Души теней 13 страница

Почти все бывшие рабы с радостью согласились остаться, только некоторые предпочли уйти – в основном это были женщины, искавшие свои семьи. Остальные станут слугами леди Ульмы, когда Дамой, Елена, Бонни и Мередит освободят Стефана.

Леди Ульма заняла «главную» комнату внизу, хотя Дамону пришлось практически принудить ее к этому. Сам же он выбрал комнату, которая днем служила кабинетом – ночи он все равно редко проводил дома.

Кстати, это вызывало некоторое замешательство. Большинство персонала знало, как обычно питаются хозяева‑вампиры. Молодые девушки и женщины – приходящие швеи или живущие в имении кухарки и горничные – ожидали услышать расписание кормлений.

Дамон объяснил это Елене, которая сразу же отвергла эту идею. Дамон, видимо, надеялся на непрерывный поток девушек от хрупких и изящных до крепких и румяных, которые будут только рады отдать свою кровь за браслетики или другие безделушки, которыми обычно оплачиваются такие услуги.

Отвергла Елена и идею охоты за деньги. Сейдж рассказал, что, по слухам, существует связь с внешним миром – тренировки для «морских котиков».

– Отсюда они могут выйти разве что «вампирскими котиками», – с сарказмом сообщила Елена группе мужчин‑рабов, – могут прыгать за борт и кусать акул. Конечно, парни, можете охотиться на людей, как совы на мышей, но не трудитесь после этого возвращаться домой. Двери будут закрыты… всегда.

Она смотрела на Сейджа, пока ее глаза не стали стальными. Он поспешил удалиться в другую часть имения. Елена не возражала против того, что Сейдж тоже переехал с ними. Узнав, что Сейдж спас Дамона от толпы, устроившей ему засаду по дороге к Площади Собраний, она решила для себя, что, если Сейдж когда‑нибудь захочет ее крови, он ее получит. Сначала Сейдж несколько дней прожил в доме по соседству с доктором Меггаром, а потом переехал с ними в особняк леди Ульмы, и Елене стало интересно, не упустил ли он необходимой информации из‑за ее замаскированной ауры и молчания Дамона. Она все более явно намекала Сейджу на свои особые свойства, пока однажды он не засмеялся и со слезами на глазах (впрочем, только ли от смеха он плакал?) не напомнил ей американскую поговорку: «Чтобы отвести лошадь на водопой, достаточно одного человека, по даже тысяча человек не могут заставить ее пить». А в их случае можно отвести к воде рычащую пантеру (именно так она обычно представляла себе Дамона), воспользовавшись электрошокером и анкушей но повернется к ней спиной только полный дурак. Елена тогда тоже рассмеялась до слез, но только укрепилась в решении при необходимости дать ему своей крови.

А пока она просто была рада тому, что он рядом. Ее сердце занято Стефаном, Дамоном, и даже Мэттом, несмотря на то что он ее бросил, так что ей не грозила опасность влюбиться в еще одного вампира, каким бы красивым он ни был, но она ценила Сейджа как друга и защитника.

Удивительно, насколько Елена теперь полагалась на Лакшми. Та сновала везде, как суслик, выполняла неприятные обязанности по дому, постепенно превращаясь в горничную леди Ульмы и источник информации об этом мире для Елены.

Официально леди Ульма все еще придерживалась постельного режима, поэтому Лакшми, которая в любое время дня или ночи могла отправлять ее письма, очень ей помогала. А еще Елена могла задавать ей вопросы, не боясь выглядеть чокнутой. Нужно ли им купить тарелки, или еду подают на лепешках, о которые потом вытирают жирные руки? (Тарелки и вилки вошли в моду совсем недавно.) Сколько нужно платить слугам? (Ни в одном другом имении не платили рабам, только одевали их в форму и давали один‑два выходных в год.) Несмотря на очень юный возраст, Лакшми была честной и смелой. Елена полагала, что она станет правой рукой леди Ульмы, когда та окрепнет достаточно, чтобы вступить во владение имением.

