ГЛАВА III.. В о с п о м и н а н і я.

ГЛАВА III.

В о с п о м и н а н і я.

Появленіе этого необыкновеннаго Труда объ Одеждѣ должно было вызвать въ ближайшемъ кругу Автора удивленіе, немногимъ меньшее,, чѣмъ во всемъ остальномъ мірѣ. Для насъ, по крайней мѣрѣ, едва ли что-либо было болѣе неожиданнымъ. Профессоръ Тейфельсдрекъ, въ періодъ нашего съ нимъ знакомства, казалось, велъ жизнь тихую и замкнутую: по-истинѣ, онъ былъ человѣкъ, посвятившій себя высшей Философіи. Можно было скорѣе ожидать, что если онъ что-нибудь напечатаетъ, то это будетъ опроверженіе Гегеля и Бардили (которыхъ обоихъ довольно страннымъ образомъ онъ подвергалъ одной общей анаsемѣ), чѣмъ что онъ спустится на шумный, полный злобы Форумъ, съ Разсужденіемъ, которое могло только возбудить негодованіе и раздоры. Насколько мы можемъ припомнить, Философія Одежды даже никогда не затрогивалась въ нашихъ бесѣдахъ. Если сквозь возвышенный, молчаливый, созерцательный Трансцендентализмъ нашего друга мы и могли усмотрѣть какую-нибудь практическую тенденцію, то она была преимущественно Полити-ческаго свойства, съ склонностью къ нѣкоторому Радикализму, который въ то время былъ чисто умозрительнаго и, такъ сказать, подготовительнаго характера. И дѣйствительно, время отъ времени подозрѣвали, что онъ переписывается съ Герръ Океномъ въ Іенѣ, хотя непосредственное участіе его въ Изидѣ могло быть не болѣе, какъ предполагаемо. И во всякомъ случаѣ никто не ожидалъ отъ него ничего Моральнаго и еще менѣе Дидактико-Религіознаго.

Мы хорошо сохранили въ памяти послѣднія слова, сказанныя имъ въ нашемъ присутствіи; вмѣстѣ съ Ночью, когда они были произнесены, они навсегда будутъ намъ памятны. Опоражнивая свою громадную кружку Gukguk'a [1]) и на минуту опустивъ свою трубку, онъ всталъ среди полной посѣтителями пивной (это была "Zur grЭnen Gans", самая обширная въ Вейснихтво, гдѣ собирались каждый вечеръ всѣ Художественныя и почти всѣ Умственныя мѣстныя силы),--и затѣмъ глубокимъ, хватающимъ за душу голосомъ и по-истинѣ со взглядомъ ангела (хотя сомнительно какого: свѣтлаго или темнаго) провозгласилъ слѣдующій тостъ: "Die Sache der Armen in Gottes und Teufels Namen!" (За Бѣдныхъ, во имя Неба и Ада!). Громкій возгласъ, нарушившій тяжелое молчаніе; затѣмъ бульканье безчисленнныхъ опоражниваемыхъ кружекъ, за которымь послѣдовалъ новый общій возгласъ,--вотъ что было громкимъ одобрительнымъ отвѣтомъ. Это былъ конецъ ночи. Докуривъ свои трубки, въ высшей степени знтузіазма, въ облакахъ табачнаго дыма, торжествующіе, окутанные туманомъ изнутри и снаружи, члены собранія разошлись, каждый къ своей глубокомысленной подушкѣ. "Bleibt doch ein echter Spass- und Galgen-Vogel", говорили нѣкоторые, подразумѣвая подъ этимъ, что онъ, вѣроятно, рано или поздно, будетъ повѣшенъ за свои демократическія чувства. "Wo steckt doch der Shalk?" добавляли они, оглядываясь вокругъ. Но Тейфельсдрекъ удалился особымъ выходомъ, и Составитель настоящихъ страницъ его болѣе не видалъ.

