Jay Haley 13 страница

Мы живем во время революционного изменения психотерапевтических подходов и, стало быть, должны провести переоценку дореволюционных теорий. Терапевт, который не хочет вступать в конфронтацию с консервативными коллегами, вполне может найти выход в том, чтобы не принимать всерьез объяснений причин, особенно тех, которое основаны на прошлом. Супервизор может объяснить, что проблема клиента находится в его настоящем, а гипотезы относительно ее причин в прошлом могут быть лишь предварительной схемой для размышлений терапевта, но не непреложной истиной.

Социальные функции симптомов

Можно сказать, что симптомы выполняют социальные функции. Точно так же можно сказать, что социальные функции симптомов придумали психотерапевты и супервизоры, дабы иметь возможность проводить терапию. Давайте рассмотрим, к примеру, случай с девочкой-подростком, угрожающей покончить с собой. Эта угроза может быть рассмотрена как попытка девочки стабилизировать брак родителей. Возможно, она верит, что родители останутся вместе, чтобы помочь ей. Некоторых обучающихся это сбивает с толку, и они начинают думать, будто это социальное объяснение симптома и есть истина. Но в действительности это всего лишь гипотеза, направляющая действия терапевта, которые должны привести к

1 Процедура, при которой клиента заставляют фиксировать движения глаз в горизонтальной плоскости. По слухам, это помогает ему «разблокироваться» и рассказать о подавленном травмирующем переживании. — Примеч. пер.

118 Глава 7. Спорные вопросы

изменению, и лучше всего думать об этом именно так. Гипотезы могут быть истинными, а могут быть и ложными. В данном случае упомянутое выше объяснение симптома позволит психотерапевту посмотреть на дочь с позитивной стороны и укажет ему путь к такому изменению организации семьи, которое защитит девочку и сделает ее поведение ненужным. Есть и другие, более веские основания для того, чтобы считать это объяснение лишь гипотезой. Если терапевт принимает это объяснение за истину, то у него будет искушение донести ее до родителей, рассказав им, что дочь старается помочь им наладить взаимоотношения. Терапевт может действовать из самых лучших побуждений, но в конечном счете родители только расстроятся при мысли о том, что их дочь готова убить себя ради них. Симптом дочери (если гипотеза верна) углубится и усилится, и родители и терапевт столкнутся с тем, что терапия потерпит неудачу. В результате девочка пострадает еще больше, несмотря на благое намерение терапевта помочь ей. Задача терапевта в данном случае — как можно быстрее облегчить ее страдания, сделав сам симптом ненужным.

Мы все вынуждены строить гипотезы о том, почему люди делают то, что делают. Объяснение действий клиента через приписывание им социальной функции приносит пользу и помогает терапевту избежать концентрации на тяжелом прошлом клиента. Точно так же как указания и директивы сосредоточивают клиентов и обучающихся на действии1, идея о социальной функции симптома приводит терапевта к действию. Сказать, что ребенок сидит дома и не ходит в школу для того, чтобы составить компанию матери, находящейся в депрессии, значит выразить интересную и полезную идею, но эта идея не обязательно соответствует действительности.

Следует ли психиатру заниматься психотерапией или выступать в качестве супервизора?

Всякий, кто когда-либо обучал работников психиатрических отделений, мог заметить, что доля психотерапии в программах их обучения постоянно снижается. У психиатра много функций, особенно в сфере исследования и постановки диагнозов, и одно время они обучались также разнообразным терапевтическим умениям. В прошлом их супервизоры, памятуя о том, что многие из них станут администраторами в больницах и других учреждениях, давали им знания о различных психотерапевтических школах и вырабатывали у них умения и навыки в проведении психотерапии.