Дорогой дневник!

Завтра вечером мы отправимся на наш первый прием – или даже настоящий фестиваль. Но у меня совсем не праздничное настроение, слишком сильно я скучаю по Стефану.

А еще я беспокоюсь о Мэтте. Он уехал, так разозлившись, что даже не оглянулся.

Он не понимал, почему я забочусь о Дамоне и в то же время люблю Стефана.

Елена положила ручку и тупо уставилась на дневник. Боль в сердце была вполне реальной, девушка могла бы сильно испугаться, не знай она причины этой боли. Она так скучала по Стефану, что почти не могла есть и спать. Мысли о нем были сродни фантомным болям в ампутированной руке.

Сегодня не помогал даже дневник. Она могла бы написать разве что о том прекрасном времени, когда была вместе со Стефаном. Как чудесно было знать, что, чтобы его увидеть, достаточно только повернуть голову, какое это было счастье. Оно исчезло, оставив тяжелые мысли, чувство вины и тревогу. Что с ним происходит именно сейчас, когда уже нельзя увидеть его, просто повернув голову? Его… пытают?

Боже, если бы…

Если бы я заставила его запереть все окна в его комнате в общежитии…

Если бы я с большим подозрением отнеслась к Дамону…

Если бы только в тот вечер я догадалась, что у него что‑то на уме… Если только… Если только…

Мысли бились в голове в такт пульсу. Она судорожно всхлипывала, зажмурившись, сжимая кулаки.

Если я позволю себе поддаться этим чувствам – если они смогут разрушить меня – я стану просто точкой в пространстве. Я исчезну, а это лучше, чем жить без него.

Елена подняла глаза… и уставилась на свою голову, лежащую на дневнике, и задохнулась. Сначала она решила, что умерла. А потом, медленно придя в себя, поняла, что у нее снова получилось. Она вышла из тела.

На этот раз она даже не думала о выборе направления. Она летела так быстро, что не могла сказать, куда движется. Как будто ее куда‑то тянули, как будто она была хвостом стремительно падающей кометы.

В какой‑то момент она в ужасе поняла, что проходит сквозь предметы, а потом резко повернула – как кончик плети поворачивает за рукоятью – и влетела в камеру Стефана.

Она все еще плакала, когда упала в камеру, не зная, материально ли ее тело, и ни о чем не думая. Она успела только увидеть Стефана – он очень похудел, но улыбался во сне – и упала на него, все еще плача. Он проснулся.

– Да оставь ты меня в покое хоть па несколько минут! – После этого Стефан добавил несколько итальянских слов, которые Елене слышать еще не приходилось.

Она немедленно заплакала – так бурно, что не могла даже слышать и понимать ласковые слова. Они мучили его, используя ее образ. Это было слишком ужасно. Они заставили Стефана возненавидеть ее. Она ненавидела сама себя. Все в этом мире ненавидели ее…

– Елена! Елена, не плачь, любовь моя!

Елена медленно поднялась и сразу уткнулась в грудь Стефана, снова заплакала, пытаясь вытереть нос о его тюремную робу, настоятельно требовавшую починки. Конечно, ей это не удалось; она не могла и почувствовать руку, нежно ее обнимающую.

У нее не было тела. Она могла только плакать, но тут холодный жесткий голос в голове произнес: «Не трать их просто так, идиотка! Используй свои слезы. Если ты собираешься рыдать, рыдай хотя бы над его лицом и руками. И да, все ненавидят тебя. Даже Мэтт, хотя вообще‑то он всех любит», – продолжил тихий, жесткий и трезвый голос. Елена снова заревела, невольно отмечая эффект каждой слезинки.

Капли, падая на его белую кожу, окрашивали ее в розовый. Цвет волной растекался под кожей, как будто Стефан был бассейном, а она лежала на поверхности воды.

Слезы текли с такой скоростью, что все вместе это напоминало грозу на Ивовом пруду. Она вдруг вспомнила, как Мэтт прыгнул в озеро, пытаясь спасти маленькую девочку, провалившуюся под лед, и то, что сейчас Мэтт ненавидит ее, Елену.

