Donald Iv a I s с h e d 7 страница

Кроме того, мы хотели бы отметить, рассматривая этот материал с юнгианской точки зрения, что в фантазиях маленького мальчика звучит всеобщий мотив — архетипичес-кий образ, который мы находим у культур примитивных народов, общий для них мотив «двойных родителей », небесных и земных. Идея о том, что за фигурами реальных родителей стоят их духовные эквиваленты, является общераспространенной и в наши дни, эта идея живет в институте «крестных» отца и матери, присутствующих при крещении ребенка и наблюдающих за его духовной жизнью. В этом обычае отражен тот психологический факт, что образ реального отца у ребенка нагружен чертами архетипа «Отца », т. е. Самости со всеми ее смыслами и образами, распространенными в культурах всего мира.

В этом случае мы имеем пример того, как травмированное эго в отсутствии доступных человеческих отношений с реальным отцом, необходимых для нормального роста, находит поддержку у воображаемого объекта из коллективной психики, который, в каком-то смысле, «появляется на сцене » и уводит эго в фантастический мир (система самосохранения). В данном случае нельзя сказать, что мотив, который подвиг Густава на «создание » своих небесных родителей, заключается только в исполнении желания, что

соответствовало бы классической фрейдовской точке зрения. Больше похоже на правду предположение, что эго, сорвавшись в бездну травмы, обнаружило там «нечто » и было «захвачено » им — архетипической психикой — уровнем структурированного «бытия » психики, который не является продуктом деятельности эго.

Подводя итог, мы могли бы представить, будучи вынуждены полностью раскопать могилу Тутанхамона, царя-мальчика, что Густав обрел некую археологическую реальность, экстернализовавшую его собственную преждевременную «смерть», т. е. утрату «духа» в множественных травмах, которые он пережил в своей жизни. В египетских захоронениях с их тщательной подготовкой мумифицированного тела, множеством вложенных друг в друга гробов, запасами провизии, оставленной для ушедших в иной мир, был детально разработан план устройства Ба и Kα: соответственно, духа и души умершего человека. Именно жрецы, «божьи люди», заботились о Самости, подготавливая место для сохранения личностного духа. В нижеследующем кратком описании хода терапии Густава мы увидим, как неистово «они » (элементы системы самосохранения) сопротивлялись тому, чтобы отпустить «дух » Густава, когда мы начали работу с его травматическими чувствами.

Терапия Густава: восстановление травматических воспоминаний

В течение первых трех недель терапии Густава между нами происходили изощренные словесные поединки, цель которых состояла в проверке меня на надежность как аналитического контейнера и выработке уверенности Густава в том, что он может мне доверять. По мере того, как он стал «уступать » и принимать поддержку, которую ощущал, стали появляться, подобно вспышкам пламени вокруг фитиля сновидений, прежде надолго захороненные чувства. Здесь я привожу первое представленное им сновидение, в котором открывается чувство невыносимой печали, скрытое в сердцевине его детского «я », а также архетипические фигуры, защищающие его раненый дух.

Я нахожусь в большом здании на третьем этаже. В воздухе витает страх начала Третьей мировой войны. Я иду в ванную комнату. Там я вижу душевые кабинки и окно, из которого открывается вид на окружающую местность. Какой-то 12-летний мальчик прислонился к перегородке,

разделяющей кабинки, его глаза закрыты, его одолевают страх, боль и отчаяние. Его рвет, выворачивает наизнанку. Через огромное окно я вижу вдалеке взрывы, через ступни я ощущаю вибрацию пола от этих взрывов. Война началась. Я выбегаю из ванной комнаты и начинаю спускаться вниз, я хочу добраться до подвала и отыскать бомбоубежище. Внутреннее пространство здания напоминает церковь: оно огромно и открыто. На первом этаже стоит много людей — толпа. Над головами этих людей, в воздухе, раздается взрыв. Однако вместо грибовидного облака, которое я ожидал увидеть, на месте взрыва разворачивается многоцветное видение, внушающее ужас: появляется джокер, или клоун-ШУТ, на нем одежда из разноцветных кусочков излучающей люминесцентный свет ткани. Я в ужасе. Я знаю, что это, возможно, дьявол.

