Грехи господина Вольтера

3. Грехи господина Вольтера

«Желание быть испанцем» (по выражению Козьмы Пруткова) – лишь одна из причин такого перебора. Вот ещё одна. Раз на занятиях по переводу я обратил внимание студентов на то, как свежезаимствованные слова вытесняют не только исконную лексику, но и заимствованные же единицы, и привёл в пример «прайс-лист», пришедший на смену немецкому «прейскуранту». Один студент заметил: «А для меня “прейскурант” – это что-то из застойного советского прошлого». (Студент, кстати сказать, очень способный, впоследствии ставший отличным переводчиком).

Для справки: омар никогда не был дежурным блюдом на столе советских граждан, и его переименование в «лобстера» вызвано не желанием порвать с советским прошлым. И, если мне не изменяет память, в кегельбанах тогда тоже каждый вечер не проводили, так что в «боулинги» их переименовали не из отвращения к тоталитарному режиму.

Из чего видно, что фига в сторону Советской власти на самом деле предназначается тому, что ей предшествовало. Ведь заведения, именуемые «кегельбаны», были известны в России по крайней мере с 60-х годов XIX века. «Омары» памятны всякому, кто ещё не забыл школьный курс русской литературы. С XIX же века существовал в русском языке «прейскурант». И, не собираясь вступать в спор с внедрителями термина «нэйминг бренда», хочу всё же напомнить, что обычай присваивать товару наименование тоже не большевики придумали.

А недавно от одного молодого человека (уже не «тинейджера», но ещё “teenager’a”) мне случилось услышать прямо-таки душераздирающую историю заимствований: оказывается, при Советской власти все они были чуть ли не под запретом, и лишь в наше время…

Мнению юного знатока не разделял известный языковед М.А. Селищев, писавший в 1926 г.:

Слова иноязычного происхождения испещряют речь революционных деятелей иногда без необходимости, при наличии соответствующих русских терминов.[9]

Да и князь С.М.Волконский писал об «убийственной страсти к иностранным словам, которой одержимы эресефесеровские люди».

О «великий, могучий, правдивый, свободный русский язык»! Не велик уже, потому что испошлился; не могуч, ибо ослабевает, раз прибегает к чужим языкам за помощью; не правдив, когда черпает не из корней своего духа; не свободен, когда во власти внешнего лоска, а не внутренней культуры… (С.М. Волконский, «Родина», 1923)

Или – свидетельство переводчика Н.М. Любимова в воспоминаниях, где описываются события 1920-х годов:

Один из перемышльских деятелей, Колодочкин, подобно многим другим «комиссарам» любил иностранные слова, но и у него охота до них была смертная, а участь горькая. Он поизносил их на свой лад, и вместо «парадокс» у него получалось «прадакокс». И, конечно, не только Колодочкин, но решительно все власть имущие «константировали» тот или иной факт. (Н.М. Любимов, «Родники», 1978)

Но всё же неловко поправлять одного известного, уважаемого переводчика, когда он печатно утверждает, что слово «контингент» это «НКВДэшный coinage» (сиречь «неологизм»). На самом деле «контингент» (как военный термин) появился в русском языке не позднее 1735 г., когда НКВД, помнится, ещё не существовал.[10] В XIX веке это слово используется уже в более широком значении (так частенько употреблял его, например М.Е. Салтыков-Щедрин. Не брезговали им Ф.М.Достоевский, А.П.Чехов, В.О.Ключевский, Н.И.Костомаров и другие писатели и историки).

Из этой разноголосицы явствует, что для многих «советский» стало таким же обобщённо-ругательным обозначением, как в былые времена «вольтерьянец». («То есть крынка молока у бабы скиснет, – всё господин Вóльтер виноват!» – как говорит герой Достоевского). Подход, мягко выражаясь, не лингвистический.

Корни этой мифологии следует, наверно, искать в донельзя упрощённых представлениях об истории русского языка. Было-де уныло монотонное «совковое» время, а потом наступила свобода. И всё. До этого по земле ходили мамонты. При таком удобном делении на чёрное и белое (какой цвет к какому периоду отнести, каждый выбирает по вкусу) легко оправдать собственные эстетические пристрастия, приклеив к нелюбимому слову ярлык нелюбимого цвета. Сегодня в ходу заимствования – значит соответствующая русская лексика «совковая».

На самом деле, как видно из свидетельств Селищева, Волконского и Любимова (список можно продолжить), отношение к заимствованиям менялось и за годы Советской власти, не говоря уже о том, что предшествовало 1917 году. Поэтому взгляд, согласно которому принятие/неприятие заимствований имеет идеологическое основание, я бы отнёс к третьему заблуждению.

Заблуждение это опасно в первую очередь для тех, кто его разделяет. Журналист пишет:

[Иноязычные] медийные термины стали органичной частью обыденного языка людей, в силу своей профессиональной деятельности весьма далёких от рекламы (…) Любящий меткое слово русский народ уже успел не только полюбить эти термины, но и придать им свой смысл. А призывы почвенников «говорить по-русски», похоже, так и не будут услышаны. Ибо нет чёткой грани между медийным языком и русским, и звать переводчика нет необходимости.

Можно было бы возразить, что не дело судить обо всём русском народе по людям, проживающим в пределах Московской кольцевой автодороги. Но меня больше занимает утверждение, что призывы «говорить по-русски» исходят от «почвенников».

Для сравнения:

Будем благодарны за то, что иностранные термины звучат на нашем языке весьма благозвучно. Если представить себе, что мы начнём изымать из нашего языка иностранные слова, то когда и на чём мы остановимся? (…) Логически рассуждая, пришлось бы далее отказаться от любого института, который мы заимствуем из-за рубежа вместе с соответствующим иностранным термином (…) Если заимствованный из иностранного языка термин укоренился у нас и хорошо звучит, мы должны только радоваться пополнению нашего словарного запаса.

Мысль как будто бы сходная. Кто её высказал?

Адольф Гитлер.[11] И если опуститься до двумерной журналистской логики («против заимствований – значит почвенник»), легко вообразить, какие политические взгляды можно было бы приписать поборнику импортных «медийных терминов» на основании этой цитаты.

Зато А.И. Герцен по той же логике – несомненный «почвенник»:

Наши чины немецкие, их даже не потрудились перевести на русский язык: коллежские регистраторы, канцеляристы, актуариусы, экзекуторы – всё это остаётся, чтобы поражать слух крестьян и возвеличивать достоинство разных писарей и других конюхов бюрократии (А.И.Герцен, «Пролегомена», 1867)

«Мэры», «спикеры», «омбудсмены»… Кто говорит, что мы не чтим вековые традиции?

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