Annotation 62 страница

Когда-то фортуне угодно будет доставить нам новый случай совершить без опасности или без потери в один день все то, что стоило стольких слез, стольких сокровищ и жизни столь многих храбрых воинов?

…И если бы только Светлейший пробудился ото сна, могли бы захватить Ренье и его 11.000, которые еще не дошли до Варшавы; однако он не способен на это, и мы, скорее всего, опять увеличим список чудесных избавлений неприятеля. Это злая платовская шутка. Было бы недурно для исторической правды изобразить Светлейшего глубоко спящим в своих дрожках, которые гонятся за Бонапартом!

Погода все еще страшно холодная — 25° мороза. От русской армии почти ничего не осталось; я уверен, в строю сейчас не более 60.000 (учитывая фланговые корпуса — прим. мое, Е.П.). В одном гвардейском батальоне всего 200 солдат. Мои драгуны, казаки и адъютанты все поголовно больны. Один из драгунов остался без ноги».47

Итак, русская армия под небрежным командованием Кутузова гибла на глазах, при этом Наполеон владел инициативой — ни один русский город не был возвращен силою русского оружия. Более того, Кутузов боялся вновь сразиться с Наполеоном, ведь очередное поражение грозило полным крахом его репутации. Зная маниакальное желание царя Александра биться с императором французов до конца, а не только лишь до границы России, подобное поведение было верхом эгоизма со стороны фельдмаршала. Об этом, как правило, даже не упоминают авторы обобщающих исследований о 1812 годе, но в тот период Александр до того был недоволен ситуацией на фронте, что он готов был отстранить Кутузова от начальства. По свидетельству помощника Государственного секретаря В.Р. Марченко (1783–1840) «…дурные о нем (о Кутузове — прим. мое, Е.П.) вести едва не довели Государя до того, чтобы снова приняться за Барклая».48

Таким образом, «бирка» «Спаситель Отечества» (с подобным холодом и голодом результат от назначения кого угодно не сильно бы изменил итоги кампании) могла быть в любую секунду переклеена на М.Б. Барклая де Толли. Это важно понимать в свете мифологии 1812 года (да и любой другой исторической мифологии), которая, подобно ржавчине, въедается в образное бессознательное обывателя. Стоит подчеркнуть, что во все время командования М.И. Кутузова царь был им недоволен. После того как вскрылся обман об истинных итогах Бородинского сражения, и пришло известие об оставлении Москвы, Александр I даже поставил все это на обсуждение совета министров. На совете было решено требовать от Кутузова предоставить протокол совета в Филях (но его не велось…) и в будущем всегда присылать подробные сведения обо всех своих действиях.49 В письме к фельдмаршалу царь формулировал мысль весьма остро и определенно: «… вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы».50

Постоянные поражения на фронте, капитуляция Москвы, невнятные слухи из армии влияли на Петербург угнетающе. Это верно отметил еще А. Замойский в своей книге 2004 г.: «Василий Марченко, государственный служащий, приехавший в Санкт-Петербург из Сибири в первую неделю ноября, нашел город погруженным в какую-то угрюмую и напряженную тишину. Многие петербуржцы уехали, и улицы опустели. „Любой, кто мог, держал в готовности пару лошадей, другие обзавелись закрытыми баркасами, кои стояли и загромождали каналы, — писал он. — Печальное состояние дел, неопределенность будущего и осенняя погода разрывали сердце доброго Александра“.

…Однако по-прежнему хватало и неопределенности. Соперники Кутузова и их сторонники упорно твердили, что-де он только все портит и они на его месте уже разгромили и взяли бы в плен Наполеона. Поскольку различные командиры, действующие на театре военных действий, имели каждый своих доброхотов при дворе, в Санкт-Петербурге кипели бесконечные дебаты и звучали взаимные обвинения. „На взгляд иностранного наблюдателя, — писал де Местр, — всё это выглядело точно фарсовая трагедия или неловкая комедия“. Сам Александр получал противоречивые донесения и не верил теперь никаким реляциям Кутузова.