Вотъ въ какой обстановкѣ привела насъ судьба жить съ этимъ Философомъ; вотъ какую оцѣнку его плановъ и способностей пришлось намъ сдѣлать. И кто бы могъ сказать, о достойнѣйшій Тейфельсдрекъ, что таилось въ тебѣ? Подъ этими густыми кудрями, столь длинными и мягкими, вѣнчавшими, какъ кровля, самое важное лицо, какое мы когда-либо видѣли на свѣтѣ, помѣщался самый дѣятельный мозгъ. Въ твоихъ глазахъ, глубокихъ подъ ихъ нависшими бровями и смотрѣвшихъ такъ спокойно и мечтательно, замѣчали ли мы искры небеснаго или, скорѣе, дьявольскаго огня? Подозрѣвали ли мы, что нхъ спокопствіе--только отдыхъ отъ безконечнаго движенія, только сонъ кубаря? Твоя маленькая фигура, когда ты сидѣлъ въ широкомъ, плохо вычи-щенномъ, поношенномъ платьѣ среди безпорядка и всякаго хлама и по цѣлымъ днямъ "думалъ и курилъ табакъ",--скрывала въ себѣ могучее сердце! Передъ тобой были открыты тайны человѣческой Жизни; ты прозрѣвалъ въ таинства Вселенной глубже, чѣмъ кто-либо другой. Ты имѣлъ in petto твой замѣча-тельный Трудъ объ Одеждѣ. Наконецъ, въ твоемъ ясномъ, логически обоснованномъ Трансцендентализмѣ, еще болѣе въ твоемъ мирномъ, молчаливомъ, глубоко сидящемъ Санкюлоттизмѣ, соединенномъ съ истинно княжескимъ Изяществомъ твоей внутренней натуры, не заключались ли явные зачатки такихъ умозрѣній? Но великіе люди слишкомъ часто бываютъ непоняты, или, что еще хуже, ложно поняты. И вотъ, когда намъ объ этомъ еще и не снилось, основа твоего замѣчательнаго Труда уже была натянута на станкѣ, и челнокъ, безшумный и таинственный, водилъ уже утокъ.

Какимъ образомъ Гофратъ Гейшреке при этихъ условіяхъ доставитъ біографическія данныя, это любопытный вопросъ; къ счастью, отвѣчать на него долженъ онъ, а не мы. Намъ лично, послѣ многократныхъ попытокъ, стало ясно, что въ Вейснихтво нельзя извлечь Біографіи Тейфельсдрека ни изъ архивовъ, ни изъ воспоминаній даже наилучше освѣдомленныхъ круговъ,--Біографіи хотя бы невѣрной. Онъ былъ тамъ чужимъ, приведенъ туда тѣмъ, что называется стеченіемъ обстоятельствъ; любопытные, производившіе изслѣдованія касательно его родни, мѣсторожденія, предположеній и занятій, должны были удовлетворяться самыми неопредѣленными отвѣтами. Что касается до него самого, то онъ былъ человѣкомъ столь молчаливымъ и безусловно несообщительнымъ, что разспрашивать его объ этихъ подробностяхъ даже издали было бы дѣломъ болѣе, чѣмъ деликатнымъ; кромѣ того, со свойственнымъ ему лукавствомъ, у него всегда былъ готовъ ловкій оборотъ, не безъ сатирическаго оттѣнка, чтобы отклонять такія вмѣшательства и отпугивать васъ отъ подобныхъ попытокъ. Остряки говорили о немъ по секрету, что онъ былъ въ родѣ Мельхиседека, безъ отца или матери какого-бы то ни было рода; иногда, намекая на его большія историческія и статистическія познанія и живую манеру выражаться объ отдаленныхъ событіяхъ и фактахъ, какъ будто онъ былъ ихъ очевидцемъ, его называли der ewige Jude, Вѣчнымъ, или, какъ говорятъ Англичане, Странствующимъ Жидомъ.