– Не надо! Не надо, милая! – просил Стефан настолько искренним тоном, что любой поверил бы в чистоту его намерений. Но разве это возможно? Елена знала, как сейчас выглядит: лицо опухло, залито слезами – какая тут «милая»?! И он, наверное, с ума сошел, если хочет, чтобы она прекратила плакать: ее слезы возвращали ему жизнь. Кажется, эта гроза принесла свои плоды – его мысленный голос стал сильнее и увереннее.

«Елена, прости меня – о Господи, прошу, дай только мгновение побыть с ней! Только одно‑единственное мгновение! И я смогу вынести все, даже смерть, только бы прикоснуться к ней».

Может быть, Бог действительно взглянул в этот момент вниз. Губы Елены задрожали над губами Стефана, как будто она могла украсть у него поцелуй, как раньше любила делать с ним спящим. Но на секунду Елене показалось, что она почувствовала тепло губ и щекотку ресниц Стефана. Они замерли – у обоих хватало ума не шевелиться. Но Елена ничего не могла с собой поделать. Тепло губ Стефана согрело все ее тело, она таяла в этом поцелуе, взгляд затуманился, а глаза закрылись, хотя она очень старалась не менять положение тела.

Как только ее ресницы коснулись его тела, все закончилось. У Елены было два варианта действий: она могла либо закричать и еще раз воззвать к Господу о том, чего просил Стефан, либо собрать все свое мужество, улыбнуться и, возможно, успокоить Стефана.

Возобладал здравый смысл, и, когда Стефан открыл глаза, она склонилась к нему, притворившись, что лежит у него на груди, улыбнулась и попыталась пригладить волосы. Успокоенный Стефан улыбнулся ей в ответ. Как будто он мог стерпеть все что угодно, лишь бы не сделать ей больно.

– Дамон был бы более практичным, – поддразнила она его. – Он бы позволил мне плакать, потому что, по большому счету, здоровье важнее всего. Он бы молился о… – она задумалась, а потом рассмеялась, заставив Стефана улыбнуться в ответ, – понятия не имею. Не думаю, что он вообще может молиться.

– Наверное, нет. Когда мы были молоды – и были людьми – у городского священника была трость, которую он пускал в ход, только чтобы наказать провинившихся юнцов – опираться на нее ему не требовалось.

Елена подумала о хрупком мальчике, прикованном к скрывающей тайны каменной стене. Была ли там религия, запертая за своей дверью, как в водонепроницаемом отсеке подводной лодки? Лодки, в которой он хранил все, что было ему дорого? Она не стала спрашивать у Стефана, вместо этого сказала самым тихим мысленным «голосом»:

«О каких бы еще практических вещах вспомнил Дамон на твоем месте? Я говорю, скажем, о побеге из тюрьмы».

– Побег? Ну, во‑первых, вы должны хорошо изучить город. Меня привели сюда с завязанными глазами, но, поскольку они не способны превратить вампира в человека, я мог пользоваться другими чувствами. Город размером примерно как Нью‑Йорк и Лос‑Анджелес вместе взятые.

– Ничего себе, – заметила Елена.

– К счастью, нас интересует только юго‑западный район. Городом управляют Стражи – но они пришли с Другой Стороны, а демоны и вампиры здесь, давно поняли, что люди боятся их намного больше. Сейчас в городе власть поделена между двенадцатью‑пятнадцатью замками или поместьями, и каждому поместью принадлежит огромная территория за пределами города. Они производят собственные уникальные продукты и продают их. Например, вампиры делают черномагическое вино.

– Понятно, – сказала Елена, которая не поняла ничего, кроме черномагического вина. – На самом деле нам надо знать, только как добраться до Ши но Ши, твоей тюрьмы.

– Ну да. Самый простой способ – найти квартал кицунэ. Ши но Ши – это группа зданий, самое большое лишено крыши. Оно изогнутое, но с земли этого не видно.

