Annotation 65 страница

29 июля — повет присоединился к Ген. Конфедерации, подпрефектом назначен Пилсудский.

Гродненская губерния (с июля департамент)

Кобринский повет

июль — жители Янова связали русских, охранявших магазин, и сдали их неприятелю.

24 июня/6 июля — в районе Белицы рус. офицер взят в плен по предательству жителей.

Гродненский повет

30 июня — Жером Бонапарт в Гродно встречен поляками как освободитель. Шляхтичи М. Дзеконьский и Юндзил дали ему подробный рапорт о неприятеле.

23 авг. — организовано празднование в честь занятия Москвы.

20 дек. — из Гродно в Польшу ушли 5–6 тыс. литовских войск (выделено мною, Е.П.).

Волковыский повет

27 июня — помещик П. Рефинович отбил у русских под Зельвой, в с. Вишневки 300 ружей, которые затем доставил в Гродно.

3/15 июля — после оставления Волковыска русскими повет тотчас присоединился к Ген. Конфедерации.

Брестский повет

В Брест-Литовске „все люди дворовые и мужики отложились от повиновения“, объявили себя „уже принадлежащими Польше, и стращали русских людей“.

кон. сент. — с приходом армии Чичагова жители скрылись в лесах, отчего рус. войска испытывали затруднения в отыскании продовольствия.

Пружанский повет

1 нояб. — партия рус. драгун, посланная на фуражировку, в Беловеже и Мосеве взята в плен поляками, пришедшими из Белостока по известию польского плк. Энгельгардта.

Минская губерния (с июля департамент)

19 июля — Минский департамент присоединился к Ген. Конфедерации.

Пинский повет

В Пинске поляки не позволили рус. чиновнику, что ни вывезти, ни сжечь магазины, и взялись за оружие. Собрав крестьян, вооруженных вилами и косами, под командой кн. К. Любецкого окружили все магазины и казначейство. Другие повстанцы захватили 18 повозок с амуницией; отряд Твардовского захватил рус. обоз, 2 офицеров, 80 солдат; 30 добровольцев под ком. Ф. Хорнича отбили обоз рус. уланского полка.

12 июля — жители Пинска торжественно встретили австр. эскадрон ротмистра Пиккела, сдали ему кассу и магазины, устроили бал у поветовой маршала Скирмунта.

17/29 июля — партия пор. Бормана ворвалась в Пинск, польские конфедераты с частью жителей ушли к Слониму. Жевахов арестовал трех жителей, „подозреваемых в сообществе здесь вновь устраивающейся конфедерации“.

Борисовский повет

адвокат С. Витковский перед Борисовым встретил отр. ген. Э. Бордесуля с известием об оставлении города русскими. Польское население встретило французов как освободителей и составило временную комиссию (помещики П. Тышкевич, Волович, Слизен, Стацевич, Норвид).

Белостокский округ (с июля департамент)

При вступлении в город саксонцев адвокат Броневич, гр. Волович и Голдаковский содрали русский герб со здания областного правления. Были учреждены: административная комиссия и муниципальное управление, а по уездам подпрефектуры.

Белоруссия

Витебская губерния

5/17 июля — в Витебске „во многих жителях видно много патриотизму польского“.

Лепельский уезд

3/15 июля — польское население Лепеля встретило польских уланов хлебом и солью.

Могилевская губерния

Могилев

22 июля — частный пристав В. Батура встречал французов перед городом.

23 июля — гор. голова Г. Груша и бургомистр Я. Пушкаревич поднесли Даву ключи Могилева и хлеб…

18/30 сент. — Гудович сообщал, что в губернии учинили присягу Наполеону и собирают „рекрут и конфедерацию, увеличивающуюся беглыми наших войск солдатами и всеми взятыми в плен с губерний Польских и Белорусских в войсках наших бывшими“. Эти „шайки изменников“ заготовили в большом количестве провиант для противника.

