Donald Iv a I s с h e d 11 страница

(там же: 65-6 [стр. 70])

Позже Юнг сказал о моментах, похожих на этот:

Казалось, меня коснулось дыхание мира звезд и бесконечного космоса, или в комнату вошел какой-то невидимый призрак — призрак существа, которое давно умерло, но все же постоянно присутствует в той сфере, где нет времени, и будет находиться в ней вплоть до отдаленного будущего. Развязки подобного рода всегда бывали осенены ореолом нуминозности.

(там же: 66 [стр. 70] )

В этот период внутренний разлад Юнга и его тотальное недоверие к миру вовлекли его в ритуальное фантазирование, значение которого он тогда не понимал.

У меня был желтый лакированный пенал того типа, которым часто пользуются младшие школьники,— с маленькими замочками и линейкой. На кончике этой линейки я вырезал человечка ростом примерно в пять

сантиметров, в сюртуке, цилиндре и сверкающих черных ботинках. Я вымазал этого человечка черными чернилами, отпилил от линейки и положил в пенал, в специально подготовленную кроватку. Я даже сделал ему одежду из кусочка шерсти. В пенал я поместил также гладкий продолговатый темный голыш с берега Рейна, который предварительно раскрасил акварельными красками так, чтобы он казался поделенным на две части, верхнюю и нижнюю; камень этот я долгое время носил в кармане брюк. Это был его камень. Все это было моей великой тайной. Я тайком отнес пенал в запретное чердачное помещение (запретное потому, что полы были изъедены крысами и прогнили) и, довольный собой, спрятал его на одной из балок под крышей. Я знал, что ни одна живая душа его там не найдет. Никто не сможет найти мою тайну и нарушить ее. Я почувствовал себя в безопасности, и мучительное чувство разлада с самим собой исчезло. В любых сложных ситуациях, всегда, когда я делал что-нибудь не то, или мои чувства испытывали какой-нибудь болезненный удар, или меня угнетали раздражительность отца и болезненное состояние матери, я вспоминал своего аккуратно уложенного в кроватку и обернутого в шерсть человечка и его гладкий, красиво раскрашенный камень... Эта тайна оказала мощное влияние на мой характер; я считаю ее самым существенным событием своего детства.

(там же: 21-2 [стр. 28—29])

Во всех этих трогательных детских переживаниях Юнга мы видим зерна его будущих работ. Сначала мы видим травматическую диссоциацию психики: невыносимая боль, с которой не могло справиться незащищенное эго маленького ребенка, в итоге привела к защитной инкапсуляции части «я », которую мы могли бы назвать личностным духом Юнга, обретшим безопасность и спокойствие в «ином» мире бессознательного. Там произошло чудесное самоисцеление, когда коллективная бессознательная психика, предложив символический ритуал, взяла Юнга под свою «опеку». Этот ритуал сослужил функцию объединения дробящейся на составные части психики маленького мальчика, сохранив образ его духа, укрытого в безопасности в пенале, вместе с круглым камнем, который, как и психика мальчика, был разделен на две части, светлую и темную. Этот камень, как Юнг осознал позже, был символом Самости, conjunctio oppositorum. Исполнение ритуала,

которое через творческий выход помогло спасти дух Юнга и изолировать его в безопасном месте, не прекратилось после того, как была вырезана человеческая фигурка. Много времени спустя, в 1920 году, когда ему было 45 лет, будучи в Англии, он вырезал две очень похожие фигуры. Позже одну из них он воспроизвел в камне и поставил в своем саду в Кюснахте. «Только когда я был занят этой работой,— говорил Юнг,— бессознательное сообщило мне имя. Оно назвало фигуру Атмавикти — «дыхание жизни ». Дыхание жизни, конечно же, означает дух.

Из этого примера мы видим, как творческая часть бессознательного со своими замечательными символическими ритуальными процессами приходит на помощь травмированной психике Юнга. Этот разумный внутренний мир Юнг описывает как «нуминозный», имея в виду ощущение сверхъестественности, которое он порождает, и несомненную мудрость его символических откровений — то, что позднее Юнг назвал «трансцендентной функцией ». В этих своих детских переживаниях спасения и самоисцеления Юнг приобрел опыт реальности психики и увидел смысл своего страдания — смысл, искупивший его боль и позволивший посмотреть на нее sub specie aeternus — с точки зрения вечности. Это помогло вынести страдания, что было бы недостижимо в рамках узких границ эго.