– Оно похоже на Колизей? – перебила его Елена. – Приходя к тебе, я вижу город с высоты птичьего полета.

– То, что выглядит как Колизей, и есть Колизей, – улыбнулся Стефан. По‑настоящему улыбнулся. Он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы улыбаться. Елена молча радовалась.

– Итак, чтобы вытащить тебя отсюда, мы должны пройти от Колизея к воротам в наш мир, Но чтобы освободить тебя, нам нужно кое‑что найти, а оно может находиться на другом конце города.

Она попыталась вспомнить, говорила ли когда‑нибудь Стефану о лисьем ключе. Если нет, лучше бы этого и не делать.

– Тогда бы я нанял проводника из местных, – уверенно сказал Стефан. – Я не знаю города, мне известно только то, что говорят охранники, и я не уверен, могу ли им доверять. Но низшее сословие – обычные люди – скорее всего знают то, что тебя интересует.

– Отличная идея, – Елена призрачным пальцем рисовала невидимые узоры у него на груди. – Дамон делает все возможное, чтобы помочь нам.

– Я ценю уже то, что он пришел сюда, – задумчиво сказал Стефан, – он держит свое слово, да?

Елена кивнула. В глубине сознания мелькнула мысль: «Данное мне слово позаботиться о тебе. Данное тебе слово позаботиться обо мне. Дамон всегда держит слово».

«Стефан, – она снова передавала мысли в его разум, чтобы сохранить информацию в тайне, – ты должен его увидеть, правда. Когда я накрыла его Крыльями Искупления, его жестокость исчезла. А Крылья Очищения разбили камень, окружавший его душу. Не думаю, что ты можешь себе представить, каким он был. Идеальным… обновленным… А потом, когда он заплакал…»

Елена почувствовала три эмоции Стефана, попеременно бравшие верх друг над другом. Невозможность поверить в то, что Дамон может плакать, хотя Елена и говорила об этом. Вера и удивление – когда он увидел ее воспоминания. И наконец потребность утешить ее – при виде Дамона, измученного раскаянием. Дамона, которого больше никогда не будет.

– Он спас тебя, – прошептала Елена, – но он не стал спасать себя. Он даже не торговался с Шиничи и Мисао, просто отдал им все свои воспоминания о том времени.

– Возможно, они причиняли ему слишком много боли.

– Да, – Елена ослабила мысленные заслоны, чтобы Стефан мог почувствовать боль созданного ею нового и совершенного существа, осознавшего свою былую жестокость и предательство. Даже обладателю самого сильного духа нелегко справиться с таким. – Стефан? Я думаю, ему очень одиноко.

– Да, ангел мой. Думаю, ты права.

Елена надолго задумалась, а потом все‑таки рискнула:

– Стефан, я думаю, он не понимает, как это – когда тебя любят.

Пока он обдумывал ответ, она сидела как на иголках. Ответил он очень медленно и мягко:

– Да, ангел мой. Думаю, ты права.

Как она любила его! Он ее всегда понимал. Он был самым храбрым и нежным и верил ей, когда это было нужно.

– Стефан? Можно мне снова остаться на ночь?

– А сейчас ночь, милая? Ты можешь остаться, если за мной не придут. – Он неожиданно стал серьезным. – Если придут, ты обещаешь уйти?

Елена посмотрела в зеленые глаза:

– Если ты этого хочешь, обещаю.

– Елена? Ты… сдержишь обещание? – Внезапно его голос стал сонным – не измученным – просто голосом человека, которого убаюкали.

– Я буду очень стараться, – прошептала Елена.

Я буду держать тебя, подумала она. Если кто‑то захочет сделать ему больно, он увидит, на что способен бестелесный противник. Например, она может войти в их тела и на мгновение установить контакт. Любопытно, хватит ли времени раздавить сердце тонкими белыми пальцами? Было бы интересно.

– Я люблю тебя, Елена. Я так рад, что… смог поцеловать тебя.

– Это не в последний раз! Точно! Я клянусь! – На него снова закапали исцеляющие слезы.