Густав был очень обеспокоен этим сновидением. Значит ли это, что его смерть близка? А может быть, он на грани безумия? (На самом деле он уже пережил и «смерть >>, и нервный срыв, однако тогда я еще не знал об этом.) Я сказал ему, что образ 12-летнего мальчика, находящегося в отчаянии (в сочетании с темой начала Третьей мировой войны), вероятно, указывает на то, что ему довелось пережить какое-то катастрофическое событие в этом возрасте,— что-то «уничтожившее его мир ». Я спросил его о воспоминаниях, относящихся к этому возрасту, после чего начался медленный, болезненный процесс раскрытия ужасных событий, которые произошли в ту неделю, когда его мать была в больнице. На каждом сеансе мы понемногу извлекали травматический материал, преодолевали вытеснение, слой за слоем снимая саван, укрывающий его мумифицированный дух. Наряду с переживаниями бездонной боли и печали, каждый шаг в этом направлении сопровождался огромным сопротивлением. Перед тем как перейти к описанию этого сопротивления и к окончательной реконструкции травматического события, я считаю необходимым добавить несколько слов о фигуре Шута/Дьявола.

Здесь мы встретились с образом, который не вызвал ассоциаций личного содержания, что является довольно обычным для архетипических образов. Если мы хотим понять, в чем состояло намерение психики, создавшей этот образ, необходимо проделать процедуру амплификации образа, т. е. отыскать значения, которыми коллективная психика наделяла этот образ на протяжении жизни многих поколений. Итак, заглянув в словари символов в поиске толко-ваний слова «шут» (fool), мы обнаружим примерно

следующее. Шут часто играет терапевтическую роль в обществе, являясь неким мостиком к бессознательному и безумию. Вызывая смех и освобождая подавленные тревоги, он переворачивает обычный порядок вещей с ног на голову, корректируя, таким образом, ригидность сознательной жизни. Отсюда его частые появления при средневековом дворе, где он, облаченный в рубище или разноцветные одежды, фиглярствуя, подшучивал над королем и его правлением. Обычно он — искусный акробат, иногда — волшебник. В чудесных театральных представлениях и на карнавалах эпохи Средневековья его клоунада часто заканчивалась символической смертью и воскрешением. Часто он появлялся, как дьявол, в сопровождении языков пламени, клубов дыма и зловония серы. Если вам выпадает во время гадания на Таро карта, изображающая шута, то это означает, что вам предстоит незамедлительное погружение в бессознательное (как раз то состояние, в котором находился Густав, хотя, конечно, это не была в буквальном смысле смерть, как он того опасался).

Шут персонифицирует, пользуясь языком Юнга, архетип Трикстера — иллюзиониста и дон кихота, фигуру, нарушающую все границы, даже ту, что отделяет богов от людей. Один такой Трикстер, обретший популярность благодаря Юнгу, изображался в одежде «omnes colores» — всех цветов. Это — Гермес/Меркурий, великий посланник и посредник, бог алхимии. Только ему было позволено пересекать границу между обителью богов и людьми. Его «все цвета » подчеркивают роль Меркурия в алхимическом процессе превращения «черноты»— первой стадии алхимического делания. Юнг так сказал об алхимии:

Opus magnum" преследует две цели: спасение человеческой души (ее интеграция) и спасение Вселенной (cosmos)... Эта работа трудна и сопряжена с преодолением многих препятствий. В самом начале своего пути вы встречаете «дракона», хтонического духа, «дьявола», или, выражаясь языком алхимии, «черноту», нигредо, и эта встреча приводит к страданию. Алхимия учит, что страдание будет продолжаться до тех пор, пока не взойдет «заря» (aurora), предвестником которой является «хвост павлина» (cauda pavonis), и не наступит новый день.

(Jung, 1977: 228f)

* Главное делание (лат.)

Итак, мы видим, что образ Шута/Дьявола сочетает в себе противоположности, он внезапно появляется из ядерного пламени в тот самый момент, когда Густав начинает свое нисхождение к травматическому прошлому, все еще укрытому в бессознательном. Очевидно, что здесь мы имеем превосходный пример проявления системы самосохранения, т. е. первичной амбивалентной Самости в двух ее аспектах — Защитника и Преследователя. Мы могли бы ожидать, что этот неистовый смотритель будет источником всего сопротивления, которое проявится впоследствии.