Рогачевский повет

19/31 авг. — двигаясь к Чечерску, отр. Запольского, „уничтожив введенный неприятелем во всех местах образ французского правления, переменил судей и ввел старое правление, усмирил все мятежи, происходившие от крестьян по мере объявления им во всех местах неприятелем, где он ни был, вольности и свободы от обязанности к помещикам“.

12/24 окт. — пплк. Кленовский донес, что помещики настроены против России, „а также по тайным дорогам отправляются из мест, занимаемых неприятелем, евреи во внутрь занимаемых мною мест, для покупки припасов и скрытными дорогами доставляют для неприятелей“».149

Таким образом, громадные территории Российской империи, которые все еще чувствовали себя частью расчлененной Rzeczpospolita (Речь Посполитая — Польша), поспешили перейти на сторону Наполеона-освободителя. Редкий случай, когда инициатива шла и сверху, и снизу (и от шляхты, и от простых крестьян и горожан). Было создано новое государство, которое успело начать жизнедеятельность. Поэтому в декабре 1812 г. Наполеон знал, что вывел Великую армию из России на территорию дружественной страны, а следующие за ним русские войска совершили новую агрессию, оккупировав государство, население которого не желало жить в рамках Российской империи.

А сейчас вновь вернемся к самим событиям зимы 1812 — весны 1813 гг. Как мы уже имели возможность в полной мере удостовериться, Березинская операция стала новым триумфом великого полководца. Главная и наиболее важная часть армии была выведена из-под удара, причем противнику был нанесен серьезный урон. А. де Коленкур очень точно заметил перемену настроения окружающих: «После перехода через Березину все лица просветлели».150 Ему вторит сержант Бургонь — он радуется большому количеству бойцов, которых считал потерянными, и отмечает: «Солдаты обнимались, поздравляя друг друга так, точно мы пересекли Рейн… Мы чувствовали себя спасенными…»151

Принципиально важный факт: невежественные авторы часто пишут о том, что Наполеон уехал, не выведя свою армию из России — очевидно, что они не знают элементарных вещей. Наполеон вывел Великую армию на территорию к тому времени уже суверенного Великого княжества Литовского — государства, у которого было свое правительство и своя армия, а общая история, история совместного проживания его обывателей превосходила древностью общую биографию обитателей Российской империи (про этническое и культурное единство умолчу — оно не идет ни в какое сравнение). Как мы уже знаем из показаний русских первоисточников, сами русские воспринимали «исконную» Россию не ранее, нежели со смоленских окраин. Таким же образом рассматривали ситуацию и иностранные дипломаты — включая, вероятно, самого образованного и проницательного из них, Жозефа де Местра. Вот как он описывал начало кампании 1812 года, когда русские армии бежали от Немана к Смоленску: «Польшу отдают шаг за шагом. Отступая. Русские или уничтожают все, или забирают с собой; они не оставляют ни лошади, ни коровы, ни барана, ни курицы. …Наполеон, вторгнувшись в Россию (вернее, в русскую Польшу)…»152

Наполеон выполнил свою миссию «отца солдатам» — но даже и слишком затянул свое возвращение к обязанностям государственного деятеля, правителя. О возвращении к делам в Париж в его окружении задумывались еще во время парадов на Красной площади, но полководец считал необходимым отвести армию ближе к своим ресурсам в Европе. Теперь, когда он выполнил свой долг и нанес ощутимый урон живой силе врага, Наполеон должен был спешить, потому что многое требовало его присутствия в Париже. Его энергия была столь же необходима и в деле создания новых частей для пополнения La Grande Armée. Незадолго перед тем эстафета донесла информацию о заговоре генерала К.-Ф. Мале (1754–1812). Одновременно было сообщено и об успешном его раскрытии, но подобное известие укрепило Наполеона в намерении поскорее возвратиться во Францию.

