IV сонет. VI сонет. XXIX сонет

IV сонет

"О, этот зверь, ведь он не существует.
Они не знали и любили все явленья -
его манеры, образ жизни, его голос,
и даже тихий свет в его глазах.

Однако его не БЫЛО. Но раз его любили, был
он чистый зверь. Они давали ему место.
И в этом месте, ясно и свободно,
легко поднял он голову, почти нуждаясь

быть. Они его кормили не зерном,
а лишь возможностью, что это будет.
И дали зверю столько сил они,

что вырос рог из лба его. Единорог.
Он белым к юной девушке пошёл -
и в амальгаме зеркала он был, и в ней".

Das IV. Sonett

O dieses ist das Tier, das es nicht giebt.
Sie wusstens nicht und habens jeden Falls
- sein Wandeln, seine Haltung, seinen Hals,
bis in des stillen Blickes Licht - geliebt.

Zwar war es nicht. Doch weil sie's liebten, ward
ein reines Tier. Sie ließen immer Raum.
Und in dem Raume, klar und ausgespart,
erhob es leicht sein Haupt und brauchte kaum

zu sein. Sie nährten es mit keinem Korn,
nur immer mit der Möglichkeit, es sei.
Und die gab solche Stärke an das Tier,

dass es aus sich ein Stirnhorn trieb. Ein Horn.
Zu einer Jungfrau kam es weiß herbei -
und war im Silber-Spiegel und in ihr.

V сонет

"Цветочный мускул, что анемону
раскрывает раз за разом утром на лугу,
пока в её лоно не изольётся
полифония света громкого неба;

запряжённый в тихий цветок-звезду
этот мускул непрерывного восприятия
ТАК иногда побеждён изобилием,
что безмолвный знак погибели

едва бы смог широко распахнутые
лепестки вернуть назад:
ты, помыслы и сила ТАКИХ многих миров!

Мы же, насильники, мы существуем дольше.
Но КОГДА, в какой из многих жизней,
мы наконец откроемся в присутствие?"

"Blumenmuskel, der der Anemone
Wiesenmorgen nach und nach erschließt,
bis in ihren Schoß das polyphone
Licht der lauten Himmel sich ergießt,

in den stillen Blütenstern gespannter
Muskel des unendlichen Empfangs,
manchmal so von Fülle übermannter,
dass der Ruhewink des Untergangs

kaum vermag die weitzurückgeschnellten
Blatterränder dir zurückzugeben:
du, Entschluss und Kraft von wieviel Welten!

Wir, Gewaltsamen, wir währen länger.
Aber wann, in welchem aller Leben,
sind wir endlich offen und Empfänger?"

VI сонет

Роза, ты царственна, но в старину
чашей была с простым украшением.
Нам проявляешь бессчётную ты глубину,
неисчерпаемой вещи смирение.

Как платье над платьем сияет твоё состояние,
вкруг тела не видим ничто кроме света;
единственный лист твой, как избегание
и отрицание мыслей, какая одежда надета.

Окутал нас запах в столетнем странствии
манит словами, наполнив их нежностью.
в итоге славой возлёг он в пространстве.

Не знаем его мы имён, мы гадаем...
к нему переходим духовной памятью,
что намолили часами и в нём пребываем.

Das VI. Sonett

Rose, du thronende, denen im Altertume
warst du ein Kelch mit einfachem Rand.
Uns aber bist du die volle zahllose Blume,
der unerschöpfliche Gegenstand.

In deinem Reichtum scheinst du wie Kleidung um Kleidung
um einen Leib aus nichts als Glanz;
aber dein einzelnes Blatt ist zugleich die Vermeidung
und die Verleugnung jedes Gewands.

Seit Jahrhunderten ruft uns dein Duft
seine süßesten Namen herüber;
plötzlich liegt er wie Ruhm in der Luft.

Dennoch, wir wissen ihn nicht zu nennen, raten...
wir Und Erinnerung geht zu ihm über,
die wir von rufbaren Stunden erbaten.

XIII сонет

Будь перед полной разлукой, как будто была эта тьма -
сзади тебя, как зима, которая не кончается.
Ибо средь зим есть такая, как бесконечность зима,
что, перезимовав, твоё сердце терпением преображается.

Будь мёртвым всегда в Эвридике -, будь в песенном росте,
в сущностном росте и взгляд возврати в чистоту́.
Будь здесь средь увядших, будь здесь, где мы гости,
будь звучным стаканом, что звоном вошел в пустоту́.

Будь-знай в тот же миг ты не-бытие ситуаций,
всей бесконечной причины твоих сокровенных пульсаций,
так в полноте их исполнишь в сути единого смы́сла.

Здесь, где мы всё обрели, здесь укрощены и немы
запасы цельной натуры, невыразимой суммы,
сюда, улыбаясь, причисли себя и уничтожь все чи́сла.

Sei allem Abschied voran, als wäre er hinter
dir, wie der Winter, der eben geht.
Denn unter Wintern ist einer so endlos Winter,
daß, überwinternd, dein Herz überhaupt übersteht.

Sei immer tot in Eurydike -, singender steige,
preisender steige zurück in den reinen Bezug.
Hier, unter Schwindenden, sei, im Reiche der Neige,
sei ein klingendes Glas, das sich im Klang schon zerschlug.

Sei - und wisse zugleich des Nicht-Seins Bedingung,
den unendlichen Grund deiner innigen Schwingung,
daß du sie völlig vollziehst dieses einzige Mal.

Zu dem gebrauchten sowohl, wie zum dampfen und stummen
Vorrat der vollen Natur, den unsäglichen Summen,
zähle dich jubelnd hinzu und vernichte die Zahl.

XXIX сонет

Stiller Freund der vielen Fernen, fühle,
wie dein Atem noch den Raum vermehrt.
Im Gebälk der finstern Glockenstühle
laß dich läuten. Das, was an dir zehrt,

wird ein Starkes über dieser Nahrung.
Geh in der Verwandlung aus und ein.
Was ist deine leidendste Erfahrung?
Ist dir Trinken bitter, werde Wein.

Sei in dieser Nacht aus Übermaß
Zauberkraft am Kreuzweg deiner Sinne,
ihrer seltsamen Begegnung Sinn.

Und wenn dich das Irdische vergaß,
zu der stillen Erde sag: Ich rinne.
Zu dem raschen Wasser sprich: Ich bin.