Стефан просто нежно улыбнулся. А потом заснул.

Утром Елена проснулась в своей спальне в доме леди Ульмы, одна. Но теперь у нее было драгоценное воспоминание, которое она будет хранить в глубине души, как засушенную розу. Она чувствовала, что когда‑нибудь у нее останутся от Стефана только воспоминания. Хрупкие, напоенные сладким ароматом воспоминания дадут ей волю к жизни – если Стефан никогда не вернется.

– Ой, как хочется посмотреть, – простонала Бонни, глядя на забытый альбом леди Ульмы с эскизами роскошных нарядов для приема, который должен был состояться вечером. На расстоянии вытянутой руки лежали куски блестящего атласа, струящегося шелка, прозрачного муслина и мягкого, роскошного бархата.

– Всего через час последняя примерка, насмотришься, – засмеялась Елена. – Но не забывайте, что сегодня вечером мы не в игрушки играть будем. Конечно, придется станцевать несколько танцев…

– Конечно! – с упоением повторила Бонни.

– Но наша задача – найти ключ. Половину двойного лисьего ключа. Хотелось бы мне иметь звездный шар, который показал бы нам дом, куда мы сегодня поедем.

– Мы довольно много о нем знаем: можно попытаться его вообразить, – предложила Мередит.

Елена, крутившая в руках звездный шар из другого дома, положила затуманившуюся сферу и согласилась:

– Ладно, давайте пораскинем мозгами.

– Могу я присоединиться к мозговому штурму? – раздался тихий голое от двери. Девушки встали и повернулась к двери, чтобы поздороваться с улыбающейся леди Ульмой.

Прежде чем сесть, она сердечно обняла Елену и поцеловала ее в щеку. Елена невольно сравнила женщину, которую они видели у доктора Меггара, с этой элегантной дамой. Раньше это был обтянутый кожей скелет с затравленными измученными глазами, одетый в простой халат и мужские тапочки. Теперь она напоминала римскую матрону: спокойное округлившееся лицо, корона блестящих темных кос, украшенных драгоценными камнями. Тело тоже округлилось, особенно живот, но села на бархатный диван она очень грациозно. На ней было шафрановое платье из шелка‑сырца и отделанная бахромой мерцающая нижняя юбка абрикосового цвета.

– Мы так волнуемся из‑за примерки, – Елена кивнула на альбом.

– Я сама волнуюсь как ребенок, – призналась леди Ульма. – Очень хочется сделать для вас хоть десятую часть того, что сделали вы для меня.

– Вы уже сделали, – отозвалась Елена. – Если мы найдем ключи, это случится только благодаря вашей помощи. И… я не могу выразить словами, как много это значит для меня, – закончила она практически шепотом.

– Но вы не думали, что я смогу вам помочь, когда нарушили закон ради рабыни. Вы просто хотели спасти меня и сильно пострадали из‑за этого, – тихо ответили Ульма.

Елене стало неловко. От пореза на лице остался только тонкий белый шрам вдоль скулы. Раньше, когда она только вернулась на землю из загробного мира, она просто избавилась бы от шрама всплеском Силы, но теперь, хоть она могла направлять Силу по телу и обострять чувства, она не могла использовать ее по‑другому.

Вдруг она вспомнила ту Елену, которая стояла на автомобильной парковке школы Роберта И. Ли и смотрела на «порше». Царапина на лице стала бы величайшей горестью ее жизни.

Дамон величал этот шрам «белой раной чести», а для Стефана шрам на скуле не имел никакого значения, она была уверена в этом – поэтому воспринимать его всерьез не получалось.

Я уже не тот человек, которым была когда‑то, думала она. И я этому рада.

– Ничего, – она старалась не замечать боль в ноге, которая все еще беспокоила ее. – Давайте поговорим о Серебряном Соловье и ее торжестве.

– Правильно, – одобрила Мередит, – итак, что мы знаем о ней? Елена, повторишь снова подсказку?

– Мисао сказала: «Одна из половинок в инструменте серебряного соловья. Тебе это поможет?» Ну или как‑то так, – послушно повторила Елена.