…„С чрезвычайной грустью я осознаю, что надежда смыть бесчестье потери Москвы пресечением пути отхода неприятеля полностью утрачена“, — писал он Кутузову, с трудом скрывая гнев и сетуя на „необъяснимую бездеятельность“ фельдмаршала».51

Относительно проблем с продовольствием российской армии мы можем обратиться к анализу, предпринятому еще в девятнадцатом веке военным историком генерал-лейтенантом М.И. Богдановичем: «…положение вещей изменилось совершенно при преследовании отступавшего неприятеля. Путь его отступления пролегал по опустошенной стране, где сильный авангард, направленный для прямого преследования, едва находил самое бедное пропитание. Главная же русская армия шла хотя и в одной колонне, боковою дорогою, параллельною пути неприятельского отступления, однако ж уменьшившаяся численность войск и свежесть страны, бедной только хлебом, но не терпевшей недостатка ни в мясе, ни в фураже, облегчали затруднение. При начале преследования военное начальство сильно настаивало на скорейшем движении нагруженного обоза, но он вскоре далеко отстал от армии. Тогда сделаны были реквизиции в соседних значительных городах и приказано доставлять собираемые запасы к армии диагональными путями; но и самые места были бедны, и подвозы не поспевали. Главное препятствие всем другим обозам представлял чрезмерно большой артиллерийский резерв, следовавший с армиею до Днепра.

Впоследствии посылали, вперед и в стороны, приказание поселянам держать в каждом доме в готовности известное число пудов хлеба, что принесло большую пользу. Наконец, когда армия отстала от неприятеля и разошлась по сторонам, тогда отправляемы были вперед чиновники с командами для заготовления средствами обывателей печеного хлеба, что также было успешно.

Захваченные в Вильне неприятельские магазины и размещение войск на квартирах в окрестной стране прекратили это в высшей степени затруднительное положение нашей армии».52

И снова вернемся к армии вторжения. По данным всех первоисточников мы видим, что именно природные факторы были главными в тот период кампании, военные действия оставались значимыми в основном лишь в более похожих на басни или на лубочные сочинения «реляциях». Обратимся к показательному документу эпохи, который находился до 2017 года в фондах Главного государственного архива Штутгарта — к дневнику вюртембергского офицера армии Наполеона Генриха фон Фосслера. Изучаем весь (весь!) ноябрь месяц (столь «героический», если читать советские учебники). Это поразительно, но действующий офицер ни разу не упомянул деятельность русской армии в те дни — только мороз, метели и отсутствие еды! «Сражение» шло ТОЛЬКО и исключительно с голодом и холодом!53

Позднее, уже в мемуарах, тот же Г. фон Фосслер писал: «Дороги совершенно обледенели. С трудом двигался пеший по скользкой поверхности, с трудом шли лошади, давно уже не подкованные. В каждом узком месте создавалось страшное столпотворение, теснились сотни повозок… Обессилившие стремились попасть к какому-нибудь очагу, в дом… В каждый дом набивалось столько несчастных, сколько позволяло пространство, но значительно большее число проводили ночи под открытым небом… Многие тащились уже полумертвыми к костру, протягивая свои члены к огню, чтобы побыстрее согреться, и погибали наполовину замерзшими, наполовину сгоревшими. …В самые ужасные морозы можно было видеть некоторых (из них) шедших без плащей, без шуб, в легких сюртуках и нанковых штанах, видеть воздействие на них мороза, как один за другим деревенели их члены, как они падали, снова поднимались и опять падали, чтобы уже более не встать. …У некоторых через разорванные ботинки или сапоги виднелись голые пальцы, сначала ярко-красные, потом обмороженные — темно-синие и коричневые, и, наконец, черные. …Многие из тех, кому посчастливилось выжить, обморозили руки, ноги, носы, уши, очень у многих отпали пальцы на руках и ногах, другим они — а часто также целые руки и ноги — должны были быть ампутированы. Действие голода было настолько же опустошительным, как и действие холода».54