Тихий друг пространств широких, внемли,
как твое дыханье дали расширяет.
В сумерках средь балок колокольни
звон позволь себе. И то, что истощает
силой станет в этом вдохновенье.
Вход в преображенье, выход из него.
Что тебе приносит лишь страданье?
Если твой напиток горек, стань вином.

Будь ты этой ночью переполнен
мощью на перепутье своих чувств,
в одиночестве обретших весть.

Если все мирское здесь умолкнет
ты скажи Земле: уже бегу.
А воде, бегущей прошепчи: я есмь.

Разное

К музыке

Музыка: Дыхание статуй. Возможно:
тишина картин. Ты язык, где языки
закончились. Ты время,
которое стоит перпендикулярно на направлении исчезающих сердец.

Чувства к кому? О ты чувство
Превращение во что? -: в слышимый ландшафт.
Ты незнакомка: музыка. Ты из нас выросшее сердечное пространство. Глубочайшее наше,
то, что через нас переступает, вытесняет, -
священное прощание:
здесь нас внутреннее окружает
как самая освоенная даль, как другая
сторона воздуха:
чистая,
огромная,
уже необитаемая.

Райнер Мария Рильке, 11 и 12 января 1918 года

An die Musik
Musik: Atem der Statuen. Vielleicht:
Stille der Bilder. Du Sprache wo Sprachen
enden. Du Zeit,
die senkrecht steht auf der Richtung vergehender Herzen.

Gefühle zu wem? O du der Gefühle
Wandlung in was? -: in hörbare Landschaft.
Du Fremde: Musik. Du uns entwachsener
Herzraum. Innigstes unser,
das, uns übersteigend, hinausdrängt, -
heiliger Abschied:
da uns das Innre umsteht
als geübteste Ferne, als andre
Seite der Luft:
rein,
riesig,
nicht mehr bewohnbar.

Rainer Maria Rilke, 11. und 12.1.1918, München
Gesammelte Werke, Band III (1927)

"Каждому скажет бог, только прежде его создаст,
а потом, замолчав выйдут вместе они из ночи.
Но речь его, до того как каждый пойдёт,
это облако слов, здесь:

Органами чувств твоих, наружу их протянув,
дойди до самого края своей тоски;
дай мне одежду.
Пожаром расти позади вещей,
так тени их, уже распряженные,
всегда так полно закроют меня.

Позволь случиться всему: красоте и ужасу.
Надо просто идти: все ощущения равно близки.
Не отделись от меня и не потеряй.
Страна близка,
что жизнью они зовут.

Так ты всё поймёшь
всерьёз в себе.

Дай мне руку".

Райнер Мария Рильке, 1899 г., Берлин

Gott spricht zu jedem nur, eh er ihn macht

Gott spricht zu jedem nur, eh er ihn macht,
dann geht er schweigend mit ihm aus der Nacht.
Aber die Worte, eh jeder beginnt,
diese wolkigen Worte, sind:

Von deinen Sinnen hinausgesandt,
geh bis an deiner Sehnsucht Rand;
gieb mir Gewand.
Hinter den Dingen wachse als Brand,
dass ihre Schatten, ausgespannt,
immer mich ganz bedecken.

Lass dir Alles geschehn: Schönheit und Schrecken.
Man muss nur gehn: Kein Gefühl ist das fernste.
Lass dich von mir nicht trennen.
Nah ist das Land,
das sie das Leben nennen.

Du wirst es erkennen
an seinem Ernste.

Gieb mir die Hand.

Rainer Maria Rilke, 4.10.1899, Berlin-Schmargendorf

Смотри, меня же нет, но если был бы,
был бы я серединой стихотворения;
конкретностью, которой противоречит
приблизительная и неосязаемая жизнь.

Смотри, меня же нет. Но другие есть;
пока они обращают внимание друг на друга,
слепо и с давно забытым желанием -,
я вступаю тихо в пустую собаку и в наполненного ребёнка.

Если я глубоко преображусь в них,
то светит сквозь них моё чистое сиянье...
Но в конце концов они снова входят:
ведь меня же нет. (Любовь, чтобы я был -)

Райнер Мария Рильке, 1914 год, Мюнхен

Sieh, ich bin nicht

Sieh, ich bin nicht, aber wenn ich wäre,
wäre ich die Mitte im Gedicht;
das Genaue, dem das ungefähre
ungefühlte Leben widerspricht.

Sieh ich bin nicht. Den die Andern sind;
während sie sich zu einander kehren
blind und im vergesslichsten Begehren -,
tret ich leise in den leeren Hund und in das volle Kind.

Wenn ich mich in ihnen tief verkläre
scheint durch sie mein reiner Schein...
Aber plötzlich gehn sie wieder ein:
denn ich bin nicht. (Liebe, dass ich wäre -)

Rainer Maria Rilke, 7.10.1914, München
Wege mit Rilke, Lou Albert-Lasard. Frankfurt/Main 1952.

"В каждом предмете,
что я брал, был свет твоего света,
но вдруг из предмета и моей руки явилась
новая вещь, боязливая, почти вульгарная,
вещь, называемая владеть. Я испугался.
О как же всё, к чему я прикасался,
лежало чисто и легко в моём созерцательном взгляде.
И если оно и соблазняло меня собственностью,
но не было ею. Моё действие ещё не схватило
предмет. Моё заблуждение. Моё желание,
чтобы что-то было тем, чем не является.
Ясность ещё оставалась
и прояснилось моё лицо.
Это ещё не произошло, ещё не вошло в роль,
ещё не превратилось в вещь, противореча.
Медля я стоял здесь перед чудотворной
несобственностью".

Райнер Мария Рильке
Из стихотворений 1910 - 1922 годов (Рождество 1914 года)

Um jeden Gegenstand
nach dem ich griff, war Schein von deinem Scheine,
doch plötzlich ward aus ihm und meiner Hand
ein neues Ding, das bange, fast gemeine
Ding, das besitzen heißt. Und ich erschrak.
O wie doch alles, eh ich es berührte,
so rein und leicht in meinem Anschaun lag.
Und wenn es auch zum Eigentum verführte,
noch war es keins. Noch haftete ihm nicht
mein Handeln an. Mein Mißverstehn. Mein Wollen
es solle etwas sein, was es nicht war.
Noch war es klar
und klärte mein Gesicht.
Noch fiel es nicht, noch kam es nicht ins Rollen,
noch war es nicht das Ding, das widerspricht.
Da stand ich zögernd vor dem wundervollen
Uneigentum.

