*По воле бога и дьявола (латынь) 11 страница

Он сел на стул, который был поставлен в правильном месте у изножья кровати — миссис Макинтош всегда делала все очень правильно.

— Ну, как мы себя чувствуем? - спросил он.

— Неплохо, - ответила Мона. - Уже намного лучше, чем было.

— Но не так хорошо, как могло бы быть?

— Нет, боюсь, что нет. Утомительно, не правда ли? Особенно после того, как кто-то был настолько добр ко мне. Я не знаю, как за это отблагодарить.

— Не беспокойтесь об этом. Вы пробудете здесь до тех пор, пока не поправитесь.

Тишина повисла между ними. Хью оглядывался по сторонам в поисках какой-нибудь подсказки, из которой могла бы родиться интересная тема для разговора, не ведущая к Аброзиусу, но ничего не находил. Если бы он заговорил о ферме, то это вылилось бы в разговор об Амброзиусе. Если бы заговорил о ее работе, то они опять пришли бы к ферме, а значит и к Амброзиусу. Внезапно проблема с него была снята. Мона Уилтон пристально посмотрела на него и спросила:

— Вы нашли что-нибудь еще об Амброзиусе?

Хью охнул.

— Я... Я думал, что вам не нравится Амброзиус, - ответил он.

— Я никогда этого не говорила, - сказала Мона. - Он заставил меня испытать настоящий ужас из-за своей кошмарной смерти, но я никогда не говорила, что он мне не нравится. Вообще-то, Я... Мне его невероятно жаль. Мне кажется, что он пережил отвратительные времена.

— Это в точности то же самое, что испытываю к нему я, - подхватил Хью с энтузиазмом, но затем быстро остановился, ибо он знал, что эта тема была запретной и ему казалось, что и без того высокая температура Моны поднимется до точки кипения, если они будут продолжать разговор.

— Расскажите мне о нем. Нашли ли вы что-нибудь еще?

— Э... Нет, я и не искал. Но знаете, я не думаю, что вам пойдет на пользу разговор об Амброзиусе, ведь вы все еще нездоровы. Это довольно мучительная тема, не находите? После нее вы не сможете спать.

— Это лучшая из возможных тем для разговора, как по мне, и я, вероятно, смогу наконец заснуть после нее. Но я не смогу спать нормально, пока не обсужу этого. Амброзиус действует мне на нервы, знаете ли, и я хочу поговорить о нем, чтобы это прекратилось.

— Ну хорошо, начинайте. Что вы хотите узнать о нем?

— Как вы думаете, где он сейчас?

— Господи, я не знаю. Полагаю, спокойно лежит на церковном кладбище, где его и закопали после расследования.

— Там находится его тело, но где он сам?

— Откуда мне знать? Вы думаете, что его призрак разгуливает на свободе?

— Не совсем разгуливает, ведь тогда бы он был земным духом, а я не думаю, что он им стал. Но мне кажется, что он может проявиться, если дать ему хоть малейшую возможность.

— Мне тоже так кажется, - ответил Хью, но затем поспешил прикусить язык.

— Знаете, что мы должны сделать?

— Нет.

— Мы должны помочь ему проявиться.

— О чем вы?

— Мы должны связаться с ним и помочь ему вернуться обратно. Никому не будет покоя, пока мы не сделаем этого. Я уже все решила. Это то, что постоянно крутилось у меня в голове, пока я болела. Это то, из-за чего поднималась моя температура. Но теперь, когда я все решила и рассказала об этом вам, она начнет спадать. Если увидите Амброзиуса, передайте ему большой привет от меня.

Мона очень странно улыбнулась ему после того, как произнесла эти последние слова. Никогда прежде он не видел, чтобы женщина так улыбалась, и не мог понять, что бы это могло значить.

Но его охватило чувство невероятного умиротворения и расслабленности, как если бы то, что создавало напряжение внутри него, внезапно уступило и освободило его от себя.

— Чертовски приятно слышать это от вас, - сказал он и сам удивился этому. Почему он благодарил ее вместо Амброзиуса?

— Теперь расскажите мне, что нового произошло, - сказала Мона. - Как обстоят дела с фермой?

— Первоклассно. Вы знали, что то, что мы приняли за маленький сарай, на самом деле оказалось маленьким домом, и что он вполне пригоден для жизни? Его только нужно немного подкрасить и кое-что там подремонтировать. Мы могли бы переехать уже на следующей неделе, если бы захотели.