Был и другой аспект нуминозного мира Юнга. Этот аспект мы находим в его ужасающих кошмарах, и особенно в одном из них, сновидении, как писал Юнг, «преследовавшем меня всю мою жизнь ». Это был сон о подземном фаллическом Боге, питающемся человеческой плотью, подземной противоположности Иисуса Христа, сидящего на троне на небесах. В этом сновидении Юнг, гуляя по лужайке, видит в земле отверстие, похожее на могилу. «Испытывая колебания и страх », он спускается в эту яму по нескольким каменным ступеням.

Внизу находились ворота, обрамленные полукруглой аркой... Охваченный любопытством, я отодвинул его в сторону и увидел перед собой освещенную неясным светом прямоугольную комнату длиной около десяти метров, с крутым сводом из резного камня. Пол был вымощен каменными плитами; в центре комнаты имелось небольшое возвышение, к которому от входа вела красная ковровая дорожка. На возвышении красовался необыкновенно богатый и пышный золотой трон... На нем

что-то стояло; поначалу я подумал, что это ствол дерева. Этот огромный предмет доходил почти до потолка. Его высота достигала пяти метров, а толщина — по меньшей мере полуметра. Но форма предмета была необычна: он был сделан из кожи и обнаженной плоти, а наверху у него было подобие головы без лица и волос. На самой макушке находился один-единственный глаз, неподвижно уставившийся вверх... Предмет не шевелился, но у меня было чувство, что он может в любой момент сползти с трона и, пресмыкаясь, словно червь, двинуться ко мне. Я оцепенел от ужаса и в ту же минуту услышал доносившийся откуда-то снаружи и сверху голос матери: «Да, ты только посмотри на него! Это пожиратель людей!» Я проснулся в холодном поту, дрожа от ужаса, и еще много вечеров подряд ложился в постель в страхе, что мне может еще раз присниться нечто подобное.

(там же: 11-12[стр. 20])

Это сновидение приснилось Юнгу, когда ему было 3 года. По его словам, это было его «инициацией, приобщением к царству тьмы » — его первый опыт встречи с темной стороной нуминозного — «иным лицом Бога >> — с темной стороной образа Бога. Образ фаллоса, представляющий его нарождающееся осознание своей собственной сексуальности, его могущественная «инаковость» несла в себе, по выражению Юнга, «хтонический дух». Размышляя об этом много времени спустя, он писал:

Широко распространено ошибочное мнение, будто я склонен к недооценке сексуальности. Она, однако же, играет в моей психологии значительную роль как существенное — хотя и не единственное — выражение психической целостности. Но моя основная задача состояла не в том, чтобы исследовать значение сексуальности в жизни отдельной личности и ее биологическую функцию; меня интересовал прежде всего ее духовный аспект, нуминозный смысл... Сексуальность исключительно важна как выражение хтонического духа, являющегося «другим ликом» Бога, темной стороной образа Божьего. Проблема хтонического духа занимала меня с того времени, когда я сделал первые шаги в глубь мира алхимии.

(там же: 168[стр. 73])

В самом конце своей жизни Юнг особенно много внимания уделял неотъемлемой амбивалентности, присущей

Божеству и Самости, другими словами, неопровержимой реальности зла. Основной работой Юнга, посвященной этому вопросу, является «Ответ Иову» (1952), где он приводит описание садистической тиранической стороны Яхве Ветхого завета и ее медленной трансформации, через страдания Иова, в любящего Бога Нового Завета, воплотившегося в Христе. Итак, проявляя сначала себя как Защитник и Преследователь в одном лице, Яхве постепенно эволюционирует к своей позитивной стороне. В противовес этому «прогрессу» Юнг всегда сетовал на то, что христианство приписало все темные проявления жизни дьяволу и исключило его из Троицы, которая, таким образом, представляет собой незавершенную мандалу или неполный образ Самости. Он предпочитал темное, приземленное мышление алхимии, которая учила искать Самость (жемчужину или философский камень) in stecore — в дерьме. Фигуру Божественного посредника Юнг видел скорее не в Христе, а в Меркурии Двойственном, добром и злом, спасителе и разрушителе одновременно, дьявольском Трикстере и Посланце богов, охраняющем жизнь.