Три недели спустя Густав рассказал о своем следующем сне:

12-летний мальчик похищен, и его увозят на автобусе. Я боюсь, что никогда больше не увижу его. У меня в руке пистолет, я начинаю стрелять в водителя автобуса, должно быть, я попал в него несколько раз, но он продолжает вести автобус. Когда автобус проезжает мимо меня, я вижу двух охранников, сидящих на задних сиденьях. Их ружья гораздо мощнее моего пистолета, и я должен прекратить свою стрельбу, иначе они наверняка убьют меня. Я испытываю ужасные муки от осознания существования зла. Как жизнь может быть такой? Существует ли Бог? Почему никто не остановит это? Я просыпаюсь в страхе.

Это сновидение говорит нам о том,что некая часть психики Густава восприняла ситуацию начала исследования его истории как несущую для него угрозу и предприняла попытку инкапсуляции опасного материала в металлическом контейнере (автобус) и удалении его навсегда (гарантированной диссоциации от сознания). В этот раз, однако, Густава и этого мальчика, по-видимому, связывали какие-то отношения. Он боялся, что «никогда больше не увидит его », он чувствовал ужасные муки в связи с похищением этого мальчика и пытался освободить его, стреляя в похитителей.

По мере того как терапия продолжалась и Густав подходил ближе к невыносимому аффекту травматического переживания, в его снах он сам стал этим 12-летним мальчиком. Приведем пример такого сновидения:

Мне около 12 лет. Сумасшедший доктор вталкивает меня в подвал через дверной проем и бросает мне вслед ручную гранату. Позаботившись обо мне таким образом, безо всяких эмоций и волнения он уходит в другую часть

здания, где обычно развлекается. Мне, однако, удалось спрятаться за дверью, ведущей в подвал, я остался цел и пробую выйти наружу. Чуть было не застряв, я проскальзываю через узкий проем едва приоткрытой стальной двери. Я бегу на север по дороге, идущей вдоль пляжа. Я понимаю, как легко мог бы доктор, обнаружив мое исчезновение... догнать меня на своей машине, объявить меня своим сумасшедшим пациентом, поэтому я должен быть очень осторожным и направлять свой путь туда, где вероятность его появления меньше всего.

Травма

Вскоре после того как Густаву приснился этот сон, мы смогли собрать вместе разрозненные фрагменты его травматического переживания. Как я и ожидал, оно было вызвано физическим насилием со стороны отца, мать также играла в этом определенную роль. И снова ключ к разгадке мы получили в сновидении:

Меня будит мать, которая сообщает мне нечто приводящее меня в ужас. Я еще почти сплю, я начинаю кричать на нее, но она просто уходит прочь. Я все еще продолжаю кричать... Как я смогу кем-то стать, как я буду жить? Последовав за ней, я вхожу в другую комнату, где на кровати лежит какая-то огромная, бесформенная масса, чем-то смутно напоминающая мою мамочку.

В то время как он размышлял об этом сновидении, в его голове будто бы вскрылся нарыв, и он вдруг вспомнил, что, когда ему было 12 лет, он случайно увидел в ванной комнате мать, которая пыталась сделать себе аборт. Он вспомнил, что за месяц до этого события она сообщила ему, что ждет ребенка, и он был очень взволнован, воображая себе брата или сестру, чье появление означало бы конец его бездонному одиночеству. И вот он увидел, как она делает нечто ужасное по отношению к самой себе, ее руки были в крови. Она крикнула ему, чтобы он убирался. Смущенный и охваченный стыдом, он умолял ее вынуть спицу из своего тела. Мать же кричала, что не хочет этого ребенка, когда же ее истерический приступ достиг высшей точки и Густав выскочил из ванной, хлопнув дверью, он услышал ее крик, что она сделала бы то же самое и с ним, если бы только смогла.

В эту ночь, после того как мать увезли в больницу, а он рыдал в своей комнате, к нему зашел отец и приказал ему замолчать. Между ними завязалась перепалка. Густав уз-

нал, что его отец тоже не хотел появления этого ребенка, что он вообще ненавидит маленьких детей, что он ненавидит плачущих детей вроде Густава и что он не желал рождения Густава. После этого его лицо налилось, как обычно, кровью от овладевшей им ярости, в его глазах застыла ненависть, он начал крутить ухо мальчика, раздались крики... и это было все, что запомнил Густав, вплоть до его возвращения из психиатрической больницы.