— Как это прекрасно! Боже мой, я должна очень быстро выздороветь и приступить к работе над ним. Нет ничего лучше, чем придавать вещам должный вид. Вы не представляете себе, какие возможности открывает это место в плане декора. Это самый лучший фон, о котором только можно мечтать.

— Так вы тоже влюбились в это место, правда? Как и я. В нем есть странное очарование, не правда ли? Кто-то из-за его истории мог бы решить, что он мрачное и зловещее, но мне почему-то так не кажется. Кажется, что все это было наносным, а настоящей единственной вещью, связанной с этим местом, было то, что Амброзиус намеревался там предпринять. Вы догадались, что это?

— Нет, и что же?

— То же самое, что и мы собираемся сделать — инвокация Пана. И дом знает об этом. Вот почему мы чувствуем, что он принимает нас. Он был ужасно рад нас видеть. Этот дом можно считать монастырем в той же мере, в какой Амброзиуса — монахом. Держу пари, что на протяжении всех этих столетий Пан ждал возможности продолжить общение, которое было прервано посланником Папы.

— Это многое объясняет, - ответила задумчиво Мона. - Я ломала голову над тем, почему же желание призвать Пана привело вас в монастырь. Это самое неподходящее место, какое только можно себе представить. Но теперь все стало ясно. Один и тот же путь ведет к ним обоим, к Пану и Амброзиусу.

— Я все время так и думал. Что старая часовня не была христианской; она была построена только для отвода глаз; но если она когда-либо использовалась для чего-то правоверного, я съем свою шляпу. И все равно, мне не кажется, что Амброзиус был таким уж плохим парнем, даже по местным меркам. Я полагаю, что в действительности он страдал от несбалансированной духовной диеты и пытался разнообразить ее некоторым количеством витамина П**.

— Какое милое название!

— Оригинальное и запатентованное. Когда он добрался до греческих рукописей, он понял, что с ним было не так и как это исправить, и он начал работать над этим тайно, зная, что он будет сожжен, как ведьма...

— Как колдун, - поправила Мона.

—... Если будет пойман. Мне кажется, Амброзиус стал бы настоящим реформатором, будь у него хоть половина шанса. Он не просто избавлялся от своих комплексов, играя с грязными вещами. Что бы они ни говорили, а он знал, что Пан был чистым и естественным.

В памяти Моны всплыло выражение острого лица незнакомца, склонившегося над ней в пустой верхней комнате музея, и она гадала, какие же цепи, сковывающие его душу, придется разорвать Амброзиусу, прежде чем он достигнет относительной свободы, о которой говорит Хью Пастон. Она содрогнулась от внезапного приступа страха; ибо хотя она и не боялась Пана, она боялась, и не без основания, тех захлестывающих чувств, которые вырвутся наружу, когда все барьеры будут сломаны.

— Если наши догадки верны, - продолжал Хью, - Амброзиус пытался пробудить Пана. Во всяком случае, его современники говорили, что он пытался вызвать дьявола, а Пан и дьявол были одним и тем же в их средневековых головах.

— Но вы же не думаете, что Пан и дьявол это одно и то же, правда, мистер Пастон? Вы же не сказали «стань моим богом, зло»?

— Господи, нет, конечно, мне не кажется, что Пан это зло; хотя, заметьте, он может стать дьяволом, если выйдет из-под контроля. Я думаю, что он является чем-то, что было утрачено в современной жизни — чем-то вроде духовного витамина. Но и витаминов может быть слишком много. Я видел, что происходило с детьми, которых заставляли вести здоровый образ жизни. В них засовывали половину алфавита и заставляли заниматься спортом. Странно, не правда ли, что и полезных вещей может быть слишком много, но тем не менее это так.

— Так происходит вообще со всем, - сказала Мона. - И также может произойти с Паном. Если вы переборщите с Паном, то станете агрессивны, если переборщите с церковью, ощутите меланхолию. Забавно, не правда ли, что умеренность стала означать тотальное воздержание вместо ограничения количества. Но скажите, когда вы собираетесь переехать в Торли?

— Я перееду завтра, поселюсь в гостинице Грин Мэн.

— Это название местного паба? А знаете ли вы, кто такой Зеленый Человек? Это Пан.

— Боже мой, в самом деле?