Aus: Die Gedichte 1910 bis 1922 (Weihnachten 1914)

"Переполненное небо растрачивающихся звёзд
щеголяет перед печалью. Не плачь в подушку,
плачь в небо. Здесь, рядом с уже плачущим,
возле исчезающего лица,
хватающегося вокруг себя, начинается увлекательное
Мировое пространство. Кто остановит,
если ты туда устремишься,
течение? Никто. Выглядит так,
что ты вдруг борешься с могучим направлением
тех звёзд за тобой. Дыши.
Дыши темнотой земли и снова
посмотри наверх! И снова. Легко и безлично
глубины к тебе прислонились сверху. Расслабленное
лицо неба даёт твоему лицу место".

Райнер Мария Рильке, Апрель 1913, Париж. Ночные стихи.

Überfließende Himmel verschwendeter Sterne

Überfließende Himmel verschwendeter Sterne
prachten über der Kümmernis. Statt in die Kissen,
weine hinauf. Hier, an dem weinenden schon,
an dem endenden Antlitz,
um sich greifend, beginnt der hin-
reißende Weltraum. Wer unterbricht,
wenn du dort hin drängst,
die Strömung? Keiner. Es sei denn,
dass du plötzlich ringst mit der gewaltigen Richtung
jener Gestirne nach dir. Atme.
Atme das Dunkel der Erde und wieder
aufschau! Wieder. Leicht und gesichtslos
lehnt sich von oben Tiefe dir an. Das gelöste
nachtenthaltne Gesicht giebt dem deinigen Raum.

Rainer Maria Rilke, April 1913, Paris
Gedichte an die Nacht

Как та дверь, что не остаётся закрытой,
снова и снова в моём сне восходят
стоны объятий. О, причитающие ночи.

Снаружи сад стал нежным в лунном свете
и цветы затуманивают мне окна
и соловей существует не напрасно.

So wie eine Türe, die nicht zubleibt,
geht im Schlaf mir immer wieder stöhnend
die Umarmung auf. Oh wehe Nächte.

Draußen wird der Garten weich im Mondschein
und die Blüten trüben mir das Fenster
und die Nachtigall ist nicht vergebens.

Rainer Maria Rilke, Frühjahr 1911, Paris
Gedichte 1906 bis 1926.
(Sammlung der verstreuten und nachgelassenen Gedichte aus den mittleren und späten Jahren.)

Здесь барбарисы красные уже созрели,
и астра старая дыханием своим согрета.
Кто нищ теперь, в объятьях трепетного лета,
тот будет вечно ждать и жить без цели.

Кому глаза свои сомкнуть нет мочи,
где заблудились призрачные лица, те
что ждут лишь в нём прихода ночи,
чтоб выпрямиться в полной черноте:-
тот человек изношенный и старый очень.

Закрыт он весь, а дни сжигают все мосты,
всё лжёт ему, в событьях старых он в плену;
и ты, мой бог. Ведь словно камень ты,
что человека ежедневно тащит в глубину.

Jetzt reifen schon die roten Berberitzen

Jetzt reifen schon die roten Berberitzen,
alternde Astern atmen schwach im Beet.
Wer jetzt nicht reich ist, da der Sommer geht,
wird immer warten und sich nie besitzen.

Wer jetzt nicht seine Augen schließen kann,
gewiss, dass eine Fülle von Gesichten
in ihm nur wartet bis die Nacht begann,
um sich in seinem Dunkel aufzurichten: -
der ist vergangen wie ein alter Mann.

Dem kommt nichts mehr, dem stößt kein Tag mehr zu,
und alles lügt ihn an, was ihm geschieht;
auch du, mein Gott. Und wie ein Stein bist du,
welcher ihn täglich in die Tiefe zieht.

Rainer Maria Rilke, 22.9.1901, Westerwede

Касаясь богов

Касаясь богов, что рядом движут,
на другой стороне природы.

Fühlend Götter

Fühlend Götter, die sich nahe rühren
an der andern Seite der Natur

Rainer Maria Rilke, Anfang Dezember 1911, Duino
Sämtliche Werke, Band II

Снова и снова, хоть мы уже знаем пейзаж любви
и маленькое кладбище с его жалобными именами
и ужасно умолкнувшее ущелье, в котором другие
заканчиваются: снова и снова идём мы вдвоём наружу
под старые деревья, ложимся снова и снова
среди цветов, прямо напротив неба.

(вторая строфа стихотворения была перечёркнута, удалена Р.М. Рильке:

Там светит нам дом так же радостно,
нашим называем мы его в своих мыслях, нашим
могла быть дорога, наша скамейка; розы в саду,
ветер начавшейся любви открывает сердце
там, где никогда не открывалось между двумя истлевшими
страницами).
Immer wieder, ob wir der Liebe Landschaft auch kennen
und den kleinen Kirchhof mit seinen klagenden Namen
und die furchtbar verschweigende Schlucht, in welcher die anderen
enden: immer wieder gehn wir zu zweien hinaus
unter die alten Bäume, lagern uns immer wieder
zwischen die Blumen, gegenüber dem Himmel.

(ursprüngliche Fortsetzung, die von R. M. Rilke wieder gestrichen wurde:

Dorten das Haus scheint uns noch immer erfreulich
unser nennen wirs im selben Gedanken, unser
könnte der Weg sein, unser die Bank; Rosen des Gartens
Winde der beginnenden Liebe schlagen das Herz auf
wo es sich nie noch aufschlug zwischen zwei älteren
Seiten )

Райнер Мария Рильке
Aus: Die Gedichte 1910 - 1922 (Ende 1914)

Иду домой

Домой вернуться: куда? Здесь каждая нужда болит
и взгляды, все, так ошибочны.
Выехать: куда? Все дали будут в сердце,
и почему тебя они ТАМ не меняют,

и на всём пути ты обманываешь себя. Что остаётся?

Ничего, кроме как БЫТЬ. Следующему камню сказать:
теперь ТЫ это я; однако камень - это я.
Лечи меня. Из меня нужда может бить родником,
из меня всё несказанное начнёт кричать,

не могут люди вынести, когда их гонят.

