От автора 29 страница

– письма ее матери к бабушке – так много значили для Мигеля? Сердце забилось чаще. Она едва ли могла ответить на этот вопрос. Как и заставить себя задать его своему собеседнику.

Теперь уже Мигель смотрел на Соню. Она видела, что старик хочет что-то сказать.

– Спасибо, что выслушали, – произнес он.

– Не вы должны меня благодарить! – ответила Соня, пытаясь совладать с эмоциями. – Это мне следует благодарить вас. Ведь это я попросила вас обо всем мне рассказать.

– Да, но вы оказались просто замечательной слушательницей. Наступил тот самый подходящий момент, которого она ждала. Ей не

терпелось показать Мигелю фотографии, которые она носила с собой. Теперь Соня точно знала, что Мерседес Рамирес и ее мать – один и тот же человек, ее причуда уже перестала казаться таковой.

– Знаете, на то есть одна причина, – призналась она, роясь в сумке в поисках кошелька.

Она нашла две фотографии: одну – ее матери совсем еще подростком в наряде для фламенко, другую – с изображением группки детей, сидящих на бочке.

Мигель взял первую из них.

– Это же Мерседес! – взволнованно проговорил он. – Но откуда у вас этот снимок?

Соня помедлила:

– От отца.

– От вашего отца? – недоверчиво воскликнул Мигель. – Что-то я ничего не понимаю…

Она не сразу смогла выдавить из себя:

– Мерседес была моей матерью.

Старик словно дар речи потерял. Соня уже начала волноваться, но он быстро пришел в себя и теперь в совершеннейшем неверии качал головой.

– Мерседес была твоей матерью…

Он умолк, и Соня едва не растеряла все присутствие духа под его пристальным взглядом.

– Посмотри-ка, – сказал он, указывая на детей со второй фотографии. – Ты же понимаешь теперь, кто эти дети, да? Это Антонио, Игнасио, Эмилио… и твоя мать.

– Поразительно, – тихо ответила Соня. – Это и вправду они. Мигель медленно поднялся:

– Думаю, нам надо выпить.

Соня смотрела, как он пересекает зал, и ее затопила волна нежности.

Старик вернулся с двумя бокалами бренди, и они посидели еще немного.

Казалось, столько всего нужно еще сказать.

Соня объяснила, почему ее привлекло именно кафе Мигеля, а не какое-то другое.

– На площади оно было самым симпатичным, – сказала она. – Или, может, эта бочка показалась мне смутно знакомой. Думаю, эта их детская фотография, скорее всего, запечатлелась где-то в моем подсознании.

– Ты как будто узнала ее, – задумчиво проговорил Мигель.

– Ну, так она волей-неволей притягивает к себе внимание, как оно и задумано, верно? И я только сейчас поняла, что означает название кафе… «Эль Баррил». Мне все-таки обязательно нужно подтянуть испанский!

Соня заметила часы на стене. Они показывали половину второго. Ей действительно было пора. Они с Мигелем крепко обнялись и простояли так несколько минут. Было похоже, что он не хочет ее отпускать.

– Мигель, огромное вам спасибо за все, – сказала она.

Этого было явно недостаточно, но для того, чтобы выразить всю свою благодарность, ей не хватило бы никаких слов. В глазах старика стояли слезы, когда она крепко расцеловала его в обе щеки.

– Я еще увижу тебя до отъезда? – спросил он.

– Самолет только днем, так что утром у меня будет несколько часов свободного времени, – ответила она. – Я подойду на завтрак.

– Приходи как можно раньше. Хочу тебя кое-куда сводить, прежде чем ты улетишь.

– Хорошо, – сказала Соня, сжимая его руку. – Тогда увидимся утром. В половине девятого?

Старик кивнул.

Едва Соня вставила ключ в замок квартиры Мэгги, как за ее спиной нарисовалась подруга.

– Хола! – весело сказала она. – Ходила тайком танцевать сальсу?

– Не совсем, – ответила Соня. – Сегодня у меня был по-настоящему особенный день.

