ЧАСТЬ ВТОРАЯ 6 страница

Несмотря на полноту, Галя быстро двигалась, и ее проворные руки скоро привели в порядок мою ногу.

— Откуда вы родом, Галя? — спросила я, когда девушка заботливо приготовляла мне постель, взбивая траву, благоухающую лесными запахами.

— Из Ленинграда, — ответила Галя и тяжело вздохнула.

— А почему вздыхаете?

— Соскучилась по Ленинграду, по маме.

Я узнала, что в Ленинграде она перенесла всю тяжесть блокады и потеряла всех близких. Осталась у нее одна мать. Закончив школу, Галя добровольно ушла в армию. Ей очень хочется стать связисткой, непосредственно участвовать в боевых действиях батареи.

— Словом, хочу попасть туда, где труднее, — улыбаясь, закончила свой рассказ девушка, — чтобы было больше пользы от того, что я на фронте.

Утром мы спустились умываться к ручейку.

— Эх, и хороша же природа Румынии! — воскликнула Галя. — Вы послушайте, как заливаются соловьи, будто у нас под Ленинградом.

Действительно, вокруг было прекрасно. Мир и тишина. Деревья как бы тянулись к восходящему солнцу, подставляя свои ветки под его косые лучи, листья верхушек золотились, соловьи перекликались радостной трелью, будто извещали друг друга о прекрасном утре. Пернатые обитатели предгорных лесов своим пеньем напоминали родину, дом; не хотелось думать о войне.

— Посмотрите, какая земляника у ручья! — обрадовалась Галя. Мы стали собирать красные ягоды.

— Когда же кончится эта война? Так хочется домой, к мирной жизни, — проговорила Галя. — И учиться очень хочется...

— Нет, сейчас еще рано, Галя! — сказала я.— Свою страну мы освободили от оккупантов. Сейчас надо добить фашистов, освободить порабощенные ими народы.

— Это я понимаю...

Мы стали умываться. Холодная, чистая вода освежила нас.

После завтрака в землянку вошел огромного роста, плечистый старшина. Из-под пилотки его были видны гладко причесанные русые волосы, серые с желтым отблеском миндалевидные глаза приветливо смотрели на меня, большой рот растянулся в добродушной улыбке, обнажив ровные белые зубы. Приложив большую ладонь к пилотке, старшина произнес:

— Здравия желаю, товарищ младший лейтенант!

Передо мной стоял старшина Немыкин — один из старых, закаленных воинов нашего дивизиона. Он так возмужал и окреп, что я с трудом узнала его.

Вспомнился бой за правый берег Днепра. Оккупанты, захватив в плен разведчика Немыкина, хотели увести его с собой. Но старшина не растерялся. Неожиданным ударом он повалил на землю фашистов, ведущих его, выхватил у них автоматы и стал стрелять. Наши бойцы бросились ему на выручку и помогли уничтожить всех вражеских солдат.

— Очень рад, что вы здоровы, — приветливо проговорил Немыкин. — Когда вас ранило, я, признаться, не думал, что вы еще вернетесь на фронт. Вы были без сознания... В батарее только несколько бойцов осталось из старых, и они передают вам привет.

Я поблагодарила. Мне было приятно, что бойцы не забыли меня.

— Приходите с Галей к нам в гости. Галя что- нибудь споет, бойцы очень любят ее песни.

Я обещала Немыкину навестить батарейцев.

Однажды меня вызвал к себе секретарь партбюро дивизиона Забавленко. Опустившись по земляным, осыпающимся ступеням, я постучала в фанерную дверь. Изнутри послышался голос старшего лейтенанта Забавленко, приглашающий войти. В маленькой землянке было чисто.

— Товарищ Сычева, я вас пригласил вот зачем,— сказал Забавленко. — Вы на Днепре подавали заявление о приеме в партию. Из-за вашего ранения мы не успели разобрать его. Подготовьтесь, скоро пригласим вас на бюро. Устав ВКП(б) знаете?

— Конечно, я ведь давно готовлюсь в партию.

— Очень хорошо. Еще я хочу дать вам поручение: через две недели у нас годовщина создания дивизии. К этому времени необходимо приготовить художественную самодеятельность. Среди бойцов у нас есть настоящие артисты. Например, сержант Юркевич учился в музыкальном училище, играет на аккордеоне, боец Цымбал — на скрипке. Есть рассказчики, найдутся и танцоры, надо только организовать их.

