Donald Iv a I s с h e d 19 страница

• В оригинале— непереводимая игра слов: «towering illusion» относится здесь к tower-башне и одновременно означает «непомерная, глубочайшая иллюзия».

мы здесь привели, когда происходит травма и волшебница приходит для того, чтобы спасти человеческий дух, в бездне внешней катастрофы открывается архетипический «мир», и это мир, который уже ожидал, что его откроют. Не эго «творит » этот мир для того, чтобы создать необходимую иллюзию (как думал Фрейд). Этот мир находится на службе у «иллюзии» ради защиты личностного духа — эти архетипические защиты по праву являются своего рода чудом, обеспечивая выживание организма.

Как мы видим, проблема возникает из отчаянного, страстного стремления «я»-Рапунцель к реальной жизни — за пределы мира башни, который, в свою очередь, становится все более преследующим. Опекающая сторона нуминозных энергий начинает уступать место дьявольской, деструктивной стороне. Они представляют собой светлую и темную стороны нуминозного, амплифициро-ванные версии «любви» и «агрессии», которые травмированный пациент оказывается не в состоянии «очеловечить » в нормальном процессе развития посредством переходных фигур.

В нашей истории и Рапунцель, и Принц попадают под действие преследующей, деструктивной стороны системы самосохранения, когда каждый из них борется в расщепленном неискупленном мире страданий. Разделяющая «стена» возвращается, как бездонная пропасть, через которую невозможно перебраться,— они теряют друг друга. Однако затем Принц слышит голос Рапунцель — повторение того, что случилось, когда он раньше проезжал рядом с башней. Слепой, он идет на этот голос, пока Рапунцель не узнает его и не бросается ему на шею и ее слезы исцеляют его глаза. В этом образе мы имеем прекрасную картину того, как горе восстанавливает утраченную связь с нуминозным миром.

В терапевтической ситуации в этот период также много слез. Пациент и терапевт проходят через времена, когда кажется, что связующая нить окончательно разорвана. И все же, если удается выдержать напряжение в этот период, возможна истинная conjunction. На этот раз терапевтическая «травма» наступает после периода обязательной «иллюзии» отношений между «я» и объектом, в ходе которого во взаимодействии осуществляется настоящее «вынашивание» (pregnancy). Это является одним из факторов исцеления на этапе проработки. Несмотря на

то, что иллюзия рушится, эти переживания отличаются от переживаний ранней травмы. Во-первых, имеет место истинный союз; во-вторых, пациент в полной мере выражает свой протест — то, чего он не мог сделать, будучи ребенком. Употребляемый в небольших дозах, это — яд, приносящий исцеление. Известно, что иммунитет развивается только после инъекции болезнетворных микроорганизмов. Только эта разбавленная повторная травмати-зация добирается до боли. И это взаимный процесс. Терапевт тоже должен признать свое «разочарование »*. Например, решающей частью моей работы с пациенткой, о которой я упоминал выше, было признание моих собственных затруднений. Этой пациентке необходимо было видеть, что я страдаю тоже, для того, чтобы она могла почувствовать возмещающую сторону своего собственного гнева и выплакать слезы, которые могут исцелить глаза ее раненых отношений с реальностью. Ей нужно было увидеть, как я пытаюсь справиться со своими аутентичными реакциями на ее гнев и ее любовь, перед тем как она смогла, в соответствии с моими ожиданиями, совладать со своими реакциями. В этом процессе гуманность терапевта отличает его от жестокого перфекционизма внутреннего опекуна пациента. Дальнейшие совместные усилия направлены на вхождение пациента в более широкую человеческую реальность, более широкую человеческую общность, в которую пациент так по-настоящему и не вступил. В этом и состоит необходимая работа горя, проводимая в этот период.

Когда наши пациенты типа Рапунцель выздоравливают, когда их жизнь во внешнем мире становится более одушевленной в свете их «истинного я >>, они проходят через период горевания над ужасной утратой своего внутреннего мира — по крайней мере, они так это чувствуют — своего рода мучительного жертвования тем, что они ощущают как свое «детство ». Они не хотят оставлять «Божественный мир » ради пустоты и поверхностности жизни в «этом мире » с его банальностью и лживостью. И все же жизнь во внешнем мире становится все более реальной и аутентичной. Подобно Рапунцель, они стоят перед необходимостью отказаться от своих идентификаций с инф-

■ Напомним, что «disillusionment» означает также «избавление от иллюзий».