Heimkehr

Heimkehr: wohin? Da alle Arme schmerzen
und Blicke, alle, missverstehn.
Auszug: wohin? Die Fernen sind im Herzen,
und wie sie dir nicht DORT geschehn,

betrügst du dich um jeden Weg. Was bleibt?

Nichts, als zu SEIN. Zum nächsten Stein zu sagen:
DU bist jetzt ich; ich aber bin der Stein.
Heil mir. Die Not kann aus mir Quellen schlagen,
und das Unsägliche wird aus mir schrein,

das Menschen nicht ertragen, wenn sie's treibt.

Rainer Maria Rilke, 17.9.1914, Irschenhausen
Wege mit Rilke - Lou Albert-Lasard. Frankfurt/Main 1952.

Смотри, я знаю, что есть
такие, кто не хочет учиться
совместной дороге с другими;
но подъём в полностью
бездыханное небо.
для них это первое. А тысячелетний
полёт сквозь любовь -
это их второе, Бесконечное.

Пока они смеются
плачут они уже от радости;
пока они плачут
вечной стала уже радость.

Не спрашивай меня
как долго они созерцали; как долго
их ещё видели? Потому что невидимы
невыразимые небеса
над внутренним ландшафтом.

Одиночество это судьба. Здесь люди становятся
зримей. Стоят как башни. Разрушенные.
Однако влюблённые идут
над собственным уничтожением
вечно вперёд; ведь из вечности
нет выхода. Кто опровергнет
восторг?

Siehe, ich wusste es sind
solche, die nie den gemeinsamen Gang
lernten zwischen den Menschen;
sondern der Aufgang in plötzlich
entatmete Himmel
war ihr Erstes. Der Flug
durch der Liebe Jahrtausende
ihr Nächstes, Unendliches.

Eh sie noch lächelten
weinten sie schon vor Freude;
eh sie noch weinten
war die Freude schon ewig.

Frage mich nicht
wie lange sie fühlten; wie lange
sah man sie noch? Denn unsichtbare sind
unsägliche Himmel
über der inneren Landschaft.

Eines ist Schicksal. Da werden die Menschen
sichtbarer. Stehn wie Türme. Verfalln.
Aber die Liebenden gehn
über der eignen Zerstörung
ewig hervor; denn aus dem Ewigen
ist kein Ausweg. Wer widerruft
Jubel?

Rainer Maria Rilke, 23.9.1914, Irschenhausen
Wege mit Rilke, Lou Albert-Lasard. Frankfurt/Main 1952.

I
Я был слишком открыт, я забыл
что снаружи не только вещи, но и
звери, полностью живущие в себе, чьи глаза
из собственного круга жизни не могут
выйти, как из картины в рамке;
что я во всём постоянно смотрю внутрь себя:
здесь взгляды, мнения, любопытство.
Кто знает, может глаза рождаются в пространстве
и при нём живут. Ах только в тебя опрокинуто,
моё лицо не экспонат, а проросло
в тебя и длится тёмно-бесконечно
в твоём защищённом сердце.

II
Как платок перед накопленным дыханием,
нет, как ткань что прикладывают к ране,
из которой жизнь полностью, одним движением,
хочет вырваться, я держал тебя при себе: я видел,
ты покраснела от меня. Кто это произнёс,
что с нами происходит? Мы пытались успеть то,
на что не было времени. Я причудливо созревал
в каждом побуждении избытка молодости,
а ты, любимая, имела какое-то
первобытное детство над моим сердцем.

III
Воспоминания тут недостаточно, взгляд
должен стать чистым присутствием
моей природы и ландшафта, ливнем
безмерного переполненного освобождения.
Потому что не ДУМАЮ, что то, что я есть
движет меня по твоему желанию. Я нашел
тебя не в печальном и выстуженном месте,
откуда ты вышла; даже когда тебя здесь нет,
от тебя теплее, реальней и полнее
чем в лишении. Тоска слишком часто превращается
в неточность. Почему я должен себя
выбросить, может мне твоё влияние
так же лёгко, как лунному свету быть в окне.

I
Ich hielt mich überoffen, ich vergaß
dass draußen nicht nur Dinge sind und voll
in sich gewohnte Tiere, deren Aug
aus ihres Lebens Rundung anders nicht
hinausreicht als ein eingerahmtes Bild;
dass ich in mich allem immerfort
Blicke hineinriss: Blicke, Meinung, Neugier.
Wer weiß, es bilden Augen sich im Raum
und wohne bei. Ach nur zu dir gestürzt,
ist mein Gesicht nicht ausgestellt, verwächst
in dich und setzt sich dunkel
unendlich fort in dein geschütztes Herz.

II
Wie man ein Tuch vor angehäuften Atem,
nein: wie man es an eine Wunde presst,
aus der das Leben ganz, in einem Zug,
hinauswill, hielt ich dich an mich: ich sah,
du wurdest rot von mir. Wer spricht es aus,
was uns geschah? Wir holten jedes nach,
wozu die Zeit nie war. Ich reifte seltsam
in jedem Antrieb übersprungener Jugend,
und du, Geliebte, hattest irgendeine
wildeste Kindheit über meinem Herzen.

III
Entsinnen ist da nicht genug, es muss
von jenen Augenblicken pures Dasein
auf meinem Grunde sein, ein Niederschlag
der unermesslich überfüllten Lösung.
Denn ich gedenke nicht, das, was ich bin
rührt mich um deinetwillen. Ich erfinde
dich nicht an traurig ausgekühlten Stellen,
von wo du wegkamst; selbst, dass du nicht da bist,
ist warm von dir und wirklicher und mehr
als ein Entbehren. Sehnsucht geht zu oft
ins Ungenaue. Warum soll ich mich
auswerfen, während mir vielleicht dein Einfluss
leicht ist, wie Mondschein einem Platz am Fenster.

Rainer Maria Rilke
Aus: Die Gedichte 1910 bis 1922 (Duino, November oder Dezember 1911)

Ты видишь ясно знаки машущих ветвей,
они приветствуют и вспоминают вашу встречу;
на улице из чайных чашек птицы пьют,
а дождь стоит в тебе зеркальным отраженьем.

Ничто здесь не потеряно, всё продолжает жить.
Тот вырастет, в ком Изнутри значение возникло,
и наверху вершину лестницы своей ты видишь,
что так надёжно и легко к единобытию приникла.

