Дневник Джоя 8 страница

На стене я вижу мое солнечное пятно. На него приятно смотреть. ((Ею теплый танец на стене приближается ко мне.))

Оно все желтое, как лев в моей книжке. [Лев в книжке медленно просыпается и зевает, показывая все свои зубы.]

(Когда мама изображает льва, она двигается медленно), ((подобно танцу, струящемуся по моей стене.)) (Она широко открывает рот, морщит нос, громко зевает, поворачивает голову в сторону, поглаживает рукой воздух так, будто очень довольна собой.)

Она не настоящий лев. Настоящего льва все другие звери боятся, потому что он самый сильный.

(Я ударил вчера Тину, потому что она меня толкнула. Из ее губы потекла кровь. Она заплакала, и все повернулись и посмотрели на меня так, будто я изменился. А потом, когда я кричал на маму, папа носился вокруг и смотрел на меня точно также, как будто я изменился.)

(Мне хотелось спрятаться, оказаться далеко-далеко. Я был прикован к месту. Мое лицо пылало, я был у всех на виду. Я не мог убежать и не мог подойти к ним. Мама отвела меня в комнату и закрыла дверь, оставив одного. Я плакал, а через некоторое время, начал очень громко петь. Я извлекал музыку из столбиков кроватки.) ((А где-то звучал еще более медленный, глубокий ритм.)) (Я устроил для своих игрушек бурю.)

((Внутри меня все взрывалось и разлеталось, а затем снова возвращалось ко мне.)) (Никто не пришел, мне стало грустно и одиноко.)

Мое солнечное пятно медленно движется, [как лев, который неторопливо просыпается. Столбики моей кроватки оказываются для него клеткой. Ему теперь вполне уютно в своей клетке и не так одиноко. Хорошо тебе, Лев?] Так что теперь я могу идти.

История Джоя

Д.С.: Джой, что происходило сегодня утром?

Джой: Я играл. Я играл с моим львом. Он живет у меня

на стене. Д.С.: Правда?

Джой: да, он желтый и большой, БОЛЬШОЙ! Но не злой. Он добрый лев. Мама и папа не хотят, чтобы он выходил ... поэтому он прячется за столбики моей кроватки..*

Д.С.: за столбики твоей кроватки?

Джой: Прутья моей кровати — это его клетка, и он двигается в ней, очень медленно и все время по кругу. Очень медленно, потому что он одинок. Вчера он пел и танцевал, играл лапами на столбиках кроватки музыку и бил хвостом по стене, как по большому барабану.

Д.С.: ого!

Джой: Он пел длинную песню о том, как он был маленьким, и о том, как он сражался, и была сильная буря, и все разбивалось и разлеталось прочь. Да, и чтобы пропеть эту песню, потребовался целый день. А потом, потом он пошел спать.

Д.С.: ух, ты!

Джой: Он не поет, когда сюда заходят мама или папа. Д.С.: не поет?

* Многоточия в истории Джоя обозначают места, где он делал паузы.

Джой: Нет. Его можно увидеть только утром. Но иногда, когда я хочу, я могу видеть его и ночью. Утро он любит больше всего.

В маминой и папиной кровати

Дневник Джоя

Итак, я на цыпочках иду к ним в спальню. Кажется, они еще спят.

Может быть, я смогу разбудить их, а, может быть, я их и не разбужу, если тихонечко залезу в кровать.

[Со всех сторон меня окружают большие волны, похожие на перекатывающиеся вокруг горы. Я сижу в своей лодке из ореховой скорлупы. Я взмываю на гребень волны и боком соскальзываю вниз.] ((Утренние течения в маминой и папиной кровати создают дуновение воздуха. Запахи и звуки то уносятся вдаль, то возвращаются.))

Папа на самом-то деле уже проснулся. Он говорит: «Смотри! Вот идет большая волна!» Он поднимает под одеялом ногу. Я замираю от восторга, [волна накрывает меня с головой], и оказываюсь под одеялом. Я так рад, что они оба проснулись. ((Мир стал теплее и устойчивее.))

Мы все в одной кровати, и мы все смеемся. [Мы все в одной лодке, и эта лодка — наш дом. Мне надо поймать за бортом рыбу нам на завтрак...

Я поймал рыбу на свою удочку. Она тащит нашу лодку, выскакивает из воды. Это особая рыба. Она не любит, когда ее ловят.]