— Да, в самом деле. Он Джек-в-зеленом, дух леса — сказочный человек, который гоняется за девицами в канун летнего солнцестояния — и кем ему еще быть, как ни Паном? Британским Паном. А знаете ли вы, что значит название деревни, Торли? Оно означает поле Тора. Там вы окружены Древними Богами; Скандинавскими древними богами, потому как это восточная часть Англии. На западе вы бы встретили кельтских богов. Но вам больше подойдут Северные Боги, потому что вы блондин. Я брюнетка. Я принадлежу к кельтам. Но все это одно и то же, как вы понимаете — другие названия для тех же самых вещей. Пан одинаков для всех. Он является первоначальной энергией – вот и все. Он выходит из-под земли под вашими ногами в виде духовной силы, и как сила Солнца спускается с неба над вашей головой.

— Меня точно повесят! Послушайте, вы не должны рассуждать об этом. У вас снова поднимется температура высотой с дом.

— О нет, не поднимется. Мне стало лучше, когда я сняла этот камень со своей груди.

Открылась дверь и вошла миссис Макинтош.

— Я думаю, она достаточно наговорилась для одного визита, - сказала экономка, и Хью последовал за ней, как ягненок. Она была женщиной, которой невозможно было не повиноваться, как и многие другие слуги на Мейфейре.

*Марк Тели — персонаж Чарльза Диккенса из романа «Мартин Чеззлвит».

**В английском слово «язычество» начинается с P, Paganism.

Глава 15.

Оставшись в одиночестве, Мона откинулась на подушки и сцепила руки за головой, задаваясь вопросом, какого черта они делали и куда, черт возьми, они шли. Здесь можно было усмотреть две линии взаимоотношений — отношения между ней и Хью Пастоном как между мужчиной и женщиной, и отношения между ними двумя и Амброзиусом, взятыми как вместе, так и по отдельности.

Сперва она подумала об отношениях между ней самой и Хью Пастоном, в которых все было очевидно и неоспоримо — отношения с Амброзиусом можно было интерпретировать по-разному. Она нравилась Хью, это было ясно; казалось, что он хотел постоянно проводить с ней время; он делился с ней абсолютно всем. Но в то же время, по нему нельзя было сказать, что она нравилась ему, как женщина. К ней, как ей казалось, он испытывал только лишь дружескую симпатию. Но возможно ли, чтобы такие отношения между мужчиной и женщиной продолжались хоть сколько-нибудь долго без возникновения между ними сексуального притяжения? Она знала, что это было бы возможным только в том случае, если бы у них обоих была адекватная возможность удовлетворить свои потребности где-то еще. Старый Джелкс многое рассказывал ей о предмете секса, который был очень важной частью Мистериальной Традиции — если точнее, одним из ее секретных ключей. С помощью этих знаний он и вытащил ее из очень больших неприятностей, а то, чему он ее обучил, сейчас могло сослужить ей очень хорошую службу. Она знала, что когда между мужчиной и женщиной возникала хоть сколько-нибудь заметная симпатия, между ними должно было начать происходить определенное взаимодействие, но из уроков Джелкса она хорошо усвоила, что это взаимодействие не обязательно должно было быть чисто сексуальным. Она знала о тонком обмене магнетизмом, который непрерывно происходил в любых отношениях между более активным и уверенным из партнеров и более податливым и зависимым, совершенно независимо от пола каждого из них. Она видела, что с точки зрения магнетического взаимодействия в своих отношениях с Хью Пастоном она была намного более позитивным полюсом из них двоих. Хью был необычайно отрицателен; ему ужасно не хватало хоть какого-нибудь магнетизма, а это, вероятно, и было корнем его проблем в отношениях с женой. Она не могла представить себе, чтобы он сумел привлечь или удержать хотя бы одну женщину, или, если уж на то пошло, чтобы ему вообще хотелось это делать. Он был самым не сексуальным мужчиной из всех, кого она когда-либо встречала.

Но ведь существовал еще и Амброзиус, с которым была совсем другая ситуация. Но кем, или чем, был Амброзиус? Во-первых, он мог быть второй личностью самого Хью, и не было никакой необходимости искать объяснения происходящему ни в чем ином, кроме как в психопатологии. Во-вторых, он мог быть духом мертвого и ушедшего монаха, проявляющегося через Хью, который был достаточно отрицателен для медиумизма любого типа. Или, в третьих, объяснение этому можно было найти в выходящей далеко за обыденные рамки доктрине о реинкарнации. Но как это работало в последнем случае? В теле Хью Пастона обитало две явно различимых личности, ничего не знающих друг о друге и ведущих себя в точности так, как и было описано в учебниках по психологии, которых благодаря странным вкусам Джелкса и его еще более странной коллекции книг у нее было предостаточно. Мона многое прочла в этой сфере, поскольку это было ей интересно и помогло ей обнаружить корни некоторых из ее собственных проблем.

