Donald Iv a I s с h e d 6 страница

Глава 2

Другие клинические примеры функционирования системы самосохранения

Ложный Бог сменяет страдание насилием, истинный Бог сменяет насилие страданием. Саймон Вэйл, Simone Weil, 1987: 63

Далее будут исследованы другие аспекты системы самосохранения, в особенности фигура Защитника, выступающего в роли стража, а подчас тиранического тюремщика детского эго, обуреваемого тревогой. После каждого клинического примера я помещаю краткие интерпретативные комментарии, а во втором случае (Густав) привожу пространное описание того, как происходит восстановление травматических воспоминаний при помощи серии сновидений, разворачивающейся по ходу психотерапии. Последний случай (Патриция) служит иллюстрацией того, как личностный дух «возвращается » в тело на продвинутой стадии проработки горя в анализе. Эту главу завершают некоторые теоретические рассуждения по поводу психосоматических заболеваний и роли системы самосохранения в расщеплении разума и тела.

Маленькая девочка и ангел

Одна из самых трогательных историй о том, как система самосохранения выступает в роли хранителя духа и стража Самости, была приведена Эдвардом Эдингером в его курсе лекций, посвященных Ветхому завету, в Институте Юнга в Лос-Анджелесе, записанных на аудиокассеты

(см. Edinger, 1986). По-видимому, эта история первоначально принадлежала аналитику из Нью-Йорка, Эстер Хардинг (Esther Harding), знавшей женщину из Англии, с которой и произошла эта история. Ниже я привожу ее сюжет:

Однажды утром мать послала свою маленькую дочь, 6 или 7 лет, в кабинет к отцу для того, чтобы передать ему важное письмо. Девочка быстро вернулась и сказала: «Извини, мама, но ангел не позволил мне войти в кабинет». Когда мать послала дочь во второй раз, результат был таким же. Раздосадованная на разыгравшееся воображение своей дочери, мать сама отправилась с этим письмом в кабинет мужа. Она вошла туда и обнаружила, что ее муж мертв.

Эта история демонстрирует нам, как психика регулирует доступ эго к непереносимым эмоциям. Эго, располагающее обычными ресурсами, не в состоянии совладать с некоторыми аффектами без мобилизации ресурсов более «глубокого » уровня. Эти глубинные ресурсы представляют собой сохраняющие жизнь защиты Самости, блокирующие активность эго в те травматические моменты, когда мудрость этих защит подсказывает им, что необходимо, так сказать, пережечь предохранитель для того, чтобы молния не вывела из строя электрическую цепь во всем доме.

В описанном случае задача «ангела » Самости заключалась в том, чтобы включить мать этой маленькой девочки в общую картину происходящего. Психический «аппарат » маленького ребенка просто не в состоянии справиться с травматическим переживанием такой интенсивности. Подобный удару молнии, невыносимый аффект чрезмерно интенсивен. Защиты Самости знают об этом и обеспечивают необходимый «разрыв контактов». Однако они не могут слишком долго компенсировать отсутствие нужных ресурсов. Эго требуется фигура посредника, и оно получает ее с приходом матери девочки. Мы ничего не знаем о том, как мать справилась с этой ситуацией, хотя можем предположить, что ее реакция могла быть довольно острой. Она могла быть слишком сильно потрясена и охвачена своим собственным горем настолько, что вряд ли смогла бы помочь дочери. Вероятен и другой исход: дочь могла бы найти «модель» для проявления своих собственных чувств и получить разрешение на их переживание.

Как бы там ни было, многие пациенты, обращающиеся за помощью к психотерапевту, пережили в детстве именно такого рода травму, замаскированную годами защитного поведения и более или менее удачными попытками

частичной переработки. Одна из наиболее полезных моделей психотерапии травмы была предложена доктором Элвином Семрадом (Semrad & Buskirk, 1969) и позднее развита в недавней работе Дэвида Гарфилда (David Garfield, 1995). Несмотря на то, что авторы ограничили область применения своего трехступенчатого метода психотерапии кругом пациентов с психотическими расстройствами, он применим и к лечению пациентов с диссоциативными расстройствами. В этой технике самое тщательное внимание уделяется аффектам пациентов. Во-первых, необходимо обнаружить аффект в рассказе пациента и (в случае психоза) освободить аффект от элементов бреда, галлюцинации и других искажений; на следующем этапе аффект должен быть признан (признан своим) и пережит на телесном уровне; наконец, для аффекта должно быть найдено вербальное выражение, он должен быть выражен языковыми средствами и встроен в структуру повествовательной истории индивида — истории его жизни. Более подробное описание трудностей, с которыми приходится сталкиваться психотерапевту, продвигаясь через эти стадии, можно найти в книге Гарфилда.