(Однажды папа поймал огромную оранжево-красную рыбу и принес ее домой. Она лежала в раковине, а потом мы ее съели.)

[Я возвращаюсь в темную пещеру на нашей лодке.]

((Однажды он отправил в темную пещеру волшебный звук, чтобы поймать особенную рыбу, и она превратилась в топса, и я вышел из пещеры.)) [Я вылезаю из пещеры], выбираюсь из-под одеял, и мы с мамой идем на кухню.

История Джоя

Д.С.: а что было потом?

Джой: Я пошел играть в мамину и папину комнату. Д.С.: и что было там?

Джой: ну, они спали. Поэтому я стал играть в «ореховую скорлупку».

Д.С.: что значит в «ореховую скорлупку»?

Джой: у меня есть ореховая скорлупка. Она может везде плавать — хоть в ванне, хоть в океане, хоть в чашке. И я плавал в этой скорлупке по кровати.

Д.С.: А потом?

Джой: ну, папа на самом деле притворялся, что он спит. Поэтому потом мы все стали играть в кровати в «общую лодку».

Д.С.: А как вы играли в «общую лодку»?

Джой: Мы все живем в нашей лодке. И я почти поймал большую рыбу.

Д.Ш.: ого!

Джой: да! Она тянула и тянула нас, и уплыла, а потом вернулась. Я почти смог ее увидеть. Я слышал ее. А она уплыла. Это совсем особенная рыба ... никто никогда не может ее поймать, может только папа — один раз. Она называется рыба-топс. Я думаю, что она круглая. Она может прыгать по поверхности воды. Мой друг Джоджо тоже умеет прыгать, и Марси, а Адель не умеет. А я учусь прыгать. На самом деле я никогда еще не видел рыбу-топс, потому что в конце она всегда уплывает. Поэтому никто не знает, как она выглядит. Но это совсем особенная рыба. Поэтому мы не ели рыбу на завтрак. Но вообще-то мы ее ели.

На кухне

Дневник Джоя

Теперь мы поем на кухне песню, которую не спели вчера. ((Ее звуки живут у меня внутри. Они всплывают на поверхность, а затем соскальзывают назад)), пока мама готовит завтрак...

Она стоит спиной ко мне, и поэтому не видит. Мама не знает, что я знаю, как это сделать. Я наливаю для нее сливки в кофейную чашку. Она поворачивается и замечает, что я делаю. Ее лицо застывает. ((Может ли умереть ветер, может ли весь мир стать мертвым?))

Вдруг она начинает смеяться. Подходит и обнимает меня, и смотрит прямо в глаза. В ее глазах я вижу удивление. [Глядя мне в глаза, она снова проигрывает всю эту сцену], удивление заполняет ее глаза и лицо второй волной. ((Я погружаюсь еще глубже. Новое течение поднимается из глубины наружу, ее глаза становятся нежнее, гораздо мягче и нежнее.))

Она смеется и возвращает нас назад, сюда.

Я запускаю руку в сахарницу и кладу в мамин кофе один кусочек сахара. Останавливаюсь. Затем кладу еще один... Я не могу удержаться от смеха, потому что знаю, что это правильно — два кусочка.

И она тоже смеется.

И мы вместе смеемся, смеемся и смеемся, ((и мчимся, подхваченные самым свежим и самым приятным, из всех бризов.))

История Джоя

Д.С.: а что было потом?

Джой: за завтраком мы смеялись, и СМЕЯЛИСЬ, и СМЕЯЛИСЬ... потому что это было очень смешно. И мы не переставали смеяться, потому что я удивил маму.

Д.С.: Правда?

Джой: ну да, я положил один кусок сахара в кофе. А мама смотрела. Потом я положил еще один. А она смотрела. Я остановился, потому что два кусочка и надо было. И еще я налил в кофе сливки — пока мама не видела. Она повернулась, а все уже было сделано.

Д.С.: а что было еще?

Джой: ну, ... мы пели вечернюю песню, оставшуюся со вчерашнего вечера, пели даже во время завтрака... Спеть ее?

Д.С.: Конечно.

Джой: Она поется так:

А в четырех уголках кровати стоят четыре букета цветов.

А в середине кровати течет глубокая река.

Все королевские лошади

смогли бы вместе пить воду там.

И мы могли бы спать там,

и мы могли бы спать там, о да,

до самого конца мира.