Было время, когда не только супервизоры желали обучить психиатров психотерапии, но и сами они были заинтересованы в том, чтобы научиться способам изменения людей (особенно тем способам, которым их не обучали учителя). Они старались узнать как можно больше о различных взглядах на психотерапию. Я вспоминаю группу обучающихся в резидентуре в госпитале Mount Zion в Сан-Франциско, которая просила меня провести с ними семинар по семейной терапии,

' See Haley, J. (1994) Zen and the art of therapy In Jay Haley on Milton Ertcbon. New York: Brunner/ Mazell

Следует ли психиатру заниматься психотерапией? 119

бывшей тогда всем внове. При этом они попросили меня сделать это втайне от психиатров-преподавателей, которые все были психоаналитиками и желали, чтобы участники их резидентных программ обучались исключительно их идеологии. Воодушевление, с которым группа взялась за организацию семинара, произвело на меня большое впечатление.

С появлением психотропных препаратов в конце 1950-х гг. психотерапии в учебных программах интернов-психиатров стало уделяться все меньше внимания. Физиологические механизмы, даже вполне мифологические, и фармакология стали основой учебных программ. К 1970-м гг. обучение психотерапии в резидентных программах содержало запрещение обсуждать лекарства и настоятельную рекомендацию концентрироваться на терапевтических техниках изменения людей. В качестве эксперимента я однажды позволил группе участников резидентной программы по психиатрии, в которой я вел «живую» супервизию, обсудить назначение препаратов. Мы обсуждали женщину, страдавшую от тревоги. Я позволил группе спекулировать относительно ее диагноза и возможных рекомендованных препаратов для нее. Они обсудили множество препаратов, побочные эффекты каждого из них и медикаментозное лечение каждого из побочных эффектов. Я остановил дискуссию через 45 минут. Они были удовлетворены, так как сделали что-то конкретное. Тем не менее по окончании их дискуссии не существовало ни терапевтического плана, ни понимания социальной ситуации женщины, в которой возникла тревога, ни даже мало-мальских знаний о ее личной жизни, например о том, состоит ли она в браке. Они даже еще ни разу ее не видели, но наперебой старались показать, как здорово они разбираются в фармакологии и как хорошо знают руководство по диагностике и тех мифических пациентов, которые в нем описаны.

У широких слоев населения психиатры имеют репутацию психотерапевтов, и их престиж выше. Мой опыт говорит, что, за некоторыми исключениями, они не знакомы с целым рядом доступных терапевтических подходов, и многие не владеют ни одним. Они не посещают семинары и тренинги по психотерапии, в отличие от специалистов других профессий сферы психического здоровья, которые заполняют все места на семинарах, стремясь изучить новшества в психотерапии. Их супервизоры оказывают им медвежью услугу, обучая исключительно биологическому подходу к психопатологии и делая основной акцент на диагнозе в ущерб психотерапии. Результатом является увеличение числа психиатров, которые не умеют вести психотерапию и даже не понимают ее основ. Так как сами они психотерапии не обучены, они уверены, что «разговорной психотерапией» заниматься не стоит, а ее место должны занять лекарственные препараты. Когда препараты не оказывают положительного эффекта (а это случается часто, так как они не леча г людей, а только стабилизируют состояние), психиатры, вместо того чтобы подвергнуть сомнению сам биологический подход к психопатологии, ищут все новые комбинации лекарств.

Психиатры, являясь профессиональными медицинскими работниками, обладают властью в клинической сфере. Медицинское лобби обеспечивает их необходимой поддержкой. Из-за их общей растущей уверенности в том, что психологические проблемы являются по сути медицинскими, между психиатрами и други-

120 Глава 7. Спорные вопросы

ми психотерапевтами развивается антагонизм. Психотерапевты, как правило, жалуются, что психиатры вмешиваются в ход терапии и прописывают лекарства, даже не спрашивая мнения психотерапевта, уже занимающегося этим клиентом. Хотя психотерапевтам частной практики и сотрудникам различных центров иногда бывает необходимо проконсультироваться с психиатром, все труднее найти такого человека, который пропишет лекарство сообразно конкретному случаю, а не какой-то теории неизлечимости. Сегодня люди предпочитают обращаться за медицинской консультацией к семейным врачам, они, естественно, тоже имеют право прописывать лекарства, при этом они учитывают социальную ситуацию и не имеют предрассудков современной психиатрии.