Зрелые размышления Юнга о травме

Теперь мы обратимся к поздним размышлениям Юнга о системе самосохранения и инфантильной травме. Как будет ясно читателю, нижеприведенный текст является компиляцией различных элементов теории Юнга, относящихся к рассматриваемой теме.

Роль аффекта в образовании комплекса

В начале своей карьеры Юнг сделал вполне определенное заявление о своем понимании психики: «Существенной основой нашей личности является эффективность. Мышление и действие — суть, можно сказать, лишь симптомы эффективности »(Jung, Collected Works 3, para. 78*). Из этого утверждения следует, что психология Юнга исходит из рассмотрения, прежде всего, аффективной сферы, несмотря на тот факт, что поздние юнгианские авторы в своих работах много внимания уделяют «духовным» и душевным (mental)

* Юнг К.Г. Избранные труды по аналитической психологии. Цюрих: Изд. Психологического клуба, 1939, т. 1, с. 149.

функциям — особенно поискам «смысла» —отклоняясь, таким образом, в сторону от аффективных оснований подхода Юнга. Юнг считал, что аффект является центральным организующим принципом психической жизни, так как он связывает воедино разнородные компоненты разума (ощущения, идеи, воспоминания, суждения), наделяя каждый из этих элементов общей для всех «чувственной окраской >>. В том случае, если жизненное событие сопровождается сильным аффектом, как, например, при ранней травме, все ассоциированные с этим событием ментальные элементы и элементы восприятия этого переживания будут аккумулированы вокруг этого аффекта, образуя, таким образом, чувственно окрашенный комплекс (см. Jung, 1907, para. 82). Чувственно окрашенные комплексы являются базовыми функциональными элементами психики, и в силу того, что человеческие аффекты универсальны, эти комплексы склонны, в их наиболее регрессивных проявлениях, принимать определенные «архаические», «типические» —отсюда «архетипические » — формы. Выражаясь языком известного современного юнгианского теоретика, у комплексов различают личностную «оболочку» и архетипическое «ядро» (Whitmont, 1969: 65). Архетипическое ядро придает комплексу его типичный, универсальный характер, например, комплекс «неполноценности/власти», «родительскийкомплекс», различные сексуальные комплексы (Эдипа, Электры) и т. д.

Я намеренно начал этот раздел с того, что отметил значение, которое придавал Юнг аффекту, поскольку тяжелая психическая травма всегда оставляет после себя «нарушения аффективности, проходящие через всю жизнь» (Krystal, 1988:142). Для того, чтобы понять психическую травму и ее «внутренние объекты », мы должны осознать степень влияния, которое они оказывают на развитие аффективной сферы и на толерантность к аффекту. Несмотря на то, что Юнг не разработал исчерпывающей теории аффекта в своих поздних работах, которые в большей степени касались архетипических образов, придающих аффекту смысл, его теория аффектов и их связи с внутренними объектами-образами вполне очерчена, в особенности в его ранних работах.

По существу, Юнг начал с рассмотрения архаических или «архетипических аффектов », с того, что Генри Крис-тел (Krystal, 1988) назвал «предвестниками аффекта », типичными для младенчества и регрессивных состояний у