Густав почувствовал огромное облегчение после того, как он отреагировал глубоко подавленные чувства ярости и печали, ассоциативно связанные с этим диссоциированным воспоминанием. Его депрессия, кажется, исчезла, и он даже подумывал о том, чтобы прекратить терапию. Однако, как только мы начали подводить итоги нашей работы, готовясь почивать на лаврах, в сновидениях Густава началась «проработка » другой, более ранней травмы. Теперь героем его новых сновидений был 6-летний мальчик, как в сновидении, приведенном ниже:

Я еду в машине, которую ведет террорист/похититель. Я сижу на заднем сиденье. Вместе со мной в машине находится мой сын, которому в этом сне 5-6 лет. Террорист хочет взять нас в заложники, однако я отказываюсь и выпрыгиваю из машины. Мой сын остается внутри. Я прошу и умоляю террориста отпустить моего сына, однако тот объезжает вокруг меня на машине пару раз, я вынужден стоять и беспомощно наблюдать за ним.

Здесь мы имеем другой случай саморепрезентации детской части пациента, которая находится под контролем фигуры Защитника/Преследователя. (На самом деле к тому моменту сын Густава был уже взрослым человеком, поэтому мы сошлись во мнении, что этот 6-летний «сын из сновидения » является аспектом личности самого Густава). По мере того как мы, постоянно пересматривая его воспоминания, приближались к его раннему переживанию, Густаву стали сниться сны, подобные приведенному ниже, которые как бы заверяли нас в том, что мы находимся на верном пути:

Ребенка примерно 5-6 лет, сына владельца фабрики (образ последнего был очень неконкретный, было лишь обозначено его присутствие) находят на улице лежащим на земле, покрытым слоем снега, он провел в таком положении много времени. Мы освобождаем его от снега и говорим ему, что он, должно быть, сердит, разочарован и даже, может быть, в ярости от выпавшей на его долю участи: так долго оставаться забытым на улице.

Мы думаем, что его отец, видимо, не слишком уж сильно печалился о его пропаже и легко отказался от поисков, если он вообще заметил, что мальчика не видно, и предпринял хотя бы какие-то шаги для того, чтобы разыскать его. Однако мальчик слишком слаб и напуган, чтобы испытывать сильные чувства. Он заикается, говорит с большим трудом. Я уверен, что он заикается из-за серьезного повреждения мозга, причиной которого стал недостаток кислорода из-за долгого пребывания под слоем снега.

Сон помог нам подойти ближе к детским переживаниям Густава, связанным с отвержением со стороны отца (знавшего об отсутствии его матери). Это, в свою очередь, вызвало из забвения чувство любви Густава к своему дяде-мяснику, а также то, что его ужас перед этим человеком был вызван не видом его окровавленного мясницкого фартука, а событием, которое произошло вскоре после того, как Густав переехал в этот деревенский дом. Однажды поздно ночью его дядя вошел в его спальню... детали этого события проступили в финальном сновидении этой серии:

Это сновидение, кажется, начинается с того, что на шее ребенка сомкнулись руки взрослого мужчины. Мне около 6 лет, и я живу в небольшом городке в сельской местности. В мир пришло какое-то облако, которое поглощает людей. Время от времени это облако, встречая кого-то на своем пути, обычно мужчину, обволакивает его ноги, и человек начинает растворяться в этом невидимом облаке.

Я еду в город на поезде. Я рад, что мне удалось убежать из района, в котором это облако охотится на людей, но я беспокоюсь о том, что оно может последовать за мной и начать пожирать людей в городе. Потом я оказываюсь на большой железнодорожной станции, там я вдруг ощущаю холод и покалывания на коже, как будто от мороза, я понимаю, что облако рядом и я вот-вот попаду в него. Я пытаюсь отступить, но оно преследует меня. Я двигаюсь по направлению к другим людям в надежде, что оно зацепится за кого-то другого и отступит от меня, но облако не отстает. Жестами я прошу рабочих, чтобы они дотронулись до меня. Один из них подходит и прикасается к моему пенису, вслед за ним другой рабочий делает то же самое, они смеются надо мной. Они продолжают трогать меня. Их прикосновения отгоняют ощущения, вызванные близостью облака, однако неко-

торые из этих ощущений все же остаются. Низ живота и половые органы как будто скованы холодом — будто заколдованы или одержимы духом.