Психиатрия все больше и больше превращается в средство социального контроля — неизбежное следствие постоянно растущего использования медикаментов. Основной акцент делается на том, чтобы не дать пациенту причинить неудобство обществу или семье, а не на том, чтобы помочь ему улучшить свою жизнь. Если человек впадает в депрессивное состояние, то ему сразу прописывают лекарство, отложив выяснение причины депрессии на потом или насовсем. Хотя причина депрессии иногда так и остается неизвестной, это не означает, что следует пичкать всех пациентов лекарствами, не стремясь научиться выявлять и разрешать психологические проблемы.

Некоторые психотропные препараты, например нейролептики, признаны опасными, так как могут вызвать позднюю дискинезию, часто необратимую1. Для молодых людей это предвещает печальное будущее, так как с гримасами и непроизвольными движениями им будет слишком трудно зарабатывать себе на жизнь. Причинение ущерба нервной системе — серьезная ответственность. Так же серьезен тот факт, что у психотерапевтов-немедиков сегодня практически нет возможности работать с теми, кому поставили диагноз «психоз». Если человек слышит голоса или выглядит так, как будто у него бред, медики забирают его к себе и пичкают лекарствами. Хотя постулату о физиологической природе шизофрении уже более 50 лет, ни один ученый еще не выяснил эту природу. Социальным работникам и психологам не дают проводить психотерапию с такими пациентами, так как психиатры объявляют таких клиентов неизлечимыми и поддающимися лишь стабилизации.

Те редкие психиатры, которые посещают психотерапевтические программы, заставляют супервизоров постоянно возвращаться к вопросу о медикаментозном лечении, предположительно физиологических причинах симптомов, и возможным искам о злоупотреблениях. Это почти не оставляет времени для изучения того, как изменять людей.

Однажды я посетил психиатрическое отделение где-то на Среднем Западе и в шутку сказал заведующему: «Я так понял, что в современной психиатрии психотерапия — "предмет по выбору"». Заведующий не понял шутки и ответил со всей серьезностью: «Да, да. В нашем отделении это именно так. Участники наших резидентных программ не обязаны учиться психотерапии, если только они сами это-

Возможным исключением является клозафин. Для читателей, желающих ознакомит ься с критикой медикаментозного психиатрического лечения, см.: Breggan, P. (1991). Toxic psychiatry. New York: St'Martin's Press.

Кто должен заниматься семейной психотерапией ? 121

го не захотят». Фактически, на сегодняшний день психиатрам, которые предпочитают заниматься психотерапией, трудно найти работу, где бы их не заставляли использовать для лечения только лекарства.

Учебные программы по психотерапии выигрывают от присутствия психиатра лишь в одном случае. Дело не в их медицинских знаниях, а в их отношении к ответственности, которого иногда недостает представителям других специальностей из сферы психического здоровья. В процессе своей медицинской подготовки психиатры усваивают, что они полностью отвечают за клиента. Представителей других профессий не учат брать на себя такую ответственность.

Часто психотерапевты обращаются за консультацией к другим врачам, будучи уверены, что психиатрия вообще может быть вынесена за пределы психотерапевтической сферы. В то же время супервизоры учат, что психиатры, социальные работники и психологи могут сотрудничать. Иногда психотерапевты передают психиатрам пациентов с депрессиями и психозами, а те, в свою очередь, отсылают к психотерапевтам клиентов с супружескими или семейными проблемами, с которыми они не хотят или не умеют работать, однако таких случаев становится все меньше.

Кто должен заниматься семейной психотерапией?

Семейная психотерапия представляет собой сложное явление как для психологов, так и для психиатров. Некоторые элементы терапии детей и подростков не могут быть осуществлены без поддержки родителей. Даже если родители находятся в отчаянном положении, например из-за ребенка, склонного к насилию, или из-за жизненного краха, их нужно вдохновить на то, чтобы они взяли на себя ответственность и руководство над своими отпрысками. Конечно, если проблема была определена как сугубо медицинская или глубинная психологическая, родителям нет необходимости действовать. Не могут же они сами вырезать своим детям аппендикс. Для того чтобы заставить родителей взять на себя ответственность и принять участие в терапии, проблему необходимо определить как нечто такое, что находится в сфере их компетенции. Если ребенку был поставлен какой-то диагноз, то родители будут искать помощи у квалифицированного медика. Если проблема была определена как глубинная психологическая, то они будут искать специалиста по глубинной психотерапии.