ляцированным миром колдовства и после «падения » восстановить взаимодействие с очарованием*. Это то, что в наших сказках обозначают слова «жили они долго и счастливо»,— не в слепоте, с одной стороны, и не в пустой «реальности», с другой, а в мире, в котором стена между воображением и реальностью пала и превратилась в гибкую границу. Это больше, чем фрейдовские невзгоды обыденной жизни. Это значит жить жизнью, которая может присниться или привидеться в мечтах, жизнью, в которой усилия по воплощению этого сна или мечты могут быть разделены с другими людьми, занятыми тем же самым.

Глава 8

Психея и ее возлюбленный-демон

История Эроса и Психеи рассказана в романе «Золотой осел » древнеримского писателя Апулея. Апулей издавна привлекал внимание юнгианских теоретиков. Эрих Ной-манн (Neumann, 1956), адаптировавший эту историю, первый дал ей интерпретацию. Он увидел в сюжете странствий Психеи парадигму женского развития. В отличие от него, фон Франц (von Franz, 1970) и Уланов (Ulanov, 1971) рассматривали ее как модель развития анимы у мужчины. Джеймс Хиллман (Hillman, 1972) прочел в этой истории архетипическую драму, метафорическое изображение страстного стремления Психеи к Эросу и Эроса к Психее. Недавно Лина Росс проинтерпретировала этот сюжет как «борьбу за отделение от коллективного при сохранении связи с божественным» (Ross, 1991: 65).

В некоторой оппозиции к вышеупомянутым авторам мы рассмотрим эту историю как изображение того, что мы назвали архетипической системой самосохранения. Для нас это рассказ о том, как эта система «спасает »(руками Эроса) травмированное невинное эго (Психею). В этой истории спаситель Психеи становится ее любовником-демоном. Как и в сказке о Рапунцель, здесь изображен процесс исцеления травмы, состоящий из двух стадий. Первая стадия ознаменована появлением на сцене защищающего и любящего аспекта Эроса, вторая стадия характеризуется проявлением его демонического аспекта. По мере того как разворачивается история, и Эрос и Психея должны испытать страдание от утраты иллюзий, зато в итоге всей коллизии

устанавливаются отношения между связанным с реальностью эго и амбивалентными нуминозными энергиями, представленными в образе Эроса как в его защитной, так и преследующей форме. Итак, Эрос и Психея представляют собой диаду, во многом напоминающую диаду колдунья/ Рапунцель, и эта архетипическая структура характеризует систему самосохранения травмированного пациента с ее начальным сопротивлением изменению и принятием, в конце концов, неизбежности изменений (которая является одним из условий человеческого существования).

Применяя гностическую метафору к сюжету нашего повествования, мы могли бы сказать, что этот двухступенчатый процесс отражает два этапа нисхождения духа в материальный мир — воплощение (incarnation) личностного духа (daimon) в теле. Во второй главе мы привели описание этого процесса, ссылаясь на представление Винникотта о «вселении». В этой главе мы увидим, что процесс «вселения» осуществляется, вероятно, в два этапа. На первом этапе отчужденное (травмированное) эго повествования (Психея или Рапунцель), «захваченное » демоном-хранителем (колдуньей или божеством), увлекается в замок или башню фантазии. После достаточного отрезка времени, проведенного в этой трансформационной камере, питаемое по ночам амброзией, приносимой демоном-хранителем, невинное, неинициированное эго повествования становится достаточно сильным (и Психея и Рапунцель беременны), чтобы принять риск отчуждения от позитивной стороны Самости, с которой оно идентифицирует себя. В этот момент совершается жертвование, и начинается второй этап. В сказке о Рапунцель момент жертвования мы видели в эпизоде, когда Рапунцель с Принцем вступают в конфронтацию с фрау Готель и оказываются выброшены из башни. Идея жертвы получает развитие в процессе страданий и скитаний, когда (в истории, которую мы сейчас рассмотрим) Эрос и Психея оказываются мучимы «темной стороной » своей слепой любви. Однако эти страдания включают и позитивный внутренний элемент (in utero*) и, следовательно, в корне отличаются от непреодолимого бедствия, с которого начинаются наши истории. Это страдания сакрализованного эго — эго, отныне находящегося под руководством Самости и ее энергий индиви-дуации.