Послушаем участника событий — всеведущего секретаря-архивариуса Наполеона А. де Фэна: «…мороз становился все злее и злее. …Руки примерзали к железу, слезы застывали на щеках, люди закостеневали… Бедствия стали столь чрезмерными, что сделались невозможными какие-либо военные действия. Оставалось только идти к Вильне, чтобы закрепиться там до подхода новой армии. Но кто мог сформировать ее за три месяца, кроме самого императора? Теперь для него первостепенными становились совсем другие обязанности. Надо было сойти с боевого коня и возвратиться на трон. Присутствие императора, не являясь более непременной необходимостью для армии, настоятельно требовалось в Париже, ибо там он был всемогущ и незаменим. Только с высоты престола Наполеон мог держать в повиновении Австрию и Пруссию. Посему надлежало, не задерживаясь, ехать в Париж…»153

Современник событий русский писатель и историк Н.А. Полевой очень точно понимал ситуацию: «Самое поддержание внутреннего порядка империи и изыскание новых средств… заставляло его не медлить с отъездом».154 Ученый уже нашей эпохи, А. Замойский, также полагает, что «Наполеон принял единственно разумное в сложившихся обстоятельствах решение».155

5 декабря в 19.30 Наполеон провел свой последний на данном этапе кампании военный совет с маршалами, а уже в 22.00 был готов к отъезду.156 Одетый в эффектную шубку зеленого бархата с меховыми выпушками, он появился между колоннами усадьбы. Эскорт императора состоял из эскадрона польских 1-го полка улан-шеволежеров под командованием капитана В. Шептыцкого, 30 конных гвардейских егерей и взвода голландских кавалеристов под начальством капитана Поста.157 Очевидец Ю. Залусский вспоминал: «…Эскадрон собрался. Нам было приказано идти во двор поместья, обширной, античного стиля (что метафорично — прим. мое, Е.П.) деревянной постройки. Мы увидели, что правая сторона двора уже занята конными егерями».158

Наполеона сопровождала блестящая свита придворных и верных сподвижников: гран маршал Ж.К.М. Дюрок (1772–1813), дивизионные генералы Шарль Лефевр-Денуэтт (1773–1822), Жорж Мутон граф Лобау (1770–1838) и Арман де Коленкур (кстати, так же, как и сам Наполеон — кавалер русского ордена Святого Андрея Первозванного…); выдающийся картограф и художник, бывший при Бонапарте еще во время осады Тулона (1793 г.) и в Аркольском бою (1796 г.) — полковник Л.А.Г. Бакле д'Альб (1761–1824), полковник граф Станислав Дунин-Вонсович (1785–1864), секретари Агатон де Фэн и барон Клод Филибер Эдуар Мунье (1784–1843), главный хирург императора Александр-Урбэн Ивон (1765–1839), а также мамлюк императора, армянин Рустам Раза (1782–1865), камердинер, два денщика, рейткнехт Амодрю и др.159 Эскорт был нарядный и преданный: для поляков Бонапарт стал кумиром задолго до кампании 1812 года (еще с блистательного первого Итальянского похода) — и остался им навсегда. И даже современный гимн Польши — это легендарная «Мазурка Домбровского» («Mazurek Dąbrowskiego», также «Марш Домбровского», 1797 г.). В нем звучат знаменитые слова:

Dał nam przykład Bonaparte,

Jak zwyciężać mamy.

(Дал пример нам Бонапарт,

Как должны мы побеждать.)

В этом акте «пьесы» все участники были неслучайными: преданный Мишель Дюрок, герцог Фриульский (с 1808 г.) — также друг Наполеона еще с триумфов на полях италийских в 1796 г.; генерал и дипломат с утонченными чертами лица, Арман де Коленкур — герцог Виченский (с 7 июня 1808 г.), был посланником в Петербурге (1807–1811 гг.). Все эти путешественники стали свидетелями величайших триумфов, ужасов и несообразностей Русской кампании — и теперь они возвращались, если можно так выразиться, в европейскую часть Европы. С ними оставался «девятый вал» новых впечатлений, боль утрат и сознание участия в величайшей Исторической драме. Но все их взоры, как обычно, были направлены на того, кто определял их жизненный путь — на Императора…