На этом сеансе Густав вспомнил, что его дядя лег на него и стал трогать его пенис. Густав сопротивлялся, но дядя для того, чтобы заглушить его крики, сдавил его горло руками, сильно испугав Густава.

Мы должны прервать изложение истории Густава на этом моменте. Нет ничего удивительного в том, что раскрытие и отреагирование травмы 6-летнего возраста с сопутствующими ей чувствами деперсонализации и дереализации привело нас к более ранним травматическим ситуациям, произошедшим с ним в 2-х и 3-х-летнем возрасте. Густав и я были изумлены тем, как по мере разворачивания процесса воспоминаний, сновидения неотступно подводили нас к деталям ситуаций, которые скрывали его диссоциированный аффект,— в том, разумеется, случае, если Густав чувствовал себя достаточно безопасно в переносе. Иногда он становился «обидчивым » и раздражался по отношению к нашей работе, временами им овладевало убеждение, что все это копание в прошлом—лишь пустая трата времени! Это было похоже на сопротивление, которое привносила в процесс терапии фигура Хранителя системы самосохранения,— иллюзиониста, Шута/Дьявола, водителя автобуса, сумасшедшего доктора, террориста/ похитителя, владельца фабрики, облака. Очень постепенно, с большими возражениями, эти фигуры ослабляли свой контроль над «ребенком » из сновидений до тех пор, пока аффект, связанный с травмой, не был раскрыт.

Персонифицированное сопротивление, возведенное системой самосохранения, является обычным этапом психотерапии пациентов, испытавших травматические переживания, подрывающие сами основы жизни. Эти люди демонстрируют, говоря языком теории объектных отношений, глубокую привязанность к своим внутренним преследующим «объектам». Фрейд был первым (1923: 4а), кто подметил это явление. Он назвал его «негативной реакцией на терапию », поскольку все попытки вселить надежду в этих пациентов только неизменно ухудшали их состояние. Фрейд был убежден, что это ухудшение было результатом атак «садистического суперэго» на «мазохистическоеэго» пациента. Однако Фрейд кое-что упустил. Сопротивление росту и изменениям у пациентов, перенесших психическую травму, только отчасти может быть объяснено нападками

4 Калшед Д

садистического суперэго. Вопрос усложняется тем, что садистическое суперэго в то же время является и заботящимся суперэго, т. е. «высшей » внутренней фигурой, которая, в сущности, спасает психическую жизнь пациента, что является своего рода чудом, за которое пациент бессознательно, может быть очень ему благодарен. С помощью этой внутренней фигуры пациент получает доступ к измененным состояниям сознания (и, как мы можем предположить, к измененным психофизиологическим состояниям), которые оказывают сглаживающий эффект. От этой фигуры не так-то легко отказаться именно потому, что в свое время, в прошлом, она «сработала » на сохранение того, что для пациента, безусловно, является неоспоримой ценностью, а именно — на сохранение неразрушимого личностного духа.

Кэй и ее дельфины

Те, кому довелось работать в качестве психотерапевтов с пациентами, перенесшими психическую травму, имеют счастливую возможность увидеть на мгновение удивительные жизнеоберегающие силы психики. Точнее, психотерапевты, работающие с такими клиентами, имеют возможность бросить краткий взгляд на пути, по которым нуминозная психическая реальность приходит на помощь травмированному эго. Приведенный ниже клинический случай как раз и представляет пример такого «раскрытия на миг (glimpse)».

Женщина, которую мы назовем Кэй, обратилась ко мне за психотерапией после серьезной автомобильной аварии, в результате которой она провела на больничной койке несколько недель, а ее руки остались обезображенными и изуродованными. В то время как она залечивала тяжелые раны, полученные в аварии, ее жених «утратил к ней все свои чувства » и разорвал помолвку, а ее друзья, ближе которых у нее никого не было на целом свете, неожиданно скоропостижно скончались. Ее положение, к тому же, осложнялось тем, что она была под угрозой потерять работу, так как не могла больше справляться со своими обязанностями из-за искалеченных рук. Для восстановления функционирования ее рук в полном объеме необходимо было провести много болезненных операций, однако состояние ее финансов ставило под вопрос возможность проведения этого курса лечения. Нет нужды добавлять, что вследствие этой множественной травматизации Кэй впала в депрессию и очень тревожилась о своем будущем.