Мэгги, слишком взбудораженной тем, как прошел ее собственный вечер, было не до расспросов. Несмотря на усталость, Соня посидела с подругой и выслушала все о новом в ее жизни мужчине. Этот точно станет для нее особенным. Мэгги это нутром чуяла.

Перед тем как лечь спать, Соня сказала Мэгги, что ей, возможно, придется скоро еще раз приехать сюда на несколько дней.

– Я всегда тебе рада, – сказала Мэгги. – Сама знаешь. Просто дай знать, когда тебя ждать, чтобы я точно никуда не уехала.

Поспав несколько часов, Соня отправилась по уже знакомому маршруту обратно в «Эль Баррил». Мигель знал, что она придет вовремя, и на барной стойке ее уже ждала чашка кафе кон лече. Вскоре они вышли и завернули за угол, где был припаркован видавший виды «сеат» Мигеля.

– Место, которое я хочу тебе показать, находится немного за чертой города, поэтому придется взять машину, – пояснил он.

Они ехали минут двадцать, пробираясь по хитросплетенной системе улиц Гранады с односторонним движением, минуя широкие, обсаженные деревьями бульвары и петляя по мощеным проулкам, настолько узким, что по ним едва могла проехать одна машина. Соня и Мигель обогнули старейший баррио города, и тут дорога пошла вверх.

В пути они почти не разговаривали, но и молчание их не тяготило. Соня была занята разглядыванием впечатляющих пейзажей, окружавших Гранаду: плодородными равнинами и величественной Сьерра-Невадой. «Неудивительно, что эта земля была таким лакомым кусочком и для мавров, и для христиан», – думала она.

Наконец они добрались до места. За массивными, богато

украшенными воротами было припарковано несколько десятков автомобилей. Они выглядели так, будто ведут к французскому шато.

– Где мы? – спросила она Мигеля.

– Это городское кладбище.

– О-о, – тихо сказала она, припоминая, что он как-то уже советовал ей посетить это место.

Пока он парковал машину, подъехал похоронный кортеж. Помимо катафалка, в него входило еще восемь сверкающих лимузинов, из которых вышла большая группа хорошо одетых скорбящих. На всех до одной женщинах были черные кружевные мантильи, скрывающие лица, на мужчинах – темные костюмы, прекрасно сидящие по фигуре, пошитые на заказ, элегантные. Вся эта процессия двигалась за гробом медленно и печально, пока не скрылась за воротами, оставив позади шоферов, которые оперлись о натертые до блеска капоты и с удовольствием закурили.

Мигель бросил на них взгляд, и Соня поняла, что ему есть что сказать. Старик говорил с надрывом, и она вспомнила тот слабый привкус горечи, который она почувствовала при самой первой их встрече. Он выбил ее из колеи тогда, застал врасплох и сейчас.

– Во время гражданской войны погибло множество людей, и они таких похорон не удостоились. Их попросту сбрасывали в братские могилы, тысячами.

– Ужас, – приглушенно произнесла Соня. – Неужели их родные не хотят разыскать их?

– Некоторые хотят, – ответил он. – Но далеко не все.

Они вышли из машины и побрели внутрь. Соня поразилась числу и размеру надгробных памятников. Английские кладбища были совсем другими. Она вспомнила кладбище Южного Лондона, где была похоронена

ее мать, и содрогнулась. Оно представляло собой огромное пространство поросшей травой земли, по которому ряд за рядом тянулись цепочки могильных камней, а каждый участок был шириной и длиной с гроб. Она бывала там раз в год, но всегда проезжала мимо по дороге к отцу; через ограду легко угадывались свежие могилы. Бросались в глаза не успевшие увянуть цветы, аляповатые венки в желтых и оранжевых оттенках, «ПАПА», выложенное красными гвоздиками, или «МАМА» – белыми хризантемами, а иногда и плюшевый медвежонок, от которого екало сердце. За редким исключением, на могилах постарше не было ничего, разве что банка из-под варенья с несколькими засохшими соцветиями. А вот искусственные цветы встречалась повсеместно; те, кто их приносил, явно предпочли не следовать принципу «memento mori»^[86].