Линора и крестная-фея

Маленькая девочка по имени Линора, спустя годы ставшая моей пациенткой, родилась в состоятельной семье в Западной Европе. Ее мать была алкоголичкой. Отвергавшаяся своей собственной матерью, она была не в состоянии заботиться о своем ребенке. Вскоре после рождения Лино-ры ее матерью овладела послеродовая депрессия. Отец девочки, дипломат высокого ранга, служивший за границей, обычно выпадал из картины этого периода. К концу первого месяца ее жизни из-за неправильного питания девочка оказалась близка к смерти. Она провела десять дней в больнице, где ее кормили внутривенно, после чего ее отдали под опеку матери ее отца. Когда ей исполнилось 9 месяцев, она стала жить со своей матерью, которая приготовила для дочери детскую, убрав ее в розовый цвет и населив множеством кукол, очень похожих на живых людей, она их сама одевала и пела им песни. Линора вполне вписалась в эту комнату, заселенную куклами, ее одевали и обращались с ней точно так же, как и с другими членами кукольной «семьи » ее матери; за исключением того, что Линора не звала маму, когда та трогала ее, как это делали другие куклы, когда мать прикасалась к ним и «играла » с ними.

К 4 годам Линора понимала, что с ней что-то серьезно не так. Она ощущала себя нереально й, она чем-то отличалась от других детей и никогда не могла приспособиться к ним. Ее всегда тошнило во время семейных застолий, поэтому она стала прятать пищу в своей игровой комнате. Она считала, что у нее, должно быть, низкий коэффициент интеллекта или что она просто сумасшедшая, или что внутри нее скрывается некая червоточина. Когда ей исполнилось 8 лет, она начала планировать свое собственное самоубийство. Она думала, что жизнь на небесах, о которой она слышала в воскресной школе, была бы лучше ее теперешней жизни. Кроме того, туда ушел ее любимый дедушка, когда ей было 4 года. Она решила выброситься с балкона квартиры своей тети. Однако в ночь перед загпланированным самоубийством ей приснился следующий сон, снившийся потом еще два раза:

Я нахожусь в своей розовой спа.льне и думаю о самоубийстве. Неожиданно фея, моя крестная мать [воображаемая фигура, которая поддержшвала ее], подходит ко мне и говорит очень суровым голосом: «Если ты умрешь, тебя похоронят, и ты станешь разлагаться. Ты никогда не станешь собой опять, все, что от теебя останется,— гниющая плоть и кости. И это навсегда! Навеки! Ты понимаешь это?! Ты никогда больше не б5удешь жить на Земле. Ты никогда больше не будешь существовать!»

Интерпретация и теоретический комментарий

Линора проснулась в ужасе, но юна не совершила самоубийства. Однако для того, чтобы гяродолжать жить, она должна была «убить» (диссоциировать) часть самой себя. Она должна была расщепить себя надвое, подобно тому, как был разделен первый человек Платана, после чего каждая половина вечно жаждала воссоединиться со своей второй половиной. Одна из этих внутрешних частей представляла собой неадаптированную, детрессивную девочку, худую, страдающую астмой и язвой желудка, не способную совладать со вспышками яростш, избиваемую своей матерью, обуреваемой вспышками яярости. Другая часть начала вести свою собственную тайн)ую жизнь, составленную из фрагментов бродвейских мюзщклов, книг и образов собственного воображения Линорьм. Каждый раз, когда Линора чувствовала унижение, когда! ее дразнили в школе, когда мать грозилась отдать ее кому-шибудь на воспитание, она закрывалась в своей игровой комшате и начинала петь

самой себе песни о сотворенном ею фантастическом мире, в котором она жила в любимой семье среди обожаемых братьев. Она смотрела бродвейские мюзиклы «Семь невест для семерых братьев», «Саус Пасифик» и «Питер Пэн », из них она черпала материал для образов своей воображаемой семьи и сюжеты ее приключений. Эта «семья » жила на границе в трудные времена, но Линора и ее собака имели необыкновенную силу и были глубоко причастны к миру диких животных, деревьев и звезд. В этом фантастическом мире у нее была очень любящая мать, у которой была очень плохая сестра (ее злая «тетя »), там был часто отсутствующий «отец» и множество обожаемых братьев, которым нравилось слушать ее пение.

