Annotation 61 страница

С периодом оставления французами первопрестольной связана одна история, которая весьма рельефно демонстрирует то, как на пустом месте благодаря обману в невежественном населении поддерживается религиозное мракобесие. Князь (кстати, из рода Рюриковичей) Александр Александрович Шаховской (1777–1846), известный драматург и театральный деятель, который одним из первых оказался в Москве (с ратниками Тверского ополчения), увидел в Спасских воротах образок и серебряную лампаду. Он приказал их затеплить, а затем записал, что «собравшимся после меня народом распущен был слух, будто лампада Спасских ворот не угасала во все время пребывания неприятеля в Москве, и что, пораженный этим чудом, он не смел дотронуться до иконы».18

Однако религиозные штуки во все эпохи не могли помешать простым радостям приматов — например, грабежу. Назначенный комендантом Москвы А.Х. Бенкендорф свидетельствует: «Город был отдан на расхищение крестьянам, которых стеклось великое множество, и все пьяные; казаки и их старшины довершили разгром… люди убивали друг друга на улицах, поджигали дома… Мне пришлось выдержать несколько настоящих сражений».19 Вот вам и настоящая гражданская война! «Несколько сражений» уже в Москве: когда Наполеон входил в город, крестьяне с ним не сражались (впрочем, как и армия). Одним словом: «патриотизм»… Только про подобные сражения отечественная пропаганда не создала ни эффектных полотен кистей больших художников, ни карт с расстановкой противоборствующих «войск» — это было бы весьма интересно и показательно.

21 октября передовые части авангарда Великой армии под командование Евгения (Эжена) Богарне вступили в село Фоминское (сегодня это Наро-Фоминск) на новой Калужской дороге. М.И. Кутузов, как обычно, был в состоянии перманентного сна, он не знал о новой операции Наполеона, не предполагал направления движения неприятельской армии, не зная о местонахождении ее авангарда. Это вновь сыграло на руку французам. Очень поздно и без анализа ситуации он поручил атаку на Фоминское генералу Д.С. Дохтурову (с его 6-м пехотным корпусом), дав в придачу 1-й кавалерийский корпус генерал-адъютанта барона Е.И. Меллера-Закомельского (1767–1830). Легкие кавалерийские отряды А.Н. Сеславина (1780–1857) и А.С. Фигнера наблюдали за французами. Совершенно неожиданно А.Н. Сеславин обнаружил вражеские войска, причем лично увидал Наполеона и его штаб. Об этом он незамедлительно донес Д.С. Дохтурову, который уже собирался выполнять нелепый приказ М.И. Кутузова и начать атаку (не понимая, что перед ним главные силы Наполеона — и подобная атака означала бы крах и гибель), но узнав эти сведения, Д.С. Дохтуров немедленно поспешил в Малоярославец.

О том, как «героический» и «прозорливый» Кутузов узнал о новом наступлении Наполеона, живописно повествует отрывок из юбилейной поэмы 1912 года Ф.Ф. Пастухова:

Скачет вестник в тиши ночи,

Пеленой туман висит,

Не смыкая зорки очи,

В «Леташевку» он спешит.

Там в лачуге спит Кутузов,

Вестей радостных не ждет…20

О полном хаосе в штабе русского командования и трагикомической прострацией фельдмаршала повествует очевидец событий — знаменитый генерал Алексей Петрович Ермолов: «Испросивши позволение генерала Дохтурова, я поручил генерал-адъютанту графу Орлову-Денисову от имени моего донести фельдмаршалу во всей подробности о положении дел наших и о необходимости ускорить движение армии, или город впадет во власть неприятеля. Армия стояла на реке Протве у села Спасского. Неприятным могло казаться объяснение мое фельдмаршалу, когда свидетелями были многие из генералов. Он отправил обратно графа Орлова-Денисова без всякого приказания. Не с большою благосклонностью принят был вторично посланный от меня (также многие из генералов находились при фельдмаршале), и с настойчивостию объясненная потребность в скорейшем присутствии армии могла иметь вид некоторого замечания или упрека. Он с негодованием плюнул так близко к стоявшему против него посланнику, что тот достал из кармана платок (выделено мной, Е.П.), и замечено, что лицо его имело более в том надобности».21

