрельбы.

— Ведите наблюдение! — приказал он, передавая мне бинокль. — Я подготовлю данные для двух рубежей заградительного огня.

Вдали виднелись чахлые деревья, маленькие домики. За ними тянулось несколько длинных серых кошар. Впереди нас, укрываясь за бурунами, залегли спешившиеся казаки, недалеко от них стояли замаскированные противотанковые пушки чекурдинцев. Артиллеристы подносили ящики со снарядами на огневые, окапывали пушки.

Меня кто-то хлопнул по спине, и я услышала знакомый голос:

— Здравствуйте, Тамара!

Повернула голову и увидела веселые карие глаза лейтенанта Саши Куценко.

— Здорово, артиллерист-противотанкист! Куда идешь?

— На огневую. Вон мои пушки стоят, видишь? — И Саша указал на стоящие впереди орудия. — Новенькие, недавно получил. Эта семидесятишестимиллиметровая пушка, будь уверена, как даст по любому танку врага, так башня и долой.

В быстрых Сашиных глазах светилось восхищение новыми противотанковыми пушками. Расхваливая их, он, посмеиваясь, спросил:

— Ну, а где твои самоварные трубы?

— Наши минометы в овраге, — спокойно ответила я, будто не заметила его иронии.

— Я был в штабе дивизиона, ожидается крупный бой... Здесь пехоты врага много. У вас работенка тоже будет жаркая.

В это время послышался нарастающий гул моторов, и мы увидели шеренгой ползущие по окраине села танки. За ними, размахивая руками, бежали автоматчики.

— Танки пошли! — крикнул Саша и бегом направился к своим пушкам.

— Товарищ комбат, танки! — доложила я, еле сдерживая дрожь в голосе.

Старший лейтенант перестал писать, подвинулся ближе к кустам.

— Шесть танков... и пехота... — всматриваясь в бинокль, как бы про себя, произнес он.

Затем комбат оторвался от бинокля и приказал телефонисту:

— Придвиньте ко мне аппарат, — и, прижав трубку к уху, стал передавать данные для стрельбы на огневую.

Воздух задрожал от минометных выстрелов, одна за другой через наши головы полетели мины. Они густо рвались среди идущих танков и автоматчиков.

У врага — замешательство. Некоторые фашисты, не выдержав огневого налета, залегли, оторвавшись от танков. Остальные врассыпную бросились вперед, стараясь выйти из зоны шквала огня. Тогда командир батареи передал новую команду: перенести огонь ближе к нам, на второй заградительный рубеж. На несколько минут минометы стихли, остановившиеся фашисты бросились вперед. По ним открыли стрельбу казаки. Когда гитлеровцы приблизились ко второму рубежу огня, наши минометы усилили огонь.

— Вот молодцы Кравченко и Завалейко, вижу, это их работа, справа они, точно бьют, — восхищался комбат. — Хорошие старики!

Земля дрожала от разрывов, пехота противника, идущая за танками, залегла. В зоне разрывов мин один танк остановился с развороченной гусеницей.

— Мина гусеницу разбила!

— А почему артиллеристы не стреляют? — спросил комбат.

— Еще не время, к ориентирам не подошли, — не упустила я случая показать себя знатоком дела.

Как только танки начали подниматься на бугор, артиллеристы засуетились. Прогремел пушечный выстрел, за ним второй, через миг заговорили все пушки. Расчеты поспешно заработали. Орудия вели сокрушительный огонь, зарываясь в песок станинами; дымок, выходивший из каналов стволов, медленно рассеивался в воздухе.

На бугре задымил один танк, завертелся другой. Выскакивавших из люков танкистов настигали пули казаков.

Саша лежал между двух пушек. Размахивая руками и ударяя о землю кулаком, он что-то кричал расчетам. С флангов по танкам стреляли казаки из противотанковых ружей, они подожгли еще одну машину. Оторванные от пехоты, фашистские танки не решились вклиниться в нашу оборону и остановились. Комбат направлял огонь таким образом, чтобы фашисты не могли подняться в атаку.

Вдруг из-за бугра один за другим вылетели казаки-конники с поднятыми клинками и на полном галопе бросились на фашистов.

— В сабельный бой пошли! — крикнул мне комбат и передал команду на батарею: перевести огонь в глубь обороны противника.

Оставшиеся три фашистских танка пытались вступить в бой с конниками, но один из них тут же был подорван гранатой, второму разворотил башню снаряд, посланный умелой рукой наводчика. Только одному танку удалось уйти.

Казаки в развевающихся черных бурках и красных башлыках развернутым строем на конях понеслись навстречу вражеским автоматчикам. Фашисты, не выдержав сабельного боя, бросились наутек. Конники на скаку рубили гитлеровцев.

Вот один казак грузно свалился с вороного коня, наверное ранен. Конь, как вкопанный, остановился, протянул свою морду к хозяину, стал толкать его в спину и тянуть зубами за бурку. Казак встал, держась за ушибленную голову и грудь, поднял ногу в стремя, но вскочить на коня не смог. Его подобрали санитары.

