ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 страница

— Приехали, — проговорил старший команды, когда поезд приблизился к прифронтовой станции. На путях лежали разбитые, обгорелые вагоны и платформы, валялись исковерканные цистерны. Темными воронками зияла земля. Наш вагон остановился у разрушенной водокачки.

Я соскочила с полки и вышла вслед за всеми на перрон. Товарищи разошлись в разные стороны, а я сидела, охраняя чемоданы. Через полчаса мои спутники вернулись, нагруженные свертками и кульками. Все были оживлены, шутили, смеялись.

Только к вечеру мы разыскали попутную машину и поехали в часть. Среди ночи машина свернула с шоссейной дороги. Прямо на нас смотрела круглая луна. Она тяжело и медленно плыла над долиной, прокладывая перед нашим взором серебристый путь. Запахло нефтью. В лунном свете заблестели нефтяные озера, над ними стояли огромные вышки.

— Наши золотые родники, — сказал кто-то. — Оккупанты рвутся сюда, хотят завладеть этим богатством.

— Не выйдет, — сказал другой. — Не видать им грозненской нефти, как своих ушей.

Утром нас распределили по подразделениям.

Когда передо мной в первый раз выстроили двадцать девять бойцов, я немного струсила. В штабе меня предупредили, что бойцы необученные.

— Знакомьтесь с вашим командиром взвода, — представил меня командир батальона.

— Ой, баба будет командовать нами, — послышался тихий ропот в строю.

Командир батальона рассказал бойцам обо мне все, что успел узнать из личного дела и из короткого разговора.

— Смотрите, ребята, не подкачайте перед женщиной-командиром, — заключил он.

Бойцы пошли ужинать, а я отправилась в землянку. Лежала и думала: «Что же буду делать с необстрелянными? Если бы они имели хоть какой-нибудь опыт». Боялась, что не сумею обучить их в короткий срок. Уткнувшись носом в вещевой мешок и укрывшись с головой шинелью, всплакнула.

На другой день рассказала взводу о боях, в которых участвовала, о людях, не жалевших своей жизни для успеха боя. Потом ответила на вопросы бойцов. В следующий час приступили к изучению устава. Тут я вспомнила училище. Объяснила, что Красная Армия не может существовать без уставов, без строгой воинской дисциплины и порядка. Устав — это закон армейской жизни. Предупредила бойцов, что все приказания старших командиров должны выполняться бегом.

— Воевать мы будем не хуже тех, о которых вы рассказываете, и жизни не пожалеем в бою, а вот дисциплину не очень требуйте, мы к ней не привыкшие, — сказал, улыбаясь, помощник командира взвода Анисин, как я заметила, самый авторитетный во взводе боец.

— Да, можно бы не очень строго, — послышались голоса. — Тогда мы вас будем уважать, а заставите тянуться — ничего у вас не выйдет.

«Нет, — думаю, — не уговорите меня», — и, не дав больше им обсуждать этот вопрос, сказала:

— Продолжаем занятия.

После занятий вызвала к себе в землянку Анисина. Придя, он сразу же сел на ступеньку и спросил:

— Товарищ младший лейтенант, вы меня звали?

— Да, звала, — ответила я, нахмурившись. — Вы, Наверное, еще не читали тех разделов устава, которые я вам велела прочесть, если ведете себя так развязно.

— Читал немного, они неинтересные, — проговорил Анисин.

— Когда закончится война и вы вернетесь домой, тогда будете в свободное время читать интересные книги, а сейчас идет война, воевать без уставов нельзя. Вас я считаю самым сознательным человеком во взводе, вы первый должны понять, каково значение дисциплины для боеспособности взвода, и приучить к ней всех бойцов. Иначе они и вас не будут слушать. Сегодня утром вы приходили ко мне с жалобой на то, что Евсюков вам не подчиняется, не хочет чистить винтовку так, как вы приказываете. Это произошло потому, что нет дисциплины, люди не знают устава.

Анисин молчал.

— Я уверена, что если вы захотите, сможете повести за собой весь взвод.

По лицу Анисина пробежала довольная улыбка.

— Договорились? Я вас освобождаю на два дня от занятий. Можете оставаться в землянке, но должны хорошо подучить устав.

— А когда вы меня спросите? — поинтересовался Анисин.

— Спрашивать не буду, я буду требовать, чтобы вы выполняли его.

Анисин задумался.