взрослых. Эти «вулканические», недифференцированные «протоаффекты », склонные к биполярности, отражаются в своих психосоматических производных удовлетворения (любви) или дискомфорта и боли (ненависти). Эти аффекты достигают уровня сознания (mind) в образах, имеющих архаические и типичные (архетипические) формы, являющиеся «трансперсональными», т. е. одухотворенными, грандиозными, гротескными или как-то иначе мифологически нагруженными (mythologically amplified). Они вливаются в первичные лейтмотивы (primordial narrative motifs), которые поставляет бессознательная фантазия, также мифологические. Другими словами, аффекты находят свои образы в предании (story). Постепенно эти недифференцированные аффекты зреют и дифференцируются. Этот процесс протекает в отношениях с заботящейся о ребенке родительской фигурой, помогающей «метаболизировать» аффекты посредством идентификации, обозначения и интерпретации детского переживания, контейнирующей хаотическое возбуждение ребенка (в проекции), нейтрализующей токсические состояния и помогающей отыскать пластические и вербальные «формы» для воплощения бессознательных фантазий ребенка — все это в рамках теплых, поддерживающих отношений. Данный диалектический процесс приводит к дифференциации конкретных эмоций, которые постепенно, с помощью языка, превращаются в чувства, сообщающие о внутренних состояниях «я» другим людям. Сюда относятся и те аффекты, что свойственны первобытным религиозным переживаниям человечества (экстаз, благоговение, мистическая идентичность, благодарность). Юнг считал религиозный опыт отличительной особенностью человека.

Одной из причин, по которым его аффективный подход был недооценен, явилась путаница в употреблении им слова «чувства ». В своих поздних работах он отводил «чувствам » роль оценки и использовал это слово для обозначения одной из основных функций сознания, наряду с ощущениями, интуицией и мышлением. Однако когда он писал о «чувственно окрашенных комплексах», слово «чувства» употреблялось им по отношению к эмоциям или аффектам. К несчастью, популярность, которую обрела впоследствии типология Юнга с ее «чувственными типами», «мыслительными типами» и т. д., до некоторой степени затмила аффективное основание его психологии.

Замечания Юнга по поводу одержимости комплексом

Роль комплекса в том, что мы назвали системой самосохранения, и в ее внутренних объектах защитника/преследователя, становится очевидной, когда мы принимаем во внимание, что, согласно Юнгу, комплексы обладают универсальной тенденцией выражать себя в образах живых существ (личностей), динамически взаимодействуя с эго в сновидениях и другом фантазийном материале. Естественные символообразующие функции психики (в том случае, если они были адекватно констеллированы в условиях «достаточно хорошей» родительской опеки) автоматически персонифицируют аффекты в форме узнаваемых образов. Каждый комплекс представляет собой неразрывное единство динамического, энергетического фактора, проистекающего из инстинктивных и соматических оснований (аффекта), и формообразующего, организующего, структурирующего фактора, делающего комплекс доступным сознанию в виде мысленного представления (образа). Таким образом, каждый комплекс является «аффектом-образом» (см. Perry, 1976:28) или, как однажды выразился Юнг, «образом персонифицированного аффекта» (Jung, 1926: para. 628). Из комплексов состоят «персонажи» наших снов, «голоса», звучащие в наших головах, образы видений, появляющихся в стрессовых ситуациях, «вторичные личности » при неврозах, демоны, приведения и духи, которые преследуют или покровительствуют так называемому примитивному разуму.

Комплексы оказывают более или менее тревожащее влияние на эго, зависящее от степени их «автономности », которая, в свою очередь, зависит от силы аффектов, образующих комплексы (см. Jung, 1913:1352), а также от того, являются ли эти аффекты переносимыми или нет. Если комплекс берет свое начало в тяжелой или ранней травме, ее аффектом будет сильная тревога. Такая тревога оказывает диссоциативный эффект на эго, потому что она нарушает гомеостатический баланс телесных ощущений, которые определяют связность эго (см. Jung, 1907:82-3). В самых тяжелых случаях эго может быть полностью замещено или «ассимилировано » вторичным комплексом, что приводит к состояниям «одержимости » этим комплексом, в которых от первоначального эго остается только остаток в виде

«аффективного эго» (см. Jung, 1934b: 204). Юнг сделал следующие различения на континууме патогенности комплексов (complex-severity):

Некоторые комплексы возникают благодаря тяжелым переживаниям, наносящим психические раны, которые не заживают целыми годами. Нередко тяжелое переживание вытесняет известные свойства, необходимые для жизни. Это порождает комплекс в личном бессознательном. Многие комплексы возникают этим путем... Но существует еще не менее важный источник комплексов... из коллективного бессознательного... эти впечатления суть иррациональные идейные содержания его собственного ума, которых он ранее никогда не осознавал... Мне кажется, что такого рода впечатления возникают в тех случаях, когда субъект до глубины души потрясен каким-либо важным внешним событием, совершенно разрушающим его прежнюю установку.