Фантастический мир Линоры стал временным пристанищем и защитой для нее. Я употребляю слово «временный», потому что к тому времени, когда она начала свою терапию, ее внутренний мир отчасти приобрел черты преследователя. Тем не менее, это поддерживало ее в течение приблизительно четырех лет, пока она не достигла в своем развитии латентного периода, а обстоятельства в ее семье стали невыносимыми. Каждую ночь она развлекала себя фантазиями для того, чтобы уснуть. Даже в школе, во враждебной обстановке, она продолжала жить в мире своих грез. Бывало сидя на задней парте в классной комнате, выключившись из происходящего на уроке, она представляла себя позирующей фотографам: они должны были запечатлеть «пятизвездочную » жизнь знаменитой певицы, звезды, которая пела так прекрасно и жила такой сказочной жизнью в удивительной семье в окружении многих братьев. В другой раз для того, чтобы утешить себя, Линора воображала, что ее «мать» из воображаемой семьи поет ей, и она тихо напевала сама себе:

Ничто тебе не грозит

Пока я с тобой

Демоны рыскают повсюду в наши дни

Это я послала этих воющих существ

Никто не причинит тебе боль Пока я с тобой...

На моем клиническом опыте работы с этой молодой женщиной я прочувствовал, что имел в виду Юнг, говоря о Самости, занимающей высшее положение в иерархии личности. Охватывая более широкие пласты реальности, находясь в глубоком контакте со Вселенной, Самость видела

мучения эго своей пациентки и то, как оно рационализирует собственное умирание. Самость вмешивалась в этот процесс, посылая сновидение, с тем чтобы поддержать жизнь девочки. Затем Самость гипнотизировала изломанное иссушенное эго при помощи фантастических историй, заключая его в поддерживающую матрицу архетипических фантазий. Это помогало слабой, напуганной женщине оказывать сильное сопротивление жизненным обстоятельствам и привело ее в терапию, поскольку Самость смогла разглядеть, что, несмотря на героические усилия по изоляции и подпитке осажденного эго, состояние Линоры ухудшалось. Подобно растениям, выросшим без почвы благодаря применению гидропоники, хрупкая идентичность этой маленькой девочки оставалась «зеленой », находясь на строгой диете иллюзий, и никогда не могла созреть. Несмотря на все свои усилия, позитивная сторона Самости не смогла справиться с угрозой нарастающего присутствия «рыскающих демонов».

Я почувствовал это, когда увидел, что фантазии Линоры имеют и более мрачную сторону. У девушки была собака по кличке Джордж. Каждую ночь, после ужасных семейных ужинов, они с Джорджем выходили на прогулку и вели долгие беседы о том, как они вдвоем сбегут из этого дома и будут жить где-то в другом месте. Потом, если Джордж начинал себя плохо вести, Линору обуревал приступ ярости, она била и истязала собаку, а после этого всегда чувствовала себя ужасно и старалась загладить свою вспышку.

Ее часто преследовали ненавидящие голоса, представляющие темную сторону внутренней заботящейся фигуры. Однажды по настоянию матери она отправилась на школьный бал. Вернувшись домой позже, чем обычно, она совершила ошибку, рассказав своей матери о том, какой ужасный это был вечер. Никто не пригласил ее на танец, и она провела весь бал, сидя в темноте. Услышав это, уже изрядно подвыпившая мать впала в ярость и набросилась на нее с кулаками — как она, Линора, могла так унизить ее? Что она скажет всем этим дамам из клуба и т. п.? После этого, по воспоминаниям пациентки, она получила ужасную головомойку уже от внутреннего голоса, который бранил ее, говоря: «Ты, глупая маленькая сучка, я же предупреждал тебя, чтобы ты никогда не говорила матери правду! Что ты творишь! Мы никогда не поладим, если ты будешь продолжать в том же духе!».