Сначала показалось обидным, что мне, офицеру, дают такое поручение. На войне — и вдруг заниматься самодеятельностью. Тем более, что свое вступление в партию мне хотелось ознаменовать каким-нибудь боевым подвигом. Сказала об этом старшему лейтенанту.

— Это вам партийное поручение. Музыка, песня, танец, веселая шутка также необходимы бойцу.

Я горячо взялась за выполнение партийного поручения.

Действительно, талантов в дивизионе оказалось много, и когда наши кружки — хоровой и музыкальный — выступили на вечере в дивизии, они заняли второе место. Вскоре мы с успехом участвовали в армейской олимпиаде.

Галя была активной участницей хорового кружка, помогала мне организовывать людей, часто руководила репетициями.

Как-то перед обедом, после спевки хора, Галя предложила:

— Давайте сходим на батарею, вас ведь приглашали. — И девушка оживилась, ей, видно, самой хотелось побывать у бойцов.

— А далеко это?

Нет, километра три по лесу, берегом Молдавы.

— Вот пообедаем и пойдем, — согласилась я.

Мы шли лесными оврагами, поросшими густым кустарником. Солнце было где-то за тучами, чувствовалось приближение грозы. Когда мы стали подходить к передовой, Галя предупредила, что местность просматривается противником. Пригнувшись в тени кустов, мы продолжали идти. Еще издали Галю заметили бойцы.

— Галя, Галя идет! — закричали они.

Пока бойцы, окружив меня, расспрашивали о здоровье, Галя сделала, кому нужно, перевязки, кому-то дала порошок от головной боли, затем по просьбе: бойцов начала петь.

Стоя на снарядном ящике, девушка пела популярные советские песни. Порой она забывала, что за небольшим гребнем, в трехстах метрах отсюда, траншеи противника. Оттуда время от времени, передразнивая ее, кто-то пищал:

— И-и-и-и...

На минуту Галя замолкала, ее черные глаза искрились ненавистью, но, увидев, что никто не обращает внимания на этот писк, она продолжала:

И подруга далекая

Парню весточку шлет,

Что любовь ее девичья

Никогда не умрет...

Едва она заканчивала одну песню, бойцы бурно аплодировали и заказывали другую.

Когда мы прощались с батарейцами, уже темнело, начал накрапывать дождик, на горизонте сверкнула молния. Мы заторопились. Бойцы просили приходить к ним почаще.

— Галя, ты хорошо знаешь дорогу? — спросила я, когда мы шли по лесу.

— Конечно. Столько раз ходила на батарею...

Вскоре темнота окутала весь лес и стала такой густой, что на шаг перед собой уже ничего не было видно.

Сверкнула молния, мы увидели, что тропка, по которой пробирались на батарею, исчезла.

Дождь усилился и с шумом падал на листья деревьев.

— Галя, ты сбилась с дороги, мы здесь не проходили, — крикнула я ушедшей далеко вперед девушке.

— Да, эти кусты у нас должны были быть правее,— и голос Гали дрогнул.

Долго мы блуждали по темному лесу, пробираясь среди колючих зарослей и могучих деревьев, широко размахивая перед собой в темноте руками, чтобы не разбиться о дерево.

На пути нам встречались бесконечные лесные овраги, и мы то спускались, нащупывая деревья и хватаясь за их мокрые, скользкие стволы, то снова поднимались. Наконец вышли на какую-то незнакомую узкую лесную дорогу.

Дождь прекратился, ноги увязали в жидкой грязи истоптанной прифронтовой дороги. Вдруг среди кромешной тьмы услышали строгий окрик:

— Стой, кто идет?

— Наши, — радостно шепнула Галя и крикнула часовому: — Это я, Галя.

— Пароль!

— Не знаем пароля.

— Ложись!

— Куда ложись? В грязь,— возмутилась девушка.

— Ложись! — крикнул еще раз часовой и дал выстрел в воздух.

Галя всем своим грузным телом грохнулась в грязь, а я спряталась за толстое дерево.

На выстрел прибежал дежурный офицер, осветил фонариком Галю. Я выглянула из-за дерева, меня душил смех. Девушка стояла на четвереньках, умоляюще подняв глаза на лейтенанта.

— Куда ходишь, Галя, по ночам из подразделения? — спросил лейтенант, едва сдерживая смех.

Галя ответила что-то невнятное.

