ГЛАВА IV.. Характеристика.

ГЛАВА IV.

Характеристика.

Было бы суетною лестью утверждать, что этотъ Трудъ объ Одеждѣ вполнѣ насъ удовлетворяетъ. И это произведеніе, подобно всѣмъ созданіямъ генія, -- подобно самому Солнцу, которое, хотя оно и высочайшее изъ опубликованныхъ твореній, или созданій генія, тѣмъ не менѣе имѣетъ среди своего блеска темныя пятна и части, подернутыя тусклымъ туманомъ, -- и это произведеніе (мы не можемъ того отрицать) есть смѣсь прозрѣнія и вдохновенія съ помутнѣніемъ, двойнымъ зрѣніемъ и даже полной слѣпотой.

Не присоединяясь къ восторженнымъ похваламъ и прорицаніямъ Weissnichtwo'sche Anzeiger'а, мы тѣмъ не менѣе признаемъ, что эта Книга возбудила въ насъ въ высшей степени самодѣятельность, въ чемъ лучшее дѣйствіе всякой книги; что она даже произвела перемѣны въ строѣ нашего мышленія; наконецъ, что она обѣщала, такъ сказать, испробовать открытіе новой шахты, въ которой весь Мыслящій міръ можетъ отнынѣ копать до неизвѣстныхъ глубинъ. Въ особенности должно быть теперь же заявлено, что здѣсь безспорно обнаружились познанія Профессора Тейфельсдрека, его настойчивость въ изслѣдованіяхъ, философская и даже поэтическая сила; но, къ сожалѣнію, здѣсь также видны многословіе, запутанность и различныя нелѣпыя стороны его ума, такъ что въ общемъ, какъ это и естественно при открытіи новыхъ шахтъ, въ его Книгѣ много мусора, хотя равнымъ образомъ встрѣчаются образцы почти неоцѣнимой руды. Мы не можемъ обѣщать ему большой популярности въ Англіи. Не говоря уже о выборѣ такого предмета какъ Одежда, слишкомъ часто пріемы разработки показываютъ въ Авторѣ невоспитанность и академическую обособленность, не вызывающую порицанія и даже неизбѣжную въ Германіи, но гибельную для успѣха среди нашей публики.

Тейфельсдрекъ, какъ кажется, мало видѣлъ хорошаго общества или забылъ большую часть того, что видѣлъ. Онъ выражается съ удивительной простотой и многія вещи называетъ тѣми ихъ именами, которымъ мѣсто развѣ только въ словарѣ. Обивать мебель для него не есть Священнодѣйствіе, и Гостиная для него не Храмъ, какъ бы она ни была разукрашена и завѣшана. "Вся необъятность Брюссельскихъ ковровъ, зеркалъ и or-molu", такъ выражается онъ самъ, "все это не можетъ заставить меня забыть, что такая Гостиная есть лишь часть Безконечнаго Пространства, гдѣ на время встрѣчается столько-то созданныхъ Богомъ Душъ". Для Тейфельсдрека знатнѣйшая Герцогиня почтенна и достойна уваженія, но отнюдь не ради ея драгоцѣнныхъ браслетовъ и тончайшихъ кружевъ; въ его глазахъ звѣзда Лорда то же, что большая оловянная пуговица на балахонѣ Клоуна: "и то, и другое", говоригь онъ, "есть своего рода приспособленіе, такъ сказать, наконечникъ шнурка, чтобы легче было шнуроватъ, и въ концѣ концовъ выкопано изъ земли и выковано на наковальнѣ рукою кузнеца". Такъ смотритъ Профессоръ въ лицо людямъ съ страннымъ безпристрастіемъ, съ странной научной свободой, подобно человѣку, не вращавшемуся въ высшихъ кругахъ, подобно человѣку, свалившемуся съ Луны. Строго говоря, въ этой-то особенности, проходящей красною нитью черезъ всю его систему мышленія, и берутъ начало всѣ эти его недостатки, промахи и различныя нелѣпости, если только они не имѣютъ другаго источника, -- такъ же довольно естественнаго, -- въ его Трансцендентальной Философіи и въ его склонности смотрѣть на всякую Матерію и на всякія Матеріальныя Вещи, какъ на Духъ; но въ этомъ случаѣ его положеніе было бы по-истинѣ еще болѣе безнадежно, еще болѣе плачевно.