А теперь послушаем создателя официозного опуса о войне 1812 г. — адъютанта Кутузова М.И. Михайловского-Данилевского: «…с 16 Ноября постоянно было больше 20 градусов мороза. 22 Ноября едва можно было говорить; от холода спиралось дыхание. Стиснув зубы, враги шли и бежали в безмолвном отчаянии; ноги обвертывали попонами, ранцами, старыми шляпами, окутывали голову, лицо и плечи мешками, рогожами, окладывались сеном и соломой; добыть лошадиную шкуру почиталось за счастие. …Когда Французам пришлось бежать назад по дороге, ими опустошенной, то, завидя какое-нибудь строение, они спешили к нему, но дома были пусты, и в них раздавался лишь свист порывистых ветров. Не находя крова, неприятель жег на пути своем дома, клети, хлева, заборы, для того только, чтобы согреться хоть на одном ночлеге. На пожарищах лежали кучи солдат; приблизившись к огню, они не имели более силы отойти от него. Нам случалось заглядывать в полусгоревшие корчмы: посредине обыкновенно находился курившийся огонек, а вокруг на полу замерзшие неприятели. Ближайшие к огоньку еще шевелились; прочие, в искривленном положении, с судорожными лицами, лежали как окаменелые. …Подобно теням бродили они по пепелищам и среди пустынь, где не было ни движения, ни жизни; опершись на деревья или сучья, шатались они на ногах; лишенные всяких пособий к облегчению страданий, в тщетной борьбе с смертью, падали без чувств, на безлюдных, снежных полях. Сами не зная куда, тащились иные по дорогам, с примерзшей к ногам соломой, с почерневшими от грязи ступнями, покрытыми ледяной корой, зараженными антоновым огнем. С отмороженными по колени ногами, окутанные в отвратительные ветошки, с закоптелыми от дыма лицами, небритыми бородами, дикими глазами, иные не могли ходить и ползали на руках. …Биваки были так же пагубны, как и сильные дневные марши. Приходя к ночлегу, изнеможенные, полузамерзшие, бросались вокруг огней; крепкий сон одолевал их, и жизнь угасала прежде, нежели потухали огни. …Пленными уже давно у нас пренебрегали. …Даже с ружьями шатались Французы между снежными сугробами, в стороне от дороги, но никто ими не занимался. Они подходили к нашим колоннам и бивакам…»55

Похоже ли это на бравые армейские атаки, на продуманные военные операции? Нет! Мы наблюдаем лишь агонию обеих армий на фоне суровости российского климата и разрухи, нищеты территории, выжженной и разграбленной при отступлении русской армии. И даже те, кого русская пропаганда эффектно записала в «пленные» (один из аргументов выдуманной «победы»), по большей части не были захвачены в плен, а просто сами приходили за едой к столь же оголодавшим русским. Поэтому, с научной точки зрения, мы не должны соблазняться и обманываться лубочными реляциями лживого (как мы документально выяснили ранее) фельдмаршала и выдуманными спустя много лет после войны сказками о «контрнаступлении».

Важное техническое уточнение вносит современный ученый Адам Замойский: «Было трудно даже просто сохранять вертикальное положение при движении по ровной поверхности, и, как подсчитал лейтенант 1-го полка гвардейских пеших егерей Мари-Анри де Линьер, за день он упал больше двадцати раз. „Когда попадались крутые склоны, приходилось скатываться по ним, что случалось часто, и мы садились и попросту скользили вниз. В результате чего задние падали на передних с их оружием и багажом“, — писал он. Людям приходилось страховать телеги и пушки, натягивая веревки сзади, чтобы не позволить имуществу свободно скользить вниз, но если поскальзывались державшие веревки солдаты, тут уж все вместе они — пушка, лафет, лошади и люди — летали вниз, увлекая за собой всех имевших несчастье очутиться на пути. Коль скоро идти стало труднее, многие отставали.

Холод не позволял без болезненных ощущений дотрагиваться до ружейных стволов и замков, а когда температура опускалась ниже определенного предела, кожа примерзала к стали и сходила с рук при попытках оторвать пальцы от железа. Те, кто не располагал рукавицами или не смастерил себе нечто пригодное для защиты рук, вынужденно бросали оружие, и все больше солдат поступали так под предлогом мороза.

Все тот же холод стал последней каплей в чаше страданий многих лошадей. Десятки тысяч полуголодных и измученных животных испустили дух в пределах трех суток, отчасти из-за морозов, а отчасти из несоответствующих подков. Обычные подковы, которыми по преимуществу и бывали подкованы кони, не давали сцепления с утоптанным настом и льдом и вели себя скорее как коньки. В некоторых французских частях имелись подковы с выступами, а артиллеристы начали перековывать лошадей после того, как выпал первый снег, но и эти подковы быстро снашивались и стирались до гладкой поверхности».56

Где же борющиеся со вшами войска М.И. Кутузова? Как нам уже известно из русских источников, по переписке самого Кутузова — он шел «параллельным маршем», стараясь не злить Наполеона, не провоцировать его на новую битву (Аустерлиц, Бородино, Малоярославец — проиграны), чтобы как можно «чище» срежиссировать себе имидж «спасителя отечества». Арьергардные (они же авангардные) стычки случались, но сражениями их назвать нельзя, да и перебранки голодных людей часто с отмороженными конечностями исследовать с военной точки зрения просто не имеет смысла. Уже потом, после войны, русские цари заказывали иностранным художникам эффектные картины с мифологизированными батальными сценами, которые затем вживили в бессознательное масс: но мы с вами должны иметь силу воли не жить мыслью в «общем стойле».