Можно было с легкостью приравнять эту историю к одним из тех случаев раздвоения личности, которые в огромных количествах встречались в Сальпетриере* еще в то время, когда суггестия и диссоциация были изучены намного меньше, чем сейчас. Можно было с легкостью заключить, что подавленное бессознательное Хью целиком отделилось от осознаваемой части его личности и воплотилось в фантазию об Амброзиусе. Для этого имелись все предпосылки. Хью, будучи уже потрясенным своей личной трагедией, внезапно столкнулся с трагической историей Амброзиуса и поразился тому, насколько похожими были их цели. «Кабы не милость Божья, так шел бы и Хью Пастон»**, сказал он, возможно, самому себе. Но были ли Хью Пастон и Амброзиус сознательной и бессознательной частями психики одного и того же человека? И если да, то где между ними двумя находилась она? О том, кем она была для Амброзиуса, не нужно было даже догадываться — все было предельно очевидно.

Кем она была для Хью? Мона не питала никаких иллюзий по поводу Мейфейра или моральных принципов его жителей. Она понимала, что если Хью был типичным представителем своего класса, то рассчитывать на брак с ним было бессмысленно. Несколько совместных уик-ендов — наручные часы в подарок — ожерелье — она сомневалась, что дело дойдет хотя бы до совместного проживания в это экономически непростое время, когда девушки, принадлежавшие к его собственному классу, с готовностью отдавались любому по первой же его просьбе.

Мона же, даже будучи совершенно неординарной личностью со своими нестандартными манерами и речью, на которые в последнее время часто жаловался Джелкс, имела предельно конкретные представления о том, что было допустимо, а что никак не вписывалось в рамки приличий. Если бы свободный мужчина, который мог бы сделать ей предложение о замужестве, предложил бы ей что-то кроме этого, то она бы сочла это за грубое оскорбление. С другой стороны, если бы несвободный мужчина, который не мог бы пока на ней жениться, предложил ей жить вместе, она бы сочла, что имеет на это полное право; законы о разводе совершенно не соответствовали положению дел в обществе, так что не велик позор позволить себе самому в наши дни быть законом для себя в подобных вопросах. Однако предложение тайного романа мужчиной, который желал бы сохранить лицо перед обществом, было бы с презрением отвергнуто. Мона уже прошла через тот горький опыт, который неизбежно ждет любую женщину, которая всё отдает за то, что, как она думает, является большой любовью к мужчине, не имеющего ни малейшего намерения рисковать своей репутацией. Она усвоила урок, который должны усвоить все дочери Евы, что страстная любовь — это огонь, который сжигает сам себя, и если он не сменяется спокойной любовью единомышленников, то в конечном итоге от него ничего не остается. Никогда снова она бы не повторила этой ошибки и не отдалась бы любви без остатка до тех пор, пока и мужчина не захотел бы тоже отдать любви всего себя и мужественно взять на себя ответственность за нее, разделив с ней кров. Мимолетные интрижки она считала шагом к полнейшей деградации.

Именно после потрясения от той интрижки Джелкс и нашел ее, и помог ей снова собрать себя по кусочкам. Ее тоже утешали бесчисленными чашками чая и укладывали спать на старой перине Джелкса в комнате для гостей. Собственно, именно Мона и сломала тот навес, когда попыталась убить моль. Мудрость Джелкса в вопросах, касающихся человеческой природы, была для нее бесспорной и она считала его настоящим провидцем в том, что касалось ее собственных сердечных дел — эту репутацию он заслужил только лишь благодаря своему знанию о том, что человеческая природа создана по определенному образцу и будет стремиться к своей изначальной форме. В самом начале ее знакомства с Хью Джелкс отвел ее в сторону для прямого разговора и предупредил, что Хью находился в крайне ненормальном состоянии и не стоило относиться к нему слишком серьезно. Мона и сама повидала достаточно, чтобы знать, как будет вести себя мужчина, переживший эмоциональное потрясение и разочарование, поэтому просто согласилась с ним. Но теперь она не была в этом так уверена. Пассивный, не имеющий целей, мягкий по своей натуре и легко управляемый Хью запросто мог бы стать замазкой в чьих-то руках, вполне довольствуясь платоническими чувствами, но Амброзиус был совсем другим. Он мог хотеть чего угодно, но только не платонических отношений, и обещал быть человеком, не поддающимся никакому контролю, и не важно при этом, был ли он отщепленной частью личности или другим существом.