И такимъ образомъ для болыпинства онъ сдѣлался не столько Человѣкомъ, сколько Вещью; Вещью, которую они, конечно, привыкли видѣть, и даже съ удовольствіемъ, но о которой не старались дать себѣ больше отчета, чѣмъ о производствѣ ихъ ежедневной Allgemeine Zeitung или объ обыкновенныхъ привычкахъ солнца. И то, идругое было налицо -- и пріятно; міръ наслаждался тѣмъ, что въ томъ и другомъ было хорошаго, -- и больше о нихъ не думалъ. Человѣкъ Тейфельсдрекъ приходилъ и уходилъ въ своемъ маленькомъ кругу, какъ одно изъ тѣхъ оригинальныхъ и неописуемыхъ явленій, которыя въ Германскихъ Университетахъ болѣе часты, чѣмъ гдѣ-либо. 0 нихъ, хотя вы видите ихъ живыми и чувствуете съ достаточною достовѣрностью, что они должны имѣть Исторію, никакой Исторіи, повидимому, нельзя найти, развѣ только такую, какую люди составляютъ о горныхъ утесахъ и допотопныхъ остаткахъ; Что они были созданы неизвѣстными силами, находятся въ состояніи постепеннаго разрушенія, а въ настоящее время отражаютъ свѣтъ и сопротивляются давленію; т.-е. что они суть видимые и осязаемые предметы среди этого призрачнаго міра, въ которомъ столь много еще и другихъ тайнъ.

Надо замѣтить, что, хотя и имѣя званіе и дипломь Professor der Allerley-Wissenschaft или, какъ можно перевести, "Профессора Науки о Вещах вообще" онъ никогда не читалъ ни одного Курса; можетъ быть, онъ никогда и не былъ къ тому побуждаемъ общественнымъ требваніемъ или настояніемъ. По всей видимости, просвѣщенное Правительство Вейснихтво, основывая свой Новый Университетъ, воображало, что оно сдѣлало достаточно, если, "въ такое время, какъ наше"_; какъ выражено въ полуоффиціальной Программѣ, "когда всѣ вещи, быстро или медленно, разрѣшаются въ Хаосъ, учредило такого рода Профессуру, благодаря чему, по мѣрѣ возможности, задача образовать что-нибудь вновь изъ этого Хаоса могла быть, хоть въ какой-нибудь степени, облегчена". Правительство несомнѣнно признавало преждевременнымъ дѣйствительное чтеніе Лекцій и Публичное Преподаваніе "Науки о Вещахъ Вообще", на основаніи чего оно только учредило Профессуру, но не замѣстило ея; такимъ образомъ Тейфельсдрекъ, снабженный "высшими Рекомендаціями", былъ опредѣленъ Профессоромъ только по имени.

Велико было въ наиболѣе просвѣщенныхъ кругахъ восхищеніе этой новой Профессурой: какъ просвѣщенное Правительство проникло взглядомъ въ Требованія Вѣка (ZeitbedЭrfniss); какъ наконецъ, вмѣсто Отрицанія и Разрушенія, мы будемъ имѣть науку Утвержденія и Созиданія, и какъ Германія и Вейснихтво будутъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ все это произойдетъ, въ авангардѣ вселенной. Немало также было удивленія передъ новымъ Профессоромъ, который такъ своевременно вынырнулъ въ нарождающемся Университетѣ, который былъ такъ способенъ читать лекціи, если представится необходимость,-- такъ готовъ хранить молчаніе на неопредѣленный срокъ, если просвѣщенное Правительство усмотритъ, что необходимость не представилась. Но это восхищеніе и это удивленіе, не будучи сопровождаемы никакимъ актомъ, который могъ бы поддержать ихъ, продолжались всего девять дней и замерли задолго до нашего посѣщенія театра настоящихъ событій. Наиболѣе проницательные умы думали, что все это бьтло лишь послѣдней попыткой удержать популярность со стороны Министра, котораго вскорѣ послѣ того домашнія затрудненія, придворныя интриги, преклонный возрастъ и водянка окончательно удалили отъ кормила правленія.