(Jung, 1928b: para 494*)

Далее Юнг рассматривает разницу в проявлениях этих двух видов комплексов и то, как эти комплексы переживаются первобытным человеком:

[Если комплекс из сферы личностного бессознательного диссоциирован], то индивид переживает чувство утраты... (Первобытный человек справедливо смотрит на это, как на утрату души, ибо при этом действительно исчезает часть души). Когда же утраченный было комплекс снова становится сознательным, благодаря, например, психотерапевтическому лечению, то у его обладателя является прилив психической энергии. Неврозы часто исцеляются этим путем. Если же комплекс коллективного бессознательного соединяется с «я» (ego)... этот опыт переживается как странный, сверхъестественный... восхитительный... [но вместе с тем и опасный]. Соединение содержания коллективного бессознательного с «я» (ego) всегда приводит к состоянию отчужденности или помешательства. Нашествие этих чуждых содержаний является характерным симптомом, отмечающим манифестацию многих психических расстройств. Пациент захвачен причудливыми и грандиозными мыслями, ему кажется, что весь мир изменился, лица людей ужасны и уродливы, и т. д. [Первобытные

* Юнг К.Г. Избранные труды по аналитической психолог:". Цюрих: Изд. Психологического клуба, 1939, т. 3 с. 329— 330.

люди переживают комплексы этого уровня как состояние одержимости духом].

Итак, мы должны постулировать наличие тех бессознательных комплексов, которые в норме принадлежат «я» (ego) (потеря этих комплексов является патологичной), а также тех комплексов, которые в норме не должны быть связаны с ним (их диссоциация от «я» (ego) ведет к выздоровлению). В понимании первобытных людей эти два уровня патологии имеют своей причиной, соответственно, утрату души и одержимость духом.

(там же: paras 587-91*)

Согласно предположению, которое мы исследуем на страницах этой книги, «дух одержимости » «коллективными » комплексами, описываемый Юнгом, в точности соответствует «демонической » фигуре, исполняющей роль защитника/преследователя, «представителя» системы самосохранения, с которой мы так часто сталкивались в предыдущем клиническом материале. «Он » или «она » приходит из архаических слоев психики, предстает перед эго во всем своем сверхъестественном и ужасающем обличье, и эго легко уступает его силе.

Архетипы как образы-аффекты коллективного уровня психики структурируют наиболее архаичные и первичные (примитивные) эмоциональные переживания в образах и мотивах, типичных для мифологии и религий всех народов мира. Если бы мы могли представить вулканические извержения аффекта, неистовствующие в психике травматически отвергнутого или испытывающего чрезмерную стимуляцию младенца, мы могли бы получить некоторый намек на то, почему формы персонификации этого аффекта сами по себе являются архаичными, например, образы демонов или ангелов — титанических, богоподобных «великих существ », грозящих уничтожить незрелое эго. Вызванные к жизни тяжелой психической травмой, эти внутренние фигуры продолжают травмировать внутренний мир.

Положение ухудшается тем, что комплексы, ведущие свое происхождение из личного опыта, склонны «мифологизировать » себя посредством процесса, который Юнг назвал «самоамплификацией » комплекса. Он отмечал, что, образовавшись в бессознательном, автономный комплекс не изменяется тем путем, как это могло быть, если бы он был

* Там же, с. 325—329 (с ред.)

связан с сознательным эго, т. е. благодаря диссоциации комплекс недоступен коррекции со стороны реальности. В этом случае он не поддается изменениям и приобретает компульсивные черты автоматизма, окрашиваясь во все более «сверхъестественные» или <<нуминозные»тона (см. Jung, 1947: 383).

Наконец, такие комплексы — предположительно пропорционально их удаленности от сознания — присваивают себе, путем самоамплификации, архаические и мифологические черты и, следовательно, определенную нуминозность, как это превосходно видно при шизофреническом процессе. Нуминозность, однако, всецело находится за пределами сознательной волевой регуляции, ибо она приводит субъекта в состояние экстаза, которое является состоянием безвольной капитуляции.