Вокруг наполеоновских бойцов шныряли в основном только казаки, главный интерес которых был в том, чтобы поживиться вещами и ценностями. Автор выдающегося исследования о войне 1812 г. А.С. Замойский резюмирует: «Дикие всадники сами по себе особой военной ценности не представляли. Основа их тактики состояла в том, что они кучей бросались вперед с криками „ура!“ в надежде испугать противника и заставить его обратиться в бегство, после чего отлавливали некоторых из беглецов и собирали всю оставленную добычу. Если солдат не собирался бежать, а наводил на них ружье, непременно бежали сами казаки, однако опытный пехотинец не спешил стрелять, зная, что враг вернется и атакует его во время перезарядки. Пика казака снабжалась тонким и круглым в сечении наконечником, который только прокалывал тело, но не резал жил и мышц, а потому, если удар не приходился в жизненно важный орган, раны обычно не бывали серьезными.

При наступлении французы словно бы не замечали казаков, высмеивая их постыдное нежелание подвергать себя хоть малейшей опасности. „Если бы кто-нибудь собрал полк французских девиц, то, думаю, они выказали бы больше храбрости, чем эти знаменитые казаки со своими длинными пиками и длинными бородами“, — иронизировал по данному поводу один солдат».57 Ситуация несколько изменилась зимой, когда французские солдаты были уже практически парализованы морозом, но и тогда казаки оставались не боевой единицей, но занимались главным образом грабежом обозов и кровожадно убивали отставших нестроевых. В этой связи можно вспомнить характерный отрывок из рапорта А.-Ж. Дельзона своему начальнику — Э. де Богарне от 23 октября (перед сражением за Малоярославец): «Полковник Диц, который в течение дня несколько раз просил позволения атаковать, встал во главе своих эскадронов и повел их… самым блестящим образом. Казаки, застигнутые врасплох этой атакой, бежали в город. Преследуемые по пятам, они оставили на месте несколько мертвых, от десяти до двенадцати стали пленниками, большое число их укрылось в домах города, где мы их еще рассчитываем найти».58 Другой участник войны — Иван Матвеевич Благовещенский (1786 — после 1859) — вспоминал, как его поразило количество награбленного башкирскими «казаками» (и то, насколько подобное было для них естественным: никто и не думал сдать похищенное, например, в ставку главнокомандующего), с которыми он, кстати, поздоровался по всем их правилам — «Салям маликом».59

Рисунок из книги Поля Гюстава Доре (1832–1883) «Живописная, драматическая и карикатурная история Святой Руси на основании текстов хроникеров и историков Нестора, Сильвестра, Карамзина, Сегюра и т. д. в 500 рисунках с комментариями» (Париж, 1854) — в частном собрании Е. Понасенкова. Французские солдаты уходят от русского климата.

Армия абсолютно бездеятельного (единственной его деятельностью было предотвращение провоцирования Наполеона на новое сражение) Кутузова не просто шла «параллельным маршем», ее разрекламированная в лубочных реляциях и карикатурах активность была известна только российской стороне. Читая переписку многих офицеров армии Наполеона, мы замечаем полное игнорирование фактора армии противника, ее как будто не существует! Один из участников с французской стороны уже 8 ноября писал адресату в Вильно о планах продвижения к этому городу, уверенный в том, что никакие маневры русских им не помешают вовсе. В другом документе мы читаем: «…затем мы отправились в Mstislav, полагая, что там нас ждет русская армия, но когда мы туда пришли, там был только один батальон, который и не пытался перекрыть нам дорогу». Пренебрежение участников похода с противоположной стороны к русской армии сквозит в большом корпусе первоисточников,60 которые почти 200 лет игнорировались отечественными исследователями: эти авторы предпочитали выдумывать собственную реальность — и воевали в выдуманном мифе (сами придумали — сами восхищались).