Бой приближался к концу. Настигая и уничтожая отступавших гитлеровцев, конники ворвались в селение. Разгромив гарнизон, казаки, не задерживаясь, начали преследование.

Артиллеристы-чекурдинцы, зацепив пушки за передки, быстро устремились за конниками. Я спустилась с высотки к своим минометчикам, и мы тоже двинулись в путь.

В декабре 1942 года ни одного дня не проходило спокойно. Если раньше мы двигались медленно, то теперь эскадроны рысью нагоняли отступающего противника. Верблюды стали плохими спутниками конников. Оставив их далеко позади, мы скакали по бурунам, разыскивая фашистские пристанища.

Люди уставали, у Завалейко стали опухать ноги. Врач признал у него болезнь сердца и велел увезти больного в госпиталь.

— Пусть едет в тыл, — сказал Кравченко, — он уже старый, теперь и без него добьем врага.

— Ни за что, — уперся Завалейко. — Теперь в госпиталь, когда началось наступление? Ни в коем случае не пойду, пусть в этих бурунах меня похоронят, а не пойду!

Однажды разведка трое суток гонялась за подвижным отрядом врага и, наконец, доложила, что скопление танков и автоматчиков обнаружено в селении, в двух километрах от нас. Эскадроны направились туда, артиллеристы за ними.

— Кони чувствуют, что скоро отдохнут в кошарах, — сказал Кравченко, — смотрите, как уши навострили. Знают, что там какое-нибудь сено завалялось для них.

Впереди кто-то закричал:

— Танки!

Из селения навстречу нам шли немецкие танки. Сколько их, мы не успели сосчитать, но к встрече были готовы. Конники мигом рассредоточились и с гранатами в руках заняли оборону за бурунами, а мы залегли за «ПТР». Я успела только крикнуть:

— Ружья к бою!

Бойцы открыли огонь, не ожидая дальнейшей команды.

Часть танков на полном ходу налетела на лошадей, оставленных казаками в стороне, и кони понеслись с диким ржанием по бурунам. Другие танки пошли на людей. Но казаки не дрогнули и забросали их гранатами. Грохот и стон стоял в степи. Я с автоматом и противотанковой гранатой залегла около расчета. Один танк несся прямо на нас... Вот он уже в пятидесяти метрах. Мы отскочили в сторону. Танк развернулся за нами, подставив боковину соседнему взводу. Оттуда открыли огонь, но пули не брали броню. Тогда наводчик сорвал с ремня противотанковую гранату. Все разбежались в стороны от преследующего нас танка, а наводчик остался на месте, укрывшись за буруном. Когда танк приблизился, он бросил под гусеницы гранату. Раздался взрыв, в снег полетели осколки, танк остановился. На мгновение как будто все затихло, потом с новой силой воздух потрясли взрывы. Вверх поднялись клубы черного дыма.

— Чекурдинцы пришли! — обрадованно сказал кто-то.

Я оглянулась и увидела, что сзади стреляют орудия.

Казаки повеселели, вражеские танки повернули, но их настигали меткие выстрелы наводчиков.

Артиллеристы били по деревне, конники приготовились к атаке.

Командир крикнул:

— Конники, за мной! Гнать фашистских захватчиков из бурунов!

За командиром поскакали казаки с клинками над головой, за ними устремились артиллеристы.

— Сычева, приготовиться к маршу! — крикнул комбат.

— Вперед! — послышалась команда.

И мы ворвались в село. Казаки беспощадно расстреливали фашистов из автоматов, рубили их клинками. Несколько вражеских танков, видимо без горючего, стояли замаскированными около домиков и строчили из пулеметов. Артиллеристы открыли по ним огонь. Через пятнадцать минут фашистские танки горели.

Мы стали хозяевами селения и расположились около кошар. Все были рады отдохнуть, разжечь костры, погрызть оставшиеся сухари. Комбат вынес благодарность взводу за отличное выполнение боевых задач.

— Теперь с другим настроением воюем, читаешь сводки — и душа радуется, — сказал Кравченко.

Подбросив корма коням, казаки задымили трофейными сигаретами. Кравченко на привале всегда любил что-нибудь рассказывать. Зная об этом, Завалейко подсаживался к своему другу поближе, сворачивал самокрутку и готовился слушать. Когда становилось тихо, Кравченко начинал свой рассказ.

— А знаете что, казаки, — заговорил он на этот раз, когда все сгрудились в кружок, — нам тут хорошо помогали партизаны. Мы с этой стороны, а они с той наступали на село. Слышали, как фашисты кричали: окружение?

— Какие могут быть партизаны в этих бурунах, где они? — поинтересовался Завалейко.

— Как где? Тут, в селе, говорят тебе, вон у сарая закусывают; их отряд зовут «Иван».

— Кого зовут Иван? — не поняв, спросил Завалейко.

— Да кого ж, отряд! Тебе всегда особо надо сказать, — рассердился Кравченко. — Что сделают партизаны у фашистов: убьют ли офицера большого или пленных освободят, — все, что ни сделают, везде пишут «Иван». Гитлеровцы боятся этого «Ивана», он им везде чудится.

— Он с нами еще под Ачикулаком действовал, этот «Иван», — сказал сидевший рядом с Завалейко казак.