Впрочемъ, Мыслителямъ изъ числа нашихъ соотечественниковъ (мы твердо надѣемся, что таковые у насъ еще встрѣчаются) мы можемъ безопасно рекомендовать его Трудъ; да кто знаетъ, можетъ быть, и въ свѣтскихъ кругахъ могутъ почувствовать силу этой вдохновенной серьезности; можетъ быть, и тамъ иногда пронзитъ эта духовная стрѣла, если только вѣрно, какъ утверждаетъ Тейфельсдрекъ, что и за самымъ накрахмаленнымъ воротничкомъ проходитъ дыхательное горло, и подъ наиболѣе богато расшитымъ мундиромъ бьется сердце. Нашъ безпорядочный Провидецъ, лохматый, нечесаный, питающійся, какъ Іоаннъ Креститель, акридами и дикимъ медомъ, таитъ въ себѣ необузданную энергію, молчаливую, какъ бы безсознательную силу, которая является рѣдкостью вездѣ, кромѣ развѣ высшихъ областей Литературы. Не одинъ глубокій взглядъ, и часто невыразимо точный, бросилъ онъ въ таинственную Природу и въ еще болѣе таинственную Жизнь Человѣческую. Удивительно, какимъ мѣткимъ словомъ онъ иногда разрѣшаетъ неясности, проникаетъ въ глубь вещей, будь она скрыта неизмѣримо далеко, и тамъ не только схватываетъ самую суть, но съ неудержимой силой самъ ее создаетъ и вкладываетъ въ предметъ. -- Но, съ другой стороны, мы не можемъ не признать, что изъ всѣхъ существующихъ писателей онъ наиболѣе неровный. Часто послѣ такого подвига, онъ напускаетъ на себя лѣнь въ продолженіе цѣлыхъ страницъ и медленно и сонно тянетъ и мямлитъ всякія общія мѣста, какъ будто онъ спитъ съ открытыми глазами, что и есть на самомъ дѣлѣ.

Мы ничего не будемъ говорить о его безбрежной Учености и о томъ, что вся литература и письменность на большинствѣ извѣстныхъ языковъ, начиная отъ Санхоніатона до Д-ра Лингарда, отъ всякихъ вашихъ Восточныхъ Шастеровъ, Талмудовъ и Корановъ съ Сіамскими Таблицами Кассини и MИcanique CИleste Лапласа, -- вплоть до Робинзона Крузое и BelfastTown and Country Almanack, -- что все это ему близко знакомо; ибо хотя у насъ это совершенно безпримѣрно, въ Нѣмцахъ подобная универсальность научныхъ занятій не возбуждаетъ никакого удивленія, какъ вещь, конечно, похвальная, но въ то же время совершенно естественная, необходимая и сама собой понятная. Человѣкъ, который посвящаетъ свою жизнь учености, не долженъ ли быть ученымъ?

Въ отношеніи стиля нашъ Авторъ обнаруживаетъ подобную же геніальную способность, которой однако слишкомъ часто вредитъ такая же грубость, неровность и очевидный недостатокъ привычки къ высшему кругу. Мѣстами, какъ сказано выше, мы встрѣчаемъ полную силу, истинное вдохновеніе; его жгучія мысли летятъ впередъ, облеченныя въ соотвѣтственныя жгучія слова, подобно совершеннымъ Минервамъ, выходящимъ среди пламени и блеска изъ головы Юпитера; богатый, образный языкъ, живописные намеки, пылкое поэтическое вдохновеніе, или ловкіе, находчивые обороты; всѣ красоты и весь ужасъ дикаго Воображенія, соединеннаго съ самымъ свѣтлымъ Умомъ, слѣдуютъ другъ за другомъ въ великолѣпномъ чередованіи. Если бы только не было этихъ по-истинѣ тоскливыхъ и снотворныхъ мѣстъ! Если бы не такъ часто встрѣчались эти околичности, повторенія, выраженія на какомъ-то совершенно сумасбродномъ жаргонѣ! Въ общемъ, Профессоръ Тейфельсдрекъ -- писатель, не получившій достаточнаго воспитанія. Изъ его мыслей, можетъ быть, не болѣе девяти десятыхъ стоятъ на собственныхъ ногахъ, а остальныя находятся въ косыхъ положеніяхъ, поддерживаются разными подпорками (изъ скобокъ и отступленій), и изъ нихъ всегда торчитъ всякая дрянь; нѣкоторыя даже безпомощно болтаются во всѣ стороны, словно имъ переломили спину и вывихнули суставы. И тѣмъ не менѣе, даже въ самыхъ худшихъ его выходкахъ заключается какая-то странная привлекателыюсть. Что-то дикое