Это был тот же самый голос, который говорил ей о «червоточине, плохом семени », о том, что она сумасшедшая и никогда не должна показывать, что у нее на душе, что ей нечего ожидать и не на что надеяться. Голос был мужским и звучал зло. Он все отрицал: «Я хочу к моей мамочке»,— «Нет! Тебе не нужна твоя мамочка, у тебя есть я!»,— «Я хочу выйти замуж!»,— «Нет! Ты хочешь остаться свободной ради карьеры!». Он запугивал ее мрачными пророчествами: «Твой муж уйдет от тебя... ты станешь такой же пьяницей, как и твоя мать... ты станешь отщепенкой... ты станешь неудачницей!».

Итак, в этом случае нам открываются две стороны системы самосохранения. Одна сторона — это ангел-хранитель или «фея-крестная», которая сохраняет жизнь пациентки, отвращая ее от совершения самоубийства и помогая ей диссоциировать часть «истинного я », изолируя ее в мире фантазий и в розовой игровой комнате. Затем этот аспект появляется в образе волшебницы — архетипичес-кой рассказчицы, которая читает сказки обиженной и униженной маленькой девочке, поет ей песни и оправдывает ее иллюзорные надежды. Однако в том случае, если эти надежды обращаются на что-то в реальном мире, если пациентка предпринимает подлинную попытку установить связь с реальностью, Защитник сменяется дьявольским аспектом системы самосохранения, атакуя эго и его беззащитные внутренние объекты.

В сознании Линоры ублажающая и дьявольская фигуры ее внутреннего мира присутствовали в виде двух исключительно могущественных «голосов». С одинаковой основательностью они произносили аргументы как за, так и против нее. Позже, в анализе Линоры, одна из наших основных задач состояла в том, чтобы развить ее способность к различению этих голосов, с которыми она полностью идентифицировала себя. Мы старались сделать эго-синтонные голоса эго-дистонными и культивировать некую позицию эго по отношению к проявлениям как совращения, так и тирании, исходящим от ее внутренних фигур Защитника/ Преследователя. В этой ситуации голос и отношение терапевта не должны быть только «приятными и понимающими », терапевт вынужден до некоторой степени проявить силу и твердость тирана — он не должен бояться поранить подверженное инфляции (inflated) эго пациента, в его голосе должен звучать авторитет. Постепенно, в ходе анализа, «голоса » Линоры, исходящие от системы самосохране-

ния, были заменены более реалистическим, модулированным и терпимым голосом. Однако освобождение из-под влияния Защитника/Преследователя оказалось гораздо более трудным делом, чем я представлял себе в начале. Линора говорила мне, что она чувствует себя так, как будто предает старого друга, более того — старого друга, который спас ей жизнь. «Избавиться от этого голоса,— как-то сказала она мне,—все равно, что сказать моей маме, что я не люблю ее... На самом деле, я люблю этот Голос... так же, как люблю свою мать,— наверное, это звучит, как безумие. «Она » доставила мне столько... вы понимаете, о чем я? По сравнению с этим Голосом, Ваш голос кажется таким слабым! Где будете Вы, когда мне понадобится помощь? Этот Голос спас мне жизнь. Пусть это безумие, но я не знаю, как еще я могу объяснить это ».

Появление девочки из сновидения

На протяжении примерно четырех лет терапии Линора страдала от сопутствующей травмы — именно это вскрыло боль ее ранних детских переживаний. Она была замужем за мужчиной нарциссического склада, который обращался с ней точно так же, как когда-то обращалась с ней мать в розовой комнате ее детства,— как с неодушевленным объектом, как с куклой. В начале их брака он даже называл ее своей «куколкой ». Накануне описанного ниже сеанса муж; холодно и бесстрастно известил ее, что он больше не любит ее и хочет развода. Естественно, Линора была в отчаянии от такого поворота событий, несмотря на то, что за все годы их совместной жизни она не чувствовала близости со своим мужем.