Что касается до Тейфельсдрека, то, за исключеніемъ его ночныхъ появленій въ Grune Gans, Вейснихтво мало его видѣло и мало его чувствовало. Здѣсь же онъ сидѣлъ за своей кружкой Гугкука и читалъ Газеты; иногда онъ задумчиво всматривался въ облака табачнаго дыма изъ своей трубки безъ какихъ-либо иныхъ видимыхъ занятій, -- но всегда былъ тамъ пріятнымъ явленіемъ, благодаря своимъ мягкимъ манерамъ, въ особенности, когда открывалъ ротъ, чтобы говорить; въ такихъ случаяхъ вся Пивная умолкала, какъ бы увѣренная, что услышитъ что-либо достойное вниманія, -- болѣе того, что услышитъ, можетъ быть, цѣлые ряды, цѣлые потоки наиболѣе замѣчательныхъ изреченіи, такъ какъ, разъ прорвавшись, онъ уже не могъ угомониться по цѣлымъ часамъ, если была подходящая аудиторія. И что всего достойнѣе замѣчанія, эти рѣчи исходили изъ головы, повидимому, не болѣе въ нихъ заинтересованной, не болѣе ихъ сознающей, чѣмъ изваянная изъ камня голова на какомъ-нибудь общественномъ фонтанѣ, которая, сквозь вставленную ей въ ротъ мѣдную трубку, извергаетъ воду достойнымъ и недостойнымъ, не заботясь, берутъ ли ее для приготовленія пищи или для тушенія пожара и даже сохраняя тотъ же серьезный, внимательный взглядъ, течетъ ли вода или нѣтъ.

Издателю этихъ страницъ, какъ молодому, пылкому Англичанину, хотя и недостойному, Тейфельсдрекъ открывался, можетъ быть, болѣе чѣмъ другимъ. Жаль только, что мы тогда и наполовину не могли понять его значенія и изучать его съ достаточной силой наблюдательности! Мы пользовались -- чѣмъ въ Вейснихтво не могли похвалиться и три человѣка -- до нѣкоторой степени доступомъ въ частное жилище Профессора. Оно находилось въ верхнемъ этажѣ самаго высокаго дома въ Вангассе и могло по-истинѣ быть названо вершиной Вейснихтво, потому что возвышалось рѣшительно надъ всѣми прилегающими крышами, хотя и эти крыши поднимались съ высокаго мѣста. Сверхъ того, своими окнами оно смотрѣло на всѣ четыре Orte или страны свѣта: одинъ кабинетъ властвовалъ надъ тремя; четвертая была видна изъ Shlafgemach (спальни) съ противоположнаго конца. Мы не упоминаемъ о кухнѣ, которая открывала такъ сказать два дубликата и не показывала ничего новаго. Такимъ образомъ эта квартира была дѣйствительно наблюдательнымъ постомъ или сторожевой башней Тейфельсдрека; удобно сидя въ ней, онъ могъ слѣдить за всѣмъ движеніемъ жизни этого замѣчательнаго Города; его улицы и переулки со всей ихъ дѣятельностъю и суетой (Thun und Treiben) были по большей части тамъ видны. "Я смотрю внизъ, во все это осиное гнѣздо, во весь этотъ улей", слыхали мы отъ него, "и вижу, какъ они кладутъ воскъ, дѣлаютъ медъ, готовятъ ядъ и задыхаются отъ сѣры. Отъ Дворцовой Площади, гдѣ играетъ музыка, когда Ихъ Свѣтлость изволятъ принимать пищу, до глухаго переулка, гдѣ старая вдова грѣется на вечернемъ солнцѣ, сидя на порогѣ своей двери, и вяжетъ чулокъ, чтобы заработать себѣ скудное пропитаніе, -- я все это вижу; ибо ни одно двуногое не помѣщается столь высоко, кромѣ пѣтуха на шпилѣ Schlosskirche. Почтальоны въ ременныхъ поясахъ и высокихъ сапогахъ приходятъ, разнося Радость и Горе, упакованныя въ кожаныя сумки. Тамъ, нагруженный доверху, на четверкѣ прекрасныхъ лошадей въѣзжаетъ Помѣщикъ-Баронъ съ семействомъ; здѣсь, прося милостыню, увѣчный Солдатъ съ трудомъ ковыляетъ на костыляхъ. Тысячи телѣгъ, повозокъ и таратаекъ съ грохотомъ въѣзжаютъ, нагруженныя всякой Провизіей, деревенскою Молодежью и иными Сырыми Продуктами, одушевленными и неодушевленными, и съ грохотомъ выѣзжаютъ обратно, нагруженныя Продуктами обработанными. И знаешь ли ты, откуда приходитъ и куда уходитъ эта живая рѣка, текущая по этимъ улицамъ, рѣка всѣхъ возрастовъ и состояній? Aus der Ewigkeit zu der Ewigkeit hin! Изъ Вѣчности снова въ Вѣчность! Это -- Явленія: что иное? Не Души ли они, ставшія видимыми въ Тѣлахъ, которыя получили оболочку и вновь утратятъ ее, расплывшись въ воздухѣ? Ихъ прочная Мостовая есть Образъ, созданный Чувствами. Они идутъ на лонѣ Ничто; пустое Время позади ихъ и впереди ихъ. Или ты мнишь, что вонъ та красная и желтая вѣшалка для Платья со шпорами на пяткахъ и съ перьями на шляпѣ имѣетъ только Сегодня и не имѣетъ ни Вчера, ни Завтра? И не было ли у нея живыхъ Предковъ, когда Генгстъ и Горза напали на твой Островъ? Другъ, ты видишь здѣсь живую петлю той Ткани Исторіи, въ которую воткано все Сущее; смотри внимательно, или все пройдетъ мимо тебя и не будетъ болѣе видимо".