Кладбище Гранады было совершенно другим местом. Здесь у некоторых усопших имелись надгробные памятники размером с небольшой домик. Оно вообще напоминало городок из белого мрамора, с улочками и крохотными садиками.

Все здесь приглашало к размышлениям, а людей утром в среду тут было всего ничего. Ни Соня, ни Мигель не чувствовали себя обязанными заводить пустые разговоры.

Вся территория кладбища была разделена на несколько десятков отдельных участков, патиос, на каждом из которых располагалось множество крупных надгробий, крестов и могильных плит с именами почивших. Помимо масштабов этого места, самое сильное впечатление на Соню произвело то, что ни одна могила там не выглядела заброшенной.

На всех них лежали цветы, что получило совершенно понятное объяснение, стоило ей прочесть самую часто встречающуюся там надпись: «Tu familia no te olvida» – «Твоя семья тебя не забудет».

Большинство семей исполнили свое обещание.

– Можно, я пройдусь вперед? – спросила Соня, которой не терпелось все здесь разведать.

Мигель остановился у входа купить горшочек с каким-то цветком, и ей подумалось, что он, пожалуй, не будет против побыть несколько минут один. Она решительно зашагала по дорожке, которая вроде бы вела к границе кладбища, но, дойдя до конца, обнаружила, что за стеной, оказывается, начинается следующий его участок. Место это, казалось, простирается бесконечно далеко в обе стороны. Соня не имела ни малейшего представления, как долго она гуляла, зачарованная великолепием многих здешних погребальных памятников. Некоторые представляли собой ангелов, стерегущих вход в семейную усыпальницу, колонны с каннелюрами и искусно выполненные каменные венки; были там и железные кресты затейливого рисунка, и простые мраморные, и повсюду – цветы. Соня увидела нескольких женщин, несущих лейки, и одну – с совком и щеткой, занятую уборкой: она заботливо сметала частички гравия с порога своих предков. Это было одно из самых трогательных зрелищ на ее памяти.

Она повторила свой путь в обратном порядке и в конечном счете обнаружила Мигеля сидящим на каменной скамье неподалеку от того места, где его оставила.

– Простите, что так долго.

– Не беспокойся. Время здесь замирает.

– Это точно, – улыбнулась Соня.

Она села на скамью рядом с ним. Утро уже переходило в день. Солнце палило нещадно, и они были рады укрыться от него в тени дерева. Напротив них высилась огромная стена. Сверху донизу ее покрывали шесть рядов мемориальных плит. На каждой имелся выступ, куда люди ставили вазочки с цветами.

– Узнаешь эти имена? – спросил Мигель.

Точно напротив них, во втором ряду снизу было выбито три имени.

Она зачитала их вслух.

Игнасио Томас Рамирес

28-1-37

Пабло Висенте Рамирес

20-12-45

Конча Пилар Рамирес

14-8-56

Она обратила внимание на цветок, который Мигель купил ранее, – его розовые лепестки едва касались букв последнего имени, – и на стоящий рядом великолепный букет уже подвядших красных роз.

– Похоже, кто-то еще приходил их навестить, – заметила Соня. Мигель ничего не ответил, и она оглянулась на него. Он покачивал

головой.

– Только я, – сказал он, блестя стариковскими глазами. – Только я.

Тут Соня не смогла удержаться от вопроса, который вертелся у нее на языке с прошлого вечера, когда она поняла по его рассказу, как глубоко он переживает историю семьи Рамирес.

– Но почему? – спросила она у него. – Что вас так связывало с этой семьей?

На мгновение ей показалось, что он не в силах выдавить из себя ни слова. Старик сглотнул, как будто ему нужно было захватить побольше воздуха, чтобы начать говорить.

– Меня зовут Хавьер. Хавьер Мигель Монтеро.

Соня ахнула от изумления:

– Хавьер! Но…

Она откликнулась на это признание, казалось, самым непосредственным образом: мягко взяла его морщинистые руки в свои, и они какое-то время вглядывались в полные слез глаза друг друга. Соня подмечала теперь то, что увидела много лет тому назад Мерседес, а Хавьер всматривался в отражение Мерседес, которое он находил в лице ее дочери.