Эти особенности бессознательного состояния очень сильно контрастируют с тем, как комплексы ведут себя в сфере сознательного. Здесь они могут быть подвергнуты коррекции: они теряют черты автоматизма и могут быть в значительной степени преобразованы. Мифологический налет сходит с них подобно шелухе и, вступая в процесс адаптации через осознание, они персонализируются и рационализируются до того момента, пока не становится возможной диалектическая дискуссия с реальностью.

(там же. paras 383-4)

Для того чтобы понять, каким образом комплексы и их архетипы подчиняют себе индивида и структурируют систему самосохранения, необходимо ввести в орбиту нашего рассмотрения еще два элемента, на которых концентрируется мысль Юнга. Первый касается того, каким образом, в случае психопатологии, высший разум, (который аналогичен фрейдовскому суперэго) становится внутренним агрессором, атакующим «чувствующее я », стоящее на низшей ступени в иерархии. Второй элемент — это подчеркивание Юнгом двойственной природы всех архетипов, и особенно — центрального архетипа Самости.

Юнг и атакующий «разум»

Согласно Юнгу, все архетипы представляют собой биполярные динамические структуры, сочетающие в себе противоположности. Один полюс архетипа представлен ин-

стинктом и связанными с ним аффектами, укорененными в теле индивида. Другой полюс представлен формообразующим духовным компонентом, присутствующим в образах, продуцируемых разумом. Психика находится между этими двумя противоположностями и представляет собой «третий» фактор, объединяющий инстинктивно/аффективную и духовную составляющие в бессознательных фантазиях, порождающих смысл (см. там же: para. 407). Как выразился Юнг, «образ представляет смысл инстинкта» (там же: para. 398). В случае здорового функционирования присущие архетипу полярности опосредованы процессом символизации, который обогащает гибкое эго и снабжает его энергией.

В случае же тяжелой психической травмы одним из последствий является расщепление структуры архетипа. Мы могли бы сказать, что в этом случае один полюс (мышление) атакует другой (аффект), разрушая таким образом психологическую структуру и еще более лишая поддержки уже достаточно хрупкое эго. Травма, с одной стороны, вызывает вулканический аффект, а с другой, разрушает связь между ним и его образной основой (image-matrix). Травматическое переживание младенца не опосредовано родительскими фигурами и остается неоформленным в конкретный образ, а следовательно, лишенным смысла. Способность к фантазированию нарушена. Переживание девальвирует в соматические ощущения или пустые умственные построения и идеи. Джойс Мак-дугалл, аналитик, придерживающийся подхода объектных отношений, описывает пациентов с тяжелыми психосоматическими расстройствами, для которых «смысл имеет досимволический характер, за пределами словесного выражения»:

По-видимому, мыслительный процесс психосоматических пациентов лишает речь ее эмоционального содержания, [в то время как] тело, кажется, ведет себя неким «бредовым» образом, функционируя до такой степени избыточно, что его активность становится физиологически бессмысленной. Невольно испытываешь искушение сказать, что тело сошло с ума.

(McDougall, 1989: 18)

В том же русле, но придерживаясь юнгианской точки зрения, Мара Сидоли описала пациентов, которые дают соматические реакции в критические моменты анализа, ког-

да инсайт или изменения были уже осязаемо близки. Сидо-ли предположила, что эти пациенты не могут позволить инфантильным аффектам обрести символическую мысленную пред став ленность, потому что «мать не придала никакого психического смысла определенным переживаниям ребенка в период младенчества» (Sidoli, 1993:175).

По моим наблюдениям, такие пациенты нормально продуцируют архетипические образы, но их образы лишены аффекта (как это бывает в случае алекситимии). Эти пациенты как бы наблюдают собственные образы из состояния эмоциональной отчужденности. Они защищают самих себя от чувств ужаса, паники и отчаяния, вызываемых архетипическими образами в связи с их собственными личными переживаниями. Они склонны рассматривать эти образы как своего рода произведения искусства.