Постепенно, по мере того как я узнавал ее, я понял, что страхи вследствие психической травмы (traumatic levels of fears) не были чем-то новым для Кэй. В силу того что в детстве она была исключительно чувствительным ребенком, она воспринимала острые грани жизни весьма болезненно. Первые месяцы жизни она провела в инкубаторе, так как у нее были проблемы с дыханием после преждевременных родов. Позже, будучи во всем остальном счастливой и хорошо адаптировавшейся девочкой, она страдала от продолжительных страхов смерти, от кошмарных сновидений о смерти, ее беспокоили все те ужасные вещи, о которых она слышала вокруг себя,— угроза ядерной войны, ужасы немецких концентрационных лагерей. Однако больше всего ее волновали вопросы, связанные со смертью. Как это так: ты «есть », а потом тебя «нет»? Как смерть возможна сама по себе? Бывало, она лежала всю ночь напролет без сна, размышляя над подобными вопросами. Когда же она попыталась задать эти вопросы своим родителям, ей дали понять, что она слишком «чувствительная». Тогда она начала думать, что с ней что-то не так.

Когда ей исполнилось три года и ее старший брат, которого она обожала, пошел в школу, она плакала целыми днями — она ведь была такой чувствительной! Когда умер ее щенок и она была в отчаянии, вердикт суда был все тем же — «слишком чувствительная».

Эта чрезмерная эмоциональная чувствительность не очень-то соответствовала семейным устоям, в которых главный упор делался на стоический самоконтроль и религиозную жертвенность. Если вопросы Кэй слишком сильно отклонялись от «генеральной линии», то мать, бывало, промывала ей рот мылом, а папа, любивший выпить перед тем как отшлепать, изводил ее своими уничижительными замечаниями. Положение вещей усугублялось необучаемостью («как же ты можешь быть такой глупой!»). Позже, учась в средней школе, она сильно отставала в развитии, у нее был слегка избыточный вес (мама всегда следила за ее весом) и она чувствовала себя не приспособленной к жизни уродиной.

Ее самоосуждение стало принимать коварные формы. Кэй стала винить себя во всех своих трудностях. Одно из ее первых сновидений в анализе открыло преследующую сторону ее все усиливающейся системы самосохранения: 4*

«Я в концентрационном лагере. Мы наблюдаем за людьми, которых уводят на казнь. Женщина хватает меня за руку и уводит прочь из нашей группы. Она говорит мне, что я должна все время держаться спиной к охранникам и не оборачиваться. Она сказала, что я неоспоримый кандидат в крематорий, потому что из-за моих искалеченных рук я несовершенна, а они сохраняют жизнь только тем людям, у которых нет изъянов».

Кэй все больше и больше уходила в свой внутренний мир по мере того как во время подросткового периода формировалась ее перфекционистская, жестокая, как наци, система самосохранения. Она писала огромное количество грустных стихов, вела дневник, в который записывала свои фантазии и рассказы, она развила в себе способность «быстрой отключки ». В том случае, если дело обретало печальный оборот и она ничего не могла предпринять, она просто «отключалась >>, покидала свое тело и «плавала » над собой. Эта способность «выходить» из своего тела помогала ей в свободной игре с образами, рождаемыми ее воображением. Это было подобно снам наяву, в один из этих снов она даже могла входить более или менее по своей воле. В этом мире она обладала особенной способностью общаться с собой и с таинственным внешним миром природы. Это было подобно плаванию, которое она любила и в котором добилась исключительных успехов, поэтому она иногда представляла свой сокровенный мир свободного плавания как подводный мир. В этом подводном царстве у нее были очень близкие отношения с дельфинами, к которым она питала особые чувства.

Примерно после восьми недель нашей работы Кэй перенесла еще одну травматическую ситуацию. Она оказалась кандидатом на сокращение в своем учреждении, что делало проблематичным финансовое обеспечение серии хирургических операций, так необходимых ей. Это сокращение было волюнтаристски инициировано администратором учреждения, в котором она работала. Администратор видел в ее случае угрозу компании, которая должна была бы произвести выплаты по страховке. Кэй была вне себя от отчаяния из-за этой ситуации. Она чувствовала себя слишком зависимой от своей работы, дававшей к тому же определенные преимущества по страхованию, поэтому не была способна вступить в конфронтацию в этой ситуации. Чем больше она старалась угодить своему боссу, тем сильнее

ухудшалась ситуация, это происходило до тех пор, пока ее унижение не достигло крайней точки. В этот момент ей приснился сон, в котором появились дельфины.