— О чем думаете? Испугались? — и испытующе посмотрела на него.

— Нет, товарищ младший лейтенант, но я никогда не служил в армии.

— Я тоже не служила... Разве вы слабее женщины? Если вы испугались этих трудностей, то чего же от вас можно ожидать в бою?

— Хорошо, товарищ младший лейтенант, будем дисциплинированными, — смущенно улыбнулся Анисин. — Я добьюсь этого.

— Идите и учите устав, — строго приказала я.

Он вышел. Я долго размышляла над тем, как мне воспитывать бойцов. Хватит одной строгости и требовательности или необходим еще какой-то особый подход к людям, еще что-то, чем я не успела овладеть?

К Анисину была попрежнему более требовательна, чем к другим. Но при подчиненных старалась не делать ему замечаний.

Однажды Анисин пришел в землянку, когда я писала конспект занятий.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться?

Я взглянула на него и тоном, не допускающим возражений, сказала:

— Прежде чем обращаться к командиру, надо заправиться и осмотреть себя. Выйдите, заправьтесь, тогда зайдете.

Анисин покраснел, но вышел. В это время в землянку спустился командир роты. Я встала и поприветствовала его. Старший лейтенант взял мой конспект и стал проверять.

Вошел Анисин, заправленный, подтянутый.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться?

— Товарищ Анисин, устав говорит, что нужно у старших просить разрешения обращаться к младшим. Зайдите снова!

Анисин вышел. Не прошло минуты, как он вновь спустился в землянку.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к младшему лейтенанту? — спросил он командира роты.

Получив разрешение, Анисин обратился ко мне по всем правилам. Когда я ответила на его вопрос и он ушел, командир роты засмеялся.

— Это хорошо, Сычева, что ты учишь бойцов строгому соблюдению устава. Но не забывай и вот о чем. Бойцы любят, когда командир беседует с ними запросто, рассказывает о боях. Бойцы должны видеть в лице командира своего старшего товарища и руководителя.

Долго я размышляла над словами командира роты.

Ежедневно во взводе шли занятия. Основательно изучали советские тяжелые 120-миллиметровые минометы, автомат, гранаты, «ПТР». Люди были толковые и быстро запоминали все, что им объясняли. Особенно радовали успехи взвода по строевой подготовке. Бойцы, оказывается, знали строевой устав лучше, чем я предполагала. Часто после вечерней поверки командир батальона выносил благодарность взводу за хороший строй и примерную дисциплину.

Однажды я подошла к землянке бойцов и услышала, как Анисин на кого-то кричал:

— Тише! Не ругаться! Ты знаешь, что нельзя употреблять нецензурные словечки. И без них можно фашистов бить... Чего от тебя в бою ожидать, если ты здесь дисциплины испугался... — И, помолчав, добавил: — Чтобы брани я больше не слышал.

Сколько я потом ни добивалась у Анисина, с кем это он так разговаривал, помкомвзвода не сказал.

— Если повторится, — ответил он, — я приведу его к вам.

Меня радовало, что бойцы делают друг другу замечания, а младшие командиры, авторитет которых я всегда стремилась поднять среди рядовых, требовательны и справедливы.

Обстановка на Закавказском фронте усложнялась. Противник стремился прорваться к Грозному и Баку. Гитлер любой ценой хотел завладеть этими нефтеносными районами.

Сосредоточив большие силы и много танков, гитлеровцы думали с ходу форсировать реку Терек в районе Моздока. Но упорное сопротивление наших войск сорвало замыслы врага. Завязались кровопролитные бои за переправу.

В душную августовскую ночь 1942 года наша часть поднялась по тревоге и к следующему вечеру заняла оборону у берегов быстрого Терека.

За небольшим бугром, изрытым окопами и траншеями, мы установили свои минометы.

Ранним утром я поднялась на бугор, присела на бруствер отрытого, но никем не занятого окопа и залюбовалась голубой лентой широкого Терека. Невдалеке справа виднелся каким-то образом уцелевший мост. Слева гремели орудийные раскаты, слышались длинные очереди пулеметного огня.

Вокруг огневых точек и траншей, подступая к берегу реки, пестрели полевые цветы и разнотравье. Сорвала несколько цветов и невольно притянула их к обветренным губам.

— Любите цветы, товарищ младший лейтенант? — раздался вдруг надо мной голос Анисина.

— Да, очень! Любила и сейчас люблю, — в замешательстве ответила я.