(там же: 17"))

Макдугалл и Сидоли описывают пациентов, диссоциативные защиты которых разрушили их способность к интеграции переживания. По-видимому, это обусловлено атакой одного «полюса » архетипа на другой, т. е. атакой «духа » на аффективно/инстинктивную часть или разума на «телесное я ». Пользуясь терминологией нашего исследования, можно представить, что «архаичная защита » нарушает интегратив-ное функционирование архетипа, разрывая связи между аффектом и образом, лишая, следовательно, переживание смысла. Если приближается инсайт или становится вероятной интеграция, над эго нависает угроза возможного повторного переживания невыносимого аффекта, что запускает действие защитных механизмов расщепления.

Как во многих ранних случаях, так и в своей поздней концепции архетипа «негативного анимуса», Юнг описывает, как интеллект пациента, обладающий дифференцирующей функцией логоса, становится источником атак на беззащитное «чувствующее я», всегда «неполноценное» по отношению к идеалу разума. Со свойственной ему клинической проницательностью Юнг приводит следующее описание подобной «одержимости» атакующимсуперэго или «сверхразумом » у молодого пациента.

На первый взгляд, пациент произвел на нас впечатление полностью нормального, он был в состоянии держать офис, быть успешным в делах, так что мы ничего не подозревали. Наше общение с ним было вполне адекват-

ным, и в какой-то момент мы позволили себе употребить слово «масон». Неожиданно веселое выражение его лица на глазах изменилось, на нас устремился пронзительный взгляд, полный крайнего недоверия и нечеловеческого фанатизма. Он стал похож на затравленного, опасного зверя, окруженного невидимыми врагами: иное эго вынырнуло на поверхность.

Что же произошло? Очевидно, в какой-то момент идея преследуемой жертвы взяла верх над эго, стала автономной и сформировала второго субъекта, который временами полностью замещал здоровое эго.

(Jung, 1928c: paras 499 500)

Юнг был твердо убежден в том, что такого рода инкапсулированная параноидная система имеет психогенную, а не биологическую или физическую причину, т. е. ее истоки находятся в самой ранней психотравмирующей ситуации (или ситуациях). Более того, эти ситуации оказались психотравмирующими потому, что определенные поддерживающие бессознательные фантазии пациента, возникшие в силу эмоциональной гиперсензитивности, были разрушены атакой его преждевременно сформировавшегося интеллекта. Критический травматический момент для молодого пациента Юнга наступил, когда «духовная форма, в которой нуждались его эмоции для того, чтобы жить, была разрушена. Она не разрушилась сама по себе, ее разрушил пациент» (там же: para 501).

Это произошло следующим образом. Будучи чувствительным юношей, но уже обладая развитым интеллектом, он страстно влюбился в свою невестку, и это, естественно, вызвало неудовольствие ее мужа, его старшего брата. Мальчишеские чувства, сплетенные, в основном, из лунного сияния, как и все незрелые психические импульсы, искали материнского участия. Эти чувства на самом деле нуждались в материнской поддержке, в длительном инкубационном периоде для того, чтобы окрепнуть и выдержать неизбежное столкновение с реальностью. В этих чувствах не было ничего предосудительного, но простому, прямолинейному уму они показались подозрительными. Грубое истолкование, которое старший брат дал его юношеским переживаниям, произвело разрушительный эффект, так как пациент внутренне согласился с тем, что его брат прав. Его мечта была уничтожена, однако это одно не было бы таким пагубным, если бы не были убиты и его чувства. Ибо тогда его ин-

теллект присвоил себе роль старшего брата и с неумолимостью инквизитора стал уничтожать любой намек на чувства, устремляя его к идеалу хладнокровной бессердечности. Менее страстные натуры со временем смирились бы с этим, однако эмоциональные, чувствительные индивиды, ищущие близкого человеческого участия, оказываются надломленными в таких ситуациях. Со временем ему представилось, что он достиг своего идеала. Но в ту пору ему стало казаться, что официанты и другая прислуга проявляют к нему странное любопытство, понимающе ухмыляясь друг другу,— и вот однажды он сделал потрясающее открытие: они считают его гомосексуалистом. С этого момента параноидная идея стала автономной. Можно легко увидеть глубокую связь между безжалостностью интеллекта, хладнокровно уничтожившего все чувства, и непоколебимой параноидной убежденностью этого пациента.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