И снова не русский главнокомандующий, а французы на данном этапе владеют стратегической и тактической инициативой. Именно так это расценивали в русской армии. К примеру, гвардейский офицер, поручик 9-й роты лейб-гвардейского Семеновского А.В. Чичерин (ок. 1793–1813) в своем дневнике признавался (25 октября): «Теперь неприятель решает, когда у нас будут дневки, а когда марши».22

Кутузов был растерян, войска Наполеона активно продвигались, а попы занялись важным делом — сокрытием ценных металлов и разной дорогостоящей утвари. Об этой деятельности после войны были составлены соответствующие «показания». В одном из них (находится в РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3465. Ч. 10. Л. 116–121) среди прочего сказано: «При появлении французской армии на Горе Буниной», церковь была отперта — и находящееся в ней имущество (1 000 рублей денег, серебряный вызолоченный потир, Евангелие, обложенное медью и местами вызолоченное) «скрыто в кочке церковного болота». Чем не подвиг?! Но возникает только вопрос, тянущий, как минимум, на диссертацию по новой «научной» (по мнению ВАКа) дисциплине — я имею в виду теологию: а почему же эти вещи чудесным образом сами не спаслись от неприятеля (например, в той же кочке на болоте), или на каком основании церковный староста не надеялся на их чудесное спасение от возможных притязаний «нехристей»?..

Итак, корпуса Кутузова оказались растянуты — и далеко не все понимали, что происходит. Многие не предполагали нового большого сражения. Уже упомянутый молодой поручик Л.А. Симанский был весьма расслаблен — вот что мы читаем в его дневнике: «Не доходя верст 7 от города (Малоярославца — прим. мое, Е.П.) мы немного отдохнули, я лежал с Иваном Семеновичем Чайковским (1786 г. р, штаб-лекарь лейб-гвардии Измайловского полка — прим. мое, Е.П.), вскоре мы пошли, подходя ближе пальба гораздо была слышнее…»23 В свою очередь Наполеон заметил несколько полков русской армии — и, переоценивая полководческие таланты и интуицию Кутузова, решил, что тот разгадал его маневр — и успел преградить ему дорогу своей армией. Поэтому он подумал о новом большом сражении, из-за чего приостановил движение авангарда — и послал вперед лишь 13-ю дивизию Алексиса Жозефа Дельзона (1775–1812). Теперь обратимся к описанию сражения при Малоярославце (около 110 км к юго-западу от Москвы), которое состоялось 24 октября.24

Несколько слов о самом городке Малоярославец. В 1812 году он был невелик, и в нем обитало 1 500 жителей. По обыкновению, когда стало известно о движении французов, местный городничий П.И. Быков приказал уничтожить мост через речку Лужу. Однако эта комическая мера никак не смогла остановить европейскую армию: солдаты А.Ж. Дельзона быстро навели понтонный мост через Лужу — и 2 его батальона заночевали в городе (основные силы дивизии расположились перед городом, а ставка Наполеона заняла Боровск). До нашего времени дошел весьма «гоголевского» или даже «чеховского» стиля документ (хранится в: ГАСО. Ф. 179. Оп. 1. Д. 30. Л. 157–158): послевоенное письмо уже помянутого П.И. Быкова саратовскому губернскому предводителю дворянства М.Н. Чегодаеву. В нем титулярный советник указывает, что в 1812 году он вносил какое-то (какое — он не уточнил) «пожертвование», но документы об этом грандиозном поступке сгорели в самом Малоярославце — и теперь он просит без документов выдать ему «бронзовую медаль», которую выдавали другим дворянам, если те вносили пожертвования на войну. Но вернемся к бою.

24 октября разгорелось сражение. Город несколько раз переходил из рук в руки, новые русские части все прибывали, но к вечеру наполеоновские солдаты их выбили и окончательно завладели еще одним городом, который практически полностью выгорел. Солдаты М.И. Кутузова отступили.