Наконец Соня нарушила молчание.

– Хавьер, – начала она.

Было как-то странно обращаться к нему по этому имени. Старик перебил ее.

– Зови меня Мигелем, – попросил он. – Я уже давно представляюсь только этим именем. С тех самых пор, как вернулся в «Эль Баррил».

– Конечно, если вам так привычнее, Мигель, – согласилась Соня.

В голове у нее роилось множество жгучих вопросов, но она не хотела причинять ему лишнюю боль.

– Вы можете рассказать мне, что случилось? – осторожно поинтересовалась она. – Когда вы вернулись в Гранаду?

– Меня освободили от работ в «Эль-Валье– де-лос-Каидос» – «Долине павших» – в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Я «искупил свои преступления трудом» – так это называлось. То, что никаких преступлений за мной и в помине не водилось, не имело никакого значения. Однажды я просто объявился в «Эль Баррил», свалился им тут как снег на голову. Семьи у меня ни в Малаге, ни в Бильбао не осталось, а после Куэльгамуроса я стал все равно что калекой. Два пальца на левой руке были переломаны и срослись криво, так что я знал, что не смогу больше зарабатывать на жизнь игрой на гитаре. Я и в самом деле не знал, куда себя деть.

Мигель на мгновение прервался.

– Проще говоря, не придумал, куда еще можно было податься. Конча тепло меня приняла, пригласила остаться у нее жить. Относилась как к родному сыну.

– Конча ведь умерла вскоре после того, как вы вернулись, – заметила Соня.

– Да, так и было. Она очень быстро заболела, но я ухаживал за ней, как только мог.

– Она хоть раз написала Мерседес о том, что вы здесь?

– Нет, – резко ответил Мигель.

– Наверное, могло выясниться, что она долгие годы знала, что вы все-таки можете быть живы…

– …но она сказала мне, что Мерседес живет в Англии, что ее жизнь теперь там.

– Но она так сильно вас любила. – Соня давилась словами. – А вы ее любили?

– Любил, – признался он, – но знал, что она счастлива, и радовался за нее. Было бы жестокостью лишить ее этого. На ее долю выпало довольно

несчастий…

Они просидели вдвоем на солнце еще около часа. Соня не чувствовала себя вправе осуждать свою бабушку за ее решение не рассказать обо всем дочери. Поступи она тогда иначе, Сони бы сейчас здесь не было.

А Соня сейчас сидела там и восхищалась таким благородством, такой неизмеримой любовью.

Глава 39

В отличие от Испании, где уверенно вступала в свои права весна, Англия в апреле как будто задержалась в объятиях зимы. Когда самолет Сони приземлился той ночью, стоял страшный холод и вся парковка была припорошена тонким слоем снега. Когда Соня закончила соскребать наледь

с ветрового стекла, руки ее посинели.

Она приехала домой – пусто. Зашла, чувствуя себя так, словно вломилась в чужое жилище и теперь осматривается, изучая подсказки к картинке чьей-то жизни. Заглянула в гостиную. На середине кофейного столика стояла ваза с увядшими розами, засыпавшими лепестками номера «Кантри лайф» и «Татлера». На каминной полке выстроились в ряд приглашения на коктейльные вечеринки и парочка «картонок»: так Джеймс называл приглашения на официальные корпоративные мероприятия, которые печатались на карточках в несколько миллиметров толщиной. Одно из них приглашало на оленью охоту в Шотландии. Число было указано сегодняшнее. Возможно, Джеймс сейчас как раз там.

На полу возле кухонной двери стояла дюжина пустых бутылок из-под красного вина, а в раковине, что было нетипично для Джеймса, который ненавидел грязную и неубранную посуду, – бокал с засохшим на дне осадком.

Соня подняла свою сумку наверх, машинально направившись в комнату для гостей, и легла спать. Она и думать забыла, до тех пор, конечно, пока не повернула ключ в замке, что растущее отчуждение между ней и Джеймсом как раз и стало одной из причин ее поездки в Гранаду. Лондон казался таким далеким, пока Мигель рассказывал свою историю.