Чтобы привлечь родителей к участию в решении проблем детей, их надо убедить в том, что эти проблемы носят поведенческий характер, а следовательно, здесь родители в состоянии что-то предпринять. Психиатры и психотерапевты должны отказаться от своих профессиональных диагнозов и определять проблемы на обычном языке, который семья воспримет. Например, если ребенку поставить диагноз «нервная анорексия», родители сами ничего не предпримут для изменения этого положения дел — они отведут ребенка к специалисту-медику, который знает, как такие вещи лечатся. Однако если описать этого же ребенка, как «ребенка, который отказывается есть», т. е. определить проблему как дисципли-

122 Глава 7. Спорные вопросы

нарную, родители обязательно захотят что-то сделать под руководством психотерапевта, чтобы заставить ребенка есть.

Как признак низкого статуса психотерапии можно отметить, что студенты, овладевающие тремя основными профессиями, традиционно тратят большую часть времени, отведенного на получение образования, на изучение предметов, которые имеют к психотерапии весьма отдаленное отношение. Психиатры тратят несколько лет на получение знаний, которые они никогда не смогут применить в терапевтической практике. Только некоторые из них сдают physical examination1, если это необходимо для их работы в стационаре. Психологи тратят годы на проведение бесполезных с точки зрения психотерапии исследований, хотя они только недавно заменили в своих исследованиях крыс на людей и стали изучать результаты. (Теперь психологи борются за право наравне с психиатрами назначать лекарства и госпитализировать людей, решив скопировать наименее психоте-рапевтичный аспект психиатрии.) Социальные работники до самого последнего времени изучали в своих академиях вопрос о том, что значит быть социа.шпым работником. Хотя в некоторых академиях сейчас начали обучать различным психотерапевтическим подходам.

Представителей всех трех профессий учат фокусироваться на индивиде: психиатр ставит ребенку диагноз, психолог ребенка тестирует, и оба проводят с ним игровую терапию. Социальный работник встречается с родителями. Если центром всей сферы станет психотерапия, представители всех трех профессий будут действовать одинаковым образом и будут вынуждены отбросить большую часть своей подготовки, чтобы научиться новым методам работы. Супервизору необходимо решить, сколько внимания уделить профессиональной подготовке обучающегося и как помочь ему научиться изменять клиентов. Супервизор часто наталкивается на возражения академически настроенных коллег, которые принимают терапию только такой, какой она была в прошлом, и меняются медленнее, чем терапевты, непосредственно работающие с проблемами.

Как насчет выбора пола?

Помимо идеологических пристрастий и специальности, есть еще один способ различать психотерапевтов — по половому признаку. Следует ли супервизору специально останавливаться на вопросе половой принадлежности терапевта? На этот счет каждый супервизор должен иметь свое собственное мнение.

Наверное, каждому ясно, что женщина-психотерапевт должна обладать такими же правами, оплатой, положением, условиями для практики и возможностями для продвижения, как и мужчина. Считать так супервизору просто и безопасно. Однако существуют и другие, более сложные вопросы.

Следует ли при рассмотрении конкретных проблем или случаев учитывать пол терапевта? Например, кого стоит выбрать в качестве терапевта женщине, в детстве пострадавшей от сексуального насилия, — женщину или мужчину? Можно

Physical examination — недавно введенный в США обязательный для врачей всех специальностей экзамен, цель которого — определить, способен ли врач общаться с больным — проводить опрос, собирать анамнез, устанавливать контакт и поддерживать беседу. — Примеч. перев.