«Французы и итальянцы считали себя победителями, о чем свидетельствуют все их реляции, мемуары и другие источники. „Вчера был великолепный день для моего армейского корпуса, — писал после сражения принц Эжен Богарне своей жене, — я имел дело с утра до вечера с восемью дивизиями противника, и я закончил его, сохранив мою позицию. Французы и итальянцы покрыли себя славой“. Генерал Компан в письме к супруге Луизе сообщал, что его дивизия 12 (24) октября „получила приказ поддерживать армейский корпус, возглавляемый вице-королем. В довольно упорном бою, закончившемся, по обыкновению в нашу пользу“. На протяжении всего боя войскам Богарне пришлось действовать против постоянно усиливавшихся русских войск, располагавших более многочисленной и выгодно расположенной артиллерией. „Ваше величество могли судить сами, — отмечал вице-король Италии в своем рапорте Наполеону, — о тех усилиях, которые 4-й армейский корпус должен был сделать, чтобы отнять у превосходящих сил (противника) столь грандиозную позицию, как малоярославецкая“».25

Важные цифры, которые признаны сегодня даже официозной российской «Энциклопедией»: непосредственно в бою участвовало 31,8 тыс. чел. русских и всего 24 тыс. наполеоновских солдат!26 Внимательный исследователь военных аспектов наполеоновской эпохи, А.А. Васильев, проанализировав хранящиеся в РГВИА ведомости и строевые рапорты, высчитал цифру потерь русских в 6 930 человек, отметив, что сюда следует добавить неучтенный в ведомостях урон нескольких артиллерийских рот, казаков Платова и конных отрядов Дорохова и Сеславина. Вместе с ними потери превышают 7 тыс. человек.27 Автор уточняет: «Обращает на себя внимание значительное количество пропавших без вести нижних чинов русской армии (2 316 человека), однако, в подавляющем большинстве их следует считать погибшими. Неопознанные, зачастую полностью обгоревшие трупы этих солдат остались в занятом французами Малоярославце».28 Потери французов составили не менее 5 тыс. чел. (в рапорте Э. де Богарне сразу после сражения говорится о «примерно 3 500»).29

План боя при Малоярославце из книги адъютанта М.И. Кутузова А.И. Михайловского-Данилевского (в частном собрании Е. Понасенкова). На этой русской карте хорошо виден численный перевес непосредственно задействованных в бою войск М.И. Кутузова: но даже в оборонительной позиции, находясь в городе, русские сражение проиграли, понесли бóльшие, чем Великая армия, потери — и отступили.

И снова, находясь в укрепленном пункте, имея (если верить казенной пропаганде) колоссальную мотивацию «защиты родной земли» (плюс к этому можно было бы изыскать желание поквитаться за поражение при Бородине и оставление Москвы), русские войска при численном перевесе проиграли и отступили (аж на 25 верст — к Полотняному заводу), потеряв более противника! Но молебен все же провели. Послушаем записки Л.А. Симанского: «Полки всей гвардии были собравшись, на нескольких барабанах поставлен образ Знамения Божией Матери, поддерживаемой ружьями. …Молебен служил полевой обер-священник Торопотрицкий…»30 «Обер-священник», икона на ружьях — какое чудовищное надругательство над новозаветными заповедями, какое комическое, гоголевского запаха, провинциальное варварство с полицейскими обертонами.

Причины отступления Кутузова очевидны: сражение проиграно, его продолжение сулило стать вторым Бородиным — а такого удара по репутации, когда зима-благодетельница (для карьерного роста) уже надвигалась, он допускать не желал. Л.Л. Беннигсен в письме жене негодовал: «Степень его малодушия превосходит меру, дозволенную даже трусу».31 Кроме этого, мы помним, что русская армия была не в лучшем состоянии — подорванная дисциплина и мародерство не добавляли ей эффективности в бою. Так вышло, что я первым обратил внимание: еще при Бородине пришлось срочно «изобретать» то, что в период Второй мировой войны на территории СССР получило название «заградотрядов». Об этом умалчивают мои коллеги, но не только солдаты, но и офицеры пытались трусливо покинуть линию обороны на Бородинском поле: и ополченцам отдали приказ пресекать подобное, возвращая армейцев под огонь. Об этом свидетельствует, к примеру, старший адъютант Барклая де Толли, майор Владимир (Вольдемар) Иванович Левенштерн (1777–1858) — в своих до сих пор полностью не изданных на русском языке воспоминаниях.32 В докладе своему монарху посланник Сардинского короля в Петербурге Жозеф де Местр свидетельствует: «Если вспомнить, что после оставления Москвы у фельдмаршала князя Кутузова было в собственной его армии 18 000 мародеров, а всеобщий беспорядок доходил до того, что, как мне доподлинно известно, писал он в С.-Петербург: „У меня более помех от своей армии, нежели от неприятельской“, то можно представить, каковы были бы последствия, будь он атакован самим Наполеоном…»33