* Внутриматочный (лат.)

Эрос и Психея1: часть I

Жили когда-то Царь с Царицей, и было у них три дочери. Одна из них, Психея, отличалась такой необыкновенной красотой, что в ее присутствии люди теряли дар речи и начинали поклоняться ей, как будто бы она была самой Богиней Афродитой. Ее менее привлекательные сестры давно уже были замужем за царями. А потенциальные женихи Психеи лишь издали восхищались ее красотой, что делало ее несчастной и угнетало ее дух. Она возненавидела всем сердцем свою красоту, которая сделала ее такой недоступной. Находясь в затруднительном положении, отец Психеи обратился к оракулу Аполлона, вопрошая его о муже для своей дочери, и получил предсказание о том, что Психея должна быть приготовлена к замужеству с чудовищем, подобным дракону. И вот, с величайшей скорбью и рыданиями, ее привели на пустынную гору и оставили дожидаться прибытия демона, ее жениха.

Тем временем Афродита, которая была глубоко уязвлена тем, что простая смертная отнимает ее титул Богини Красоты, призвала к себе Эроса, своего похотливого мальчугана, и попросила его отомстить за нее, заставив Психею влюбиться в самого отвратительного мужчину — «в такое убожество, что во всем мире не нашлось бы более жалкого» (5) [стр. 169]. Повинуясь жажде мести своей матери, Эрос отправился на поиски и нашел дрожащую Психею на пустынном утесе скалы. При помощи Зефира он перенес ее вниз, в прекрасную рощу, в которой журчал источник чистой, хрустальной воды. В центре этой рощи стоял дворец, «не человеческими руками созданный, но божественным искусством» (9) [стр. 172].

Очарованная обаянием и красотой чудесного дворца, Психея увидела столько сокровищ, сколько она нигде не видела. Будучи вне себя от радости, она следовала бестелесным голосам, которые предложили ей освежить себя и отведать изумительные блюда, вино, похожее на нектар, а после трапезы невидимым хором пели ей песни. Этой ночью, под покровом темноты, неизвестный муж вошел к ней, переспал с ней и поспешно удалился до рассвета. Так продолжалось много дней и ночей.

Шло время, родители Психеи постарели и иссохли от горя, к их горю присоединились и ее старшие сестры. Они взбирались на утес, на котором когда-то оставили Психею, били себя в грудь и рыдали по утраченной Психее, пока, наконец, наша молодая красавица, сама одолеваемая горем, не уговорила своего мужа позволить им навестить ее. Согласившись удовлетворить ее желание, Эрос перенес на крыльях Зефира двух ее сестер в свой дворец, но взял у Психеи обещание — под угрозой того, что она потеряет его навеки,— что она ничего не расскажет о своем муже и о том, как

он выглядит. Увидев такое изобилие и богатство, старшие сестры Психеи воспылали завистью и, вернувшись домой, чуть было не лопнули от ярости. Они замыслили недоброе против Психеи. И вот они опять возвращаются на утес, притворяясь сокрушенными горем, вырывая на себе волосы, с лицами, покрытыми слезами. Тем временем бедная Психея, скучая по своим сестрам еще больше, чем прежде, уговорила Эроса позволить им навестить ее еще раз, а потом еще.

Эрос предупреждает ее: «Видишь ли, какой опасности ты подвергаешься?.. Коварные девки эти всеми силами готовят против тебя гибельные козни, и главная их цель — уговорить тебя узнать мои черты, которые, как я тебя уже не раз предупреждал, увидавши, не увидишь больше. Итак, если через некоторое время ламии эти негодные, полные злостных планов, придут сюда... не слушай никаких речей про своего мужа и не отвечай на них. Ведь скоро семья наша увеличится, детское еще чрево твое носит в себе новое дитя для нас, божественное, если молчанием скроешь нашу тайну, если нарушишь секрет— смертное» (18) [стр. 178].