Анисин заметил мое смущение и тотчас отвернулся, всматриваясь в даль.

— Вспоминаются родные места, Волга, — мечтательно, с грустью в голосе произнес он. — Перед войной мы с отцом рыбачили на Волге. Как затянем бывало невод, а там рыбка плещется да серебрится. Эх, Волга, Волга!.. Вода там течет плавно, а ширина-то какая!

Я поднялась и заметила, что и без того круглое скуластое лицо Анисина расплылось в улыбке от приятных воспоминаний, а узкие карие глаза прищурились, будто увидели перед собой Волгу.

Неожиданно лицо его изменилось, брови нахмурились, пристальный взгляд остановился на какой-то точке.

— Товарищ младший лейтенант, кажется, гражданские переправляются? Смотрите, немного ближе моста.

Я побежала на наблюдательный пункт. Посмотрела в бинокль: на противоположном берегу реки в лодки грузятся женщины в широких цветных юбках и белых платках, им помогают мужчины в белых кавказских рубахах. Оттолкнув от берега лодки с женщинами, мужчины быстро стали грузить сундуки, чемоданы, подушки и вскоре тоже отчалили.

— Гражданские эвакуируются, — проговорил командир батареи, продолжая пристально следить за переправой.

Вдруг переправившиеся мгновенно бросились к сундукам и чемоданам, женщины из-под юбок выхватили автоматы, залегли на берегу и открыли огонь. Поднялась ожесточенная перестрелка. В сундуках оказались легкие минометы и боеприпасы.

— Фашисты! — закричал командир батареи. — Вот гады! Под женщин подделались. По местам! — скомандовал он. — Быть готовым к встрече с врагом.

Не прошло и получаса, как гитлеровцы расширили плацдарм, потеснив наше соседнее подразделение. К мосту на большой скорости устремились фашистские танки, подняв облако пыли. По мосту ударила наша артиллерия. Не сбавляя ходу, танки быстро проскочили на правый берег, сбросили десант автоматчиков и развернулись в нашу сторону.

Командир батареи подал команду, и мины со свистом полетели через бугор. По танкам стреляли и недалеко стоявшие артиллеристы. Взрывы наших мин отсекли вражескую пехоту от танков и прижали ее к земле. Танки приближались, выбрасывая языки пламени из своих стволов. Не дойдя нескольких сот метров до бугра, четыре танка свернули в обход позиций нашей батареи.

Старший на огневой уже передал взводам приказ приготовиться к самообороне, установить «ПТР» и пополнить запас противотанковых гранат.

— Танки идут на нас? — встретил меня вопросом минометчик Горбач, когда я приблизилась.

— Да, идут, — как можно спокойнее ответила ему. — А что, страшно?

— Да нет, просто неприятно, — ответил боец. — В первый раз ведь. — И он плотнее прижался к противотанковому ружью.

— Выжидайте, пока танки поравняются с бугорком в лощине, — видите, впереди? — тогда открывайте огонь.

— Внимание! — послышалась команда.

«Ну, — мелькнуло в голове, — этот день будет испытанием не только для молодых бойцов, но и для меня, впервые командующей боем».

Горбач и другие бойцы, припав к ружьям, не отрывали глаз от лощины, откуда доносился рокот моторов.

Из-за бугорка раньше показались гусеницы, потом башни. Не успела подать команду, как со всех сторон открылась пальба. Выстрелил и Горбач. Приклад ударил его в плечо с такой силой, что он чуть не свалился на дно окопа. Оправившись, Горбач схватил ружье и снова прицелился. Один танк, подбитый кем- то, уже дымился, наружу вырывалось багровое пламя. Другой, обходя подбитый, продвигался по бугру. Вот он резко повернул и рывком двинулся на наши окопы, за ним понеслись еще два танка.

Выстрел раздавался за выстрелом.

— Гранаты! — крикнула я на ухо Горбачу.

Тот схватил связку гранат, вскочил на бруствер, размахнулся и бросил ее под гусеницы. Раздался оглушительный взрыв, танк вздрогнул, завертелся на месте.

Третий танк проскочил мимо нас и пошел на минометы. За ним взметнулась огромная фигура Анисина с зажатой в руке противотанковой гранатой. Догнав танк, помкомвзвода с силой забросил гранату в моторную часть. Вначале ничего нельзя было рассмотреть, потом сквозь пелену дыма пробился язык пламени — танк горел. Четвертый танк развернулся и скрылся за бугорком, оставив за собой облако пыли.