7 декабря Наполеон был уже в Ковно. Здесь его сподвижникам был подан «вкуснейший» обед.160 9 декабря путники прибыли в Варшаву, а затем через Лейпциг, Веймар и Эрфурт достигли Рейна (16 декабря).161 Отмечу, что, проезжая ночью сквозь небольшой по размерам Веймар, Наполеон нашел время попросить одного из местных жителей «передать привет и уважение» награжденному им орденом Почетного легиона И.В. фон Гёте.162 В три четверти двенадцатого ночи 17 декабря 1812 года карета императора подъехала к центральному подъезду дворца Тюильри в Париже — и уже через несколько минут он обнял свою жену Марию-Луизу.163

Однако вернемся в Литву. Мороз в декабре страшно усилился (в повозке Наполеона даже полопались бутылки с драгоценным вином…), достигая 37,5 градусов по Цельсию (!) — и косил множество изможденных людей в обеих противоборствующих армиях.164 Вслед за историком А. Замойским обратимся к воспоминаниям очевидцев: «Те, кто шел босиком, были словно под анестезией и не замечали происходящего с их ногами. „Кожа и мышцы отслаивались точно от восковой фигуры, делая видимыми кости, но временная потеря чувствительности давала несчастным тщетную надежду добраться до дома“, — писал Луи Лежён. Капитан старший аджюдан Луи Гардье из 111-го линейного полка видел проходившего мимо, как ни в чем ни бывало, человека с ногами, изрезанными острыми краями замерзшего снега и льда. „Кожа слезла у него со ступней и волочилась за ним так, точно отвалившаяся подошва башмаков, а каждый шаг его отпечатывался на снегу кровавым следом“, — писал он».165 Но борьба за собственную жизнь и за Историю продолжалась: «Сильным стимулом являлась твердая решимость. Капитан Франсуа, раненый в ногу при Бородино, прошагал весь путь с костылем, в то время как капитан Брештель дошел домой на деревянной ноге. Луи-Франсуа Лежён как-то столкнулся с только что раненым в руку канониром. Он заметил двух медиков и попросил их осмотреть рану. Те констатировали необходимость ампутации, но, не имея стола для операции, попросили Лежёна подержать раненого. „Санитары открыли свою сумку. Канонир не сказал ни слова и не издал ни звука. Я слышал только тихие звуки пилы, а спустя несколько минут санитары сказали мне: „Все сделано! Жаль только, нет вина, чтобы подкрепить его“. У меня еще оставалось полфляжки малаги, каковую я растягивал за счет длинных промежутков между глотками, кои иногда позволял себе. Я протянул ее бледному и затихшему артиллеристу. В его глазах мгновенно вспыхнула жизнь и, махом опорожнившая флягу, он вернул мне ее совершенно пустой. „Мне еще далеко топать до Каркассона“, сообщил он, после чего двинулся в путь таким шагом, что я едва поспел бы за ним“.

Другим мощным мотивом выступало чувство общей солидарности у солдат в части — однополчане нередко спасали друг друга в самых отчаянных ситуациях. „Посреди всех тех кошмарных бедствий самую острую боль доставила мне гибель моего полка, — писал полковник де Фезансак, командир 4-го линейного. — То было единственное настоящее испытание, перенесенное мною, ибо я не причисляю к таковым голод, холод и переутомление. Покуда здоровье позволяет выдерживать физическую нужду, храбрость скоро учится презирать их, особенно когда нас поддерживает мысль о Боге и об обещанной загробной жизни. Но, должен признать, мужество покидало меня, когда я своими глазами видел смерть друзей и товарищей по оружию, коих — и справедливо — называют полковой семьей… Ничто не сплачивает людей так же сильно, как разделяемые страдания, и я на деле находил в них [однополчанах] ту же заботу и ту же привязанность ко мне, как и пробуждаемые ими во мне. Не бывало случая, когда бы офицер или солдат имел кусок хлеба и не предложил мне разделить его с собой“. Согласно мнению данного мемуариста, подобное наблюдалось повсюду в 3-м корпусе, остатки частей которого по-прежнему маршировали в добром походном порядке и под звуки барабанов. Отмечается немало примеров, когда командиры оставались с солдатами до конца: ярким примером тому служат принц Вильгельм Баденский и принц Эмиль Гессенский».166