Приходится признать и постулировать: именно в Бородинском сражении русской армии был нанесен непоправимый урон, от которого она уже не оправилась. Армия М.И. Кутузова была тогда обескровлена — и на следующем этапе кампании (хотя, по сути, «этап» был все время одинаковый — русские отступали, а Наполеон владел инициативой) уже не могла вести активной деятельности. Вспомним, что писал о прошедшей баталии генерал Н.Н. Раевский А.Н. Самойлову еще 19 сентября: «Мой корпус, бывший в первой линии, до тех пор держали, пока его истребили. Мы ретировались до Москвы… войска в упадке духа, укомплектованы ратниками с пиками (вынужденная мера из-за колоссальных потерь регулярных частей — прим. мое, Е.П.), хлебом в своей стране нуждаемся (потому что, во-первых, бедная крепостническая страна, во-вторых, крестьяне часто не желали помогать русской армии, в-третьих, никаких продуманных планов глубокого отступления изначально не заготавливалось — прим. мое, Е.П.), раненых всех бросили, бродяг половина армии (хороша армия православных „патриотов“ — прим. мое, Е.П.), капитаны командуют полками (в связи с тем, что старших офицеров убили в бою — прим. мое, Е.П.). Чем все сие кончится, не знаю и придумать не могу. Естли заключить мир, то он будет постыдной».34

Среди прочего в этом документе речь идет о возможном (и логичном) мире: поэтому, если русский генерал предполагал подобный сценарий развития событий, если мать царя, брат царя Константин, А.А. Аракчеев, Н.П. Румянцев выступали за заключение мира, то и Наполеон имел все логические основания этого мира ожидать. И только пренебрегающие этими фактами невежественные или нечистоплотные сочинители могут укорять полководца в том, что он ждал мира в Москве: Наполеон же не знал, что Александр I подвержен прогрессирующему психическому недугу (помимо уже имеющейся завистливости, мстительности и бесконтрольности).

25 октября Кутузов отступил на несколько верст. В дальнейшем его преследовании не было никакого смысла, кроме того, цель бы достигнута — теперь Наполеон мог совершить задуманный маневр к Смоленску, отпугнув Кутузова, который в итоге пошел своим известным «параллельным маршем». Французская армия продолжила путь по уже устроенной в начале сентября коммуникационной линии — через Верею и Можайск. Переживал ли М.И. Кутузов новое поражение и гибель тысяч русских солдат и жителей в горящем от бойни Малоярославце? Не думаю, чтобы сильно — это было не в его характере. Во всяком случае, ничего подобного мы не наблюдаем в его письмах и беседах с помощниками. Даже во время катастрофического отступления-бегства русской армии летом хрестоматийного представителя восемнадцатого века, М.И. Кутузова, часто видели в театре.35

Современный российский талантливый исследователь, крупнейший знаток русской периодики эпохи Александра I, И.А. Бордаченков, справедливо резюмирует и строит небезосновательное предположение: «Русская армия была практически уничтожена в сражении при Бородино — из 155,000 человек, защищавших Россию на этом поле, было убито, ранено и попало в плен около трети, а до Тарутино вообще дошло чуть больше 60,000. Можно было и дальше гнать ее остатки. Но куда? К берегам Волги? За Урал? В Сибирь? На Камчатку? Будь Наполеон на 15 лет моложе, он надел бы армяк, взял в руки крест, провозгласил бы себя православным пророком… и погнал бы русские полки в сторону Китая. …Ведя эту войну, он не думал о завоеваниях, добыче и великих свершениях. Он хотел мира. А его противник хотел войны».36

Итак, Великая армия Наполеона вновь одержала победу, М.И. Кутузов снова отступил. И совершенно абсурдно после этого пытаться писать о каком-то «контрнаступлении» М.И. Кутузова. Такого понятия не существовало полтора века (!) до всего лишь одной полуфразы И. Сталина (в 1947 г.): после чего советские сервильные писаки стали клепать типовые брошюры вроде «Контрнаступления Кутузова в 1812 году» (за подобную тоненькую по объему книжонку-фальсификацию П.А. Жилин получил аж Сталинскую премию!). Если бы отечественные исследователи были а) свободны от пропаганды или необходимости ее создавать и б) владели бы иностранными языками, то читали бы источники противоборствующей стороны. Все они формулируют ситуацию просто: мы побеждаем, русские убегают — и нет смысла за ними гоняться. А раз нет смысла гоняться — значит, просто путешествуем обратно. Ну, если царь и его подданные сами сжигают свои селения, а армия убегает — и мира никто здесь не хочет: что еще делать? Процитирую победителя в Малоярославецком бое, командира IV корпуса Великой армии вице-короля Италии Евгения (Эжена) де Богарне. В письме жене (к сожалению, этот важный источник не был замечен отечественными «историками») он резюмировал: «Нам бы пришлось зайти глубоко в Сибирь, чтобы поймать этих проклятых русских».37