Д.С.: Замечательная песня. Джой: Ага.

Д.С.: Вы поете ее каждый вечер?

Джой: да, мы вместе поем, мама и я. Вчера вечером мы ее не пели.

Д.С.: Понятно. А что же было потом?

Джой: А попом ... потом уже сейчас. Я разговариваю с вами.

Хотя на первый взгляд записи в дневнике Джоя (мир его непосредственного опыта) и рассказанная им история (мир его истории) представляют собой два различных взгляда на одни и те же события его жизни, по сути, это два параллельных мира. Джой переживает и конструирует их по-разному, поскольку каждый из них служит своей цели.

Мир опыта Джоя — это настоящий момент, разворачивающийся во времени. Его не ухватишь, как невозможно заснять на видеопленку сон. Он бесконечно богат оттенками ощущений, чувств, многообразием мыслей и действий. Он выстраивается в тот момент, когда непосредственно проживается. Ум быстро и легко передвигается в пространстве и времени, перескакивает от одного переживания к другому, переходит от реальных событий к воображаемым. Большинство переживаний включает много процессов одновременно: мы ощущаем, воспринимаем что-то, в то же время мы действуем, думаем и чувствуем. В этом потоке опыта нет остановок. Мы словно принимаем участие в бесконечном представлении, которое разворачивается одновременно на пяти площадках. Однако внимание и сознание фильтруют и структурируют этот непрерывный поток переживаний, чтобы как-то его упорядочить, поэтому мы ощущаем себя движущимися скорее вдоль единой линии, чем вдоль пяти параллельных линий. Мы воспринимаем свою жизнь не как хаос одновременных переживаний и не как перепрыгивание от одной сценической площадки к другой и обратно, но как последовательное, более или менее непрерывное, отчасти согласованное и понятное разворачивание событий во времени.

Работа ума придает смысл переживаниям Джоя и связывает их в единое целое. Сначала создается впечатление, что Джой все время перескакивает с одного на другое. В спальне он переходит от солнечного света ко льву из книжки, потом ко льву, изображаемому мамой, к танцу солнечного света на стене и опять к изображаемому мамой льву, затем ко львам в целом, потом ко вчерашнему происшествию, когда он ударил девочку и был отправлен в свою комнату, затем к двум более ранним фрагментам его опыта. После этого Джой возвращается к вчерашнему происшествию, к солнечному пятну и львам.

Эта путаница, на самом деле, вовсе не такая уж и путаница. Отбором и структурированием переживаний руководит эмоциональная связь событий по нескольким горячим тематическим линиям: агрессия-гнев, одиночество-печаль и примирение — все они активированы драматическими событиями вчерашнего вечера, когда Джой ударил девочку и был отправлен в свою комнату. Активные эмоциональные темы отбирают из прошлого и настоящего определенные события, создают воображаемые события (связанные с первоначальным, актуализировавшим эмоциональные темы) и соединяют все это в последовательность, логика которой задается исходными темами.

Итак, Джой начинает рассматривать пятно солнечного света. Он непосредственно воспринимает, переживает свет, как делал это уже не раз, начиная с шестинедельного возраста (гл. 1). Затем по ассоциации всплывает лев из книжки. Очевидная причина этой ассоциации — сходство цвета. Однако переживание солнечного пятна связано еще и с нарастающим возбуждением, которое он сам должен регулировать. В какой-то степени это как раз та задача, которую ставят перед Джоем его чувства гнева и печали. Как с ними справиться? Их выражением позже станет лев, а пока еще лев не стал воплощением этой темы, которая все еще ищет себя и свое содержательное наполнение.

Джой переходит ко льву из книжки, вызывает в памяти рисунок зверя и сосредотачивается, в конце концов, на его зубах. (Так начинает оформляться тема агрессии.) Затем он вспоминает и прокручивает в воображении, как изображает льва его мать. Ее неторопливые движения вновь запускают часто воспроизводившееся воспоминание о медленном солнечном танце на стене, которое активизировалось на мгновение раньше. Он снова подхватывает образ льва, изображаемого матерью. Ее лев мирный и игривый. Тема агрессии угасает. Говоря себе, что мама не настоящий лев, Джой снова воскрешает тему агрессии. Затем усиливает ее, приводя тот факт, что все звери боятся львов, поскольку они очень сильные. В этот момент вновь «окрепшая» тема льва выражает конкретный контекст, мотив и оставшиеся со вчерашнего вечера чувства. Джой вновь проживает вчерашнюю сцену, когда он почувствовал, что окружающие смотрят на него как на плохого и опасного человека. Он еще раз ощущает чувства стыда и отчужденности, переживает сцену в своей комнате, где он устроил шумовой оркестр и разбросал игрушки, чтобы выразить гнев и найти себе утешение.