— По местам! — скомандовал старший по батарее.

Все бросились к минометам. Оглушительные выстрелы следовали один за другим.

Раненого Горбача подобрали санитары и на носилках понесли в тыл.

Атака гитлеровцев захлебнулась.

Жестокие бои на обоих берегах Терека продолжались. Гитлеровцы, не считаясь с потерями, во что бы то ни стало хотели развить широкое наступление. Но все атаки врага разбивались о стойкость и мужество советских воинов.

В середине октября меня и еще двух командиров вызвали в штаб, Нам предложили сдать командование взводами и отправиться в распоряжение отдела кадров северной группы войск Закавказского фронта. Мы получили назначение в казачий корпус, который стоял в бурунных степях, в 100—150 километрах от Кизляра. В штабе артиллерии корпуса, куда мы прибыли, нас встретили радушно.

— Голодные? — спросил нас майор, начальник штаба. — Идите покушайте, потом заходите.

После обеда возвратились к начальнику штаба, поблагодарили за внимание.

Майор подробно стал расспрашивать, откуда мы, где воевали.

— А этот младший лейтенант какого года? — спросил он, указывая на меня. — Уж очень молодой.

Товарищи засмеялись.

— Это женщина, — сказал старший команды.

— Женщина? — удивился майор. — Вам, наверное, нужно в санчасть?

— Нет, я строевик...

Майор вышел в соседнюю комнату и отдал распоряжение штабным работникам, чтобы нас распределили по частям.

Когда мы получили предписания, майор обратился к нам с напутствием.

— В пути будьте осторожны, помните, что здесь, в бурунах, определенной линии фронта нет, противник бродит по степям и вы можете случайно встретить его.

Он помолчал и пристально посмотрел на нас.

— Дорог тоже в бурунах нет, селения встречаются редко, и в большинстве случаев они заняты противником. Идите по компасу и строго придерживайтесь заданного вам азимута. Идите, пока не увидите кошару, там стоят части, которые вам нужны. Это километров двадцать отсюда.

Рано утром мы вышли в буруны. Вначале весело и бодро разговаривали, но к полудню в лицо подул северный морозный ветер с дождем и снежной крупой. Идти стало труднее, ноги увязали в песке. Даже лейтенант Саша Куценко, который всю дорогу балагурил и развлекал нас, и тот замолчал.

Перед нами расстилалась голая холмистая песчаная степь. Без конца и края тянулись буруны песка, на которых изредка торчал стебелек низкого репейника или круглый куст чертополоха, покрытый желтыми сухими колючками. Все было мертво и уныло. Даже осенние тучи как-то особенно тяжело плыли над однообразной равниной. Буйный ветер, вырвавшийся на простор, носился по степи, поднимал с земли песок, закручивал его столбом, вырывал колючие кусты чертополоха, репейника и далеко уносил их.

— Да, здесь трудно будет воевать, — заговорил Саша, вглядываясь в песчаные дали.

— Зима предстоит тяжелая, — подтвердил лейтенант Мирошняк. — Здесь и окопа не выроешь и миномета не замаскируешь.

— А... Что ваш миномет! — махнув рукой, отозвался Саша. — Самоварная труба — и все, чего его маскировать? Поставил за буруном — и жми с закрытой позиции...

Саша бросил на меня лукавый взгляд и, чтобы не видел Мирошняк, подмигнул.

— Как это самоварная труба? — возмутился Мирошняк. — Это самое лучшее оружие для истребления пехоты противника.

— Самое лучшее оружие — это противотанковая пушка. По крайней мере всегда стоит на открытой позиции и бьет по видимой цели... Дашь снаряд, а сам наблюдаешь... Смотришь: танк задымился или от пулемета клочки вверх полетели. — И Саша приложил к глазам два приоткрытых кулака, представляя, что он наблюдает в бинокль.

— Тамара, ты почему не защищаешь миномет? Ты слышишь, что он назвал его самоварной трубой?

— Мне тоже больше нравится стрельба прямой наводкой, — ответила я. — Очень хотелось попасть в противотанковую артиллерийскую часть и истреблять самое страшное в теперешней войне для пехотинца оружие — танки... Особенно хороши наши новые пушки, я их недавно видела.

— Да, то пушка! Вот бы на такой поработать — ни один танк не прошел бы у меня, — мечтательно промолвил Саша.