Они все знали эти слова наизусть, но это был обязательный ритуал обсуждения.

– А «Серебряный Соловей» – прозвище Леди Фазины Дарли, что известно всем в Темном Измерении! – Бонни в восторге захлопала в ладоши.

– Да, это прозвище дали ей давно, когда она только приехала сюда, и пела, и играла на арфе с серебряными струнами, – серьезным тоном вставила леди Ульма.

– Арфу нужно настраивать, и это делается ключами, – продолжила Бонни.

– Да, – Мередит, в отличие от нее, говорила медленно и рассудительно, – но ключ, который мы ищем, предназначен не для настройки. Он похож на это.

Она положила на стол рядом с собой гладкую светлую кленовую деревяшку, похожую на очень короткую букву Т или, если смотреть сбоку, на изящное дерево с одной веткой.

– Мне дал это один из нанятых Дамоном менестрелей.

Бонни свысока посмотрела на ключ:

– То, что мы ищем, вполне может быть ключом для настройки арфы. Он может использоваться для двух целей.

– Не думаю, – заупрямилась Мередит, – разве что они меняют форму, когда соединяются в одно целое.

– Господи! Точно! – воскликнула леди Ульма, как будто Мередит сказала совершенно очевидную вещь. – Если это половинки магического ключа, они почти наверняка изменятся при соединении.

– М‑да? – вежливо поинтересовалась Бонни.

– Но если они могут выглядеть как угодно, то как, черт возьми, мы поймем, что нашли их? – нетерпеливо спросила Елена. Ее волновало только, как бы найти то, что поможет спасти Стефана.

Леди Ульма молчала, и Елене стало неуютно. Она не хотела ругаться или показать свое беспокойство женщине, которую с юности мучили и запугивали. Елене хотелось, чтобы леди Ульма чувствовала себя в безопасности и была счастлива.

– В любом случае, – быстро продолжила она, – мы точно знаем одно. Ключ находится в инструменте Серебряного Соловья. Поэтому мы найдем его в арфе леди Фазины, как бы он ни выглядел.

– Да, но… – начала было леди Ульма, но потом резко замолкла.

– Что не так? – мягко спросила Елена.

– Нет, ничего, – поспешно ответила леди Ульма. – Я просто хотела спросить, не хотите ли вы посмотреть свои платья. Во время этой примерки я должна убедиться, что они идеальны до самого последнего стежка.

– Ой, конечно, – воскликнула Бонни, хватая альбом, а Мередит позвонила в колокольчик, вызвав слугу, который поспешно вбежал в комнату и так же поспешно убежал обратно в мастерскую.

– Очень хочу, чтобы господин Дамой и лорд Сейдж позволили мне сшить одежду и для них, – печально сказала леди Ульма Елене.

– Но Сейдж ведь не собирается идти вместе с нами. И я уверена, что Дамон не будет возражать, если ты сошьешь ему черную кожаную куртку, черную рубашку, черные джинсы и черные ботинки, в каких он ходит каждый день. Он будет очень рад такой одежде.

Леди Ульма рассмеялась:

– Ну да. Сегодня вечером он увидит множество прекрасных нарядов и, может быть, передумает. А теперь давайте задернем занавеси. Праздник пройдет в помещении, при газовом свете, поэтому посмотрим, как будут выглядеть цвета.

– А я‑то думала, почему в приглашении сказано «платья для помещения»… – вслух подумала Бонни, – решила, что это из‑за дождя.

– Нет, это из‑за солнца, – ответила леди Ульма. – В этом багровом свете синий становится фиолетовым, желтый – коричневым и так далее. Никто не наденет цвет морской волны или зеленый на уличный праздник, даже с такими рыжими волосами, как у тебя.

– Ясно. Наверное, это вечное солнце сильно достает через какое‑то время.

– Ну да, – прошептала леди Ульма и поспешно продолжила: – Пока мы ждем, я могу показать платье для вашей высокой подруги, которая сомневается во мне.