«Музыка», извлекаемая из столбиков кроватки, вызывает в памяти Джоя другую серию очень ранних переживаний: вот он лежит в своей кроватке и смотрит на мир (гл. 2). Возможно, эта ассоциация всплыла благодаря изгнанию Джоя с общей сцены действий и помещению в его комнату в качестве пассивного наблюдателя мира, лишенного людей. Джой снова возвращается к вчерашним событиям, — к моменту, когда был разгневан «заключением» и разбрасывал повсюду игрушки, устроив бурю. Это, в свою очередь, актуализировало другой кусочек прошлого — сохранившуюся в памяти бурю голода (гл. 3). Главным в этой связи выступает не голод как таковой, но чувство идущего изнутри расстройства, ощущаемого как пульсирующие, чередующиеся волны, разлетание и сжимание. Гнев переживается похожим образом. Его волны также взрываются вовне, и в наступающее вслед за этим мгновение тишины печаль и одиночество переполняют его, снова превращаются в гнев, который накапливается и опять взрывается, и все повторяется сначала. Это проживание усиливает тему печали-одиночества, которую он затем связывает со вчерашними событиями. Как только тема актуализировалась, Джой возвращается в настоящее. Он начинает справляться с печалью и одиночеством, передавая их льву и затем успокаивая бедного зверя. В этот момент Джой вспоминает, как мама успокаивает его самого, и принимает на себя роль утешителя. Идентифицируясь с матерью, он может сочувствовать как себе, так и другим.

Таким образом, мир опыта маленького Джоя вовсе не хаотичен. Ребенок непрерывно отбирает те жизненные события, которыми он непосредственно занят, структурирует и упорядочивает свою действительность. А жизнь преподносит ему новые темы и сюрпризы. Переживания Джоя, с одной стороны, направляются темами, с другой — стремятся найти их. Оба эти процесса формируют текущий опыт ребенка, и он оказывается тщательно отобранным и взаимосвязанным еще до того, как Джой превратит его в историю.

Рассказы Джоя — реконструкция мира опыта, который сам уже является определенной конструкцией. Эта реконструкция должна решить множество задач. Прежде всего, она должна быть воспринята другим человеком, т. е. отвечать требованию доступности для другого, предназначаться для передачи другим, в противовес переживаемому опыту, который не касается никого, кроме ребенка. Поэтому первое, что должен сделать Джой при создании истории — «вывернуть» мир переживаний изнутри наружу. И он делает это, превращая внутренние психические состояния во внешние действия и события, которые еще раз смогли бы произойти «на открытой сцене» перед глазами слушателей. Начиная рассказывать свои истории, большинство детей, как и Джой, используют главным образом глаголы действия: «я играл», «он прячется», «он двигается», «он пел и танцевал», никак не связывая их с эмоциональными состояниями. Они почти не упоминают о чувствах. В истории Джоя упоминалось только одно чувство — одиночество льва. В то время как мир переживаний ребенка богат чувствами: на солнечное пятно «приятно смотреть», мама «довольна собой», звери «боятся».

Следующая задача Джоя — выбрать главные темы, отсечь от них лишнее, придать им концентрированное выражение. Причем сделать это так тонко, чтобы история не стала опасной, смущающей и не передавала бы слишком много личных подробностей. Для этой деликатной задачи лев Джоя оказался превосходной находкой. В рассказанной действительности он заменяет Джоя, выражает не только желания Джоя быть сильным, но и его опасения оказаться слишком опасным и причинить кому-нибудь вред. Лев совершает те действия, которые занимают мысли Джоя: он сражается. И получает такое же наказание: он заперт в клетке, как Джой в своей комнате. В клетке лев переживает сложные чувства: одиночество, гнев, «сильную бурю» — совсем как Джой. Джой также знает, что родители не хотят, чтобы он проявлял агрессивность и что ему надо держать ее «запертой», за решеткой. Он усвоил и то, что некоторыми переживаниями лучше не делиться, — по крайней мере, с родителями. Как тогда, в ситуации с солнечным пятном на полу (гл. 10), когда он, погруженный в непосредственные переживания, собирался дотронуться до него лицом, а мама остановила его резким тоном. Она, пусть ненамеренно, но на время, разрушила невербальный мир Джоя. Тогда он начал понимать, что необходимо заботиться и лаже защищать свой личный мир. Возможно, то, что лев Джоя не поет, когда родители входят в комнату, связано именно с этим ранним открытием. Лев вообще невидим ни для кого, кроме Джоя.