Имеет ли .точение религия ? 123

сказать, что женщина-терапевт сможет лучше понять ее ранимость. В то же время терапевт-мужчина поможет ей «проработать» чувства по отношению к мужчинам, возникшие в результате травмирующего переживания. Супервизор может даже счесть, что здесь лучше всего подойдет терапевт-мужчина, который тоже в детстве перенес сексуальное насилие или домогательства. По поводу многих конкретных случаев существует солидная аргументация — кто здесь будет лучше, мужчина или женщина. Однако есть вопрос: если допустить, что мужчины лучше справляются с одними типами проблем, а женщины — с другими, то вся сфера психотерапии окажется разделенной по половому признаку. Такое допущение будет иметь огромные последствия. Мы сразу получим диагностическую систему, включающую пол психотерапевта, рекомендованный для определенного случая. Такая классификация в результате может создать ситуацию, при которой одни проблемы будут рекомендованы социальным работникам, другие — психологам или психиатрам. Это приведет к тому, что любой центр должен будет располагать достаточным количеством терапевтов обоего пола и разных специализаций для работы с типами проблем, предназначенными для каждого вида терапевтов. Если такая политика в сфере психотерапии будет принята, она будет препятствовать тому, чтобы любой терапевт, независимо от пола, мог работать с любым симптомом клиента любого пола. Обучающий супервизор должен подчеркнуть, что пол, так же как национальность и социально-экономический уровень, не может быть использован для классификации терапевтов. Обучение должно дать возможность любому терапевту работать с любым клиентом.

Еще более серьезные проблемы возникают, когда семейный терапевт вынужден работать с вопросами пола. Например, семья приходит на терапию из-за дочери, у которой есть проблемы, и на сеансе жена говорит, что она хочет пойти работать, но муж ее не пускает. Муж это подтверждает. Психотерапевт с феминистскими взглядами вынужден решать, следует ли ему информировать эту семью о правах женщин. Если этим случаем занимается терапевт, проходящий обучение, супервизор тоже должен занять определенную позицию. По поводу данного случая супервизор может сказать, что если предъявляемая проблема заключается в •поведении дочери, то именно на нее и должна быть направлена терапия. Ошибка терапевта может заключаться в противопоставлении дочери отцу, чьи взгляды на права женщин отличаются от взглядов терапевта, что будет препятствовать изменению дочери. Если различие во взглядах не мешает осуществлению терапевтических целей, такое обучение обоснованно. Смеем надеяться, что терапевт будет достаточно сообразителен, чтобы учесть возможность того, что жена сама не слишком сильно хочет работать и использует возражения мужа как оправдание для себя.

Имеет ли значение религия?

Некоторые психотерапевты очень религиозны, и им может нравиться — фактически их к этому подталкивает религия — проповедовать. Должен ли психотерапевт побуждать семью молиться? Это напоминает мне разговор о подобном случае с Джоном Варкентином (John Warkentin). Он сказал: «Я не думаю, что этой жен-

124 Глава 7. Спорные вопросы

щине стало бы лучше, если бы я не стал на колени и не помолился вместе с ней, когда она попросила». «А стали бы вы молиться с ней, если бы она не попросила об этом?» — поинтересовался я. Он ответил: «Конечно, нет. Я не религиозен».

Личный крестовый поход психотерапевта должен быть подчинен целям терапии. А цель терапии — изменить клиента, а не обращать его или учить феминизму, психодинамической теории или христианству.

Двойная иерархия

Психотерапевтам нужны такие супервизоры, которые помогли бы им избавиться от различного рода предрассудков, особенно в отношении статуса женщины в современном обществе. Терапевту сложно одновременно быть справедливым в вопросе о правах разных полов и налаживать взаимоотношения с семьей, принадлежащей к этнической группе, которая с неприязнью относится к идее равенства мужчин и женщин. Революционные изменения в статусе женщины произошли далеко не во всем мире. Супервизор должен сформировать у своих подопечных такую идеологию, которую принял бы их разум и которая в то же время позволила бы им успешно работать с семьями. В этой сложной ситуации есть один или два вопроса, которые супервизор может выделить, чтобы помочь обучающимся достичь объективности.