А все те сотни «пленных», о которых докладывали бравые лубочные реляции допушкинским, недолитературным языком, говорят лишь о преувеличенном числе взятых, по большей части, без оружия оголодавших людей, которые часто сами приходили в расположение не сильно более сытых русских войск, прося еды («шаромыжники»). Любой физиолог или медик (да и просто образованный человек) вам скажет, что после определенного времени голодания, т. н. «сознание» элементарно отключается — о каком «военном искусстве» и его изучении может идти речь? Более 90 % составляли именно небоевые потери. Кроме голода и усталости — многие жизни отнимал чудовищный мороз. О влиянии мороза мы имеем огромное количество свидетельств (об этом сообщают практически все участники), но я процитирую малоизвестное письмо г-ну Дантану, купцу из Арраса, пишет его сын: «…теперь я, как и весь батальон, вынужден спать на снегу, а сейчас уже чрезвычайно холодно. Позавчера много французов было найдено мертвыми на дороге и около нее».61

Единственное, что практически не упоминается в письмах — это профессиональная деятельность российской армии.

Тем не менее, те, кто имели более-менее теплую одежду, кто исхитрялся найти провиант, кто дошел до Смоленска и получил минимальную, но порцию пищи — эти солдаты Великой армии продолжали с честью сражаться и проявлять чудеса выносливости, храбрости и героизма. Подобное случалось в небольших арьергардных стычках и в предстоящей Березинской операции.

Корпуса Великой армии сильно вытянулись по Смоленскому тракту: безусловно, нахождение в начале или в хвосте движения играло значительную роль. Послушаем тонкого исследователя-наблюдателя А. Замойского: «Рассказы об отступлении заметно разнятся между собой в зависимости от личности мемуариста и от того, в какой части войска он оказался, и какая судьба выпала ему. Расстояние между головой колонны и арьергардом редко составляло менее тридцати километров, а порой она растягивалась и на все сто, отчего разные формирования в один и тот же день оказывались порой в различных погодных условиях. По той же причине очевидец, утверждающий, будто отступление шло упорядочено до самого Смоленска, и тот, кто рисует картину хаоса в первый день, будут правы.

Капитан Юбер Био, выведенный из строя еще при Бородино, где осколок русской гранаты попал ему в левое плечо, выехал из Москвы 18 октября в карете с двумя другими ранеными офицерами, и все трое благополучно проехали весь путь до Парижа, поскольку всегда находились впереди армии. Мадам Фюзиль, одна из французских актрис в Москве, решившая вернуться в Париж вместе с Grande Armée, чувствовала себя вполне уютно в экипаже одного офицера до 7 ноября, когда испустили дух его лошади. Затем для нее начались очень трудные времена, но, в итоге она смогла найти себе место в карете одного маршала и весьма комфортабельно передвигалась в первом эшелоне. Молодой аристократ граф Адриен де Майи и его друг, князь Шарль де Бово, оба раненые, делили удобную карету и пели песни или читали друг другу в ходе путешествия на родину. „Кто еще сумеет противостоять превратностям войны с отвагой и веселостью, как не француз, молодой француз и также, вероятно, дворянин?“ — писал он. Тащившиеся в хвосте видели жизнь в совсем иных тонах».62

Говоря о решающем влиянии климата на ход кампании 1812 года, я не могу не процитировать и нижеследующее: «Мороз все крепчает. Вчера на Крещение было 36°, а сегодня 39°-40°. Снег звенит, кожа на лице побаливает… Солдаты проходящих частей имеют весьма жалкий вид: опухшие лица, уши». И далее: «Все время сильные заносы и движения почти нет. Ветер свищет и дует с такой силой, что трудно стоять на ногах. Зима суровая!»63 Вы успели подумать, что это очередные записки наполеоновского солдата? Ничего подобного! История — это жестокосердная дама, обожающая трагикомические курьезы. В своем поденном дневнике на ужасы русского климата в 1942 году жалуется военнослужащий 373-го батальона Вермахта, потомственный русский дворянин, эмигрант Ростислав Вадимович Завадский! Он полагал, что его родина оккупирована большевицкими врагами и решил ее освобождать вместе с А. Гитлером, но, как он объяснил, им помешала погода. А вот его предки в пропагандистских писаниях как раз всячески тщетно пытались доказать, что погода не так сильно влияла на исход кампании… Я рад, что первым среди моих коллег-историков обратил внимание на подобный исторический казус.