Лев у мальчика выполняет и другую функцию: он становится переходным объектом, в его присутствии Джой может остаться один в комнате, с ним может играть, чтобы облегчить одиночество. Джой в своей истории исполняет роль товарища-наблюдателя по отношению ко льву. Утешая льва, он не только дистанцируется от своего чувства одиночества, но и лучше справляется с ним.

Прелесть такой маскировки заключается в том, что Джой может выразить себя через льва и в то же время быть свободным от ответственности за то, что делает или чувствует лев. Ведь лев-то существует «не на самом деле». В создании своей истории Джой дважды применил волшебный трюк. Во-первых, придумал льва и поместил его на передний план событий. Во-вторых, втайне — в том числе и от себя самого — наделил льва собственными качествами. В своей истории он распределил себя на две роли, а событие получило абсолютно новую структуру. Джой преобразовал мир своих переживаний в мир истории.

Хороший пример такого же процесса трансформации — история про рыбу-топс. Появление невероятного гибрида топса и рыбы — только самое начало. Эта рыба поистине волшебна: ее нельзя увидеть, нельзя поймать, она плавает как рыба, но еще и прыгает по поверхности воды. Рыба-топс как-то связана и с Джоем (он учится прыгать; он «почти поймал» ее), и с его отцом (который такую рыбу «один раз», «может быть», поймал). Поскольку эта рыба не дает себя поймать, то ее нельзя рассмотреть вблизи, отнести к какому-нибудь виду, т.е. нельзя окончательно идентифицировать и полностью понять. К чему такая магическая неопределенность? Джой рассказывает историю про себя, папу и их общий язык, их взаимоотношения настолько ясно, насколько это можно сделать с помощью слов.

В исходном эпизоде «Топс» (гл. 9) Джой в двадцать месяцев впервые произнес ласковое прозвище, которое придумал ему отец — «Топс», соединив в одной фразе — «Я — Топс» — две разных вещи: (1) как его видит, и что по отношению к нему чувствует отец, и (2) как он сам относится к себе, воспринимаемому таким образом. По сути, это волшебное слияние, начинающее одно из направлений его развития. Отец испытывает по отношению к сыну любовь и восхищение, и Джою хочется стать таким, каким, по его представлению, видит его отец, — и мать тоже. Здесь мы имеем дело с одной из наиболее мощных сил, определяющих развитие ребенка — силой любви. Родители любят его таким, какой он есть, таким, каким он был, и таким, каким они надеются увидеть его в будущем. И ребенок начинает ощущать себя во всех этих трех перспективах. В этих любопытных взаимоотношениях родителей и ребенка Джоя любят такого, какой он есть, и такого, каким он пока еще не стал. И он ощущает себя тем, кто он есть и одновременно тем, кем он пока не является, но когда-нибудь может стать. Такова же и волшебная рыба! Она рыба, и в то же время не рыба, а награда, к которой мы стремимся, несмотря на то, что она неуловима. Даже если мы и поймаем ее на мгновенье, она вырвется и уплывет, потому что удержать ее невозможно. Это та точка времени, где настоящее в своем стремлении вперед встречается с будущим. Это — становление самим собой.

Вспомним, что вчера был трудный для Джоя день. Он ударил девочку и был наказан. Ему было действительно плохо. Напряжение между ним и родителями в основном было снято вечером, когда его укладывали спать. Однако жизнь пока еще не вернулась к своей обычной легкости. Это и. составляет широкий контекст, определяющий рассказ о «рыбе-топс». Его настоящая тема — это желание полностью примириться с родителями. Сплетая эту историю, Джой снова соединяет себя и своего отца. Как и в ситуации «Я — Топс», в истории о рыбе-топс, Джой и его отец наслаждаются своим единением, подтвержденным с помощью языка. Это ядро исходного переживания и главная функция выросшей из него истории.