— Но минометы тоже нужны и далеко не бесполезны на войне, — уже почти соглашаясь с нами, проговорил Мирошняк.

— Безусловно, полезны, но против танка они бессильны.

Ветер хлестал в лицо, говорить стало трудно, и мы свернули к большому буруну, чтобы передохнуть.

— Скорей бы селение. Я уже устал и есть хочу, — пожаловался Саша.

— Селений нам искать не приходится, ты же слыхал, что в них гитлеровцы, — сказала я.

— Можно перекусить и здесь, я тоже проголодался, — отозвался лейтенант Мирошняк.

Мы сели под высоким бугром, достали продукты, полученные в корпусе, и, накрывшись плащ-палаткой с головой, чтобы песок не засыпал пищу, стали есть.

— Что фашистам нужно в этих пустынных краях?— удивлялся Мирошняк.

— Как что нужно? Ты разве не слышал вчера, что рассказывал в штабе капитан?—обратился к нему Саша.

— Что рассказывал? — спросили мы в один голос.

— Ах да, вы уходили за продуктами, когда капитан знакомил вновь прибывших командиров с обстановкой... — проговорил Саша. — Сейчас идут напряженные бои под Орджоникидзе. Фашисты хотят захватить Военно-Грузинскую дорогу... Бои идут также под Моздоком. Действуя на своем левом фланге, немцы выходят в буруны, пытаются перерезать железнодорожную магистраль Кизляр—Астрахань и продвинуться на Кавказ. Уже занят Ачикулак. У противника здесь пока еще небольшие группы, они разбросаны и не принимают больших боев. Но ставропольские партизаны на-днях сообщили, что противник перебрасывает сюда новые части — видно, готовится к большим операциям.

В это время порывом ветра рвануло палатку, и нас осыпало песком. Лейтенант Мирошняк, не обращая внимания на ветер, сдвинул на затылок шапку-ушанку и, перестав жевать, начал допытываться:

— И казаки, очевидно, должны преградить противнику путь?

— Не только преградить, но и зайти в тыл и ударить во фланг моздокской группировке врага. Сейчас уже казаки ведут бой под Ачикулаком.

Покончив с едой, мы поднялись. Ветер не утихал, он носился по бурунам со свирепым свистом.

Не успели пройти с полкилометра, как послышался рокот самолета, то нарастающий, то утихающий. Мы подняли головы и в сером пасмурном небе увидели «раму» — вражеского авиаразведчика со зловещим фашистским крестом. Над «рамой» патрулировал «Мессершмитт».

Самолеты противника шли в сторону Кизляра, осматривая буруны. Вскоре мы заметили, что врагов подстерегает наш «ястребок». Он то появлялся, то скрывался в облаках, видно искал удобного случая атаковать.

— Вот он им сейчас задаст.

Я положила вещевой мешок на землю и стала наблюдать. Вдруг «ястребок» набрал высоту и пошел в пике на «Мессершмитта». Началась ожесточенная перестрелка. «Рама» стала разворачиваться. «Ястребок» неожиданно вывернулся из боя и, настигнув «раму», дал по ней несколько пулеметных очередей.

— Вот молодец! — закричал Саша, помахав шапкой нашему самолету.

«Рама» накренилась на левое крыло, покачнулась и стремительно подалась вниз, оставив за собой струю черного дыма. В этот момент «Мессер» с хвоста налетел на «ястребка».

— Смотри, смотри, назад смотри! — кричал Саша, как будто советский пилот мог его услышать.

— Чего ты дерешь глотку! — прикрикнул на него Мирошняк.

— Эх, нет у меня противотанкового оружья, я бы ему помог, — с досадой сказал Саша.

Бой продолжался долго. Самолеты несколько раз с диким ревом бросались друг на друга. Но «Мессершмитт», видно, не выдержав боя, повернул и пустился наутек. «Ястребок» погнался за ним и, поднявшись ввысь, камнем бросился на врага, осыпал его пулеметной очередью. «Мессер» загорелся, но, отстреливаясь, очевидно, ранил нашего летчика, и тот перестал преследовать удиравшего фашистского пирата.

«Ястребок», как израненная, но торжествующая победу птица, покружился над местом падения «рамы» и медленно скрылся за горизонтом.