– Конечно! – Бонни протянула ей альбом.

Леди Ульма пролистала его в поисках какой‑то страницы. Взяла ручки и цветные карандаши – она выглядела как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки.

– Вот, – она дорисовывала что‑то цветными карандашами, но держала альбом так, что все было видно.

– Господи! – завороженно сказала Бонни, и даже Елена восхитилась.

Эскиз определенно изображал Мередит с наполовину забранными наверх волосами, но какое платье было на ней, какое платье! Черное, как эбеновое дерево, без бретелек, оно плотно облегало высокую стройную фигуру, подчеркивая все ее изгибы, а вырез в форме сердечка делал грудь Мередит похожей на валентинку. Ниже колен платье сильно расширялось.

– Платье русалочки, – объявила леди Ульма, очень довольная своим эскизом, – а вот, кстати, и оно, – несколько швей вошли в комнату с чудесным платьем в руках. Оно было сшито из мягкого черного бархата, расшитого крохотными золотистыми квадратными блестками. Оно походило на земное полуночное небо, усеянное падающими звездами.

– Ты наденешь золотые серьги с черным ониксом, заколешь волосы гребешками с ониксом, а еще Люсьен сделал для тебя кольца и браслеты.

Елена поняла, что несколько минут назад в комнату вошел Люсьен. Она улыбнулась ему, а потом заметила в его руках трехъярусный поднос. Сверху на подложке из слоновой кости лежали два браслета с ониксами и бриллиантами и бриллиантовое кольцо. Елена чуть не упала в обморок. Мередит смотрела в сторону, как будто она вмешалась в личный разговор и не знала куда деваться. Она еще раз посмотрела на платье, на драгоценности и на леди Ульму. Но она была не из тех, кто легко теряет самообладание. Она подошла к леди Ульме и крепко обняла ее, затем пошла к Люсьену и осторожно положила руку ему на предплечье. Было ясно, что она просто не может говорить.

Бонни пожирала эскиз глазами:

– Эти браслеты сделаны специально под это платье? – спросила она заговорщическим тоном.

К удивлению Елены, леди Ульма смутилась:

– Дело в том… в том, что мисс Мередит… рабыня. Все рабы обязаны за пределами дома носить символические наручники.

Она отвела глаза и уставилась на полированные деревянные половицы, ее щеки порозовели.

– Леди Ульма, не думайте, что это имеет для нас какое‑то значение…

Глаза леди Ульмы сверкнули, она подняла голову:

– Не имеет?

– Ну… это действительно неважно… потому что мы ничего не можем с этим поделать, по крайней мере сейчас.

Конечно, даже для слуг необычные отношения Дамона, Елены, Мередит и Бонни не были секретом. Даже леди Ульма не понимала, почему Дамон не освободит девушек, хотя бы на случай, если произойдет что‑то непредвиденное. Может, Небесные Стражи запретят…

Но девушки были непреклонны: по их мнению, это повредило бы делу.

– Ну, в любом случае, – бодро продолжила Бонни, – наручники красивые. Вряд ли можно найти что‑то более подходящее к этому платью. – Она затронула чувство профессиональной гордости ювелира. Люсьен скромно улыбнулся, и леди Ульма одарила его любящим взглядом.

Лицо Мередит еще пылало.

– Не знаю, как и благодарить вас, леди Ульма. Я надену это платье и стану не собой, а кем‑то другим. Вы изобразили меня с убранными волосами, а я обычно так не причесываюсь.

– Сегодня причешешься – это откроет лоб и твои красивые брови, платье подчеркнет обнаженные плечи и руки. Это просто преступление – прятать их днем или ночью. А прическа подчеркнет твое экзотическое лицо, вместо того чтобы скрыть его! – твердо сказала леди Ульма.

Отлично, подумала Елена, они отвлекли ее от символа рабства.

– Сделаем легкий макияж, бледно‑золотые веки, тушь, чтобы удлинить ресницы, золотистый блеск для губ. Никаких румян! Я считаю, что они не нужны молодой девушке. С твоей оливковой кожей это будет идеально – знойная экзотическая дева.