Мона не знала, как с ним быть, потому как не могла точно понять, чем он был на самом деле. Как отличить раздвоение личности от одержимости духом, а одержимость духом от проявлений предыдущей инкарнации того же человека? Практические результаты в любом случае были одинаковы, какая бы теория ни была выбрана для объяснения этого явления.

В этот момент открылась дверь и вошел Джелкс, который выглядел необычайно мрачным.

— Где Хью? - удивленно вскрикнул он, обнаружив Мону в одиночестве.

— Без понятия. Миссис Макинтош выгнала его какое-то время назад.

— Долго он здесь был?

— Конечно, целую вечность. Господи, не думаешь же ты, что он провел со мной ночь?

— Мона, я бы не хотел, чтобы ты так говорила. Мне неприятно это слышать.

— Не обращай на меня внимания, дядя Джелкс, я только лаю, но не кусаюсь. Ты должен был уже убедиться в этом.

Джелкс хмыкнул и с грохотом швырнул в огонь кусок угля.

— Миссис Макинтош уже было решила, что он собрался заночевать здесь. И в то же время ей совсем не хотелось его беспокоить. Я удивился, узнав, что в конечном итоге она решилась войти.

— Она научилась этому, работая в соответствующих местах. В любом случае, ей пришлось встретиться с разочарованием. Хью пошел за ней, словно ягненок. Это должно бы научить ее не судить других по себе.

— Так ты называешь его Хью, верно?

— Не при нем самом. Я назвала его так только потому, что ты сделал то же самое. Я знаю свое место.

— Боже, благослови помещика и все его разнообразные союзы, и научи нас, бедных людей, знать наши законные места. *** Я надеюсь, что ты помнишь о своем месте, Мона, для твоего же блага.

— Господи, конечно. Я прекрасно о нем помню. Я уже встречалась с подобными людьми раньше. Тебе не стоит за меня переживать. Меня не привлекает Мейфейр со всеми его связями и проблемами. И все же, дядя, я думаю, что бедный малый находится в дьявольском смятении, просто как человек, который оказался так далеко от своего старого школьного галстука.

—В каком еще смятении?

— Внутреннем смятении. Так как ты думаешь, дядя, что такое Амброзиус на самом деле?

— Это как раз то, над чем я ломаю голову, Мона. Я чертовски волнуюсь за парня. Если это медиумизм, то неприятностей не оберешься. Он не в том состоянии, чтобы это выдержать. Если медиумизм ведет к перенапряжению, то по моему мнению это всегда патология. Я все же склонен думать, что это раздвоение личности. Я видел такое раньше. Был один случай в семинарии. Маленький послушник мыл посуду в кухне. Обычно это было наимягчайшее создание. А потом, когда он пресытился всем этим по горло, он превратился в злющую собаку с лексиконом извозчика. Я предполагал, что инвокация Пана всколыхнет все то, что он подавлял в себе, и в результате мы имеем дело с Амброзиусом.

— Да, дядя, но почему тогда Амброзиус? Почему не Генри Восьмой, или Соломон, или какой-нибудь другой респектабельный полигамист не понравился ему? Почему Амброзиус, который был точно также подавлен, как и сам Хью? Это не самый желанный образ. Знаешь, что я думаю, дядя? Я думаю, что Хью был Амброзиусом в своей последней инкарнации, и что тот, кого мы знаем как Хью сегодня, со всей его нервозностью и запретами, это то, что осталось от Амброзиуса после того, как с ним покончил посланник Папы. Затем, когда Хью призвал Пана, он открыл доступ к своему собственному бессознательному, что всегда и происходит при призыве Пана, и первой же вещью, с которой он столкнулся, был слой воспоминаний, принадлежавших Амброзиусу, и они все еще были полны эмоций, поскольку смерть Амброзиуса была ужасной. Пусть это психопатология; пусть это раздвоение личности — два человека под одной шляпой, но это началось не в этой инкарнации, это уходит своими корнями в прошлое.