Отбывая в Париж, Наполеон передал командование армией И. Мюрату. Это был опытный маршал, и, кроме того, в ранге короля (Неаполя). По тонкому замечанию А. Тьера, Э. де Богарне был более рассудительным, но он мог повиноваться И. Мюрату, а вот характер этого лихого кавалериста был не из уравновешенных.167 В помощь новому командующему оставался опытный начальник штаба А. Бертье, однако его здоровье было совсем расстроено. Вскоре начались проблемы: И. Мюрат был выдающимся и храбрым мастером атаки, но слаб по части стратегии.168 Кроме того, его натура требовала иного: Мюрату уже постыли бесконечные снежные бури и однообразно бедный пейзаж, а вместо сражений — непонятные стычки и вечно пропадающие за поворотом русские. Он не был ни интеллектуалом, ни жертвенным героем римской трагедии. Мюрат рвался вернуться в Неаполь, где средняя температура в декабре составляла в тени +10–12 градусов по Цельсию (то есть разница с русским фронтом тех дней в 50 градусов!). Он снова хотел тешить свое фанфаронство, купаться в шелке ампирного ложа и взирать на богатое ормулю ампирной отделки предметов интерьера. Мюрат уже вкусил жизни в Королевском дворце на берегу сказочного Неаполитанского залива и в колоссальном дворце в Казерте: и плебей по рождению не смог удержаться от соблазна поскорее вновь пользоваться всей этой роскошью. Нейрофизиологи и антропологи хорошо знают, как сильны позывы головного мозга к комфорту и наслаждениям.169

Наполеон триумфально закончил Березинскую операцию, армия получила фураж в Вильно и имела все шансы занять новую линию обороны. Но И. Мюрат не обладал и долей талантов Наполеона, а сам император не мог быть одновременно везде. Об этом не пишут российские авторы, но И. Мюрат все же планировал контрнаступление — однако из-за предательства пруссаков (выход из игры флангового корпуса под командованием И.Д.Л. Йорка: как мы помним, Пруссия и Россия еще перед войной заключили тайное соглашение) он изменил свои намерения, ограничившись маневрами.170 В итоге 16 января 1813 г. маршал передает командование Э. де Богарне и уезжает в Неаполь. Многие его коллеги (я уже не говорю о Наполеоне), к примеру, маршал Э.-Ж.-Ж.-А. Макдональд, присоединивший сохранявшие неплохую форму части своего корпуса к основной группировке, упрекал И. Мюрата в ошибочности действий.171 «Это храбрый человек на поле битвы, но ему не хватает стратегического дара и нравственной силы», — писал Наполеон своему пасынку Эжену де Богарне 23 января 1813 г.172 Сам вице-король негодовал на то, как неожиданно Мюрат бросил командование на него, о чем написал своей жене из Позена 17 января.173 Тем не менее принц Евгений сделал все возможное, чтобы достойно принять новый пост и тяжелейшие обязанности (но и он не обладал ни талантами, ни харизмой императора…).

А теперь я предлагаю послушать мнение доктора исторических наук, заведующего Научно-историческим архивом Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук, Сергея Николаевича Искюля (1946 г. р.). Этот ученый внес весомый вклад в исследование эпохи 1812 года, при его участии были опубликованы многие важные документы и мемуары. Обе диссертации С.Н. Искюля (защищенные в эпоху, когда еще ВАК не считала теологию за науку…) также связаны с рассматриваемым нами сюжетом: «Германский вопрос во внешней политике России. 1807–1812 гг.» (1982 г.), «Внешняя политика России и германские государства 1801–1812 гг.» (1997 г.). Итак, мой коллега пишет: «Кто знает, останься Наполеон во главе армии, какой оборот приняли бы в конечном итоге военно-политические события конца 1812 г.?