Вопрос о равенстве между мужем и женой для всех нас является особым. Какова должна быть иерархия в супружеской диаде? Существуют культуры, в которых у замужней женщины вообще нет никаких прав, но даже в нашей культуре возможны ситуации, которые являются более организационными, чем этническими. Например, молодые образованные выпускники колледжа женятся и строят свои отношения на основе равенства, совместно принимая все решения. Ни один из них не имеет власти над другим. Однако все меняется, когда у них появляется ребенок. В этот момент они оба становятся лидерами группы. Возникает вопрос иерархии. Они должны договориться, например, о том, кто из них будет решать, как обучать и воспитывать ребенка. Проблема в том, что муж и жена как лидеры не могут быть равны, если существует группа, даже если эта группа состоит только из одного ребенка. В соответствии с Пятым законом Человеческих отношений, ни среди людей, ни среди животных не существует жизнеспособной организации, у которой было бы два равных лидера. Можно ли представить себе двух равных президентов Соединенных Штатов? Супружеская пара должна решить, кто отвечает за все, связанное с ребенком.

Типичный способ разрешения этой проблемы, который используют супружеские пары, часто при помощи психотерапевта, состоит в том, чтобы поделить территорию. Один отвечает за одну область, другой — за другую. Традиционно жена отвечает за начальное воспитание ребенка, а муж берет на себя ответственность за финансовое обеспечение семьи. Если жена работает и делает карьеру, то муж может взять на себя ответственность за воспитание и больше участвовать в домашних делах. Один из родителей может отвечать за внешкольные занятия ребенка, а другой — заниматься вопросами, связанными со школой. Вопрос о том, кто за что

Двойная иерархия 125

отвечает, зависит от обсуждаемой области, и таким образом можно избежать большей части конфликтов.

Есть еще решение, но оно предполагает притворство. Оно было самым распространенным решением для семей на протяжении многих лет и все еще остается таковым. Оно состоит в том, что один человек берет на себя ответственность за какую-то область, но делает вид, что отвечает за нее другой человек. Типичный пример — жена берет на себя ответственность за семью, но при возникновении конкретной проблемы делает вид, что все решает муж. То есть возникает ситуация, которая называется двойной иерархией. Можно сказать, что в любой организации всегда существуют по крайней мере две иерархии — видимая и скрытая. Для семьи — это видимая иерархия, в которой за все отвечает муж, и скрытая, в которой жена определяет все происходящее в семье, что и является определением ответственности. Чтобы эта двойная иерархия работала, жена должна притворяться, что все решает муж, а не она. Пример двойной иерархии много лет назад привел Линкольн Стеффенс (Lincoln Steffens). Он сказал, что если бы вдруг кто-нибудь захотел узнать, кто отвечает за все в каком-нибудь городе, то ему для этого не нужно было бы искать мэра, достаточно было бы спросить любого коридорного в любом отеле, кто в городе определяет политику. Это человек, который тайно управляет городом, тогда как все делают вид, что в городе существует единственная видимая иерархия. Естественно, любая сложная организация обладает многими иерархическими подсистемами, но их всегда как минимум две.

В последнее время женщины решили, будто делать вид, что все решает муж, унизительно. Они не хотят больше возвеличивать своих мужей и притворяться, что сами они слабы и наивны. Женщины протестуют и публично берут на себя ответственность за семью, таким образом, раскрывая обман. Между супругами возникают конфликты, и они либо меняют лидера, либо борются за равное лидерство (нежизнеспособная организация), либо разводятся. Терапевт может оказаться в ситуации, когда ему необходимо поддержать обман относительно ответственности мужа, даже если совершенно ясно, что он ни за что не отвечает. Иногда же супругов приходится убеждать, что жена действительно определяет все происходящее в семье и что такая иерархия — не просто шутка.