Джелкс долгое время сидел, глубоко погрузившись в свои мысли. Наконец он заговорил:

— Я думаю, ты права, Мона. Это объясняет многие вещи, цепляющиеся друг за друга. Любой человек, даже не обладающий знанием, понимает, что психика формируется не в этой жизни. Невозможно ничем объяснить наличие у человека каких-либо врожденных качеств, если психика формируется при рождении, разве только особым актом творения, но я полагаю, что эта версия изрядно устарела с тех пор, как появилась теория Дарвина.

— Никогда не верьте ученым, - сказала Мона. - Что со всем этим делать?

— Но именно от ученых зависит ответ на вопрос, что теперь делать, - ответил Джелкс. - До тех пор, пока я не понял, что именно не так с этим парнем, я не смогу понять, что с ним делать. Все, что я могу, это проводить выжидательное лечение, как говорят доктора в тех случаях, когда не уверены в диагнозе. Мы можем выбирать из двух вариантов; мы можем вскрыть его нарыв или можем позволить ему вскрыться естественным путем. Единственное, чего мы не можем сделать, так это вернуть Амброзиуса обратно теперь, когда все зашло настолько далеко. Если бы я знал, как будут развиваться события, я бы выгнал Хью ко всем чертям сразу же, как только увидел его. Но поскольку все так, как оно есть, нам придется делать для него лучшее из того, что мы можем, будь он проклят.

Мона улыбнулась. Она знала, что сколько бы Джелкс ни лаял, а он никогда бы не укусил.

И Джелкс тоже об этом знал. За рычанием на Хью он пытался скрыть свои собственные эмоции. Он знал, что взявшись решать проблему психопатологии, представленной Хью Пастоном, он взял на себя очень грязную работенку — невероятно грязную, поскольку девчонка была вовлечена в нее целиком. Для того, чтобы сработали инвокации древних богов, должно быть что-то соответствующее им в природе того, кто их проводит. Как справедливо заметил святой Игнатий, правда в другом контексте: «встань в молитвенную позу и ты почувствуешь себя так, как если бы действительно молился». Крестьяне, когда их насос не качает воду, выливают на него немного воды; это перекрывает клапан и помпа начинает работать. Точно также обстоит дело и с инвокациями. Пробуди Пана внутри себя и он войдет в контакт с Великим Богом, Изначальной Любовью, который отнюдь не является просто каким-то космическим козлом. Мона Уилтон стала причиной рефлекторного возбуждения инстинктов Хью Пастона, вне зависимости от того, знал ли он сам об этом или нет, сыграв ту же роль, какую играет вода, вылитая на помпу. Старый Джелкс, чьи идеалы не позволяли ему обманывать самого себя, был уверен, что если Мона захочет ему помочь, то инвокация Пана будет абсолютно успешной. Но захочет ли она это делать? И даже если захочет, позволит ли он ей? Это занятие было довольно рискованным. За ним может последовать внезапный взрыв всех подавленных эмоций, который будет похож на прорыв мельничной плотины, после чего Хью довольно быстро вернется к нормальному состоянию; а вернувшись к нормальному состоянию, он вряд ли будет видеть какую-либо дальнейшую пользу в Моне Уилтон и, пожав ее руку, он тепло поблагодарит ее и вернется туда, откуда он пришел, чтобы больше никогда о ней не вспомнить.

Если бы он был уверен в том, что Мона сможет не только не потерять голову, но и не поддаться панике при манифестации и не включить в это своих собственных чувств, то помочь Хью можно было бы пробуждением его внутреннего Пана, чтобы тот разорвал цепи его внутренних запретов и соединил две стороны природы Хью воедино. И Джелкс знал, как это можно было сделать. Неуклонно, целенаправленно, все время контролируя процесс, как это делали древние жрецы — используя соответствующий ритуал. Но это пришлось бы делать именно Моне. Сам он не обладал словом силы, которое могло бы побудить Пана в душе Хью Пастона к видимому проявлению. Одно дело самому взяться за выполнение грязной работы; но совсем другое дело — заставить кого-то еще ей заниматься. Джелкс, прокручивая в голове свои тяжелые мысли, почти уже былосклонился к мысли, что Хью Пастон был не тем механизмом, который стоил ремонта, когда внезапно его размышления прервал голос Моны:

— Ты знаешь, в чем я вижу единственный способ решить проблему мистера Пастона? В том, чтобы провести церемонию инвокации и позволить Пану проявиться. Тогда его можно будет хотя бы взять под контроль, ведь просачиваясь повсюду так, как сейчас, он скоро займет здесь все место.