Третья часть утренней истории — рассказ о том, что происходило на кухне, где Джой был вместе с мамой, — дает еще несколько очаровательных штрихов к истории, рассказанной ребенком. История должна иметь начало, середину и конец. Мы ждем, что в рассказе из «реальной жизни» последовательность событий будет отражать тот порядок, в каком они происходили на самом деле. В дневниковой записи Джоя мы видим этот «настоящий» порядок, однако, рассказывая мне историю, ребенок меняет его почти на противоположный.

Вот эти последовательности событий, как они появляются в двух мирах Джоя:

Мир переживаний Мир истории

Джой и мама поют песню. Джой и мама вместе смеются.

Джой наливает сливки Джой удивляет маму, в кофе маме.

Мама поворачивается и Джой кладет два ку

видит Джоя. сочка сахара в чашку мамы.

Мир переживаний Мир истории

Мама в восторге. Джой наливает сливки маме в кофе.

Джой кладет два ку Мама поворачивается

сочка сахара в чашку и видит Джоя,
маме.

Джой и мама вместе Джой и мама поют

смеются. песню.

Несмотря на столь вольное обращение с последовательностью событий, Джой рассказывает примерно ту же историю. Он просто поменял местами конец и начало и изменил порядок событий в середине.

В мире переживаний Джоя драматическое напряжение нарастает (подобно классическим образцам греческой или шекспировской трагедий) вплоть до кульминационной точки, когда его мать, поняв, что он налил ей в кофе сливки, удивляется и смеется. Пройдя эту высшую точку, напряжение начинает спадать. Затем второй пик, пониже, когда мама вместе с Джоем видит, что он знает, что в ее чашку надо положить два куска сахара, и уже умеет это делать.

Когда четырехлетние дети учатся рассказывать истории про самих себя, они используют классическую схему трагедии значительно реже, чем взрослые или дети постарше. Маленькие дети предпочитают рассказывать истории, в конце которых, как в рассказах Эдгара По и Ги Де Мопассана, разрешаются все конфликты, и тем самым снимается напряжение. Или же они помещают драматическое «ядро» в самое начало, а затем говорят о деталях происшедшего, как это сделал Джой в истории «На кухне». Он начинает с главного: «За завтраком мы смеялись, СМЕЯЛИСЬ и СМЕЯЛИСЬ... потому что я ее удивил». Затем он сообщает детали того, что же такого смешного случилось, что создало саму интригу.

Но с описанием действия история Джоя не заканчивается. Остается песня, которая возникает, как запоздалая мысль, но наполнена непревзойденной драматической силой. Почему эта песня? Почему она именно таким образом появляется в истории? Чтобы ответить на эти вопросы, я должен вернуться к основным темам рассказа Джоя.

Потребность помириться с матерью после событий вчерашнего вечера столь же сильна у Джоя, как и потребность в примирении с отцом. Фактически, эта история о том, что Джой и мама снова нашли друг друга. Песня здесь — та самая песня, которую они поют каждый вечер, когда Джой укладывается спать. Колыбельная песня — это дар, который родители дают, а ребенок принимает, отправляясь спать один в темную ночь. Это ритуал, связывающий их вместе.

Вчера все были расстроены и песню не спели. Теперь, уже утром, Джой и его мама восстанавливают нарушенный ритуал. Исполнение песни во время завтрака полностью возвращает их отношения в нормальное русло. В реальности совместное пение предшествовало сюрпризам с кофе и смеху и, вероятно, должна существовать какая-то причина, по которой Джой начал историю с другого события. Наиболее сильное и значимое эмоциональное действие на самом деле произошло первым, когда Джой и мама пели песню. Это действие — их воссоединение. Всё, что случилось потом — забавные события, связанные с кофе — воспроизводит их воссоединение, но на меньшем уровне драматического напряжения, «легко». На деле, именно пение песни и всё, что за этим стоит, позволило им позднее повеселиться, создав для этого подходящие условия.

В истории Джой сдвинул начальную точку кульминации с пения на сливки в чашке для кофе. И, несмотря на нарушение реального хода событий, он абсолютно прав с точки зрения эмоционально-драматической последовательности. Введение песни в самом конце истории и его готовность, точнее даже предложение спеть её, создаёт вторую драматическую кульминацию в конце. Песня была заменена в начале истории, но, так или иначе, появилась в её конце. Её роль в утренних событиях была настолько значительна, что она никак не могла остаться в тени.