Empfange nun von manchem Zweig ein Winken,
als sei`s ein Grüssen oder Wiedersehn;
und, wie die Schalen, draus die Vögel trinken,
lass selbst den Regen spiegelnd in dir stehn.

Nichts geht verloren, alles giebt sich weiter.
Wer es im Innersten begreift der steigt,
und oben ist das Ende seiner Leiter
ans Gleichgesinnte sicher angeneigt.

Rainer Maria Rilke
Aus: Die Gedichte 1922 bis 1926 (Ragaz, Mitte Juli 1924)

Сквозь него птица себя перебрасывает, и это не то
доверчивое пространство, что укрепляет твой образ.
(Там, в этой свободе, ты от себя откажешься
и будешь исчезать дальше без возвращения).

Пространство вылавливает из нас и пересаживает вещи:
чтобы тебе удалось присутствие дерева,
брось внутреннее пространство вокруг него, из того пространства,
что в тебе существует. Окружи дерево со сдержанностью.
Оно себя не отграничивает. Только в переоформлении внутрь
при твоём отречении оно станет подлинным деревом.

Durch den sich Vögel werfen

Durch den sich Vögel werfen, ist nicht der
vertraute Raum, der die Gestalt dir steigert.
(Im Freien, dorten, bist du dir verweigert
und schwindest weiter ohne Wiederkehr.)

Raum greift aus uns und übersetzt die Dinge:
daß dir das Dasein eines Baums gelinge,
wirf Innenraum um ihn, aus jenem Raum,
der in dir west. Umgib ihn mit Verhaltung.
Er grenzt sich nicht. Erst in der Eingestaltung
in dein Verzichten wird er wirklich Baum.

R. M. Rilke, Letzte Gedichte und Fragmentarisches
(1910-1926)

Глубокой ночью я раскапываю тебя, моя драгоценность.

Глубокой ночью я раскапываю тебя, моя драгоценность.
Ведь каждое вдохновение, что я знал,
лишь бедная и жалкая подделка
для твоей красоты, что никогда не проявлялась.

Но дорога к тебе так страшно далека,
занесена и по ней давно никто не ходит.
О, ты один. Ты - одиночество,
ты сердце, идущее в дальние долины.

И руки мои, что так окровавлены
от копки, я поднимаю раскрытыми в ветер,
так что они ветвятся словно дерево,
тебя я пью ими из пространства,

будто ты когда-то там разлился
в своем нетерпеливом жесте,
а сейчас упал запыленным миром,
с дальних звёзд снова на Землю,
так же нежно, как падает весенний дождь.

In tiefen Nächten grab ich dich, du Schatz

In tiefen Nächten grab ich dich, du Schatz.
Denn alle Überflüsse, die ich sah,
sind Armut und armsäliger Ersatz
für deine Schönheit, die noch nie geschah.

Aber der Weg zu dir ist furchtbar weit
und, weil ihn lange keiner ging, verweht.
O du bist einsam. Du bist Einsamkeit,
du Herz, das zu entfernten Talen geht.

Und meine Hände, welche blutig sind
vom Graben, heb ich offen in den Wind,
so dass sie sich verzweigen wie ein Baum.
Ich sauge dich mit ihnen aus dem Raum

als hättest du dich einmal dort zerschellt
in einer ungeduldigen Gebärde,
und fielest jetzt, eine zerstäubte Welt,
aus fernen Sternen wieder auf die Erde
sanft wie ein Frühlingsregen fällt.

Rainer Maria Rilke, 25.9.1901, Westerwede

Живу свою жизнь я в растущей сфере,
и в ней все вещи проведаю.
Смогу ли предела достичь – не уверен,
однако попытку сделаю.

Хожу вокруг бога и древних колонн,
хожу тысячелетия круг;
и думаю, кто я: коршун, муссон,
или таинственный звук.

Ich lebe mein Leben in wachsenden Ringen,
die sich über die Dinge ziehn.
Ich werde den letzten vielleicht nicht vollbringen,
aber versuchen will ich ihn.

Ich kreise um Gott, um den uralten Turm,
und ich kreise jahrtausendelang;
und ich weiß noch nicht: bin ich ein Falke, ein Sturm
oder ein großer Gesang.

Das Buch vom mönchischen Leben
Rainer Maria Rilke, 20.9.1899, Berlin-Schmargendorf

"А мы - всего лишь рот. Кто ж воспоёт неведомое сердце,
всегда живущее в основе всех вещей?
Его большой удар раздроблен в нас
на мелкие удары. Его огромная печаль
и радость, невыносимо велики для нас.
И снова мы сбегаем от него,
и снова - мы лишь рот.

Но вдруг гремит
великий колокол таинственно у нас,
и мы кричим,
и в тот же миг, – мы перемена, суть и лик".

Wir sind nur Mund. Wer singt das ferne Herz,
das heil inmitten aller Dinge weilt?
Sein grosser Schlag ist in uns eingeteilt
in kleine Schläge. Und sein grosser Schmerz
ist, wie sein grosser Jubel, uns zu gross.
So reissen wir uns immer wieder los
und sind nur Mund.

Aber auf einmal bricht
der grosse Herzschlag heimlich in uns ein,
so dass wir schrein —,
und sind dann Wesen, Wandlung und Gesicht.

Райнер Мария Рильке. Автоэпитафия

"Роза, о чистая недвойственность,
страсть,
не стать чьим-то сном
под множеством
прикрытых век".

Вход

Кем бы ни был: ступай под вечер ты вовне
из комнаты своей, где ты всё знаешь;
твой дом последним краем перед далями стоит:
кем бы ты ни был.

Глазами, взглядом, что так устало и с трудом
освобождают от изношенных порогов,
замедленно поднимешь древа черноту,
поставив его пред небом: так изящно, одиноко.

Вселенную ты так создал. Она безмерна
и как слова, что в онеменьи созревают.
Покуда твоя воля постигнет её смысл,
глаза твои так нежно выйдут на свободу...

Eingang

Wer du auch seist: am Abend tritt hinaus
aus deiner Stube, drin du alles weißt;
als letztes vor der Ferne liegt dein Haus:
wer du auch seist.

Mit deinen Augen, welche müde kaum
von der verbrauchten Schwelle sich befrein,
hebst du ganz langsam einen schwarzen Baum
und stellst ihn vor den Himmel: schlank, allein.

Und hast die Welt gemacht. Und sie ist groß
und wie ein Wort, das noch im Schweigen reift.
Und wie dein Wille ihren Sinn begreift,
lassen sie deine Augen zärtllich los...