Как обычно, я привлеку внимание читателей к существенным деталям, которые, по моему убеждению, гораздо важнее линейного описания хронологии разных мимолетных военных стычек. Упомянутый Эжен (Евгений) Богарне, как и М.И. Кутузов, был масоном — великим мастером (командором) Великого Востока Италии. Это объединяло двух генералов — и подобной общности между Кутузовым и всеми его рядовыми солдатами, а также всеми русскими крестьянами не существовало (не следует, однако, строить завиральных теорий — источники свидетельствуют, что масонство было лишь подобием театрализованного кружка и никак не влияло на войну). А через несколько лет после кровавых событий 1812 года сын Эжена де Богарне Максимилиан Иосиф Евгений Август Наполеон (то есть, с юридической точки зрения, внук Наполеона) женился на дочери императора Николая I — Марии Николаевне. И не просто женился, а стал президентом Императорской академии художеств и главноуправляющим Горного института. Подобные браки, безусловно, не могли способствовать консолидации русских солдат и крестьян с семьей православного самодержца. И за что, позвольте спросить, умирали (в сражении с французами или от собственных карательных отрядов, посланных Кутузовым) русские крестьяне?

Об этом почему-то не упоминают авторы, описывающие войну 1812 года, но уже летом 1814 года русская императрица Елизавета Алексеевна (она же Луиза Мария Августа) прибыла на отдых в Баден: вскоре на тот же курорт прибыл вместе с семьей и Эжен де Богарне — эта компания замечательно проводила время. Подчеркну: за все время 1813–1814 гг., пока в России убирали кости и сжигали трупы погибших мирных жителей, «государыня» путешествовала по европейским красотам — и даже не подумала проявить какое-то внимание к народу, замученному манией ее мужа (Александра I). В моей коллекции есть весьма примечательное издание, подробно освещающее все радости ее бытия (автор — подобострастный коллежский советник В.М. Иванов): «Записки, веденныя во время путешествия императрицы Елисаветы Алексеевны по Германии в 1813, 1814 и 1815 годах». Особенно острое впечатление это описание производит, если параллельно с ним изучать архивные ведомости с отчетами по потерям среди мирного населения по губерниям, которые случились прежде всего из-за поджогов, осуществляемых по приказу русского правительства и армейского командования.

Однако вернемся на фронт, где уже активно настает холодный сезон. Буквально через несколько дней после оставления Москвы солдаты и офицеры Великой армии стали испытывать острейший недостаток в продовольствии. И ранее немногочисленные деревни и городки вдоль Старой Смоленской дороги (Смоленского тракта) были небогатыми, без европейской системы магазинов, потом (в первые месяцы кампании) их частью разграбили, а затем сожгли русские войска; кроме того, многие крестьяне растащили добро сбежавших помещиков, а мародеры из обеих противостоящих армий довершили дело. Письма офицеров и интендантов (в том числе Стендаля) говорят об ужасающих трудностях — вплоть до неимения нормального хлеба. Многие из их писем сохранились в российских архивах, но пока особого внимания моих коллег не привлекли.38

Вскоре болезни от недоедания и холодов усилились чрезвычайно. «Голод, холод, болезни преследуют армию. Жестокая эпидемия сыпного тифа косит солдат, офицеров, врачей», — пишет советский биограф Главного хирурга армии Наполеон (Ларрея) И.А. Кассирский.39 Другой страшной проблемой стал массовый падеж лошадей из-за отсутствия корма, а чуть позже по причине обледенения дорог. Соответственно, приходилось бросать пушки, инженерные транспорты и оставшиеся провиантские повозки: и все эти потери происходили без малейшего участия неприятельской армии.