Неделя прошла в атмосфере безразличия. Соня ничего другого и не ожидала. Самым главным событием для нее стал урок сальсы в пятницу, с которого она вернулась домой полная сил и воодушевления.

После нескольких тоскливых дней в офисе и странной обстановки дома оживляющая, лечащая душу магия танца снова подняла ее дух.

На выходных они, по давно устоявшейся традиции, должны были навестить родителей Джеймса. Она ждала этой поездки с еще большим ужасом, чем обычно, но Джеймс явно на нее рассчитывал. Приличия должны были быть соблюдены, а отказ вызвал бы массу разных вопросов. Для Джеймса и Сони гораздо проще было вести себя как ни в чем не бывало и молчать, что они и делали на протяжении всей своей поездки.

Она могла бы воспользоваться этой прекрасной возможностью и рассказать Джеймсу о тех удивительных вещах, которые она узнала, но у нее не появилось ни малейшего желания даже упоминать о них. Эти открытия были дороги ее сердцу, и она не могла вынести даже мысли о том, что он поглумится над ними или встретит их полнейшим равнодушием.

На ужин было приглашено несколько старинных друзей семьи, включая крестного Джеймса, и Соня заметила, что на ней единственной из присутствующих там пяти женщин не было жемчуга. В глазах Сони это как нельзя лучше подчеркнуло ее ощущение того, что она не совсем вписывается в данное собрание. Бросив взгляд поверх потускневшего серебра и отборного веджвудского фарфора на Джеймса, она поняла: никому здесь и в голову не придет обратить внимание на недостаток тепла

в их отношениях. Казалось, ни одна из сидящих за столом супружеских пар и двух слов другу не сказала. Возможно, в центральных графствах холодность в отношениях была совершенно обычным делом.

Большой, продуваемый сквозняками дом приходского пастора не

видел ремонта с 1970-х годов. В углу комнаты на двоих, куда их

с Джеймсом традиционно уже поселили, стояла абрикосового цвета раковина, а со стен свисали куски обоев, похожие на ошметки кожи. Шторы, судя по ламбрекенам, драпировкам и декоративным элементам из шелка, выглядели когда-то роскошно, но сейчас всем своим видом лишь наводили уныние. Диана, мать Джеймса, едва ли обращала внимание на постепенное обветшание и оставляла на долю мужа все заботы по починке неожиданно сломавшейся дверной ручки или потекшего крана. Соня отметила про себя, что именно так и предпочитает жить верхушка английского среднего класса, в состоянии своего рода «претенциозного упадка»; вероятно, этим и объяснялось столь придирчивое отношение Джеймса к оформлению своего собственного жилища.

Отремонтировав дом несколько десятилетий назад, Сонина свекровь сосредоточила все свое внимание на саде и к настоящему времени превратилась в рабыню его тщательно продуманных цветочных бордюров и огорода-тирана, то снабжавшего их в определенные времена года умопомрачительным количеством цукини и латук-салата, вынуждая тем самым придерживаться в ту пору весьма ограниченной диеты, то месяцами не приносившего вовсе никакого урожая. Соню, как горожанку до мозга костей, такой образ жизни приводил в замешательство.

Односпальные кровати позволяли Соне с Джеймсом избежать слишком тесного общения, но в ту ночь, когда Джеймс поднялся наверх, засидевшись с отцом допоздна за портвейном и сигарами, он присел

неуклюже на край кровати жены и ткнул ее в спину.

– Соня, Соня… – тянул он, выдохнув последнее слово ей прямо в ухо. И так коченеющая от холода, несмотря на грелку, которую она

прижимала к себе, чтобы отогреться и успокоиться, Соня оцепенела.

«Прошу… отстань… от… меня…» – мысленно взывала она к нему.

Он сунул руку под одеяло и потряс ее за плечо.

– Соня… давай просыпайся, Соня. Ну ради меня.

Хоть у нее неплохо выходило притворяться мертвой, он прекрасно знал, что она не спит. Надо было и вправду умереть, чтобы не пробудиться ни от устроенного им жуткого шума, ни от его грубых потряхиваний.

– Черт возьми, Соня… ну давай же!