— Встаньте, — разрешил ей дежурный офицер и, увидев меня, сказал: — И вы, товарищ младший лейтенант, тоже гуляете?

— Мы были на батарее, — ответила я.

Долго потом Галя ругалась и бурчала, обижаясь на строгость караульной службы.

Недолго мне пришлось находиться в тылах. Рана моя зажила, и вскоре я получила назначение во взвод, которым командовала в боях за Днепр, в батарею только что вернувшегося из госпиталя старшего лейтенанта Бородина.

Землянка, в которую меня провели по ходу сообщения, была обширна, обита досками, стены украшены разными безделушками и открытками. На стене висела небольшая карта, у которой стоял командир батареи Бородин.

На небольшом самодельном столе, покрытом газетами, стоял полевой телефонный аппарат, за столом сидели телефонисты.

Я доложила комбату о прибытии. Он встретил меня приветливо. Достал список взвода, придвинулся к столу и стал рассказывать мне о бойцах, которых я не знала.

— Вот смотри, это сержантский состав: командир первого орудия, старший сержант Грешилов, его к нам перевели из батареи стрелкового полка. Наводчиком у него Осипчук. Человек с высшим образованием, он до войны заведовал кафедрой в одном из киевских институтов. У него есть научные труды, он имеет ученое звание. Сколько раз ему предлагали работать в штабе, — отказывается. Ему трудно примениться к нашей солдатской жизни, но в нем горит жажда мести: фашисты расстреляли в Киеве его взрослого сына. Командир второго орудия, сержант Денисенко, — хороший артиллерист, аккуратный, исполнительный. Наводчиком у него Юркевич, испытанный в боях человек.

Долго еще комбат рассказывал о людях, с которыми мне предстояло вместе воевать, давал указания и советы. Затем он встал, прошелся по землянке, надел планшетку:

— Пошли, Сычева, во взвод, там ближе познакомишься с народом.

Противник, укрепляя свою оборону, почти каждый день предпринимал сильные артиллерийские налеты на наш передний край и район огневых позиций батареи. Чтобы не демаскировать себя, мы не отвечали, а только вели наблюдение и засекали неприятельские огневые точки.

Однажды утром я пошла на свой наблюдательный пункт. Наблюдатель сказал:

— Товарищ младший лейтенант, я уже не могу больше терпеть. Вот смотрите, — и указал на стереотрубку. — Фашисты ходят у нас на глазах, обстреливают, а мы стоим и любуемся ими.

В стереотрубу ясно были видны стоящие на том берегу, в кустарниках, замаскированные пушки. Немецкие солдаты ходили с котелками, наверно собирались завтракать.

— Сколько же на них любоваться? — не унимался боец.

— Будет приказ, откроем огонь, а пока нельзя. До начала наступления они не должны знать, что у нас тут стоят орудия.

Часть усиленно готовилась к прорыву обороны противника. Командование дивизии, найдя топографически точно такую же местность, как та, на которой нам предстояло прорывать оборону противника, ежедневно проводило учебные занятия.

Однажды рано утром, когда солнце еще не показалось из-за синевы Карпатских гор, мы погрузили на машины ящики со снарядами, прицепили пушки и поехали лесными дорогами на занятия.

Перед нами был специально оборудованный «передний край обороны противника» — доты, проволочные заграждения, закопанные танки и даже мишени фашистской пехоты.

Огневые, которые мы начали оборудовать, были на несколько метров позади окопов пехоты. Я увидела Аню и подозвала ее к себе.

— Ты почему ушла из артиллерии? — спросила я девушку после взаимных приветствий.

— Да знаете, товарищ младший лейтенант, в артиллерии трудно, силенок у меня маловато. А с автоматом удобнее воевать.

— И это все?..

— Нет, не все, — ответила Аня улыбаясь, — я встретила земляка, в одном районе жили. Несколько раз видела его перед войной на районных комсомольских активах и на бюро райкома комсомола... И так приятно было здесь встретиться...

— Вот теперь понятно, Анечка, почему ты ушла к автоматчикам. А то «в артиллерии трудно»...

Лицо Ани зарумянилось.

— Да нет, вы так не думайте, мы просто хорошие товарищи, — смущенно оправдывалась девушка.

— Ну, конечно, конечно, я не спорю. Ты мне, Аня, хотя бы показала его.

— Покажу, он здесь, — и она окинула взглядом бойцов, впереди нас занимавших «оборону».