К этому времени у нас с ней установились прочные отношения переноса. Самое примечательное, что произошло за истекший год работы,— она начала припоминать содержание снов— впервые в своей жизни. Образ невинной, сердитой, отвергаемой маленькой девочки был одним из самых частых в ее сновидениях. Эта девочка из сновидений стала очень важной фигурой для моей пациентки (и для меня), потому что каждый раз, когда эта маленькая девочка появлялась и мы говорили о ней, Линора начинала плакать. Это было горе, которого она никогда прежде не чувствовала, горе, связанное с отвержением и насилием, которое ей пришлось пережить, когда она была маленькой девочкой, вынужденной разделиться надвое. С помощью девочки из сна Линора стала горевать о потерянных годах

детства после произошедшего внутреннего разделения, годах, в течение которых она была лишена живительного присутствия души, или psyche". Эта работа горя была ее «психотерапией ».

На сеансе, состоявшемся после жестокого демарша мужа, Линора стала жаловаться на ужасное ощущение локального напряжения в желудке. Она опасалась, что к ней вновь вернулась язва желудка, которой она страдала в детстве. Она была в состоянии оцепенения, не способной поддерживать контакт. Я попросил ее закрыть глаза, сфокусировать внимание на ощущении в желудке, как бы постепенно погружаясь в него, присоединяясь к ритму своего дыхания, и рассказывать мне о всех тех образах, которые возникают у нее в связи с этим болезненным ощущением. Я попросил ее позволить своему желудку сказать нам то, что он должен сказать. Я дал ей несколько минут на то, чтобы она расслабилась для того, чтобы начать эту процедуру, однако внезапно Линора стала задыхаться, в ее широко раскрытых глазах была смесь страха и волнения. Неожиданно для себя она «увидела» свою «маленькую девочку ». В глазах девочки стояли слезы глубокого страдания, изредка она бросала застенчивый и отчаянный взгляд на пациентку. Увидев этот образ, Линора разразилась плачем, что было довольно необычно для этой столь самодостаточной женщины.

Остаток этого, очень важного, сеанса она просто рыдала, обхватив голову руками, о своей утрате — маленькая девочка с разбитым сердцем; я поддерживал ее, стараясь помочь ей не отщеплять свое чувство. После того как все закончилось, ее оцепенение куда-то ушло, напряжение в желудке исчезло, и мы могли бы сказать, что ее личностный дух вновь «поселился» в ее теле. Что касается этого процесса, то мерой растущего воплощения была сила ее спонтанного аффекта. Уходя, она чувствовала себя крайне утомленной, но, вместе с тем, фундаментально изменившейся. Были установлены связи с чем-то, что было диссоциировано от ее жизни очень долгое время, а теперь — интегрировано, воплощено. Она пережила также очень важный инсайт, раскрывший ей, что травматические переживания, связанные с мужем, были только самым последним изданием ее ранней травмы, которая не стала для нее

Psyche (греческое слово, означающее «душа») — один из основных терминов юнгианской психологии — традиционно переводится как «психика».

переживанием, когда она была маленькой девочкой, но была пережита сейчас в связи с разрывом с мужем, благодаря позитивным отношениям, которые установились между нами. Она не стала чувствовать себя в итоге «лучше », но она испытала опустошающую боль обретения ощущения смысла. Подводя итоги, мы могли бы сказать, что на путях исцеления болезненного разрыва между разумом и телом этой пациентки произошло возвращение животворного духа. Зажим в ее теле и в ее разуме был ослаблен и снят, Линора вновь обрела свою душу, или psyche. Это переживание не было окончательным решением ее проблемы, но подобный опыт вдохновляет пациентов, служа им поддержкой в работе горя, ведь иначе горевание было бы довольно унизительным делом для пациентов, страдающих от последствий психической травмы.