Сестры Психеи разработали коварный план. Они обратились к своей сестре с такими речами: «Счастливая, ты сидишь, не беспокоясь о грозящей тебе опасности, блаженная в неведении такой беды... Мы точно узнали... что тайным образом спит с тобою по ночам огромный змей, извивающийся множеством петель, шея у которого переполнена вместо крови губительным ядом и пасть разверзнута, как бездна. Вспомни предсказания пифийского оракула, что провозвестил тебе брак с диким чудовищем. Теперь тебе представляется выбор: или захочешь послушать сестер твоих... или же быть погребенной во внутренностях жесточайшего гада» (22-3) [стр. 180—181].

От этих печальных известий бедную Психею охватил ужас. В отчаянной тоске, совсем лишившись рассудка, она решила взглянуть на своего неведомого возлюбленного и, если это будет необходимо, убить его, пока он спит, как это посоветовали ей сестры. «В ней боролись нетерпение и нерешительность, отвага и ужас, неуверенность в своих силах и гнев, но, что хуже всего, в одном теле она ненавидела чудовище и любила своего мужа» (25) [стр. 182—183].

Тем временем, в ночной час, когда Эрос погрузился в сон, она зажгла лампу. И вот она видит прекраснейшего из богов, воплощение любви. Уколовшись об одну из его стрел, Психея воспылала страстью к самой любви. Она бросилась к мужу в порыве экстаза, но в это самое мгновение фитиль лампы зашипел, и капли горячего масла брызнули на Эроса. Вскочив, он понял, что его секрет раскрыт. Он вырвался из объятий Психеи и, не проронив ни единого слова, улетел прочь.

Как и большинство сказок, наша история начинается с ситуации нарушения баланса между нуминозным миром богов и человеческой сферой. Другими словами, что-то нарушилось в передаче архетипических энергий, и дисбаланс должен быть откорректирован. В сказке о Рапунцель мы видели, как стена разделила два мира (подобно тому, что происходит при шизоидных расстройствах) и как постепенно, при помощи разных посредничающих фигур, через страдания Рапунцель и Принца, произошло взаимопроникновение этих двух миров и, в конце концов, их интеграция. В истории Эроса и Психеи нет стены, которая разделяла бы нуминозное и реальное, здесь скорее имеет место не защитное разделение между нуминозным и реальностью, а защитное использование нуминозного в контексте неадекватно установленной связи «реальностъ-эго >>.В этом проблема нарциссизма, т. е. идентификации эго с красотой, богатством или знатностью — со всеми общими ценностями, которые раздувает (подвергает инфляции) эго посредством нуминозных, архетипических энергий, не принадлежащих ему в полной мере. Психея «инфляцирована» желаниями других людей (она несет их проекции), но ее собственное желание еще не проснулось. Ее «дух сломлен », она полна самообличений — та же картина, что мы видели в последствиях ранней психической травмы. Только ее внешняя красота поддерживает ее самооценку. Внутри же она пуста, у нее нет аутентичного «я ».

В этой ужасной ситуации, лишенная человеческой любви, обреченная на рабство у демонического любовника, Психея находится в положении, которое напоминает ситуацию Лунной Леди Юнга, после того как она подверглась инцестуозному насилию со стороны своего брата (глава 3). Однако «Безвыходное положение человека —удобный случай для Бога», и в этот момент невыносимого страдания трансцендентное «существо» приходит на помощь осажденному эго, перенося его во внутренний мифический ландшафт, растворяя его в божественных энергиях для того, чтобы оно смогло восстановиться. В нашем случае любовник-демон Психеи есть не кто иной, как сама «Любовь». Однако «Эрос» сам, по-видимому, нуждается в развитии, так как в первый раз мы встречаем его в нашей истории в роли маменькина сынка, одержимого, так сказать, своей божественной матерью Афродитой, которая целует его «полуоткрытым ртом». Итак, наша история повествует о спасении и трансформации травмированного эго и вместе

с тем о спасении и трансформации демонического партнера этого эго, который оказывается вовлеченным в коллизии человеческих отношений из любви к этой очень раненой женской части «я».