— Вот он, — указала Аня.

Недалеко от нас, у окопов, стоял боец лет двадцати двух, с открытым энергичным лицом. Он что-то говорил другим бойцам, указывая на мишени «фашистской пехоты».

— Он что, командир? — спросила я.

— Да, командир отделения и комсорг нашей роты, — с гордостью ответила Аня. — Гвардии сержант Кучерявый. У нас в отделении все комсомольцы, хорошие, боевые ребята.

Последовала команда «по местам», и Аня ушла.

Целый день мы были на учебной огневой позиции: атаковали «вражеские доты», разминировали «минные поля», поджигали «танки противника», преодолевали «проволочные заграждения».

Вечером, когда закончились занятия, я подошла к Ане. Она сидела на краю окопа рядом с сержантом и о чем-то спорила с ним.

— О чем споришь, пехота — царица полей?

— Да как же, — указала Аня на сержанта, — он доказывает, что надо обязательно с первой атаки взять укрепление. Если, говорит, первая атака сорвется, тогда уже не одолеешь скоро врага. А я ему возражаю. Помните, как на Днепре было: три раза за ночь атаковали какую-то деревушку, а взяли ее только на четвертый.

— Нет, Аня, мы должны с первого раза сломить укрепление врага и двинуться вперед, — твердо сказал сержант тоном, не допускающим возражений, и усердно начал счищать камешком землю с саперной лопатки.

— Аня, нельзя спорить с командиром, он прав, — сказала я. А сама подумала: «С твердым характером парень».

Аня, наконец, представила мне сержанта.

— Вот это мой земляк, товарищ младший лейтенант. Видите, какой упрямый, — сказала она, бросив на Кучерявого обиженный взгляд.

Я улыбнулась.

— Если твои земляки все такие упрямые, значит скоро будем в Берлине.

На нашем участке фронта было затишье, изредка только ветер доносил грохот сильных боев со стороны Ясс. Изо дня в день мы занимались на учебных огневых позициях.

Разведка нашего дивизиона вела усиленное наблюдение за противником. Командир взвода разведки лейтенант Гусев и старшина Немыкин не уходили с наблюдательного пункта.

Однажды, когда предвечерняя дымка начала окутывать уходящие вдаль предгорья Карпат, коммунисты и комсомольцы пехотного батальона и приданной ему нашей батареи собрались в землянке командира батальона. Начальник политотдела дивизии майор Мишин сообщил, что подразделение получило боевую задачу: идти на прорыв укрепленного района противника, запершего вход в Карпаты.

— Долг коммунистов и комсомольцев, — сказал майор, — личной храбростью, мужеством и воинским мастерством увлекать вперед на славные подвиги во имя родины весь личный состав. Мы должны с честью выполнить наказ великого Сталина: добить гитлеровских захватчиков и освободить порабощенные народы Европы.

На этом собрании выступил командир отделения автоматчиков гвардии сержант Николай Кучерявый. Как бы подытоживая мысли всех собравшихся, он сказал твердым и спокойным голосом:

— Мы свою родину любим, как мать, и мы это докажем на деле. Я, член ленинско-сталинского комсомола й комсорг девятой роты, смело пойду в бой и, если нужно будет для родины, отдам свою жизнь за победу над врагом. Думаю, что все присутствующие здесь будут драться так же.

Разошлись с собрания взволнованные, внутренне подтянутые. Предстоял тяжелый, напряженный бой...

С утра заговорили пушки и минометы. Они взрывали вражеские минные поля, разрушали проволочные заграждения. Мы стреляли по засеченным огневым точкам противника. Под прикрытием артиллерийского огня пошла в наступление пехота. Я видела в бинокль, как в атаку поднялась девятая рота. Впереди цепи атакующих бежали, увлекая за собой остальных, гвардейцы отделения Николая Кучерявого. Рядом с командиром виднелась маленькая стройная фигурка Ани. Девушка на ходу вставляла диск в автомат и, перезарядив, передавала его сержанту.

Преодолев первую линию обороны, пехотинцы залегли под ураганным обстрелом опомнившегося противника.

— Вперед! — скомандовал Бородин мне и командиру второго взвода Анаденке, и мы поволокли пушки и установили их в кустах в нескольких метрах от валявшихся впереди подорванных кольев, кусков колючей проволоки.