Она слушала его тяжелые шаги по комнате и звуки, сопровождающие неловкие приготовления ко сну. Не было нужды оборачиваться, чтобы увидеть перед глазами вельветовые брюки, рубашку и пуловер, лежащие скомканной кучей на полу возле кровати, и начищенные до блеска коричневые броги, брошенные как попало: ночью встанешь – точно о них споткнешься. Затем она услышала громкое сплевывание – это он почистил зубы, потом бросил зубную щетку обратно в стаканчик и дернул за шнур, чтобы выключить свет над раковиной, и чутко настороженные уши Сони различили звук, с которым маленький пластиковый наконечник тихонько ударился о зеркало.

Джеймс откинул в темноте стеганое покрывало и наконец улегся, скрипнув кроватными пружинами. И только сейчас сообразил, что оставил включенным верхний свет.

– Черт, черт, черт… – твердил он себе точно заклинание. Он тяжело прошагал через всю комнату к выключателю возле двери, но на обратном пути споткнулся, как можно было ожидать, о собственную туфлю. Послышалось очередное ругательство, а затем наступила тишина.

Соня облегченно выдохнула и перевернулась на другой бок. Джеймс употребил столько портвейна, что теперь крепко проспит всю ночь.

Рано утром Соня спустилась вниз, чтобы заварить себе чай. Ее дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Свекровь уже сидела за кухонным столом, обхватив дымящуюся кружку узловатыми, натруженными в саду руками.

– Угощайся, – сказала она Соне, пододвигая в ее сторону заварочный чайник и почти не поднимая глаз от газеты.

«Может, люди становятся такими холодными оттого, что живут на сквозняках», – размышляла Соня, наблюдая за тем, как в стоявшую на столе щербатую кружку плеснулась заваренная коричневая жидкость.

– Спасибо… как огород? – спросила она, зная, что это единственная тема, к которой свекровь не была равнодушна.

– Ох, сама знаешь, помаленьку, – сказала та, все еще не отрывая глаз от газеты.

Посторонний мало что понял бы из столь сдержанного ответа, но Соня знала, что этой небрежной манерой свекровь демонстрировала невестке свое полнейшее безразличие.

По давно заведенной традиции в то утро они все вместе отправились на прогулку с лабрадорами. Диана в своем длинном стеганом пальто от «Барбур» выглядела по-королевски и не преминула высмеять Соню за ее городскую курточку с искусственным мехом. Они с Джеймсом шли впереди, задавая темп прогулки, а ее муж Ричард замыкал шествие. Этот все еще стройный мужчина слегка прихрамывал и до сих пор припадал на трость, которой начал пользоваться после прошлогодней операции по замене тазобедренного сустава.

По какой-то необъяснимой причине сегодня Соне стало немного жаль своего свекра. Он выглядел потрепанным, выцветшим, точно заношенная рубашка. Когда она попыталась завязать разговор, он отвечал односложно,

с отстраненностью, выдававшей в нем человека, предпочитавшего компанию лиц собственного пола. Вообще, он был из тех, кого молчание совсем не тяготит до тех пор, пока прерывается время от времени собачьим лаем. Дорога повела их вокруг озера. Холод уже пробрался сквозь подошвы ее ботинок, и Соня почувствовала, что продрогла до костей. Вот теперь Ричард сам решил нарушить молчание.

– Ну и когда ты собираешься подарить Джеймсу сына и наследника? – спросил он.

От подобной прямолинейности, пусть и вполне в характере этого мужчины, у нее перехватило дыхание. Никакого вразумительного ответа ей в голову не приходило. Да и что вообще можно было ответить на такое?

Какой-то части ее хотелось разложить этот вопрос на составляющие, оспорить каждое слово. Что значит «подарить» Джеймсу сына? Вручить,

словно подарок? А это нелепое представление о ребенке как

о «наследнике»? Наверное, просто способ утвердиться в своем положении мелкопоместных дворян? Ну и самое главное, зачем делать такой упор на «сына»?