Подобным образом не формулировал пока ни один исследователь (сила догматов, мифологии, интеллектуальная инертность авторов мешали им осознать важнейшую вещь), но поход все быстрее утрачивал военный характер и интерес (как для участников — так и для нас, ученых и потомков). События на фронте в октябре-декабре 1812 года становятся лишь борьбой биологических организмов за выживание в условиях холода и голода, чудовищным опытом над живыми людьми, поставленном, во многом, по вине лично императора Александра. Это было актуальным для обеих армий, но, безусловно, армия Наполеона находилась в худшем положении. Фуражиры не имели подробных карт местности и проводников, на голодных и часто безоружных солдат, отправившихся на поиски пищи, нападали крестьяне (отнюдь не из-за каких-то несуществующих «гражданских» чувств — таковых категорий просто не существовало ни в теории, ни на практике).

Войска М.И. Кутузова имели при выходе из Тарутина некоторый запас фуража, кроме того, русские солдаты были несколько более неприхотливы (западноевропейских «разносолов» не видали отродясь…), однако голодали и они. Что еще трагичнее: во время пребывания в Тарутинском лагере фельдмаршал в основном спал или самым порочным образом забавлялся с упомянутой переодетой казаком малолетней девицей, но не озаботился всерьез организацией зимней одежды и обуви для войск. Поставки фуража были столь же дурно налажены.

Будущий знаменитый генерал Николай Николаевич Муравьев-Карсский свидетельствует: «Ноги мои болели ужасным образом, у сапог отваливались подошвы, одежда моя состояла из каких-то синих шаровар и мундирного сюртука, коего пуговицы были отпороты и пришиты к нижнему белью; жилета не было и все это прикрывалось солдатской шинелью с выгоревшими на биваке полами, подпоясался же я французскою широкою кирасирскою портупею, поднятою мною на дороге с палашом, которым я заменил мою французскую саблю. Голова покрывалась изношенною солдатскою фуражкой с башлыком, сшитым из сукна, подаренного мне братом. …Иногда я раздевался, садился спиною к огню, при коем парился шарфом и тем облегчал зуд, беспокоивший меня по всему телу. Давно уже не переменял я рубашки и давно не спал не раздеваясь. Платье мое было напитано вшами, которые мне покоя не давали и которых я, сидя у огня, истреблял сотнями (то есть русский офицер был занят в основном истреблением отечественных вшей — а до солдат противника руки часто просто не доходили… — прим. мое, Е.П.). Закручивая рубашку, я по примеру солдат парил ее над огнем и радовался треску от сыпавшихся из нее насекомых. Когда отодрал я бинты, коими увязаны были ноги, то нашел язвы увеличившимся и умножившимися до такой степени, что от пяток до бедер едва ли не половина поверхности их была покрыта язвами, в гною которых кишели насекомые. Я ослаб душевно и телесно…»40

28 ноября гвардейский офицер А.В. Чичерин записал в дневнике: «Сейчас меня очень тревожит тяжелое положение нашей армии: гвардия уже двенадцать дней, а вся армия целый месяц не получает хлеба. Тогда как дороги забиты обозами с провиантом, и мы захватываем у неприятеля склады, полные сухарями».41 Адъютант и оттого ярый защитник М.И. Кутузова, ставший после войны сенатором и автором написанного по приказу Николая I мифологизированного официоза о Русской кампании 1812 г., А.И. Михайловский-Данилевский, делится своими впечатлениями о тех днях: «…если на привалах случалось кому-нибудь отыскать несколько картофелин, то все бросались к тому месту… разрывали землю и часто, не имея терпения варить или печь, ели ее сырой (что бы они делали без этой „инородной“ и не совсем „исконной“, завезенной из Америки картошки? — прим. мое, Е.П.)… Скоро перестали находить и картофель. Тогда несколько горстей ржи или овса, пареных в снежной воде, служили пищею».42

Стоит отдельно подчеркнуть: я имею возможность до вас донести только записки офицеров, а практически поголовно неграмотные русские солдаты свидетельств оставить не смогли, но совершенно очевидно, что их страдания и лишения в жесткой классовой армии Российской империи образца 1812 года были еще сильнее. От обморожений и различного рода болезней выбывали из строя и гибли десятки тысяч русских воинов (вскоре мы узнаем, что, дойдя до Вильно, Кутузов свою армию фактически потеряет!). Поразительный факт: спустя всего 3 недели после отбытия из Тарутина главная армия потеряла 50 000 человек, из которых всего лишь 10 000 были боевыми потерями, а остальные — жертвы холода и голода!43 В процентном отношении — это даже несколько более того, что потеряла от тех же причин армия Наполеона. Я повторяю: вопреки расхожему среди российских и советских пропагандистов и обывателей мнению о том, что в России «сгинула» армия вторжения, цифры и факты обязывают нас утверждать, что в осенне-зимнюю кампанию в 1812 году погибла и центральная группировка русской армии (к этой теме мы еще вернемся ближе к финалу данной главы).