— Это как раз то, о чем я и сам думал, Мона. Но если мы пойдем на это, то кто будет проводить инвокацию? Я не смогу. Пан не придет ради меня.

— Похоже, что я, - ответила Мона. - Господи, что за жизнь! Я никогда не думала, что мне придется пойти на такое. Но это единственная вещь, которая может выправить ситуацию. Мистер Пастон погибнет, если мы не поможем ему. А его семья признает его сумасшедшим, если у них будет хотя бы пол шанса это сделать. Несколько раз они были на грани этого. Вот почему миссис Макинтош не позволила ему позвать семейного доктора. Он причастен к этому. Сдается мне, что он ужасная свинья. Сделал аборт миссис Пастон, чтобы скрыть следы измены. Мистера Пастона, кажется, использовали все, кто только мог.

— Если они объявят его психом, он не сможет снова жениться и создать семью, и тогда все его деньги перейдут к его малолетним племянникам и племянницам. Миссис Макинтош уверена в том, что именно такую игру они затеяли. Они пришли к ней и подвергли ее перекрестному допросу, пытаясь получить доказательства его эксцентричности. Сдается мне, что он весьма эксцентричен, по крайней мере по их мнению и по меркам Мейфейра. Я не думаю, что его считали бы таковым в Челси. В любом случае, если мы хоть чего-то не сделаем для бедного парня, то он попадет в передрягу, поскольку он ужасно беззащитен, не смотря на все свои деньги. Из своих знаний о них я могу заключить, что дети миллионеров похожи на рожденных в Михайлов день цыплят — точно также не стоят разведения. Если бы он помыкался, как я, то он бы долго не протянул.

— Если бы он помыкался, как ты, он бы не был таким, какой он есть, он вероятно был бы в порядке. Но каждый, с кем он сближался, эксплуатировал его, и у парня просто не было шансов. Я бы хотела дать ему шанс, дядя, если ты позволишь. В нем есть что-то невероятно порядочное, не смотря на богатство.

— Я бы тоже хотел дать ему шанс, Мона, но то, что ты предлагаешь, это совсем не шутки, и тебе придется быть тем самым человеком, который должен будет выдержать жар всего этого. Тебе придется провести его по тропе через сад и затем самой сойти с нее в критический момент. Я не думаю, что существует хоть какая-то вероятность того, что Хью останется с нами навсегда; мы не его поля ягода и он тоже совсем не такой, как мы. Мы должны помочь ему встать на ноги и затем навсегда с ним попрощаться. Ты к этому готова?

— О да, я отлично к этому готова, дядя. В сущности, это единственное, к чему я готова. Мне бы не хотелось, чтобы Хью остался здесь навечно. Он будет меня бесить.

— Ну, моя дорогая, тогда я снимаю шляпу перед тобой. Ты спасаешь душу и при этом дорого платишь за ее спасение.

— Мы должны потянуть время до тех пор, пока я не поправлюсь. Я не могу взяться за такую работу, пока я больна.

— Святый боже, нет, дитя, конечно же ты не можешь. И я тоже не хочу двигаться дальше до тех пор, пока не буду абсолютно уверен в том, что собираюсь сделать. Мы должны немного понаблюдать за Хью и убедиться в нашем диагнозе, и даже тогда мы должны очень аккуратно начинать вскрытие. Не стоит проводить такие вещи в сознание через шок. Пусть он приходит в норму постепенно.

— Но при этом ты не должен позволить ему утонуть в этом, - сказала Мона.

— Он в порядке. Он так долго это терпел, что с легкостью потерпит еще немного — хотя бы до тех пор, пока ты не поправишься.

— Я в этом не уверена. Если что-то начало сдвигаться, то вскоре оно наберет скорость и если ты не возьмешь ситуацию в свои руки, то она выйдет из-под контроля.

*Сальпетриер - старинный госпиталь во Франции, где в 19 веке проводились исследования истерии, результаты которых поспособствовали рождению психоанализа.

**Перефраз, в оригинале - «Кабы не милость Божия, так шел бы и я». Фраза сказана английским протестантом, мучеником Джоном Брэдфордом (1510-1555) при виде преступника, ведомого на казнь (как объясняет нам интернет).

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