проникаетъ всю рѣчь этого человѣка, какъ ея основной тонъ и регуляторъ, то взвинчивающійся вверхъ, какъ пѣснь Духовъ или какъ пронзительная насмѣшка Діаволовъ, то спускающійся кадансомъ не безъ мелодической сердечности, хотя слишкомъ отрывисто, въ общій діапазонъ; тогда мы слышимъ его только какъ монотонное жужжанье, -- опредѣлить же истинный характеръ этого жужжанья крайне трудно. Вплоть до сего часа намъ никогда не удавалось вполнѣ удовлетворительно рѣшить себѣ, есть ли это тонъ и жужжанье истиннаго Юмора, который мы причисляемъ къ высшимъ свойствамъ генія, -- или это какой-то отголосокъ простаго Безумія и Безсилія, которыя несомнѣнно помѣщаются ниже самаго низкаго.

Въ такомъ же затруднительномъ положеніи, несмотря даже на наше личное знакомство, находимся мы и относительно нравственнаго чувства Профессора. Лучи эsирной любви, тихія жалобы безконечнаго состраданія исходятъ отъ него; онъ могъ бы, кажется, прижать весь Міръ къ своей груди и согрѣть его; такъ и думается, что подъ этой грубой внѣшностью скрывается истинный серафимъ. Потомъ вдругъ онъ становится такъ хитеръ и скрытенъ, такъ непобѣдимо угрюмъ; выказываетъ такое равнодушіе, такую злобную холодность ко всему, къ чему стремятся люди, и даже съ полу-замѣтной складкой горькой насмѣшки, если это только въ самомъ дѣлѣ не тупая безчувственность, что вы смотрите на него почти съ содроганіемъ, какъ на какого-то воплощеннаго Мефистофеля, для котораго весь этотъ великій Кругъ земли и неба -- громадный безсмысленный Волчокъ, въ которомъ хаотически кружатся короли и нищіе, ангелы и демоны, звѣзды и уличныя метлы, такъ что только дѣти могутъ интересоваться имъ.

Его взглядъ, какъ мы уже упоминали, можетъ быть, самый важный изъ всѣхъ, когда-либо видѣнныхъ; но это не есть та мѣдная важность, которая довольно часто встрѣчается среди ведущихъ тяжбы въ Судахъ, а скорѣе важность молчаливаго, высоко лежащаго горнаго озера, можетъ быть, кратера какого-нибудь потухшаго вулкана. Вы боитесь взглянуть въ его темныя глубины: эти очи, эти огни, которые блестятъ въ нихъ, могутъ быть, конечно, отраженіемъ небесныхъ Звѣздъ, но могутъ быть также и отблескомъ изъ царства Подземнаго Огня!