Вопреки сложившимся впоследствии суждениям авторов официальных трудов по истории 1812 г., Наполеон покидал Россию непобежденным, ибо во всех сражениях, в которых руководил войсками Великой армии, он стяжал тактический и стратегический успех, еще раз подтвердив свои дарования полководца на берегах Березины (выделено мной, Е.П.). Другое дело, что, в общем и целом, тех целей, которые он стремился осуществить в войне с Александром I, император не достиг — главным образом потому, что его противник готов был жертвовать чем угодно ради удовлетворения собственного честолюбия в противоборстве с недавним своим союзником. Любопытно, как через два года оценивал последствия развязанной в 1812 г. войны, например, один из выдающихся в то время военачальников, а именно упоминавшийся фон Шварценберг: „Никакой, даже самый идиотический, идиот не сможет приписать неслыханные катастрофы Наполеона слабоумному Кутузову и его безвольному повелителю“».174 Важная подробность: цитируемый прославленный военачальник эпохи, К.Ф. Шварценберг, участвовал в битве при Ваграме (5–6 июля 1809 г.), а летом 1813 г. получил командование над объединенной союзной армией (включая и русскую): таким образом, он был весьма значимым и осведомленным персонажем той «пьесы». Итак, современный петербургский ученый, С.Н. Искюль, совершенно справедливо сформулировал две исторические истины: 1) Наполеон уехал во Францию победителем, 2) дальнейший ход кампании мог бы также быть успешным (с военной точки зрения), если бы он был простым генералом и мог всегда оставаться при армии.

Только теперь, когда Наполеон отбыл в Париж, к своей расстроенной армии прибыл трусливый Александр I. Разгромленная, по большей части физически уничтоженная противником, климатом и долгими переходами русская армия нуждалась в отдыхе, лечении и пополнении; само население России теперь не желало приносить новых жертв мании «хозяина» — но не тут-то было! Вы знаете, необходимо много лет серьезно изучать тысячи документов эпохи, чтобы знать степень той ущербной злобы, которую питал к гениальному и всегда побеждавшему Наполеону бездарный лысый и полуглухой царь (да, все эти физиологические подробности весьма научно важны, т. к. они определяют психологию поведения того, кто определяет действия целого государства). Снаружи виднелись лишь привычная слащавая манерность и желание нравиться, но внутри него расправлялась давно сжимаемая пружина: Александр терпел унижения много лет! Безусловно, в этих унижениях он был полностью виноват сам: однако кого же подобный факт укротит?

В гнилом сознании Александра жила память о том, как он спасался с поля Аустерлица, когда его потеряла свита;175 как потом нашли постыдно ревущим под деревом; как у него тогда же от страха началась диарея — а лакеи австрийского императора отказали его лакеям в лекарствах.176 Он помнил, как был вынужден (после новой своей агрессии), поджав хвост, подобострастно кланяться Наполеону и всячески обольщать победителя в Тильзите; как его же брат Константин заставлял его так поступать. Но еще позорнее было возвращение в Петербург: в 1807 г. все взгляды екатерининских стариков и их избалованных детей испепеляли царька ненавистью и презрением. Его критиковали мать и сестра. Александр помнил, как подобное отношение усилилось после свидания с Наполеоном в Эрфурте. Русский царь бесился оттого, что ему пришлось бежать от балов и парадов при армии летом 1812 года, а затем долгие месяцы трястись, опасаясь, что его прибьют его же собственные подданные — как с его согласия когда-то убили его отца! Его руки еще жгли письма сестры, которая откровенно говорила о том, что его ненавидят и презирают все слои русского общества.