Я присутствую на общем собрании персонала. Босс ворчит на меня и поворачивается ко мне спиной. Я огорчена и спрашиваю его, что он имеет в виду. В ответ он только саркастически вращает глазами. Я следую за ним на улицу. Он оборачивается ко мне и спрашивает: «В чем твоя проблема?» И опять я не понимаю его. Внезапно его облик меняется, и он становится похож на мальчишку из Латинского квартала — задиристого и грубого. Он оставляет меня на углу улицы, он просит подождать его. Я в отчаянии. Неожиданно я замечаю, как мимо меня начинают проплывать рыбы, я думаю, что я внутри большого, круглого аквариума. Дети останавливались на углу улицы и указывали руками на этих рыб. Затем появились два дельфина с похожими на бутылку носами и, обогнув угол, оказались прямо передо мной. Они внимательно следили за мной, когда проплывали мимо. Я хотела поплыть вместе с ними, но должна была дожидаться своего босса. Дельфины сделали еще один круг возле меня. На это раз их было уже девять, и все они смотрели на меня. Они выглядели очень озабоченными, у них был совсем не радостный и не счастливый, как обычно, вид. Возвращается мой босс. Он говорит, что были проведены проверки и что он не может больше сотрудничать со мной. Я спрашиваю его, почему. Я напугана и начинаю дрожать. Он говорит, что я мешаю ему, что я никогда не должна брать слово на собраниях и жаловаться на что бы то ни было. Мимо проплывает дельфин. Я спрашиваю, уволена ли я. Я начинаю плакать, но сдерживаю себя. Мой босс говорит мне, что я могу идти. Дельфин возвращается и уменьшает скорость своего движения. В моей голове звучит голос, который повторяет снова и снова: «Дельфины, дельфины!» Я не могу больше сдерживать слезы. Я чувствую, что начинаю задыхаться. Я просыпаюсь вся в слезах.

Рассказывая о своих ассоциациях по поводу этого сна, Кэй сообщила, что в последние годы ей часто снились сны про дельфинов. Обычно дельфины появлялись в ее снах, когда она сталкивалась с чрезвычайными обстоятельствами. «Я всегда чувствовала себя чересчур уязвимой,— сказала она,—и в то же самое время странным образом защищенной, будто какая-то другая реальность находится

совсем рядом со мной ». Две недели спустя Кэй в самом деле была уволена с работы по распоряжению ее босса, и в эту ночь дельфины опять появились в ее сновидении, однако на этот раз они взяли ее с собой.

Я работаю в Аквапарке вместе с менеджером Дэннисом (с человеком, который в действительности имеет взрывной характер и которого Кэй побаивается). Мы выполняем какую-то работу в глубокой части бассейна, вокруг нас много дельфинов. Некоторые из них мне знакомы. Я хотела бы уплыть вместе с ними, но я должна помогать Дэннису, который как раз в этот самый момент вдруг обнаружил, что он что-то забыл. Он очень рассердился и стал обвинять меня. Он расхаживает туда-сюда и кричит на меня. Дельфины опять появляются на поверхности, призывая меня уплыть вместе с ними. Я хочу присоединиться к ним, но опасаюсь, что не смогу нырнуть так же глубоко, как они. Я боюсь, что мне не хватит кислорода. Дэннис, между тем, злится все больше и больше, бушуя на берегу бассейна. Я вижу, как дельфин подплывает ко мне, он подныривает под меня, потом подхватывает и увлекает меня с собой так быстро, что я вынуждена крепко ухватиться за его плавник. Мы погружаемся все глубже и глубже. Все остальные дельфины плывут вместе с нами. Я в панике, потому что мне не хватает воздуха, но тут же мы вновь оказываемся на поверхности. Дельфин показывает мне, как дышать через отверстие для дыхания, которое находится у меня сзади на шее. Я впервые узнаю, что у меня есть это отверстие. Мы ныряем очень глубоко, и дельфин говорит мне, чтобы я продолжала держаться за него пока мы плывем.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