От климата и бездарности организации военного процесса страдали и несчастные «ополченцы», которых затащили в «ратники» силком, причем помещики нарочито сбывали алкоголиков, увечных или особо агрессивно к ним настроенных, могущих поднять бунт (лично мне подобное «сплавление» таких типажей очень живо напоминает некий процесс, происходящий буквально в наши дни…). Интересные сведения можно почерпнуть, к примеру, в обойденной вниманием всех моих коллег аналитической записке, приложенной к рапорту, поданному царю Александру курляндским гражданским губернатором, тайным советником, генерал-майором Ф.Ф. Сиверсом (1748–1823). Подробный текст в 11 приложениях сообщает нам, что «ратники Лифляндского ополчения частью разбежались, частью сдались в плен, частью лежали в госпиталях (выделено мной, прим. Е.П.), умирая от холода и других лишений, так как несмотря на все усилия курляндского губернатора, лифляндское дворянство не выдавало ополчению ни рубах, ни полушубков, ни сапог».44

Как все это называется? Послать на войну в мороз без обуви и даже без рубахи? Это «отечественная» война — или позорная отправка на верную смерть тех, кого ненавидишь или не считаешь за людей? А ведь французы в 1812 году являлись гражданами своей страны — и они защищали свои гражданские права от орды очередной антифранцузской коалиции.

Одна из причин голода и отсутствия крыши над головой у русской армии на данном этапе похода была та, что сами же ее командиры постарались все уничтожить еще летом — во время бегства от Немана за Москву. Крестьяне, в свою очередь, не спешили помогать армейцам. На них, по большому счету, даже не подействовали призывы к религиозному терроризму. Да, как ни отвратительно и уголовно это звучит, глава государства уже в просвещенном девятнадцатом веке позволил себе заниматься подобными вещами: развязавший войну Александр желал организовать нечто вроде православного «Талибана», хотя сам он оставался вдали от этого кошмара, наслаждаясь европейской жизнью в Петербурге. Процитирую еще один документ, который боятся публиковать казенные «историки». В июльском рескрипте на имя уже известного нам смоленского епископа Иринея царь приказывал ему устроить из подвластных ему попов пропагандистскую группировку и требовать от жителей «совокупясь вместе, вооружиться чем кто может, дабы, не давая никакого пристанища врагам, везде и всюду истреблять их и вместо робости наносить им великий вред и ужас».45 Однако, как мы уже знаем из прошлых глав, сам Ириней трусливо сбежал, как только император Наполеон приблизился к Смоленску, а крестьяне так на войну против армии вторжения и не поднялись: зато вместе с казаками и регулярными войсками они разграбили Москву, а отдельные были не прочь присягнуть новому властелину. Некоторые историки даже ставили в вину Наполеону то, что тот не разыграл крестьянскую «карту», но, по свидетельству его адъютанта Ф.-П. де Сегюра, Наполеон не понимал: «Как поднять их за свободу, если они даже слова этого не понимают»?46

Но вернемся к походу от Малоярославца. Британский офицер и военный историк, находившийся в 1812 году при штабе М.И. Кутузова Роберт Томас Вильсон (в современной транскрипции — Уильсон: 1777–1849) свидетельствует: «Армия была весь нынешний день без пищи, и я боюсь, что то же случится и завтра, потому что фуры с провизией оставлены весьма в дальнем расстоянии; но войска переносят всякую нужду с удивительным мужеством. Как жалко, что они имеют такого начальника, — что они должны лишиться того награждения, которого достойны по своей храбрости, что их страдания должны умножиться без всякой нужды и что столь много крови должно быть еще пролито для одержания частных успехов, когда вся и полная добыча в руках их уже находилась. Теперь-то фельдмаршал пожалеет о потерянных им случаях; теперь-то венцы совершенной победы, упущенные при Малоярославце, при Вязьме и при Красном, будут мелькать в глазах людей, ослепленных невежеством.

⇐ Предыдущая 134 135 136 137 138139140 141 142 143 Следующая ⇒