Объясняя бездеятельность Кутузова на всем пути от Малоярославца до границы, некоторые исследователи особенно выделяют его «мудрое» понимание того, что не надо играть на руку Англии, что России эта война (а тем более поражение Наполеона и поход в Европу) невыгодна. Все это так и мы помним известную сентенцию Кутузова в разговоре с Л.Л. Беннигсеном: «Мы никогда, голубчик мой, с тобой не согласимся. Ты думаешь только о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдёт на дно моря, я не охну».64 М.И. Кутузов, как и канцлер Н.П. Румянцев, как и многие другие разбирающиеся в международных отношениях люди, понимал, что русские сражаются не за свои интересы. Но я все же должен подчеркнуть, что на первом месте у «светлейшего» всегда стояли собственные карьерные и материальные выгоды, собственный комфорт. Ради них он был «кофейником» младого любовника Екатерины П.А. Зубова, ради них он безо всякой веры в наивные идеалы масонов состоял во множестве лож, ради них он был придворным льстецом у враждующих Екатерины II и Павла I (и, что феноменально, ужинал с обоими в вечер их смерти). Ради себя он был нечист на руку как глава кадетского корпуса и Дунайской армии. Ради того, чтобы слепить из зимы и голода образ «победителя и спасителя отечества», он не попытался защищать Москву, а затем из-за собственной мстительности к П.В. Чичагову (который открыл коррупцию Кутузова в Дунайской армии)65 обманул и подставил командующего одной из русских армий (своего подчиненного) на Березине. Фактически здесь нет противоречия: Кутузов понимал, что Александр заставляет воевать не за интересы русских, но его бездеятельность на практике диктовалась соображениями не государственного, а личного свойства.

Вскоре центральная группировка Великой армии вступила в Смоленск, однако бивуаки по большей части приходилось все так же устраивать на снегу, а во время получения провизии на складах возникла давка. Мороз достигал уже почти 20 градусов, усилился ветер. Единственным приятным сюрпризом было получение наград за победу при штурме Смоленска летом. Уже известный нам батальный художник Х.В. фон Фабер дю Фор, прошедший Русскую кампанию 1812 года в чине лейтенанта в корпусе маршала М. Нея записал (13 ноября): «…нам вручили награды за славные дни взятия Смоленска и сражения на Валутиной горе. Они были присланы из Франции и ждали нас здесь».66

В этой связи стоит отметить, что коммуникационная линия армии Наполеона была организована превосходно: документы свидетельствуют о том, что император каждый день получал корреспонденцию из всех уголков Европы, кроме того, доходили посылки (отправленные даже семьями простых солдат) и конвоировались русские пленные.

III

Выше вы имели возможность послушать рассказы очевидцев об ужасах мороза и голода, но даже и в подобном состоянии многие строевые части Великой армии представляли собой уникальное явление военной Истории. Следующие два эпизода это прекрасно подтверждают. Первый — это легендарный выход арьергардного отряда под командованием маршала Мишеля Нея из окружения. В пропагандистской историографии утвердился миф о некоем «сражении при Красном». На самом деле, никакого сражения (с позицией, планами, последовательным их выполнением) не было и не могло быть. Произошла серия стычек и арьергардно-авангардных боев с 15 по 18 ноября в районе селения Красное (45 км от Смоленска). Сражения не могло быть еще и потому, что фельдмаршал М.И. Кутузов сделал все, чтобы его избежать: как мы помним, он боялся раздражать Наполеона, не желая портить очередным поражением получаемом климатическим образом имиджа «спасителя отечества».

Я предоставлю слово очевидцу из ближайшего окружения М.И. Кутузова — генералу С.И. Маевскому: «К Красному мы пришли днем раньше французов и остановились было на большой дороге. Но Кутузов расчел, что эта ширма может служить и западнею Наполеону, и бесславием для Кутузова, ежели первый успеет прорвать ширму и уйти в глазах „спасителя отечества“, ибо нельзя остановить целую армию. Он выбрал среднее: отошел в сторону версты на три… Но пламенный князь Кудашев, зять его и советник, горя желанием — одним ударом решить судьбу Наполеона и России, установился на самой дороге, или, как говорится, лоб в лоб Наполеону!