"Ach, mein Lieber!" сказалъ онъ однажды, въ полночь, когда мы возвратились изъ Пивной въ важной бесѣдѣ, "жизнь здѣсь по-истинѣ возвышаетъ душу. Эти линіи фонарныхъ огней, пробивающіяся сквозь дымъ и тысячи испареній въ древнее царство Ночи, -- что думаетъ о нихъ Пастухъ, когда онъ гонитъ своихъ Ловчихъ Псовъ черезъ Зенитъ на ихъ сворѣ сидеральнаго огня? Этотъ подавленный шопотъ Полуночи, когда Торговля легла на отдыхъ, и колесница Тщеславія, еще гремя тамъ и здѣсь по отдаленнымъ улицамъ, уноситъ его подъ кровли Залъ, въ должной мѣрѣ для него освѣщенныхъ; когда наружи остаются только Порокъ и Нищета, дабы бродить и стонать подобно ночнымъ птицамъ: этотъ шопотъ, -- говорю я, -- подобно безпокойной дремотѣ больной Жизни, слышенъ въ Небесахъ! 0, какой кипящій Сосудъ броженія скрытъ подъ этимъ отвратительнымъ покровомъ испареній, гніенія и невообразимыхъ газовъ! Здѣсь и радостные, здѣсь и печальные; люди умираютъ здѣсь, люди здѣсь родятся, люди молятся, -- а по другую сторону каменной стѣны люди проклинаютъ; и вокругъ ихъ всѣхъ громадная пустая Ночь. Гордое Величіе наслаждается въ своихъ раздушенныхъ залахъ или отдыхаетъ за шелковыми занавѣсками; Нищета ежится на своихъ койкахъ или дрожитъ, брошенная голодомъ въ соломенныя логовища; въ темныхъ подвалахъ Rouge-et-Noir слабо возвѣщаетъ приговоры судьбы одичалому, голодному Сброду, а между тѣмъ Государственные Совѣтники интригуютъ и играютъ высокую шахматную игру, въ которой пѣшками служатъ Люди. Любовникъ шепчетъ своей возлюбленной, что карета готова, и она, полная надежды и страха, крадется внизъ, дабы бѣжать съ нимъ черезъ границу; воръ, еще болѣе тихо, готовитъ свои отмычки и ломы или прячется въ засаду, ожидая, когда сторожа, наконецъ, захрапятъ въ своихъ будкахъ. Веселыя палаты, съ ихъ столовыми и бальными залами, полны свѣта и музыки и весело бьющихся сердецъ; но въ Камерѣ Осужденнаго пульсъ жизни бьется трепетно и слабо, и налитые кровью глаза смотрятъ сквозь мракъ, который и вокругъ, и внутри, ожидая разсвѣта ужаснаго, послѣдняго дня. Шесть человѣкъ должны быть повѣшены на утро; не доносится ли стукъ молота съ Rabenstein? -- теперь именно тамъ должны строить имъ висѣлицы. Болѣе пятисотъ тысячъ двуногихъ животныхъ безъ перьевъ лежатъ вокругъ насъ въ горизонтальномъ положеніи; ихъ головы всѣ въ ночныхъ колпакахъ и полны самыхъ безумныхъ сновъ. Громко кричитъ Развратъ, то слабѣя, то разгораясь въ своихъ грубыхъ притонахъ позора; а Мать, съ распущенными волосами, стоитъ на колѣняхъ передъ своимъ блѣднымъ, умирающимъ ребенкомъ, растрескавшіяся губы котораго орошаются теперь только ея слезами. -- И всѣ они скучены и сбиты вмѣстѣ, и только кирпичныя и деревянныя перегородки ихъ раздѣляютъ; -- все это сдавлено, какъ соленая рыба въ бочкахъ; --- или, если можно такъ сказать, спутано комомъ, какъ укрощенныя гадюки въ Египетскомъ