Густав и его небесные родители

Это история о потерявшемся маленьком мальчике — я буду называть его Густав,— который впоследствии стал моим пациентом. Он родился в небольшом немецком городке накануне Второй мировой войны. Его отец был нацистским солдатом и алкоголиком. Густав запомнил его жестоким тираном: вернувшись домой с войны, он вцепился в ухо своего сына и крутил его до тех пор, пока Густав не заплакал, умоляя отца прекратить это. Его мать была милой деревенской женщиной, работавшей в пекарне. Она пыталась, впрочем, без особого энтузиазма, защищать мальчика от нападок отца, хотя ей самой довольно часто доставалось от мужа. Когда Густаву было 6 лет, начались бомбардировки немецких городов союзной авиацией. Он помнил первую бомбардировку, как он прятался в подвале, как потом вышел из него на усеянную битыми камнями и кирпичом улицу. Он помнил, что не чувствовал страха, когда рядом с ним была мать. Потом, когда бомбардировки стали более интенсивными, его увезли из города в деревню к тете, где они жили на территории «психиатрического приюта ». Его дядя был мясником — по профессии и по своей сущности. Его мясницкий фартук, часто забрызганный кровью, наводил ужас. Густав немногое помнил о четырех годах, проведенных в деревне. Это были постоянный страх и смущение, невыразимый ужас перед психиатрическим приютом. Унижение от того, что он вынужден был справлять нужду на газетах под кроватью в своей комнате, потому что

боялся пути через темный коридор, который проходил мимо дядиной комнаты. Постоянный плач по отсутствующей матери и ее брань во время приездов за то, что он такой плакса.

Пять лет спустя, после окончания войны и возвращения отца из лагеря для военнопленных, он вернулся вместе с матерью в свой разбомбленный дом, где провел первые шесть лет своей жизни. От их дома ничего не осталось, кроме четырех стен и старого стола, принадлежавшего отцу. На улицах, усеянных битым камнем, господствовали банды мародерствующих подростков, которые часто избивали его, крали еду и сексуально домогались. Его мать также испытывала унижения и пыталась добывать картофель, крадя его с фермерских полей. Густав жил в постоянном страхе неразорвавшихся бомб. Вскоре после того, как отец вернулся домой, мать попыталась сделать себе аборт при помощи вязальной спицы. Она потеряла много крови, и была госпитализирована, оставив Густава на неделю одного вместе с постоянно пьяным отцом.

Это все, что он помнил о своем детстве. Что-то ужасное произошло между ним и его отцом в тот раз, но он не помнил, что это было. Кажется, его отец в ярости разрубил топором старый стол — или это ему только рассказывали. Он помнил, что мать была вынуждена встать с больничной койки для того, чтобы «спасти его ». Смутно он припоминал психиатрическую лечебницу, в которую был доставлен в делириозном, как принято выражаться, состоянии. Он помнил, что после этого события мир будто бы изменился. «Что-то сломалось во мне тогда,— говорил он мне сорок лет спустя.— Я умер для внешнего мира, стал как пустая оболочка, шелуха. С этого момента я никогда не мог вставать по утрам. Я потерял интерес к тому, что раньше интересовало меня; так продолжалось до тех пор, пока я не уехал в Америку...»

И все же надежда не оставляла маленького мальчика на протяжении всех этих ужасных лет. Каждый день он с нетерпением дожидался времени, когда будет можно пойти спать, потому что ночью, в темноте своей комнаты в доме мясника, он играл сам с собой в воображаемые игры. Однажды он прочитал в одном немецком журнале об археологическом открытии гробницы фараона Тутанхамона, Там же он увидел фотографии прекрасных произведений искусства и сокровищ. В своих фантазиях он был мальчиком-царем, который правит огромным Египетским царством, через которое проходили все пути на юг Африки. В этой

сверх меры был обеспечен едой, лаской и всем, что пожелает его душа. Однако самым главным было то, что у него был особый наставник — верховный жрец, которого он любил и который любил его. Этот человек, обладавший сверхчеловеческим могуществом, бывший почти что богом, учил Густава всему, что ему необходимо было знать: астрономии, миру природы, таинственной власти богов и искусству быть солдатом. Этот жрец также играл с ним в игры — сложные игры, правила которых были записаны странными иероглифами. Образ жреца/отца дополнял образ жрицы/матери — прекрасной женщины/богини, учившей его всем женским искусствам, включая музыку и секс.

Густав называл эти фигуры своими «небесными родителями >>, и их утешающее присутствие в его жизни не было ограничено рамками фантазий о фараоне Тутанхамоне. Когда он засыпал, они приходили к нему в сновидениях. Однако в сновидениях они вели себя несколько иначе, чем в фантазиях. Они никогда не вступали с ним в какие-либо отношения, как в фантазиях,— просто были «рядом», в своих синих мантиях. Они появлялись всегда, когда Густав чувствовал себя слишком напуганным или огорченным, чтобы самому справиться с этими переживаниями. Одного их присутствия было достаточно для того, чтобы успокоить его. Иногда они произносили слова утешения — Густав никогда не помнил, что это были за слова, но какими бы они ни были, они успокаивали его и приносили чувство безопасности.