— Мы пробивались к нему, — вмешался второй. — Он все время с нами действует.

— Да, да, правильно! — подхватил Кравченко. — Под Ачикулаком партизаны попали в беду, фашисты их окружили. А полк Чекурды пробил дорогу к партизанам и соединился с ними. В знак дружбы партизаны прислали чекурдинцам овчинные шубы. Это был самый лучший подарок в тех условиях.

Я сидела на завалинке и слушала беседу казаков. Об отряде ставропольских партизан, названном «Иван», слышала давно и знала, что он действует в тылу врага и наносит ему чувствительные удары.

— Вот пошел их комиссар, — проговорил Кравченко.

Я вместе с казаками оглянулась и увидела коренастого мужчину, лицо которого показалось мне знакомым. «Откуда его знаю?» — мысленно спросила себя и пошла следом за комиссаром. На фронте всегда ищешь земляков.

Отдав какие-то распоряжения у себя в отряде, комиссар партизан круто повернулся. Передо мной стоял Николай Андреевич Авдеенко. Я смешалась от неожиданности, а он, посмотрев на мои петлицы, спросил:

— Вы чего испугались, младший лейтенант?

— Меня удивляет, почему вы, крымский житель, партизаните в бурунах?

Николай Андреевич внимательно посмотрел на меня, но не узнал. Тогда я сказала:

— Мы вместе работали на металлургическом заводе в Керчи. Вы работали вначале у станка в механическом цехе, а потом стали секретарем заводского комитета комсомола.

— Правильно, но я вас не помню, — смущенно произнес Николай Андреевич.

Мне пришлось назвать свою фамилию и цех, в котором работала.

От Авдеенки я узнала, что в начале войны он был направлен на партийную работу в Ставропольский край. При подходе оккупантов к Северному Кавказу стал одним из участников партизанского движения на Ставрополыщине.

Мы вспомнили, как работали по нескольку суток, не выходя с завода, берегли каждый винтик на строительстве доменных печей в годы сталинских пятилеток.

— Вот видите, где нам пришлось защищать керченский завод, — сказал Авдеенко.

— А помните, Николай Андреевич, как однажды ночью комитет комсомола призвал нас организовать налет «легкой кавалерии», — надо было что-то проверить в цехах. У меня была спешная работа по монтажу доменной подстанции. После суточной работы без сна я хотела идти домой отдыхать, а вы меня задержали. Как я тогда на вас рассердилась!

— Ну, конечно, помню, — проговорил, улыбаясь, Авдеенко.

— А потом вы нас собрали и сказали, что завод — это собственность народа, что домна «Комсомолка» построена нашими руками. Вы призвали нас любить свое предприятие. Эти слова запомнились мне на всю жизнь.

— Да, счастливое было время... Вот разобьем врага и вернемся в Крым... Будем снова строить и строить...

Послышалась команда:

— По коням!

Мы простились, и партизаны ускакали.

С жестокими боями казаки подошли к селению Ага-батыр. С марша взять его не удалось, последовал приказ нашей части остановиться. У гитлеровцев здесь была усиленная линия обороны. Немецко-фашистское командование знало, что если казаки прорвутся, немцам придется оставить Моздок.

Наступление вел донской казачий корпус, его поддерживали моточасти. В тыл врага была отправлена разведка. Мы стояли во втором эшелоне и ждали приказа.

— Казаки, не спать! Сейчас пойдем на Ага-батыр, — каждую ночь говорил Кравченко.

Но ночь проходила, а приказа наступать нашей части не было. На утро нас начинали бомбить вражеские самолеты. Тогда конники рассыпались по степи. За авиацией выползали фашистские танки, наши артиллеристы уничтожали их или обращали в бегство. К ночи мы снова собирались, и опять Кравченко обещал:

— Не спите, хлопцы, сегодня обязательно выбьем оккупантов.

— Скорее бы! Как же надоело стоять здесь, мерзнуть да слушать, как люди воюют... Дали бы команду: всем по коням и в атаку, мы сразу б забрали тот Ага-батыр, — волновался Завалейко.

Десять ночей грелись казаки нашей части один около другого, хлопали руками, топали ногами, а на одиннадцатую ночь пришел приказ об общем наступлении.

Казаки ворвались в Ага-батыр, оставив позади себя буруны ногайской степи, разрисованной следами танков, лошадиных и верблюжьих ног, усеянной вражескими трупами, сгоревшими танками и машинами.

— Теперь вперед, Завалейко, вперед, на запад! — кричал Кравченко.

Вскоре части Красной Армии взяли Моздок.

В этой победе была и наша доля. Окрыленные успехами на фронтах, особенно большим наступлением советских войск под Сталинградом, конники спешили на Дон, на Кубань, настигая в пути фашистов.

Мы двигались по направлению к реке Куме. После небольших боев овладели станицами Суженской, Иргакли и другими. Шли по пятам противника, который прикрывал свое бегство частыми артиллерийскими и авиационными налетами на наши колонны. Но мы продолжали преследование. Оккупанты в панике бежали, бросая машины, подрывая пушки.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