Rainer Maria Rilke, 24.2.1900, Berlin-Schmargendorf

Все вещи ждут от нас прикосновенья,
запомни! – слышен зов со всех сторон.
Идём сквозь день мы полны отчужденья,
подарком в будущем вернётся он.

Кто плод оценит наш? Кто потеряет
влиянье тех усталых и прошедших лет?
Как нами понят был полученный завет-
кто смог познать себя, тот мир познает?

Как равнодушие в себе нас согревает?
О дом, о луг, о ты, вечерний свет,-
почти к лицу подходит он в ответ
встав рядом, обнятый и обнимает.

Одно пространство царствует везде, смотри:
Вселенная внутри. Летят, затихши птицы
сквозь нас насквозь. Чтоб выйти за границы,
гляжу наружу, и дерево растёт внутри.

Забочусь я, во мне построен дом.
Я берегусь, во мне защитный строй.
Возлюбленным я стал: во мне нашел покой
прекрасный облик Сотворенья, наплакавшись ничком.

Es winkt zu Fühlung fast aus allen Dingen,
aus jeder Wendung weht es her: Gedenk!
Ein Tag, an dem wir fremd vorübergingen,
entschließt im künftigen sich zum Geschenk.

Wer rechnet unseren Ertrag? Wer trennt
uns von den alten, den vergangnen Jahren?
Was haben wir seit Angebinn erfahren,
als dass sich eins im anderen erkennt?

Als dass an uns Gleichgültiges erwarmt?
O Haus, o Wiesenhang, o Abendlicht,
auf einmal bringst du's beinah zum Gesicht
und stehst an uns, umarmend und umarmt.

Durch alle Wesen reicht der eine Raum:
Weltinnenraum. Die Vögel fliegen still
durch uns hindurch. O, der ich wachsen will,
ich seh hinaus, und in mir wächst der Baum.

Ich sorge mich, und in mir steht das Haus.
Ich hüte mich, und in mir ist die Hut.
Geliebter, der ich wurde: an mir ruht
der schönen Schöpfung Bild und weint sich aus.

Розы-окно

Внутри там поступь её лап ленивых
хранит молчание, и это нас смущает;
одна из многих кошек вдруг внезапно
на вас взглянув, безумием с пути сбивает,

насильно забирая в свой громадный глаз, -
и взгляд, как вихрь головокруженьем
пойман, на миг плывёт, осознанность теряя,
и исчезает, память о себе утратив;

когда глаз этот очевидно спит,
приоткрываясь вдруг и с рёвом закрываясь,
и рвёт тебя вовнутрь вплоть до самой крови -:

Там вдруг почувствую, из темноты и мрака
большие розы-окна кафедрального собора
хватают сердце и рвут его вовнутрь бога.

Перевод В. Гринер

Die Fensterrose

Da drin: das träge Treten ihrer Tatzen
macht eine Stille, die dich fast verwirrt;
und wie dann plötzlich eine von den Katzen
den Blick an ihr, der hin und wieder irrt,

gewaltsam in ihr großes Auge nimmt, -
den Blick, der, wie von eines Wirbels Kreis
ergriffen, eine kleine Weile schwimmt
und dann versinkt und nichts mehr von sich weiß,

wenn dieses Auge, welches scheinbar ruht,
sich auftut und zusammenschlägt mit Tosen
und ihn hineinreißt bis ins rote Blut -:

So griffen einstmals aus dem Dunkelsein
der Kathedralen große Fensterrosen
ein Herz und rissen es in Gott hinein.

Aus: Neue Gedichte (1907)

Ты может быть
потерянная возлюбленная, никогданепришедшая,
я не знаю, какие звуки ты любишь.
Я больше не пытаюсь тебя узнать, когда
волны грядущего накатывают. Все великие
образы во мне, дали пережитого ландшафта,
города и башни и мосты и неожиданные
повороты дороги
и могущество того из богов
одного из проросших миров:
входит твой смысл и значение в меня,
тебя, Непришедшей.

Ах, ты - сады,
ах, я видел их с такой
надеждой. Открытое окно
загородного дома -, и ты идешь где-то рядом
со мной с задумчивым видом. Иду по улице -
ты только что прошла здесь,
и зеркала некоторых магазинов
ещё колышутся от тебя и передают испуганно
мой внезапный образ. - Кто знает, может одна
птица пела сквозь нас вчера вечером,
каждому по отдельности?

Перевод В. Гринер

Du im Voraus
verlorne Geliebte, Nimmergekommene,
nicht weiß ich, welche Töne dir lieb sind.
Nicht mehr versuch ich, dich, wenn das Kommende wogt,
zu erkennen. Alle die großen
Bilder in mir, im Fernen erfahrene Landschaft,
Städte und Türme und Brücken und un-
vermutete Wendung der Wege
und das Gewaltige jener von Göttern
einst durchwachsenen Länder:
steigt zur Bedeutung in mir
deiner, Entgehende, an.

Ach, die Gärten bist du,
ach, ich sah sie mit solcher
Hoffnung. Ein offenes Fenster
im Landhaus - , und du tratest beinahe
mir nachdenklich heran. Gassen fand ich, -
du warst sie gerade gegangen,
und die Spiegel manchmal der Läden der Händler
waren noch schwindlich von dir und gaben erschrocken
mein zu plötzliches Bild. - Wer weiß, ob derselbe
Vogel nicht hinklang durch uns
gestern, einzeln, im Abend?

Aus: Die Gedichte 1910 bis 1922 (Paris, Winter 1913/14)
Rainer Maria Rilke

Природа счастлива. Но в нас пересечётся
так много сил и путано заспорят:
кто изнутри весну здесь подготовит?
Кто сможет осветить? И кто дождём прольётся?

К кому идёт сквозь сердце ветер, нет спорам колким?
Открыть себя пространству птиц парения?
Кто сразу сможет быть, как гибким, так и ломким
подобно каждой веточке древесного творения?

Кто рухнет перелившейся водой по склону
в неведомое счастье чисто, живо, без тревоги?
Кто тихо и без гордости найдет подъём на гору
и наверху удержится подобно луговой дороге?

Перевод В. Гринер

Natur ist glücklich. Doch in uns begegnen
sich zuviel Kräfte, die sich wirr bestreiten:
wer hat ein Frühjahr innen zu bereiten?
Wer weiß zu scheinen? Wer vermag zu regnen?