Она с трудом сглотнула, пораженная беззастенчивостью этого вопроса. Следовало что-то сказать, а возможных вариантов у нее было наперечет. Не могла же она выговаривать свекру или бросить ему одно простое слово, которое вертелось на языке, сообщить правду, весьма возможное и

ошеломляющее «Никогда!».

Нервного смешка и уклончивого ответа, пожалуй, будет достаточно.

– Не знаю, – сказала она.

Ко времени возвращения в дом все они уже окоченели от холода. Впервые за последнюю пару дней внутри дома чувствовалось

настоящее тепло. Джеймс помешал тлевшие угольки в камине гостиной, и они быстро занялись огнем.

«Неплохая обстановка», – заметила про себя Соня, накрывая большой кухонный стол к обеду и на мгновение задумавшись, оправданно ли ее раздражение. Затем на кухню зашел Джеймс, и она вспомнила по крайней мере одну причину для недовольства своей жизнью.

– Где мне найти штопор? – потребовал он, помахивая бутылкой кларета в каждой руке.

– В верхнем ящике, дорогой, – мягко ответила его мать. – Обед почти готов.

– Мы как раз решили пропустить по бокальчику перед обедом, – сказал он ей. – Он ведь может еще полчасика подождать, верно?

Это было скорее утверждение, чем вопрос, что он и доказал, выйдя из кухни еще до того, как его мать успела хоть что-то ему возразить.

После обеда Джеймс с отцом распили вторую бутылку вина и остатки портвейна, после чего направились в старую заброшенную конюшню разыграть партию в снукер. К тому времени, как они вернулись, Соня была уже готова к отъезду и ее собранная сумка стояла в прихожей.

– Что за спешка? – нетвердо спросил Джеймс. – Мне нужен кофе.

– Хорошо. Но потом мне бы очень хотелось вернуться в Лондон.

– Поедем, когда выпью кофе.

Соня оставила последнее слово за ним. Этот разговор ее и так уже утомил, ни к чему тратить силы на такую ерунду.

В прихожей появилась Диана.

– Так вы что, уезжаете? – спросила она, обращаясь к Джеймсу.

– Соня уже вроде как все решила, – шутливо сказал Джеймс, несколько переигрывая в роли мужа-подкаблучника.

На протяжении всей их четырехчасовой поездки в Лондон, за которую Джеймс успел прослушать роман Дэна Брауна целиком, Соня размышляла над предложением, которое сделал ей Мигель перед отъездом из Гранады, – унаследовать семейное дело.

На следующее утро в пять часов Джеймс распахнул дверь ее спальни.

– Я все еще жду, – сказал он.

– Чего? – сонно спросила его жена.

– Ответа.

Ее искреннее недоумение вызвало у него всплеск раздражения.

– Танцы или наш с тобой брак. Ты ведь не забыла?

Соня посмотрела на него ничего не выражающим взглядом.

– Я улетаю в Германию и пробуду там до пятницы. Когда вернусь, неплохо было бы услышать твой ответ.

Соня уловила нотки сарказма в его голосе и поняла, что это еще не все.

– Смею надеяться, что, вопреки обыкновению, ты дождешься меня дома.

У Сони в прямом смысле слова не нашлось ответа. Или же не нашлось того ответа, который ей хотелось озвучить. Джеймс подхватил свою сумку

и через секунду уже спустился с лестницы и вышел.

Глава 40

В тот день Соня отправилась в офис, где яро взялась за работу. В обеденный перерыв она позвонила отцу и поинтересовалась, может ли навестить его вечером.

– Обещаю, приеду не очень поздно, – сказала она. – Об ужине не беспокойся.

Джек Хейнс предпочитал ужинать не позже шести, а к половине десятого обычно уже укладывался спать.

– Хорошо, родная. Сделаю тебе сэндвич. По-моему, у меня осталась еще ветчина. Устроит?

– Да, пап, было бы замечательно. Спасибо.

На работе скопилось много дел, которые нужно было утрясти в тот же день, и к тому времени, когда она вышла из офиса, часы уже показывали шесть тридцать. Движение в час пик из центра Лондона было плотным, так что в дверь отцовской квартиры она позвонила в начале девятого.

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 29 303132 33 34 Следующая ⇒