Первая линия вражеских укреплений была полностью сокрушена, но перед нами находилась глубоко эшелонированная оборона противника с минными полями, проволочными заграждениями, за которыми были бетонированные доты. Ливень огня все больше прижимал девятую роту к земле. Мы продолжали подавлять пулеметные гнезда противника, разрушали доты.

Впереди наших орудий, перед заминированной колючей проволокой, залегли автоматчики комсорга Николая Кучерявого. Над головами гвардейцев свистели вражеские пули, рядом рвались мины и снаряды ряды, осыпая людей землей, окутывая их едким дымом.

В эту напряженную минуту боя послышался голос Кучерявого:

— Лежать здесь, значит умереть, не выполнив задачи. — Он встал во весь рост, поднял над головой автомат и со словами: «Вперед, гвардейцы! За родину! За Сталина!» — бросился на заминированное заграждение.

Оглушительный взрыв потряс землю, во все стороны полетели куски проволоки и обломки кольев. В образовавшийся проход ринулись солдаты. Подвиг комсорга Кучерявого сделал бесстрашным каждого. Впереди всех бежала с автоматом Аня.

Вскоре и мы потянули в этот проход свои пушки и прямой наводкой стали подавлять огневые точки фашистов, поддерживая наступательный порыв пехотинцев.

Бой был упорный, жестокий и долгий. Враг не устоял. Шесть линий его обороны были прорваны на всю глубину. Мы открыли себе путь в Карпаты.

Указом Президиума Верховного Совета СССР Николаю Даниловичу Кучерявому посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Наш противотанковый дивизион был передовым отрядом дивизии. Обгоняя пехоту, он мчался вперед на машинах. Постоянной линии фронта в горах не было. Враг оказывал сопротивление только на отдельных опорных пунктах, в ущельях гор, перед крупными населенными пунктами, на дорогах. Чаще всего это были танковые засады или арьергардные подвижные отряды автоматчиков, нередко поддержанные танками, которые, контратакуя, нападали на наши колонны.

Перед дивизией была поставлена задача: обеспечить захват перевала Дуамнэ, опередив отступающего врага.

— По машинам! — последовала команда.

Всеми овладело стремление сегодня же выйти к перевалу раньше противника. Шесть машин неслись по горному шоссе, прицепленные пушки подскакивали на крутых поворотах.

Не доезжая нескольких километров до какого-то небольшого румынского городка, наблюдатели увидели, что из кукурузы на нашу колонну летят пять танков.

Немедленно последовала команда:

— Танки слева. Дивизион, к бою!

Бойцы молниеносно спрыгнули с машин, отцепили пушки и развернули их в сторону врага.

— Батарея, по фашистским танкам — огонь! — скомандовал старший лейтенант Бородин.

Горное эхо усилило звук залпа.

Встретив сильное сопротивление, танки врага остановились, не решаясь подходить ближе.

— Подавай быстрее, — торопил наводчик Осипчук заряжающего, всматриваясь в панораму и вращая поворотный механизм.

Боец бросился за снарядами, но почти у самой машины разорвался вражеский снаряд, моторная часть вспыхнула, вскоре пламя перекинулось на кузов. Боец остановился в раздумье. Заминку заметил старший лейтенант Бородин и мигом вскочил на машину.

— Принимай, принимай! — и стал подавать ящики.

Пламя уже охватило кабину и борта. Потное, загорелое лицо Бородина было искажено напряжением, но он уверенно работал на горящей машине, на которой с секунды на секунду могли начать взрываться боеприпасы. Пушки тем временем вели огонь по танкам.

Изнурительный скоротечный бой продолжался, но гвардейцы стояли насмерть. Одни падали смертью храбрых у орудий, другие заменяли их. Пушки без устали посылали снаряд за снарядом. Два вражеских танка уже пылали, третий прекратил огонь. Остальные два попытались выйти из боя.

— Заряжай, — командовал Осипчук и отскакивал в сторону, чтобы вздрагивающая при выстреле пушка не сбила его с ног.

— Не уйдете от расплаты, — и старший лейтенант Бородин, заменивший раненого наводчика у одного из орудий, дал выстрел. Один танк вспыхнул, другой развернулся и скрылся за бугром.

Из-за поворота шоссе неожиданно выскочила и свернула на проселочную дорогу вражеская легковая машина, за ней пролетела вторая.

— Бей по машинам! — крикнула я.

Но старший лейтенант Бородин остановил меня:

— Стойте, видите, наш комдив...