Несмотря на усталость, мы бросились к сбитому вражескому самолету, отбежали с километр в сторону, но когда поднялись на одну из самых высоких сопок, увидели, что дымившийся остов «рамы» далеко от нас. В степи, как и на море, видимое расстояние обманчиво.

Ветер попрежнему дул нам в лицо, с высоких песчаных склонов скатывались подгоняемые ветром комки чертополоха и перекати-поля. Спускались сумерки, а кошары все еще не было видно. Мы стали подозревать, что компас неправильно показывает путь. С каждым шагом росло сомнение: не сбились ли с дороги? Не испортился ли компас?

Было почти темно, когда сзади нас послышалось конское фырканье. Мы переглянулись. Саша схватил меня за руку и остановил. Мы ясно услышали легкое ритмичное поскрипывание колес.

— Наши, слышите? — радостно вскрикнул Саша.

— Не радуйся, может, фашисты, — сделала я предположение.

В это время закрутил ветер, мы присели за бугор. Прислушались; до нас донесся тонкий голос:

— Но-о, родные, но-о, вперед!

Саша вскочил.

— Да наши же это, слышите...

— Не торопись, Саша, — строго проговорил Мирошняк. — Гитлеровцы тоже ездят на повозках, а наших пленных заставляют быть ездовыми. Будь осторожен.

— Ты трусишь? — спросил его Саша с усмешкой.

— Нет, не трушу, но я рискую жизнью только тогда, когда это нужно... Подвода едет сюда, мы еще успеем узнать, кто на ней. Если фашисты, будем отстреливаться до последнего патрона.

Мы залегли, приготовив оружие. Я выглянула из-за естественного песчаного бруствера и увидела, что на повозке сидят двое людей. В сумерках нельзя было рассмотреть, кто едет, но повозка была русского образца.

— Кажется, наши, — шепнула я товарищам.

— Пошли, — предложил Саша и хотел встать.

— Постой, — Мирошняк придержал его за ногу.— Если фашисты, пусть проедут, они не заметят нас.

Подвода поравнялась, и мы ясно услышали женский голос:

— Вот ленивая скотина! Но-о!

— А ты ее кнутом, — ответил другой женский голос.

— Бабы, — проговорил Саша радостно, — пошли.

И мы выскочили из-за бугра. Кони шарахнулись в сторону, испугавшись, а женщины молниеносно схватились за автоматы.

— Ни с места! — крикнула первая, останавливая лошадей.

— Руки вверх! — закричала вторая. — Ложись! — скомандовала она и дала очередь вверх.

Мы бросились на землю, не желая сопротивляться, так как были уверены, что это наши. Саша неохотно опустился на колени и тихо сказал:

— Вот девки, еще с перепугу своих побьют, — и стал объяснять, кто мы, но его не слушали.

— Ложись! — и девушки направили на него автоматы.

Узнав, что мы направляемся в казачью часть, они предложили нам следовать вместе.

— Но на повозке не поедете, пешком будете идти. Мы тоже сойдем, а то кони уморились, по песку трудно.

— Эх, дивчинко! — проговорил Саша и, вскочив на повозку, обнял девушку, сидевшую позади той, которая правила, — ноги устали, не могу идти, а коням ничего не станется.

— А ну-ка, марш отсюда, товарищ лейтенант. Какой же из тебя казак будет, если ты коня не жалеешь?

— У нас, у казаков, главное — конь, — с гордостью подчеркнула вторая девушка, подстегивая лошадей.

— Так вы коня больше жалеете, чем меня, — возмутился Саша.

— Как же мне коня не жалеть, я его сама вырастила. — И первая девушка спрыгнула с повозки. — Вот этот, — указала она на буланого коня, — еще месяц назад не мог ходить, он в боях был ранен в шею. Вот, смотри, рубец... Я его чистила, купала, как же мне теперь его не жалеть? Хороший конь, только ленивый. А этого, — указала она на другого, — этого я из дому привела. Когда фашисты подходили к нашей станице, мы всей семьей пошли в армию. Дед, отец, мать да я с младшим братом.

— А что, деда взяли в армию? — спросил Саша.

— А как же не возьмут, он старый вояка, еще в молодости воевал, — с гордостью сказала девушка.

— А мать что делает?

— На кухне работает, брат — разведчик. Всем дело нашлось. Да у нас тут вся станица в кубанском корпусе, — подытожила она разговор. — И все станичники — добровольцы.