горшкѣ, гдѣ каждая старается выставить свою голову надъ другими; вотъ какія дѣла дѣлаются подъ этимъ дымнымъ покрываломъ! -Но я, mein Werther, выше всего этого; я одинъ со Звѣздами".

Мы взглянули въ его лицо, чтобы увидѣть, не отпечатлѣлось ли на немъ какое-либо чувство при произнесеніи такихъ странныхъ Ночныхъ мыслей; но при свѣтѣ, который у насъ былъ, по правдѣ сказать, только одной сальной свѣчи, и довольно далеко отъ окна, ничего не было замѣтно, кромѣ обычнаго спокойствія и неподвижности.

Такъ бывало въ періоды разговорчиваго настроенія Профессора; но чаще всего онъ говорилъ односложно или сидѣлъ совершенно молча и курилъ, между тѣмъ, какъ посѣтитель былъ воленъ или говорить, о чемъ угодно, получая въ отвѣтъ отъ времени до времени неопредѣленное мычанье, или осматриваться нѣкоторое время по сторонамъ -- и потомъ уходить. Это было странное жилище, полное книгъ и лоскутковъ бумаги и разныхъ обрывковъ всевозможныхъ субстанцій, "объединенныхъ въ одномъ общемъ элементѣ пыли". Книги лежали на столахъ и подъ столами; здѣсь валялся листъ рукописи, тамъ рваный платокъ или ночной колпакъ, поспѣшно брошенный въ сторону; пузырьки чернилъ чередовались съ корками хлѣба, кофейниками, табачными ящиками, Періодическими Изданіями и Блюхеровскими Сапогами. Старая Лисхенъ (Лизочка, Лиза), которая дѣлала ему постель, топила печи, мыла и стирала бѣлье, стряпала, была на посылкахъ, вообще стояла на стражѣ нашего льва, а затѣмъ была особой очень мирнаго характера, не имѣла никакой верховной власти въ этой послѣдней цитадели Тейфельсдрека; только приблизительно разъ въ мѣсяцъ она полунасильно проникала туда съ щеткой и тряпкой и (въ то время, какъ Тейфельсдрекъ поспѣшно спасалъ свои рукописи) производила частичное очищеніе, -- такъ сказать, творила судъ и расправу надъ тѣмъ хламомъ, который не имѣлъ Литературнаго характера. Это были ея Erdbeben (землетрясенія), которыхъ Тейфельсдрекъ боялся пуще чумы; но напрасно: въ этихъ предѣлахъ онъ былъ вынужденъ подчиняться. Онъ былъ бы радъ сидѣть тамъ и философствовать вѣчно или, по крайней мѣрѣ, пока безпорядокъ, накопившись, не выгналъ бы его вонъ; но Лисхенъ была его правой рукой, его ложкой, необходимою принадлежностью его жизни, и не признавать ея было не такъ-то легко. Мы до сихъ поръ помнимъ эту старую женщину. Она была такъ молчалива, что нѣкоторые считали ее нѣмой; но часто ее можно было бы принять и за глухую, ибо Тейфельсдреку, и только одному Тейфельсдреку, готова она была служить и на него одного обращала вниманіе. Но и съ нимъ она, казалось, объяснялась одними знаками, -- если только она не угадывала всѣ его желанія и не удовлетворяла ихъ при помощи какого-то тайнаго откровенія. Милая старая хлопотунья! Она чистила, убирала, подметала въ своей кухнѣ съ наименьшимъ безпокойствомъ для слуха, но все у нея блестѣло и было въ порядкѣ; горячій черный кофе всегда былъ готовъ въ должный моментъ, и сама безмолвная Лисхенъ смотрѣла на васъ изъ-подъ чистаго бѣлаго чепчика съ лопастями, своимъ чистымъ лицомъ въ старческихъ морщинахъ, со взглядомъ, полнымъ услужливаго пониманія, почти благорасположенія.