Wem geht ein Wind durchs Herz, unwidersprechlich?
Wer faßt in sich der Vogelflüge Raum?
Wer ist zugleich so biegsam und gebrechlich
wie jeder Zweig an einem jeden Baum?

Wer stürzt wie Wasser über seine Neigung
ins unbekannte Glück so rein, so reg?
Und wer nimmt still und ohne Stolz die Steigung
und hält sich oben wie ein Wiesenweg?

Aus: Die Gedichte 1910 bis 1922 (München, Frühjahr 1919)

Вечер.

Вечер медленно меняет туалеты,
кайма деревьев старых украшает их;
смотри: перед тобой разводятся планеты,
одна плывёт на небе, другая же падает вниз;

тебя оставив, везде чужого рода,
в ком нет домов молчащей темноты,
и нет обета верности с Природой,
ночного превращения в восход звезды -

тебе оставят жизнь (без слов и без суждений)
с огромной, робкой, полной зрелости судьбой,
и камень, что едва коснулся озарений,
в тебе, меняясь, сможет стать звездой.

Abend

Der Abend wechselt langsam die Gewänder,
die ihm ein Rand von alten Bäumen hält;
du schaust: und von dir scheiden sich die Länder,
ein himmelfahrendes und eins, das fällt;

und lassen dich, zu keinem ganz gehörend,
nicht ganz so dunkel wie das Haus, das schweigt,
nicht ganz so sicher Ewiges beschwörend
wie das, was Stern wird jede Nacht und steigt -

und lassen dir (unsäglich zu entwirrn)
dein Leben bang und riesenhaft und reifend,
so dass es, bald begrenzt und bald begreifend,
abwechselnd Stein in dir wird und Gestirn.

Музыка
Что ж играешь ты, мальчик? Плывёт сквозь деревья
шепчущий топот твоих повелений.
Зачем ты играешь, мальчик? Ведь душа твоя
запуталась в трубках играющей флейты Пана.

Зачем ты манишь её? Ведь мелодия как темница,
в ней душа потеряет себя, затоскует;
жизнь сильна, но твоя песня всё же сильнее,
к тоске твоей всхлипывая прислонившись.

Подари ей молчанье, чтобы душа затихши
к Полноте и Приливу обратно домой вернулась,
где жила и росла, ширОко и мудро,
прежде чем защемил ты её своей нежной игрою.

Как душа измождённо забьёт крылами:
ты, мечтатель, растратишь её паренье,
перепилишь ей перья своею ты песней,
и не сможет она одолеть мои стены,
когда в радость нашу её позову.

Musik
Was spielst du, Knabe? Durch die Garten gings
wie viele Schritte, flüsternde Befehle.
Was spielst du, Knabe? Siehe deine Seele
verfing sich in den Stäben der Syrinx.

Was lockst du sie? Der Klang ist wie ein Kerker,
darin sie sich versäumt und sich versehnt;
stark ist dein Leben, doch dein Lied ist stärker,
an deine Sehnsucht schluchzend angelehnt. -

Gieb ihr ein Schweigen, daß die Seele leise
heimkehre in das Flutende und Viele,
darin sie lebte, wachsend, weit und weise,
eh du sie zwangst in deine zarten Spiele.

Wie sie schon matter mit den Flügeln schlägt:
so wirst du, Träumer, ihren Flug vergeuden,
dass ihre Schwinge, vom Gesang zersägt,
sie nicht mehr über meine Mauern trägt,
wenn ich sie rufen werde zu den Freuden.

Rainer Maria Rilke, 24.7.1899, Berlin-Schmargendorf

Один в мире
В этом мире один я, но всё же недостаточно один,
чтобы каждый час освящать.
В этом мире мал я, но всё же недостаточно мал,
чтобы перед тобой вещью стать,
смутной и умной.
Я хочу свою волю и хочу свою волю провести
по пути к поступку;
и хочу в тихое, слегка замедленное время,
когда что-то приближается,
быть среди знающих
или одному.
Я хочу отражать твой образ полностью,
и не хочу ослепнуть или слишком постареть,
чтобы удержать твой сложный колышащийся облик.
Я хочу себя проявить.
Нигде не хочу быть изогнут,
ведь там я солгу, где меня согнуло.
И я хочу свой смысл,
что верен пред тобой. Я хочу себя описать
как картину, что я видел,
вглядевшись вплотную,
как слово, что я познал,
как мой каждодневный кувшин,
как лицо моей матери,
как корабль,
что нёс меня
через смертельный шторм.

Auf der Welt allein

Ich bin auf der Welt zu allein und doch nicht allein genug,
um jede Studen zu weihen.
Ich bin auf der Welt zu gering und doch nicht klein genug,
um vor dir zu sein wie ein Ding,
dunkel und klug.
Ich will meinen Willen und will meinen Willen begleiten
die Wege zur Tat;
und will in stillen, irgendwie zögernden Zeiten,
wenn etwas naht,
unter den Wissenden sein
oder allein.
Ich will dich immer spiegeln in ganzer Gestalt,
und will niemals blind sein oder zu alt,
um dein schweres schwankendes Bild zu halten.
Ich will mich entfalten.
Nirgends will ich gebogen bleiben,
denn dort bin ich gelogen, wo ich gebogen bin.
Und ich will meinen Sinn
wahr vor dir. Ich will mich beschreiben
wie ein Bild, das ich sah,
lange und nah,
wie ein Wort, das ich begriff,
wie meinen täglichen Krug,
wie meiner Mutter Gesicht,
wie ein Schiff,
das mich trug
durch den tödlichsten Sturm.

Rainer Maria Rilke, 22.9.1899, Berlin-Schmargendorf

Исход блудного сына

Отныне прочь уйти от всей неразберихи,
такой привычной, но такой чужой,
водой она в глубинах старого колодца
дрожит зеркаля, искажая образ;
и от всего, что словно нас репьём
цепляет вновь - прочь уйти,
Кого-то, Что-то,
которых мы давно не замечаем
(так повседневно всё и так привычно),
внезапно нежно, кротко здесь увидеть
как будто в первый раз и так же близко
предчувствием глядеть, как так нелично
на всех нас вдруг тоска легла,
собой, как в детстве, переполнив до краёв - :
Потом всё же уйти, рука отпустит руку,
и разорвётся рана, зажившая недавно,
и прочь уйти: куда? В неопределённость,
далёко, в неродную тёплую страну,
за сцену наших действий, как за кулису,
как безучастья фон: сад или стена;
и прочь уйти: зачем? Из характерного стремленья,
нетерпенья, из смутных ожиданий,
из непонятности и непониманья:
И это всё в себя принять и даром
позволить уронить все достиженья, чтоб
смерть принять наедине, не зная почему -

Войду ли так я в жизнь свою?