В декабре русские города и села лежали в руинах, сотни тысяч трупов еще не были ни сожжены, ни преданы земле. У солдат его армии были обморожены и гноились конечности, головная группировка являлась практически уничтоженной, Н.П. Румянцев, М.И. Кутузов и даже автор всех пропагандистских манифестов А.С. Шишков просили царя не продолжать войну, не переходить границу! Но больное ущербной злобой существо не могло остановиться. Именно теперь Александр имел случай печатать бредовые листовки об успехах и принимать парад (одновременно ругаясь на того же М.И. Кутузова за то, что солдаты, мол, позорно выглядят). Он презирал русских, презирал собственный народ — и мечтал прославиться в Европе (отсюда и вся предыстория ненависти — зависть к успехам еще генерала Бонапарта!). Помимо всего прочего, Александра «окучивали» множество бежавших из Пруссии офицеров и штатских177 — и тщеславный царь чувствовал, что здесь он может поживиться славой, выезжая на горбу и на костях русских солдат. Но для этого Александру нужны были новые жертвы — ведь трупы воевать не умеют!

Об этом практически не пишут, но уже 28 ноября царь приказал осуществить новый сбор рекрут!178 Как же это: мы с вами уже видели свидетельства о том, что наборы в последние годы шли и так против всех правил и обескровили страну?! Крестьяне и помещики уже негодовали. Но Александр жил только своей манией. В итоге шизофреник, который управлял Россией почти четверть века, угробил сотни тысяч своих подданных.

С.Н. Искюль констатирует: «Мысль о перенесении войны за пределы России вряд ли была близка кому бы то ни было, кроме государя, для которого война с Наполеоном до победного конца связывалась с удовлетворением уязвленного в прошлом самолюбия, а значит, оставалась делом принципа, поскольку его оскорбленное самолюбие и жажда реванша требовали твердо противостоять своему противнику, несмотря ни на что. Ради этого он готов был даже сместить главнокомандующего (М.И. Кутузова — прим. мое, Е.П.), как писал об этом председателю Комитета министров.

…Правда, мысль о переходе границы после тяжелейшей и кровопролитнейшей войны в России, среди многочисленных разрушений и потерь, едва ли могла встретить воодушевление и энтузиазм в стране. „Да и зачем?“ — задавались вопросом, к примеру, пензенские жители, не желая отпускать неизвестно куда так и не побывавшее к тому времени под огнем Пензенское ополчение…»179

В итоге объявленный в России новый рекрутский набор осрамился — люди скрывались или убегали. В РГИА (Ф. 1286. Оп. 2. 1812. Ед. хр. 162. Л. 22, 27–28, 34, 47) хранятся показательные документы, в которых сообщается о бегстве и о мародерстве («ограбили серебро»…) рекрут. 13 января 1813 года только в одном месте из 300 новобранцев 103 человека «насильственным образом ушли», хотя их охраняли (как вражеских солдат!) кавалеристы. Комендант Пернова барон В.Г. фон Будберг доносил в Петербург 17 января о том, что из партии в 300 рекрут дошли лишь 118 человек: то есть больше половины дезертировали из родимой армии сразу!180 Это ли «Отечественная война»?! Пора уже с позором отбросить подобный шутовской термин: этот фиговый лист местной пропаганды давно засох и отпал. Гражданская война, спровоцированная перманентной агрессивностью самого русского царя и комплексами части «элиты» — вот подлинная суть происходившего тогда.

Что же еще предпринять? Как еще можно обмануть население России, чтобы продолжить войну за собственную ущербность? Вот вопросы, которые заботили Александра в ту пору. Идейки поднятия религиозной войны с антисемитскими тезисами по большей части уже провалились, когда иностранная армия была на территории самой России — а теперь задача обмана усложнилась. Тогда знаток (на собственной шкуре) психологических комплексов, царь, прибег к пошлейшему средству: он стал играть на ущербном комплексе самого населения по отношению к более развитому французскому обществу, которое поставляло в Россию лексику, науку и искусство (перечитываем главу о предыстории Российской империи!). Поразительно, но об этом уже открыто сказал историк В. Алексеев, написавший о войне к ее столетнему юбилею в 1912 г. следующее: «В войсках тоже чувствовали утомление — прежде всего физическое. За несколько месяцев войны им пришлось испытать много лишений и невзгод. Мир и отдых являлись их горячим желанием, тем более, что с изгнанием французов из России, кончалась цель войны, определенно указанная с самого начала ее самим царем. Так смотрел на дело и Кутузов. Прибыв в Вильну, он расположился здесь на отдых и после перехода последними отрядами „великой армии“ русской границы, высказался за заключение мира.