Какъ мы уже намекнули выше, немногіе посторонніе имѣли сюда доступъ. Единственное лицо, которое мы тамъ видали, кромѣ насъ самихъ, былъ Гофратъ Гейшреке, уже извѣстный, по имени и по возбужденнымъ ожиданіямъ, читателямъ настоящихъ страницъ. Намъ въ это время Герръ Гейшреке казался однимъ изъ тѣхъ мирныхъ индивидуумовъ съ кошелькообразнымъ ртомъ и журавлиной шеей, съ тщательно вычищеннымъ платьемъ, которые можетъ быть достаточно отличаются въ обществѣ тѣмъ, что и въ сухую, и въ сырую погоду "никогда не появляются безъ зонтика". Если бы мы не знали, со сколь "малою мудростью" управляютъ міромъ, и что какъ въ Германіи, такъ и повсюду девяносто девять Общественныхъ Мужей по большей части могутъ быть только нѣмыми прихвостнями сотаго, такъ сказать, его выѣздными лошадьми, его добровольными или недобровольными игрушками, -- если бы мы не знали всего этого, намъ могло бы показаться удивительнымъ, какъ Герръ Гейшреке могъ быть сдѣланъ Rath, т.-е. Совѣтникомъ и Совѣтчикомъ, даже въ Вейснихтво. Какой же въ самомъ дѣлѣ совѣтъ какому-нибудь мужчинѣ или какой-нибудь женщинѣ могъ дать этотъ удивительный Гофратъ? Въ его растерянной и ломаной фигурѣ, въ его худомъ лицѣ, когда онъ ходилъ, тыкаясь туда и сюда, въ его мелкомъ непресташюмъ волненіи вы скорѣе могл бы замѣтить самое запуганное смущеніе, въ крайнем случаѣ -- Робость и физическую Дрожь. Правда, нѣкоторые въ то же время говорили, что онъ "истинное воплощеніе Духа Любви": голубые задумчивые глаза, полные грусти и доброты, всегда открытый кошелекъ и т. д.; все это, какъ мы имѣемъ теперь немало причинъ предполагать, не было лишено основанія. Тѣмъ не менѣе, портретъ, сдѣланный его другомъ Тейфельсдрекомъ, который въ такихъ случаяхъ владѣлъ рѣзцомъ, какъ немногіе, былъ, вѣроятно, на

илучшимъ: "Er hat GemЭth und Geist, hat wenigstens gehabt, doch ohne Organ, ohne Schicksal's Gunst; ist gegenwДrtig aber halb zerrЭttet, halb erstarrt" -- "У

него есть или, по крайней мѣрѣ, были умъ и сердце, но безъ малѣйшей способности высказываться, безъ всякаго покровительства Судьбы, и теперь онъ полуразбитъ, полузастылъ". -- Предоставляемъ читателямъ ломать головы надъ тѣмъ, что подумаетъ Гофратъ, когда прочтетъ это; мы же, безопасные въ крѣпости Исторической Вѣрности, не заботимся объ

этомъ.