— Да куда же это он? — заволновался командир орудия Денисенко.

Мы оглянулись. Во второй машине сидел командир нашей дивизии Бочков и стрелял из автомата по скатам первой машины, не обращая внимания на окружающий бой. Вскоре обе машины скрылись из виду. Но мы ясно слышали, как застрочил пулемет. Выстрелил один фауст-патрон.

— Расчеты, не сходить с мест!

Бойцы, сплевывая осевшую на губах землю, утирали пилотками потные лица.

Недалеко от нас, в кукурузе, поднялась суматоха и беспорядочная перестрелка.

— В чем дело? — всматриваясь в бинокль, спросил Бородин.

— Открыть огонь? — предложила я.

— Нет, подождать.

В это время из кукурузы выскочило около сотни румынских солдат с поднятыми руками. Под конвоем они вели нескольких немецких офицеров. Впереди шел солдат со штыком, к нему был привязан кусок белой материи.

— Мы в русских стрелять не будем, — сказал он, — это фашисты стреляли, их генерал умчался к Гитлеру...

Мы поняли, за кем погнался наш командир дивизии. Не попал бы он в лапы врагов! А у нас, как на грех, нет исправной машины, чтобы поехать помочь ему пленить немецкого генерала.

Наконец развязка наступила. Из кукурузы на предельной скорости вынырнула зеленая машина нашего полковника. Рядом с шофером сидел надутый представитель фашистского генералитета с крестами на груди, а сзади, с налившимися кровью глазами, комдив. Машина остановилась. Бочков велел фашисту встать, сорвал с него погоны, кресты и с яростью что-то крикнул ему по-немецки.

Сдавшиеся румыны наперебой рассказывали:

— Фашисты нас за людей не считали, били, издевались. Это они здесь засаду устроили.

Командир дивизии полковник Бочков, обращаясь к нам, скомандовал:

— Вперед, гвардейцы! За мной, к перевалу!

Мы выполнили боевое задание к ночи. Захватив перевал Дуамнэ, наша дивизия вошла в Карпатские горы.

Румынские солдаты, встречавшиеся по дороге, с веселыми лицами кланялись нам и улыбались, к штыкам их винтовок были привязаны белые платки.

Через несколько дней, 25 августа 1944 года, капитулировавшая Румыния объявила войну гитлеровской Германии.

Началась ранняя дождливая карпатская осень. Изо дня в день моросил мелкий, как водяная пыль, пронизывающий до костей дождь. Низко проплывали, скрывая на время вершины гор, серые, тяжелые дождевые тучи. Лес стал неприветливым и холодным. С каждым днем все хуже становились дороги. Колеса машин утопали в густой грязи и буксовали. По извилистым горным тропинкам бойцы и командиры стрелковых подразделений шли цепочкой.

Нас окружала тишина, которая на войне бывает неприятной. Длинное ущелье, по которому мы двигались, уходило в темноту цепи высоких гор.

Батарее было приказано установить орудия в мелком кустарнике над горной дорогой. По склонам заняли позиции пехотинцы. Все было приготовлено на случай вражеского нападения. Окопавшись, вечером бойцы развели костер. Утомленные тяжелым переходом, люди отдыхали: жарили кукурузу, просушивали намокшие шинели и портянки.

Пользуясь затишьем, сержант Денисенко, до войны колхозник из украинского колхоза-миллионера, читал вслух недавно полученное из деревни письмо.

— Эх, скорей бы война кончалась, да в свой родной колхоз, — тяжело вздохнув, сказал он, закончив чтение.

— Ты, значит, готов сегодня закончить войну вот здесь, в Румынии, и поехать домой? — укоризненно покачал головой Осипчук, читавший у костра газету.

— А что? Со своей земли мы прогнали фашистов, а тут пускай сами румыны воюют, — неуверенно возразил Денисенко. Видно было, что он и сам не согласен с такой теорией, но говорить такое заставляет тоска по родине.

Осипчук стал горячо доказывать:

— Нет, Денисенко, ты не прав. Кто же, кроме нас, русских, сможет помочь другим народам Европы освободиться от фашистов... Что принес фашизм вот хотя бы румынам? Ты же видишь... Сплошная безграмотность, бедность, угнетение. Мы обязательно должны помочь им не только изгнать фашистов, но и строить лучшую жизнь.