Интерпретация и теоретический комментарий

При помощи этих фантазий Густав поддерживал свою надежду. Так он удерживал себя от того, чтобы не впасть в самоубийственное отчаяние, которое преследовало его день за днем. С точки зрения классического психоанализа, это могло бы быть истолковано как начало серьезной психопатологии у ребенка, как первый признак базового расщепления самовосприятия на искаженный, фантастически разработанный, внутренний мир и внешний мир, жизнь в котором стала невыносима. В классическом психоанализе эта фантазия была бы интерпретирована как защита, и ее содержание было бы сведено к галлюцинаторным регрессивным отношениям мальчика со своими отсутствующими родителями. Все это, возможно, действительно так. Когда этот маленький мальчик вырос и мне довелось работать с

ним как с пациентом, наша работа часто вращалась вокруг имаго его реальных родителей. Однако позволить таким вещам остаться в рамках сюжета личной драмы было бы отступлением от сути юнгианского подхода, который требует определения выходящего за рамки редукционистских интерпретаций telos этих фантазий — их цели — а также анализа их архетипического содержания.

Согласно юнгианскому подходу, принимая во внимание обстоятельства жизни Густава, нужно было бы признать, что способность его психики изобретать такие фантазии по праву может быть рассмотрена как своего рода чудо. Его фантазии сделали чудо, они сохранили его жизнь, физическую и психическую. Выражаясь более точно, они поддерживали жизнь его духа, отраженного в символе мальчика-царевича, хотя бы и ценой заключения его в мир фантазий, с тем, чтобы спустя какое-то время возродить этот дух.

Итак, мы видим, что одной из целей, которые преследуют архетипические силы психики и ее центральный организующий архетип, который мы называем «Самостью», является поддержание жизни в зарождающемся эго, поддержка личностного духа, когда другие жизненные силы покинули его. В нашем случае поддержка жизненных сил осуществлялась через рассказывание эго историй — историй, которые создавали некое — пусть магическое — «место », где мог обитать дух, а следовательно, и надежда. Мы могли бы добавить к этому, в скобках, что архетипи-ческая психика не может справляться с этой задачей сколь угодно долго без помощи из реального мира. Индивид должен заплатить высокую цену дезадаптации в реальном мире для того, чтобы внутренний мир мог прийти на выручку осажденному эго и оказать помощь тем способом, о котором мы говорили выше. Шандор Ференци прекрасно описал этот процесс в связи с клиническим случаем, схожим со случаем Густава.

Неожиданный уход от ставших невыносимыми объектных отношений в нарциссизм, по-видимому, является удивительной, но, в общем, достоверной чертой этого процесса внутреннего разделения. Человек, отвергнутый всеми богами, полностью уходит от реальности и создает другой мир для себя одного, в котором он, свободный от земного притяжения, может достигнуть всего, чего бы он ни пожелал. Он был нелюбим и даже подвергнут истязаниям, теперь он отделил от самого

себя некую часть, которая по-матерински любит, ухаживает и заботится о другой, страдающей части его «я». Заботящаяся часть опекает его, принимает за него решения, она делает все это с глубочайшей мудростью и тонким чувством такта. Она представляет собой саму доброту и ум, можно сказать, ангела-хранителя. Этот ангел-хранитель, видя страдания ребенка или угрозу его жизни, облетает всю Вселенную в поисках помощи, изобретает фантазии для ребенка, который не может быть спасен каким-то другим способом, и т. п. Однако в ситуации очень сильных повторяющихся травматических переживаний даже ангел-хранитель должен признать свое бессилие и бесполезность обмана из благих побуждений для истязаемого ребенка. Тогда не остается другого выхода, кроме самоубийства, если только не произойдут какие-то благоприятные изменения во внешних обстоятельствах. Таким благоприятным изменением могло бы стать чье-то присутствие, факт того, что теперь ребенок не один в этой неравной борьбе,— это могло бы стать противовесом суицидальному импульсу.

(Ferenczi, 1933: 237)

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