Мередит беспомощно посмотрела на Елену:

– Я обычно не крашусь, – они обе понимали, что она побеждена. Задумка леди Ульмы воплотится в жизнь.

– Не называйте это платье платьем русалочки, она будет сиреной, – предложила Бонни с энтузиазмом, – но лучше наложить на него заклятие, чтобы держать подальше моряков‑вампиров.

К удивлению Елены, леди Ульма кивнула:

– Моя подруга‑швея послала за жрицей, чтобы та благословила всю одежду и наложила заклятие от вампиров. Если, конечно, вы не против? – Она взглянула на Елену, и та кивнула.

– Пожалуйста, если заклятия не отпугнут Дамона, – добавила она в шутку, и вдруг время замерло, когда Бонни и Мередит одновременно уставились на Елену, надеясь уловить что‑нибудь в выражении ее лица.

Но Елена оставалась бесстрастной, а леди Ульма продолжила:

– Естественно, это не будет распространяться на господина Дамона.

– Естественно, – спокойно сказала Елена.

– А теперь перейдем к наряду самой маленькой красавицы, – сказала леди Ульма Бонни, и та, краснея, закусила губу, – я придумала для тебя кое‑что особенное: очень давно мечтала поработать с этим материалом, ходила мимо витрины магазина много лет, мечтала купить эту материю. Смотрите.

Швеи поднесли небольшое легкое платье, а леди Ульма показала эскиз. Елена уставилась на него.

Материя была великолепна, но сшито было еще лучше. Ткань была сине‑зеленой, цвета павлиньего пера, а выше талии были вышиты сияющие «павлиньи глаза».

Карие глаза Бонни расширились:

– Это мне? – выдохнула она, боясь прикоснуться к ткани.

– Да. Мы уберем волосы со спины, так чтобы ты выглядела так же изысканно, как и подруга. Давайте, примерьте их. Думаю, вам понравится, как они на вас сидят.

Люсьен вышел, и Мередит надела платье русалки, а Бонни радостно принялась раздеваться.

Леди Ульма оказалась права. Бонни понравилось, как она выглядит. Сейчас она закапчивала свой туалет, нанося духи с ароматом розы и цитруса, изготовленные специально для нее. Она стояла перед огромным зеркалом – до выхода на торжество, которое устраивала Фазина – Серебряный Соловей, оставалось всего несколько минут.

Бонни слегка повернулась, с трепетом глядя на свое длинное платье без бретелек. Лиф, казалось, был сделан из павлиньих перьев, собранных на талии и подчеркивающих ее тонкость. Более крупные перья каскадом спадали с талии, сзади был небольшой шлейф из павлиньих перьев, нашитых на изумрудный шелк. Спереди на юбке, под перьями, были вышиты золотом и серебром их контуры, доходившие до самого подола, отделанного золотой парчой. И, как будто этого было недостаточно, у леди Ульмы нашелся веер из настоящих павлиньих перьев, с нефритовой рукоятью и кисточкой на конце, на которой тихо звенели нефритовая, топазовая и изумрудная подвески. На шее Бонни красовалось нефритовое ожерелье, инкрустированное изумрудами, сапфирами и лазуритом, на запястьях были нефритовые браслеты, символ рабства, тихо звенящие при движении. Бонни почти не замечала их, и тем более не ненавидела. Она вспоминала о визите парикмахера, который выпрямил ее рыжие кудри, покрасил их в цвет красного дерева и гладко уложил, закрепив нефритовыми и изумрудными заколками. Личико в форме сердечка стало взрослым и утонченным. Веки накрасили зеленым, глаза густо подвели, на губы нанесли ярко‑красную помаду. Леди Ульма нарушила свое правило и осторожно тронула щеки Бонни румянами – теперь казалось, что полупрозрачная кожа покраснела от неосторожного комплимента. Изящные нефритовые сережки с золотыми колокольчиками внутри завершали ансамбль, и Бонни чувствовала себя древней восточной принцессой.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