Для насъ всѣхъ самое важное, несомнѣнно, его любовь къ Тейфельсдреку, которая по-истинѣ и была наиболѣе отличительной чертой самого Гейшреке. Мы имѣемъ основаніе утверждать, что онъ былъ привязанъ къ Профессору съ преданностью Босвелля къ Джонсону. И, можетъ быть, съ такою же взаимностью; ибо Тейфельсдрекъ обращался съ своимъ сухощавымъ почитателемъ съ очень небольшой долей вниманія, какъ съ другомъ полуразумнымъ или совсѣмъ неразумнымъ, и если и любилъ его, то развѣ изъ благодарности и по привычкѣ. Съ другой стороны, было любопытно наблюдать, съ какою почтительною нѣжностью и нѣкотораго рода отеческимъ покровительствомъ нашъ Гофратъ, будучи изъ нихі двоихъ и старше, и богаче и, какъ онъ неосновательно предполагалъ, много практичнѣе, -- любовался и ухаживалъ за своимъ маленькимъ Мудрецомъ, котораго онъ, казалось, считалъ живымъ оракуломъ. Стоило только Тейфельсдреку открыть свой ротъ, какъ ротъ Гейшреке также искривлялся на подобіе раскрытыхъ дверей, не говоря уже о томъ, что самъ онъ весь превращался въ зрѣніе и слухъ, чтобы ничего не пропустить; и затѣмъ, при каждой остановкѣ въ рѣчи, онъ издавалъ свое сдавленное клокотаніе кашлеподобнаго смѣха (потому что механизмъ его смѣха требовалъ нѣкотораго времени, чтобы придти въ движеніе, и казался расшатаннымъ и развинченнымъ), -- или же рѣдко и въ носъ произносилъ: "Bravo! Das glaub'ich!" То и другое -- въ смыслѣ самаго искренняго одобренія. Короче сказать: если бы Тейфельсдрекъ былъ Далай - Ламой, чему, впрочемъ, не было никакихъ другихъ признаковъ, кромѣ уединенія и богоподобнаго равнодушія, то Гейшреке сошелъ бы за его главнаго Талапойна, для котораго, какія бы пилюли онъ ни каталъ и ни раздавалъ, онѣ всегда были цѣлебны и священны.

Въ такой обстановкѣ_; общественной, домашней, физической, жилъ и размышлялъ Тейфельсдрекъ во время нашего знакомства и, вѣроятнѣе всего, живетъ и размышляетъ до сихъ поръ. Здѣсь, забравшись на высоту своей наблюдательной башни въ Вангассе и часто въ уединеніи разсматривая Большую Медвѣдицу, давалъ этотъ неутомимый Изслѣдователь всѣ свои сраженія Глупости и Тьмѣ; здѣсь, по всей вѣроятности, написалъ онъ и этотъ удивителышй Трудъ объ Одеждp3;. Мы могли бы сообщить, но не сообщаемъ, и добавочныя подробности: о его возрастѣ -- томъ установившемся среднемъ возрастѣ, который можно только угадывать, -- о его широкомъ сюртукѣ, о цвѣтѣ его панталонъ, о фасонѣ его высокой широкополой шляпы и т. д. Мудрѣйшій есть поистинѣ въ то же время и Величайшій, такъ что просвѣщенная любознательность, предоставляя Королямъ и имъ подобнымъ оставаться въ покоѣ, обращается все болѣе и болѣе къ Философскому Слою общества. Но тѣмъ не менѣе, что бы мы ни писали и ни говорили, какой читатель можетъ ожидать, чтобы Тейфельсдрекъ былъ описанъ для него прежде полученія Документовъ? Его Жизнь, Судьба и Тѣлесный Обликъ какъ бы еще скрыты отъ насъ, или составляютъ лишь предметъ неясныхъ догадокъ. Но, съ другой стороны, не заключена ли его Душа въ этомъ замѣчательномъ Трудѣ въ гораздо болѣе истинномъ смыслѣ, чѣмъ была заключена душа Педро Гарсіа въ зарытомъ Мѣшкѣ съ Дублонами? Къ этой-то душѣ Діогена Тейфельсдрека, къ его мыслямъ, именно, о "Происхожденіи и Вліяніи Одежды" и возвращаемся мы теперь съ радостью.

[1] Гукгукъ, къ несчастію, не болѣе, какъ академическое--пиво.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