Эрос как демон

Воспользовавшись подсказкой Гротстейна (Grotstein, 1984), мы отметили в эпиграфе к главе 1, что «когда невинность лишается своих титулованных привилегий, она превращается в дух дьявола ». В соответствии с ходом этих рассуждений было бы лучше всего представить божество, Эроса, как воплощение неуничтожимого личностного духа или демона, который покинул личность (selfhood) Психеи, когда ее дух был угнетен. В главе 2 мы рассмотрели, как в ситуации ранней травмы происходит процесс, обратный тому, что Винникотт назвал вселением, и как диссоциируются соматический и духовный полюса архетипа. Мы предположили, что одной из причин этого расщепления является необходимость сохранения личностного духа неизменным, что Самость, реагируя на травму, является организующим фактором расчленения переживания, необходимого для выживания индивида. В наших клинических примерах мы были свидетелями того, как в таких случаях негативно констеллировалась Самость, препятствуя интеграции или индивидуации. Мы видели также, как, защищая личностный дух, Самость в то же время преследовала его и лишала свободы.

Если мы полагаем Самость как потенциальную целостность личности, которая постоянно ищет воплощения в эго и его объектных отношениях, то расчленение, разрушение отношений между Самостью и принадлежащим реальности эго, причиной которого является травма, означает, что Самость, так сказать, приносит себя в жертву, т. е. приносит в жертву саму свою сущность, которая и есть эти отношения. В лице демона или бога (Эроса в нашем рассказе) Самость отрезает себя от возможности своего воплощения в реальности (Психеи) — так сказать, расчленяет самое себя, разрушая свои отношения с эго и внешним миром. В итоге, пара Эрос/Психея представляет собой две половины исходного единства личностного/трансперсонального (внутреннего/внешнего), которое было расчленено травмой.

Подобно первому человеку Платона, разделенному

на две части, каждая из которых вечно ищет свою половину, пара Эрос/Психея или Самость/эго теперь полностью разделена. Для их воссоединения необходимо, чтобы личность, в которой происходит этот процесс, обрела заново способность выносить (suffer) архетипические аффекты психики. Обретение этой способности претерпевания всегда является открытием заново, и это открытие основано на воспоминании о первых годах жизни пациента, когда зависимость была возможной, а любовь приветствовалась. Такое воспоминание происходит только в любовных отношениях с другим человеком, и мы вновь и вновь видим сопротивление этой любви, которое оказывает разлученная с эго Самость. В психоанализе эти любовные отношения проявляются в переносе, а вместе с ними проявляются и все трансперсональные объединяющие факторы, приведенные в действие этим переносом.

В нашей истории, да и вообще в мифологии, эти «трансперсональные объединяющие факторы » персонифицированы существами-посредниками или демонами, устанавливающими связь между чисто духовной сферой богов и привязанной к земле человеческой расой. В «Пире » Платона Сократ говорит об Эросе как раз как о таком могущественном демоне или духе [в русском переводе — гении (ред.)], представляющем собой нечто среднее между богом и человеком. Один из его слушателей задает ему более общий вопрос о том, каково назначение этих могущественных демонов или духов, и Сократ отвечает:

Быть истолкователями и посредниками между людьми и богами, передавая богам молитвы и жертвы людей, а людям наказы богов и вознаграждения за жертвы. Пребывая посредине, они заполняют промежуток между теми и другими, так что Вселенная связана внутренней связью. Благодаря им возможны всякие прорицания, жреческое искусство и вообще все, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству. Не соприкасаясь с людьми, боги общаются и беседуют с ними только через посредство гениев*— и наяву, и во сне.

(von Franz, 1980a: 36**)

* См. примеч. к стр. 15.

** Русский перевод дается по изданию: Платон // Собрание

сочинений, т. 2,— М.: Мысль, 1993, с. 112—113.

Итак, мы видим, что именно демоническое служит областью переживания, промежуточной между трансперсональным архетипическим миром с его нуминозным динамизмом — как негативным, так и позитивным — и земным человеческим миром эго-функционирования. В своей посреднической деятельности (dynamism) демоны представляют Самость. В виде фигур Защитника и Преследователя они являются необходимыми элементами системы самосохранения, именно в силу того, что в травматических обстоятельствах посреднические функции по передаче бушующих архетипических энергий, обрушившихся на эго, исполнялись недостаточно. Нам известно, что эго не может сформироваться, побуждаемое только трансперсональным руководящим центром, в отсутствии поддерживающего (facilitating) окружения — если архетипическому миру не будет предоставлена возможность персонифицировать себя так, чтобы его грандиозные образы были бы сведены к человеческим пропорциям. Иначе Самость направляет свои энергии не на жизненные процессы, а на последнюю, отчаянную попытку сохранить то, что осталось от истинной личности для возможного спасения (redemption) в будущем. Она «предоставляет » мир (хрустальный дворец Эроса) для осажденного детского эго взамен утраченного мира, где жизнь находится в отношениях с реальностью. Другими словами, демон-любовник — это то, как выглядит обращенная на себя, углубленная в саму себя Самость, не искупленная человеческим признанием.