Песня Джоя — старая французская любовная песня. Прекрасно и таинственно, в ней поётся о глубокой близости между людьми. Она существует сотни лет и прошла через жизни множества людей. Важно то, что теперь и Джой может обращаться к культурному наследию, «вытянуть» оттуда великолепную нить и вплести её в свою собственную жизнь. Новая способность мальчика рассказывать истории позволяет ему осуществлять контакт со своей культурой невозможным ранее способом, он делает культуру частью себя и сам становится её частью, ещё одним из бесчисленных ее носителей.

И, наконец, заключительные слова Джоя: «Л потом. ... а потом уже сейчас. Я разговариваю с вами» — это ясная граница, знак, указывающий мне, что история закончилась. Внутренне Джой выходит из событий, о которых говорил. Он возвращается в непосредственное настоящее и хочет вернуть в него и меня. Он показывает мне, что прошлое теперь догнало настоящее. Джой не только может рассказать историю, он уже осознаёт, что события, о которых идёт речь, существуют в другом времени — в прошлом, — и ином межличностном пространстве, куда входят и откуда выходят, пользуясь взаимно принятыми знаками и условностями. Джой становится рассказчиком своей жизни. Теперь в его власти интерпретировать свою жизнь, пересматривать и менять эти интерпретации. И обладая теперь контролем над собственным прошлым, он может гораздо лучше контролировать своё настоящее и будущее.

А значит, он может создавать свой собственный дневник, для начала, устный. Я в роли интерпретатора больше ему не нужен и спокойно могу уходить. Отныне он сам будет говорить с вами.

Поскольку эта книга — не академическое издание, я не ставил своей задачей привести полную библиографию по проблеме раннего детства, (а научных публикаций по этой теме очень много). По этой причине я не приводил сноски на разнообразные исследования, которые использовались для создания дневника. С другой стороны, поскольку существует дефицит соответствующей литературы для широкого круга интересующихся читателей, я решил пойти на компромисс и сделать подборку из различных книг. В некоторых из них освещается широкий спектр вопросов, другие посвящены более глубокой разработке какой-либо одной проблемы.

Литература подобрана и расположена в соответствии с темами, затрагиваемыми в соответствующих главах дневника. Я надеюсь, что читатели, заинтересованные в углублении знаний о раннем детстве, смогут получить первое представление об этом периоде. Вполне возможно, что после знакомства с этими книгами у вас возникнут некоторые сомнения и появится желание усовершенствовать изобретенный мной дневник. А может быть, вы создадите свой улучшенный вариант для ребенка, которого вы лично знаете.

ВВЕДЕНИЕ

Во введении я пишу о революционном перевороте в области возрастной психологии и пытаюсь описать, как мы осуществляем исследования и каким образом приходим к тем или иным предположениям о способностях и знаниях младенца. Книги, которые я предлагаю (и, прежде всего, те главы, которые относятся к раннему детству), помогут вам получить общее представление об этих проблемах: P. Mussen, ed., Carmichaei's Manual of Child Psychology (New York: John Wiley, 1970) и W. Kessen, ed., Mussen's Handbook of Child Psychology, Vol. I (New York: John Wiley, 1983).

Обосновывая свое решение написать «автобиографический» дневник младенца, я уделяю много внимания потребностям родителей и любых взрослых иметь собственное представление о внутренней жизни ребенка. Рекомендую ряд книг, рассматривающих различные аспекты детского развития. Kenneth Кауе, The Mental and Social Life of Babies (Chicago: University of Chicago Press, 1982). С клинической и психоаналитической точки зрения написаны книги S. Fraiberg, Clinical Studies in Infant Mental Health: The First Year of Life (New York: Basic Books, 1980) и D. Winnicott, Playing and Reality (New York: Basic Books, 1971).

Возможностям младенческой памяти посвящены книги: М. Moscovitch, ed., Infant Memory (New York: Plenum Press, 1984); R. C. Shank, Dynamic Memory: A Theory of Reminding and Learning in Computers and People (New York: Cambridge University Press, 1982); G. M. Edelman, The Remembered Present: A Biological Theory of Consciousness (New York: Basic

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая ⇒