Однажды я отбирал нормальные семьи для исследования, в котором предполагалось выяснить, чем нормальные семьи отличаются от ненормальных. Этот проект включал еще и такую процедуру: выбирали старшеклассника и просили его семью прийти на интервью. Я включил в интервью вопрос о том, с кем из членов семьи велись телефонные переговоры по поводу приглашения принять участие в исследовании, т. е. кто из членов семьи согласился участвовать. Проверяя выборку из 30 нормальных семей, я обнаружил, что в 27 из них решение об участии семьи в исследовании мать принимала единолично. Это означало, что она могла уговорить мужа и детей-подростков перенести неудобства, связанные с приходом на исследование, даже не советуясь с ними. Все эти семьи пришли. В двух случаях по телефону сначала разговаривали с мужьями, которые сказали, что им надо спросить у жен. И в одном случае, когда муж сам принял решение об участии семьи в исследовании, не спрашивая жену и детей, семья не пришла.

126 Глава 7 Спорные вопросы

Я когда-то заинтересовался концепцией властного отца, угрожающего кастрацией, которую описал Зигмунд Фрейд. Похоже, теперь таких мужчин уже нет. Я разыскал женщину, выросшую в Вене во времена Фрейда, и расспросил ее о семье. Она сказала, что в ее семье отец был начальником, если не тираном. Она добавила: «Мы даже не могли сесть на папин стул». Заинтригованный, я спросил, а как же отцу удавалось держать всех подальше от своего стула. Женщина ответила: «О, папа этого не делал. Мать запретила нам это и сказала, что если мы сядем на отцовский стул, то у нас вскочат прыщи на заднице». Можно сказать, что мать отвечала за то, чтобы все решал отец.

Один из забавных фактов, которые я подметил в последние годы, заключается в следующем: большинство супружеских пар, приходящих на терапию, демонстрируют, что у жены более высокий статус, чем у мужа. Это совершенно противоречит убеждению, что жены порабощены патриархальными мужьями. Жена представляет своего мужа как имеющего более низкий, чем она, статус, потому что она больше зарабатывает, или потому что она из более приличной, по ее оценкам, семьи, или потому что лучше образованна, или лучше выражает свои мысли и т. п. Они приходят как неравные. Я не делаю здесь никаких выводов о том, что в нашей культуре женщины обладают более высоким статусом, чем мужчины, или равны им. Я говорю только о тех, кто приходит на психотерапию. Иногда женщина выражает это совершенно ясно, приведя своего мужа на терапию и сказав терапевту что-то вроде: «Сделайте с ним что-нибудь». Женщина хочет, чтобы статус ее мужа вырос по сравнению с ее статусом, желает, чтобы он «был мужчиной». Супервизору, сосредоточенному на правах женщин, необходимо найти путь, который привел бы к этому желательному для женщины изменению.

Вопрос иерархии во взаимоотношениях супружеской пары осложняется еще и использованием симптомов для обсуждения супружеских проблем. Несколько лет назад было отмечено, что когда человек признается в своей беспомощности и говорит что-то вроде: «Я не могу с этим справиться», это признание дает ему власть. Я впервые осознал этот парадокс, когда работал с женщиной, страдавшей навязчивым мытьем рук. Женщина жаловалась, что ее муж — тиран, а он, конечно же, соглашался с тем, что все в семье решает он и настаивает на том, чтобы все было так, как он хочет. Но за этой видимой иерархией чувствовалась скрытая; жена не ходила за покупками, так как боялась, что в магазине она может испачкаться. Так что по магазинам ходил муж. Жена не мыла посуду, так как если она мочила руки, то тут же начинала мыть их и не могла остановиться. Так что это тоже делал муж. Он требовал, чтобы дома было чисто, но не мог заставить жену делать уборку, так как она предполагала контакт с чистящими средствами, содержащими токсичные компоненты. Так что всю уборку делал муж. Обладая своим симптомом, жена требовала, чтобы муж делал всю черную работу по дому, и при этом обвиняла его в тирании. Само собой, муж ничего не мог сделать по-своему.

Как только мы осознаем, что симптом, отражающий идею «Я не могу с этим справиться», дает своему обладателю власть во взаимоотношениях, мы поймем, почему для тех, кто чувствует свою беспомощность, это действительно вопрос выбора. Когда жена унижена, у нее может развиться симптом; то же самое может произойти и с мужчинами, когда женщины забирают слишком много власти.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