— И чего только таких нежных, как вы, посылают к нам? — насмешливо проговорила вторая девушка, заметив, что Куценко старается повиснуть на подводе. — Вы ж коней не жалеете, — и подруги засмеялись.

— Ну, это мы еще посмотрим, — смущенно пробормотал Саша. — Я ставропольский.

Видя, что товарищ попал в неловкое положение, я, чтобы переменить разговор, спросила у девушек:

— А вы что, на передовую едете?

— Да нет, какая тут передовая. Мы в ветеринарном лазарете служим, — ответила та, у которой дед был в армии. — Тут не поймешь, где наши, где немцы. Нам вот каких-нибудь двадцать километров надо проехать — мы за медикаментами для лазарета ездили — и то путаемся в этих бурунах. Недавно ехали две наши подводы и сбились с пути. И путались, пока не встретились с фашистской разведкой. Одной удалось удрать, а вторую так и забрали в плен, с конями и ездовым. Мы ехали и остерегались. Лида все время настороже сидела с автоматом.

— Лида? — спросил Саша. — А вас как зовут?

— Маруся Яценко.

— А к вам на повозку шинель можно положить?— Куценко бросил свою шинель на передок.

— Да чего спрашивать, если уже положил. Кладите, товарищи, ваши пожитки, — предложила Маруся, обращаясь к нам. Чувствовалось, что она здесь старшая.

Мы не заставили себя уговаривать.

Над бурунами повисла ночь, ветер стал, утихать. По небу плыли темные тучи, за которыми прятался молодой месяц. Утомленные кони, увязая в песке, с трудом тянули повозку, выбирая дорогу между бурунами. Лида шла рядом с повозкой и подергивала то правую, то левую вожжу. Я очень устала, хотелось хоть на минуту присесть. Ноги подкашивались, и я стала отставать.

Мария заметила это и предложила:

— Садитесь на воз, отдохнете немного. Скоро приедем.

Я долго отказывалась, — было неудобно перед товарищами, которые шли пешком, но они настояли, и я на ходу вскочила в повозку.

— Только сюда, на перед садитесь, коням легче будет, — попросила Мария.

Мерное поскрипывание колес быстро укачало меня. Разбудил Саша, когда повозка остановилась.

— Пошли в штаб, приехали.

— Товарищ гвардии старший лейтенант казачьих войск, прибыли в ваше распоряжение три командира взвода, — отчеканил старший команды, лейтенант Мирошняк, переступив порог штабной палатки.

Старший лейтенант в синей черкеске с блестящими газырями и в ярко красном бешмете поднял на нас утомленные бессонными ночами глаза, сдвинул на затылок черную смушковую кубанку и принял у нас документы.

— Да, вы двое к нам, а этот лейтенант, — он указал на Сашу, — направлен в противотанковый полк майора Чекурды.

Наутро мы с лейтенантом Мирошняком сели на Лидину подводу и поехали в указанную нам минометную батарею. Она располагалась среди песков, недалеко от овечьих кошар, в которых размещался ветлазарет.

Казаки очень приветливо встретили нового командира, но были недовольны тем, что я недостаточно хорошо езжу на лошади. В училище изучению конного дела почти не уделялось внимания. В казачьем же корпусе — все на лошадях, и мне пришлось учиться управлять конем, ухаживать за ним и тренировать. Старые казаки охотно помогали мне в этом. Много раз летала кубарем с лошади, но упорно продолжала учиться. Этого требовала обстановка, это было необходимо по долгу службы.

Однажды утром, как обычно, я шла чистить своего коня. Проходя мимо одной из кошар ветеринарного лазарета, услышала возбужденные девичьи голоса. Выделялся знакомый громкий говор Марии Яценко, которая кого-то, видно, отчитывала. Я решила зайти узнать, что произошло.

Посреди обширной кошары, в которой находилось около сотни раненых лошадей, столпились девушки-казачки. Они окружили гнедого коня с белыми носочками на передних ногах, лежавшего на мягкой подстилке и тяжело посапывавшего. В кошаре стоял запах карболки и креолина. Над конем склонилась Мария. Одна из девушек, нагнувшись, держала в руках алюминиевый котелок, и Яценко, смачивая в нем кусочек марли, промывала рану в боку лошади. Животное от прикосновения вздрагивало и стонало, но Мария уверенно и быстро работала.

— Еще позавчера привели, — сердито выговаривала она, не отрываясь от дела, — врач сказал, как надо его лечить, а ты забыла...

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