В нашей истории Эрос, исполняя повеление своей матери, летит на своих огромных крыльях к утесу скалы, на котором стоит в ожидании Психея. При виде страданий Психеи что-то происходит с Эросом, то, что даже он не может контролировать, и он погружается в человеческую сферу, предав свою божественную мать, вступив таким образом по своей воле в собственный процесс трансформации. Этот поворот в сюжете отражает парадокс, согласно которому любовь пробуждается в Боге Любви только тогда, когда он становится ближе к человеческим страданиям и ограничениям. В нашей истории божественный Эрос подвигнут на измену своему небесному совершенству страданиями смертной души. Здесь звучит мотив воплощения (incarnation), созвучный с концепцией «кенозиса» раннего христианства (греческое слово, означающее «опустошаться) »), согласно которой Христос, отождествляемый с вездесущим единством Божества, которое нельзя опре-

делить, «изливает себя », свою всеохватывающую полноту, чтобы стать человеком, стать кем-то определенным. Юнг полагал, что он распознал в этой добровольной жертве намек на telos или конечную цель психики, состоящую не просто в удовлетворении целей эго, а в трансформации всей личности. Видимо, Самость не стремится к неограниченному выражению (разрядке). Она ищет человеческих ограничений для того, чтобы преобразовать саму себя.

Демоническая защита versus лишение свободы

Мир, в который Эрос увлек травмированную Психею, хорошо нам знаком из описания башни Рапунцель. Огромная заслуга Юнга состоит в том, что он понял истинную природу этого внутреннего пристанища, открывающегося после травмирующего события. В отличие от Фрейда, который видел лишь регрессивный, сексуальный мир исполнения желаний, в который уходит эго (инцестуозная регрессия в материнскую утробу), Юнг считал, что регрессировавшее эго спускается еще глубже, на коллективный уровень психики, и здесь находит поддержку трансперсональных энергий, которые абсолютно необходимы, если эго суждено когда-нибудь снова «прогрессировать ».

Регрессирующее либидо, по всей видимости, десексуа-лизирует себя, отступая шаг за шагом назад к досексу-альной стадии раннего младенчества. Но даже и здесь это отступление не прекращается, и, в некотором смысле, это регрессирующее либидо продолжает свое движение обратно к внутриутробному, пренатальному состоянию; и на этом пути, покинув сферу личной психологии, ввергается в коллективное психическое, где Иона узрел «мистерии» («коллективные представления») в чреве кита. Либидо, таким образом, достигает нечто вроде зачаточного состояния, в котором, подобно Тезею и Пирифою в их путешествии в подземное царство, оно может быть легко и основательно застрять. Но оно может также легко вырвать себя из материнских объятий и возвратиться на поверхность с новыми жизненными возможностями.

(Jung, 19126, para. 654*)

* Юнг К.Г. Символы трансформации.— М.: Пента График, 2000, с. 413.

Здесь мы видим описание инкапсулированного мира, который известен в психопатологии под термином «шизоидной защиты », однако с важным дополнением Юнга, касающимся поддерживающих жизнь энергий, к которым там открывается доступ. Внутри этого мира иллюзий в омертвелом, слабом эго Психеи поддерживается жизнь: оно, подобно гидропонному растению, питается по ночам нектаром любви Эроса, т. е. архетипической фантазией. Одно из чудес психологической жизни состоит в том, что таким образом травмированная психика сохраняет свою жизнь (хотя и платя за это огромную цену). Внутри хрустального дворца нашей истории Юнг разглядел нечто большее, чем «холодное хранилище », в которое, по Винникотту, удаляется «истинное я » при травматических обстоятельствах (см. Winnicott, 1960a: 140ff.), а также больше, чем глубинное внутреннее убежище из параллельного образа Гарри Гантрипа, куда уходит «отчаявшееся либидозное эго» (см. Guntrip, 1971: Part II). Юнг увидел здесь трансформационную камеру, где травмированное эго разбивается на свои базовые элементы, растворяется, так сказать, в нектаре богов для осуществления «замысла» последующего возрождения. В нашей истории растворяющее влияние Эроса приводит к распаду осажденного «я »(I) Психеи в сплавленное состояние божественного/человеческого «мы », так что первая стадия ее исцеления соответствует отказу (surrender) от ее «старой» личности и преобразующему включению этой личности в нечто большее. Это нечто большее, под чьими «чарами » она вступает в эту стадию, как раз и является тем самым религиозным элементом (божественность Эроса). Юнг увидел в этом архаичном мотиве глубокую правду о психике — нечто, выходящее далеко за рамки явно иллюзорного религиозного эскапизма, на котором стоял Фрейд.