…Едва я сказал фельдмаршалу, как он закричал на меня:

— Скачи ты к этому <…> скажи ему, чтобы он сию же минуту оставил свое предприятие и очистил дорогу. Он ребенок и думает, что это идет дело с обыкновенным человеком; а не знает того, что его ожидает. Мы имеем дело с Наполеоном! А таких воинов, как он нельзя остановить без ужасной потери».67

После описания отхода и мата фельдмаршала Маевский продолжает: «На ночь подоспела к нам гвардия (русская — прим. мое, Е.П.). Она, кроме избы фельдмаршала, уничтожила и сожгла все другие. Фельдмаршал, выходя к ним, одобрял их попечение о себе, и просил поберечь только его избу, чтобы было где самому ему согреться».68

Что же на самом деле произошло дальше? Что скрывается за мифом о «сражении при Красном», которое началось с нового отступления Кутузова, его мата на русского офицера и сожжения русской гвардией русской деревни? Перечислю факты. 14 ноября Наполеон выступил с Императорской гвардией по направлению к Красному (цель — Орша). Кутузов отошел к деревне Юрово в 29 километрах от Красного!69 Таким образом, никакого «сражения» между ними не могло произойти по причинам объективно-географического свойства, но тем не менее миф существует. На пути французов оказался отряд А.П. Ожаровского (поляк по происхождению, сын гетмана, который продался Екатерине II, за что был линчеван во время восстания Т. Костюшко: 1776–1855) в составе: Мариупольский гусарский, Нежинский драгунский, 19-й егерский и 4 казачьих полка. Меньшая по численности дивизия генерала Мишеля Мари Клапареда (1774–1842) выбила Ожаровского — и тот поспешно с большими потерями отступил к деревне Кутьково аж на 4 километра к югу! Это было первым поражением русских в череде боев и стычек того процесса, который потом в русской пропаганде назовут «сражением» и «великой победой». Ночью дивизия Франсуа Роге (1770–1846) практически уничтожила отряд А.П. Ожаровского, выбив его и из д. Кутьково, тем самым очистив путь главным силам Наполеона к Орше. Ф. Роге взял также пленных.70

16 и 17-го числа последовали стычки авангардных частей под командованием М.А. Милорадовича с корпусами Эжена де Богарне и Л.Н. Даву. Преградить путь французов частям Милорадовича, естественно, не удалось. При этом, как и во все время осенне-зимнего похода, русские довольствовались пленением уже обмороженных и голодных, часто гражданских французов. А дальше и произошел тот знаменитый эпизод, с которого я начал. Маршал Мишель Ней со своими солдатами шел в авангарде, и когда основные корпуса Наполеона уже прошли, он остался один на один с сильно превосходящимисилами русских.

Предоставим слово А. Замойскому: «В корпусе Нея на тот момент насчитывалось не более шести тысяч вооруженных солдат, но за ним следовали, по крайней мере, вдвое больше отставших от своих частей и гражданских. Маршал продвигался по дороге, усеянной обычными приметами отступления, но на следующее утро за Корытней обнаружил, что проходит мимо поля недавнего сражения. А во второй половине дня 18 ноября сам нос к носу столкнулся с Милорадовичем, который, не сумев захватить принца Евгения (имеется в виду корпус Эжена де Богарне — прим. мое, Е.П.), а потом Даву, твердо вознамерился в третий раз шанса своего не упустить.

Генерал отправил к Нею офицера с белым флагом и с предложением сдаться, но тот запиской известил русских, что маршалы Франции в плен не сдаются. Затем Ней развернул войска, открыл огонь из шести оставшихся пушек и предпринял фронтальную атаку на русские позиции. Французы действовали с таким élan (порывом), что едва не смяли перегородившие им путь русские пушки, однако залпы картечи и контратака русской кавалерии и пехоты заставила храбрецов Нея отойти. Ни мало не смутившись, Ней бросил войска на второй приступ, и колонны его с несгибаемой решимостью продвигались вперед и вперед под градом картечи. То была „битва гигантов“, как описывал виденное генерал Уилсон (он же уже упомянутый нами английский агент при штабе М.И. Кутузова Р. Вильсон — прим. мое, Е.П.). „Целые шеренги падали только с тем, чтобы их сменили следующие, идущие умереть на том же самом месте“, — выражал мнение один русский офицер. „Bravo, bravo, messieurs les francais! — едва не аплодировал Милорадович, обращаясь к одному взятому в плен офицеру. — Вы только что с поразительным напором атаковали горсткой людей целый корпус. Невозможно выказать большую храбрость“.

⇐ Предыдущая 135 136 137 138 139140141 142 143 144 Следующая ⇒