— По-моему, здесь надо забрать всю землю у богачей и организовать колхозы, — загорелся Денисенко.— Я бы им помог навести порядки!..

— Вот видишь, — улыбнулся Осипчук. — Разве можно сейчас домой?

Долго бы еще беседовали бойцы, но к костру подошла Галя. Она обходила подразделения и делала перевязки, осмотры. Закончив свое дело, она попросила:

— Товарищи, разрешите спеть вам новую песенку, которую я разучила.

Над ущельем взлетели дружные аплодисменты.

Галя пела с большим чувством. При свете костра лицо девушки сияло торжественностью, бойцы приветливо улыбались ей и в такт песне утвердительно покачивали головами. Песня говорила о скорой победе и о возвращении фронтовика к своей любимой, к мирному труду.

— Галочка, — обратился Денисенко к девушке,— кончится война — поедем к нам в колхоз. Вот там с тобой споем. Эх, как заживем мы после победы!..

— После войны Галя поедет к нам в Сибирь,— сказал старший сержант Грешилов, подсаживаясь поближе к девушке, присевшей у костра.

— Нет уж, в Сибирь я, пожалуй, не поеду. Я за войну так намерзлась, что несколько лет буду отогреваться в теплых краях.

— Када Галя хочет тепло, она приедет к нам, в Ташкент. Там карашо, тепло. Я всем женщинам нашим расскажу, как Галя поет карашо. Гостем нашим будешь, барашка резать, шашлык, плов кушать будем, — и боец поднес четыре пальца к губам, причмокнув и покачав головой. — Поедем в Ташкент,— повторил он приглашение.

— Нет, Галиночка, приезжайте лучше к нам, в Киев, — попросил чистивший у костра автомат сержант Юркевич. — К нам ближе, и климат умеренный, а город-то какой, лучше его не найдешь...

В это время раздался выстрел на посту часового, и эхо пронеслось по ущелью.

— В ружье!

Все быстро вооружились, затушили костер. Несколько бойцов побежали к часовому в глубь ущелья, остальные залегли, заняв оборону.

Через несколько минут к нам привели группу румынских солдат и офицера. Они заявили:

— Не хотим воевать против русских. Мы знаем, что вы пришли освободить наш народ от фашистов. Русские люди несут счастье каждому румыну. Мы хотим бороться против оккупантов.

— Ну что, видишь? — подтолкнул Осипчук Денисенко, многозначительно подмигнув.

Румын надо было отвести в штаб. Пленный офицер обратился ко мне:

— Мы знаем, что у вас все защищают родину, и мужчины и женщины... У меня были хорошие пушки, вот бы их направить против врага. Я со всей своей батареей пришел. Офицера-немца убили, замки от пушек закопали в землю и горами ушли к вам...

...Рано утром мы снова двинулись по заросшим лесами горам навстречу дождю и ветру.

— Сычева, тебя вызывают в политотдел дивизии, — сказал мне комбат Бородин, когда я отдала последние распоряжения по оборудованию огневых позиций на окраине одной из горных румынских деревушек.

В политотделе мне вручили кандидатскую карточку Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Радость наполнила сердце, когда я взяла карточку и осторожно положила ее в левый кармашек гимнастерки.

Проходила кривыми улочками бедной деревеньки, из-за углов убогих хаток на меня смотрели оборванные, грязные дети.

Мне хотелось крикнуть им с гордостью: «Теперь я кандидат в члены партии большевиков. Я буду бороться и за ваше счастье, теперь я стала еще сильнее!»

Многое человеку хочется сказать, когда у него светло и радостно на душе. В такие минуты и солнце светит как-то иначе, и люди кажутся более красивыми. Все поздравляли меня, а я посматривала на левый кармашек гимнастерки, и на душе становилось необыкновенно хорошо.

Утром мы снова двинулись в путь, преследуя отступающих оккупантов. Машины все выше и выше поднимались по горной дороге. Противник все упорнее сопротивлялся, почти через каждые пять-десять километров устраивал завалы из толстых деревьев, минировал и взрывал дороги.

Наши саперы проявляли чудеса изобретательности и быстро устраняли все вражеские препятствия и ловушки.

Мы остановились на ночлег в маленьком горном селе. Пришел боец и сказал, что в одной из хат есть гитара.

— Попроси на часок, поиграем, душа скучает без музыки, — проговорил сержант Юркевич.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 20 212223 24 25 Следующая ⇒