Да, это была въ высшей степени скрытная, замкнутая въ себя и вполнѣ загадочная натура, этотъ Тейфельсдрекъ! Но тутъ, впрочемъ, мы съ удовольствіемъ спѣшимъ отмѣтить, что однажды мы видѣли его смѣющимся, только однажды, и, можетъ быть, это было въ первый и въ послѣдній разъ въ его жизни! Но это былъ такой взрывъ смѣха, что его было бы достаточно, чтобы разбудить Семь Спящихъ Отроковъ. Это было дѣломъ Жанъ-Поля: одна единственная волна въ этомъ Міровомъ Мальстремѣ Юмора съ его лобзающими небо брызгами, которые теперь, увы, всѣ застыли въ мразѣ смерти! Поэтъ широкоплечій и Поэтъ маленькій, оба съ достаточно широкой душой, сидѣли, ведя разнообразную бесѣду, причемъ Издатель настоящихъ страницъ имѣлъ счастливый случай ихъ слушать. И вотъ Поль, съ своимъ обычнымъ серьезнымъ видомъ, произносилъ одну изъ этихъ неподражаемыхъ Экстра - рѣчей -- и, случайно, 0 предложеніи Литаго Короля; постепенно свѣтъ загорался въ глазахъ и на лицѣ нашего Профессора, блестящій, усиливающійся, прелестнѣйшій свѣтъ; сквозь эти мрачныя черты проглянулъ лучезарный, вѣчно-юный Аполлонъ, и онъ разразился, подобно ржанію всѣхъ Манежей, -- слезы потекли по его щекамъ, трубка поднята кверху, ноги болтаются по воздуху, -- громко, продолжительно, неудержимо; это былъ смѣхъ не только лица и грудобрюшной преграды, но и всего человѣка отъ головы до пятъ. Издатель настоящихъ страницъ, который также смѣялся, но въ мѣру, началъ опасаться, что тутъ не все въ порядкѣ. Тейфельсдрекъ, однако, успокоился и погрузился въ свое первоначальное молчаніе; на его непроницаемомъ лицѣ видна была, если вообще что-нибудь, то развѣ лишь какъ бы легкая тѣнь стыда, и самъ Рихтеръ не могъ его больше расшевелить. Читатели, которые имѣютъ нѣкоторое знакомство съ Психологіей, знаютъ, какой значительный выводъ можно отсюда сдѣлать, -- и что если человѣкъ хоть разъ смѣялся отъ всей души, то онъ не можетъ быть неисправимо дурнымъ. Какъ много заключается въ Смѣхѣ: это ключъ, съ помощью котораго можно разобрать всего человѣка! Нѣкоторыя носятъ на своемъ лицѣ постоянную безцвѣтную улыбку; въ улыбкѣ другихъ сквозитъ холодный, какъ бы ледяной блескъ; лишь немногіе способны смѣяться, что называется -- смѣяться; большинство же людей только сопятъ, хихикаютъ и издаютъ горломъ какіе-то смѣшки или, въ лучшемъ случаѣ, испускаютъ какой-то отрывистый, хриплый смѣхъ, какъ будто они смѣются сквозь вату: отъ такихъ нельзя ожидать ничего хорошаго. Человѣкъ, который не можетъ смѣяться, не только способенъ къ измѣнѣ, хитрости и грабежу, но вся жизнь его есть уже измѣна и хитрость.

Какъ Писатель, Герръ Тейфельсдрекъ имѣетъ одинъ недостатокъ, едва ли простительный и, безъ сомнѣнія, въ немъ самый худшій: почти полное отсутствіе порядка. Правда, въ его замѣчательномъ Трудѣ послѣдовательность событій во времени, которой онъ придерживается въ Повѣствовательныхъ частяхъ изложенія, придаетъ этому послѣднему нѣкоторый внѣшній обликъ системы; но истинно логической методы и порядка у него слишкомъ мало. Сверхъ многочисленныхъ отдѣловъ И подраздѣленій, вся Работа естественно распадается на двѣ части: Историко-Описательную и Философски-Умозрительную; но распадается, къ несчастію, безъ опредѣленной демаркаціонной линіи; въ этомъ запутанномъ построеніи каждая Часть захватываетъ, вторгается и, такъ сказать, перепутывается съ другой. Многіе отдѣлы носятъ спорное заглавіе или даже совершенно не надписаны и не могутъ быть опредѣлены; благодаря этому Книга не только проигрываетъ въ доступности, но слишкомъ часто приводитъ насъ въ отчаяніе, какъ какой- то сумасшедшій пиръ, гдѣ всѣ блюда перепутаны, и рыба и мясо, супъ и жаркое, устрицы, салатъ, Рейнъ-вейнъ и Французская горчица -- все свалено въ одну громадную миску, или квашню, и голоднымъ Гостямъ предоставляютъ разбираться, какъ угодно. Внести въ этотъ Хаосъ сколько возможно порядка и будетъ составлять часть нашей задачи.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