Одним словом, военный пыл русского общества, поднимавшийся в отдельных случаях… к концу войны начал остывать, не исключая и армии. И правительству, которое решило вопреки настроению общества, перенести войну за пределы России, пришлось обратиться к искусственным, специальным мерам, чтобы остановить преждевременное охлаждение общественного настроения и удержать его на прежнем уровне. Карикатуры на Наполеона и политические статьи в прессе явились в руках правительства такими средствами возбуждения в русском обществе интереса к продолжению войны. В карикатурах то изображался Наполеон, пляшущий вприсядку под русскую дудку, то французские солдаты за похлебкой из ворон».181

Вот оно! Вот тот дешевый пропагандистский метод, который стал классическим для возбуждения агрессивности на последующие два столетия. Упомянутые бредовые карикатурки для отрепья наляпаны и во многих современных школьных учебниках — ими полностью подменена правда о случившемся: черное названо белым, а белое — черным. Пропагандистская машина исправно клепала и клепает «пушечное мясо», которое с детства приучают жить ущербными комплексами в отношении «старшего брата». Конечно, что-то создать гораздо сложнее, чем прийти «ордою» в чужую более развитую страну — и все там порушить. Варвары тоже были в Риме, ордынцы жгли Киев, а нынешние исламисты терроризируют весь мир, поэтому фразочка «мы дошли до Парижа (и т. д.)» — это лишь бессмыслица, отрыжка казенной пропаганды, которую руминировали нищие рабы. И сегодня среди казенных пропагандистов жив провинциальный ущербный комплекс, выраженный в радости от «купания казацких коней в Сене».

Стоили ли дешевые комплексы подлинных страданий людей и их гибели? Послушаем, что пишет Денис Давыдов о состоянии русских войск в конце 1812 г.: «Наша армия после понесенных ею трудов и потерь была весьма изнурена и слаба».182 Из-за воровства и разгильдяйства провиантмейстеров русским солдатам приходилось даже голодать.183

Крупнейший царский историк войны 1812 года, автор капитального труда, М.И. Богданович, ужасается колоссальным потерям армии М.И. Кутузова, которая по прибытии в район Вильно насчитывала всего 27 500 человек (и те находились в печальном состоянии).184 Анализируя документы, он называет небывалую цифру солдат, только лишь лежавших в госпиталях — 48 000 и продолжает: «Из 622 орудий, находившихся при армии под Тарутиным, осталось двести, прочие же были оставлены позади, вследствие потери лошадей… Вообще же наибольший урон потерпела конница… в самых сильных полках было от 120 до 150 человек (т. е. практически уничтожены, если сравнивать со штатным количеством — прим. мое, Е.П.), а в некоторых не более шестидесяти. Причинами повальных болезней и смертности были: недостаток в пище, употребление воды, зараженной гниением тел, и усиленные переходы в жестокую стужу после переправы через Березину (а как же крики российской пропаганды, что это „не мороз наносил урон армии Наполеона, мороза не было“? — прим. мое, Е.П.). На этом марше, хотя войска Главной армии проходили кругом не более двадцати верст в сутки, однако же, нередко двигаясь по глубокому снегу, утомлялись до чрезвычайности, тем более что подвижные магазины отставали от войск; на всем пространстве от Копыса до Вильны, в продолжение времени около трех недель, Главная армия получила только один транспорт провианта… Наша многочисленная и превосходная кавалерия заметно таяла.

⇐ Предыдущая 138 139 140 141 142143144 145 146 147 Следующая ⇒