Der Auszug des verlorenen Sohnes

Nun fortzugehn von alle dem Verworrnen,
das unser ist und uns doch nicht gehört,
das, wie das Wasser in den alten Bornen,
uns zitternd spiegelt und das Bild zerstört;
von allem diesen, das sich wie mit Dornen
noch einmal an uns anhängt - fortzugehn
und Das und Den,
die man schon nicht mehr sah
(so täglich waren sie und so gewöhnlich),
auf einmal anzuschauen: sanft, versöhnlich
und wie an einem Anfang und von nah
und ahnend einzusehn, wie unpersönlich,
wie über alle hin das Leid geschah,
von dem die Kindheit voll war bis zum Rand - :
Und dann noch fortzugehen, Hand aus Hand,
als ob man ein Geheiltes neu zerrisse,
und fortzugehn: wohin? Ins Ungewisse,
weit in ein unverwandtes warmes Land,
das hinter allem Handeln wie Kulisse
gleichgültig sein wird: Garten oder Wand;
und fortzugehn: warum? Aus Drang, aus Artung,
aus Ungeduld, aus dunkler Erwartung,
aus Unverständlichkeit und Unverstand:
Dies alles auf sich nehmen und vergebens
vielleicht Gehaltnes fallen lassen, um
allein zu sterben, wissend nicht warum -

Ist das der Eingang eines neuen Lebens?

Все, кто тебе следует,

исследуют тебя.

Я же хочу тебя чувствовать,

как Земля тебя чувствует –

я не ищу гордости бремя,

от знания тебя.

Я знаю, что время

не так называю,

как ты.

Не совершай чудес для меня,

дай своих законов уложения,

что из поколения в поколение

зримо видны.

Alle, welche dich suchen,

versuchen dich.

Ich aber will dich begreifen,

wie dich die Erde begreift –

ich will von dir keine Eitelkeit,

die dich beweist.

Ich weiss, das die Zeit

anders heist

als du.

Tu mir kein Wunder zulieb,

gib deinen Gesetzen recht,

die von Geschlecht zu Geschlecht

sichtbarer sind.

"Полуденный ангел"
(Ангел Шартрского собора)

В шторм, что возле кафедрального собора
всё рушит словно Нигилист - он думает и мнит,
внезапно чувствуется нежности опора
в твоей улыбке, которая тебя пленит:

улыбка ангела и осязаемость фигуры,
и рот, как будто сотканный из сотни ртов:
не знаешь ты, как с солнечных твоих часов
соскальзывает наше время так понуро;

день на часах, как совершенное число,
сама реальность и глубины равновесия круго́м,
минуты будто в нём созрели и всё освещено.

О Каменный, что знаешь ты о нашем бытии?
и вносишь с радостным, сияющим лицом
ты может быть табличку в нашу ночь и дни?

L'Ange du Méridien
Chartres

Im Sturm, der um die starke Kathedrale
wie ein Verneiner stürzt der denkt und denkt,
fühlt man sich zärtlicher mit einem Male
von deinem Lächeln zu dir hingelenkt:

lächelnder Engel, fühlende Figur,
mit einem Mund, gemacht aus hundert Munden:
gewahrst du gar nicht, wie dir unsre Stunden
abgleiten von der vollen Sonnenuhr,

auf der des Tages ganze Zahl zugleich,
gleich wirklich, steht in tiefem Gleichgewichte,
als wären alle Stunden reif und reich.

Was weißt du, Steinerner, von unserm Sein?
und hältst du mit noch seligerm Gesichte
vielleicht die Tafel in die Nacht hinein?

Ранние стихи (Молитва девочки к Марии)

Я так боюсь человеческих слов.
Понятно они говорят обо всём.
Вот это дом, а его зовут псом,
здесь всё началось, а там стало концом.

Пугает и мысль и сарказма игра,
что было и будет, всё знают они;
и горный пейзаж теперь не пленит;
а бог охраняет их сад и коробки добра.

Хочу охранить, защитить: держитесь вдали.
Прекрасные звуки вещей до меня донеси.
Не трогайте их, онемевших, забывших себя.
Не то вы лишите предметов любимых меня.

Aus: Die frühen Gedichte (Gebet der Mädchen zur Maria)
Ich fürchte mich so vor der Menschen Wort.
Sie sprechen alles so deutlich aus:
Und dieses heißt Hund und jenes heißt Haus,
und hier ist Beginn und das Ende ist dort.

Mich bangt auch ihr Sinn, ihr Spiel mit dem Spott,
sie wissen alles, was wird und war;
kein Berg ist ihnen mehr wunderbar;
ihr Garten und Gut grenzt grade an Gott.

Ich will immer warnen und wehren: Bleibt fern.
Die Dinge singen hör ich so gern.
Ihr rührt sie an: sie sind starr und stumm.
Ihr bringt mir alle die Dinge um.

Прочь уйти

"Внезапно прочь уйти; и быть снаружи в сером
с глазами, впаянными, горячо и нежно,
теперь мы в том, что видит все вовне -:

О нет, всё это лишь сравненья.

Таков поток событий, он тебя обозначает,
и город здесь возник вслед твоему явленью;
мосты с достоинством идут и радуют тебя
покоем здесь и там в твоём служеньи.

И раз здесь только выдуманный мир:
для обозначения тебя - : он как Земля;
сады стоят в чернеющих обличьях,
а даль заполнена четкостью фигур -.

Но всё же, всё же, теперь вновь перемена :
тоской, тоской заполнен первый взгляд.
То было здесь - : и вдруг исчезло мимо,
или наверх летит или выходит в песню -:
и все заполнено несказанной судьбой -.

Но как…
(но состояние позволит ли сказать?)
Смотри: глаза легли сюда: убранства
и лицо, сиянье в них проникло,
они как будто были - чем же? -:
Гранд-Каналом
в своём великом времени и до

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 78