Демон как тюремщик

Перед тем как продолжить нашу историю, представляется важным указать на истинно опасные аспекты самоподдерживающихся иллюзий, которые пышно произрастают в «хрустальном дворце» демонического любовника, куда Эрос взял Психею и где он удерживал ее долгое время «в темноте ». Вступление в это психологическое «пространство» аналогично погружению в измененное состояние сознания. Именно поэтому все ведьмы и демоны являются «чародеями».Если «нарциссическая» энергия

присваивается эго, что является в определенной степени неизбежным, то вследствие этого происходит очень стойкая инфляция, и либидо застревает в подземном мире. Возникающая в результате констелляция одновременно и инфляционна (бог Эрос) и инфантильна (раненная Психея). В людях, захваченных этой сетью, парадоксальным образом сочетаются невероятная нужда и гордая самодостаточность, бессилие и всемогущество — «божественная или царская персона » и «малое дитё » в то же самое время. Этот высокомерный инфантилизм представляет собой темную сторону демонического влияния на эго — инцестуозную тенденцию и «злокачественную регрессию».

Фрейд совершенно справедливо предупреждал о наркотическом свойстве этой стадии, так как хрустальный шар, внутри которого остаются Эрос и Психея, является не только сосудом, в котором происходит трансформация, как оптимистично думал Юнг, но и вместилищем наших компульсивных пристрастий и «созависимостей». «Любовь » внутри этого пространства инцестуозна, т. е. с точки зрения развития, соответствует более раннему этапу, до дифференциации границы между «я» и объектом, и является аддиктивной именно потому, что здесь мы имеем доступ к «амброзии » божественных энергий. Как раз этот факт помог Юнгу понять «духовную проблему», стоящую за алкогольной зависимостью, которую он увидел как неверно направленную и прочно закрепившуюся проекцию потребности в духовном опыте на изменяющий состояние «дух» («spirits») алкоголя. Что не предвидел Юнг (да и как бы он смог?), так это то, до какой степени станут его собственные теории аддиктивными для приверженцев «Нью-Эйдж», склонных видеть только «светлую» или «целительную»сторону нуминозного.

Люди, страдающие от зависимостей, знают, насколько тщетной часто бывает борьба, происходящая в «растворяющем пространстве », находящемся под контролем демона-любовника, и они знают, как важно, ради собственного выздоровления, «обратиться к Богу со своей проблемой ». Можно даже сказать, что демон-любовник эксплуатирует страстное желание психики к отказу от себя (surrender), ставя его на службу неврозу. Он соблазнитель, он мастер плести иллюзии и он требует полного повиновения. Он искушает нас пропустить еще один стаканчик или зайти в еще одну кондитерскую, или завести еще одну сексуальную связь. Его помощь всегда на время утешает, сладка, как ам-

брозия богов, но она никогда не приносит полного удовлетворения, потому что демон-любовник всегда остается только внутренней подменой подлинного «другого», в заботе которого мы так нуждались в период младенчества, а инкапсулированное пространство в психике, контролируемое его (или ее) системой самосохранения, отрезано от реального мира. Следовательно, демон может предложить только инфляцированные подмены желаемого — вместо представляемой (imaginal) связи между реальностью и фантазией, только фантазию как утешающую защиту от реальности. То, что предлагает демон-любовник, всегда основано на реальной потребности, но она никогда не удовлетворяется, и чем больше человек предается подмене, тем глубже скрывается реальная потребность.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