ЧАСТЬ ПЯТАЯ 3 страница

Главное теперь — вовремя остановиться. Гарпун вытащить. И не кивать на других: это, мол, они, а я ни при чём. Все на одном сейнере. Все при чём. Чтобы выжить, людям надо учиться брать на себя ответственность. За себя. И за других — тех самых врагов, в том числе, которых уничтожают, коли те не сдаются. Выживать с чистыми руками не получится. Увы!..

Я проснулся рано — весь большой и мирный дом Шабалиных ещё спал. Я вышел во двор. В едва зарождающейся утренней серости сыпал мелкий дождик. Уютно шуршал по неубранной (ну и хорошо, ну и правильно! ) палой листве.

Я во всём разберусь. Я пойму, когда с себя спрашивать, а когда — надо, действительно! — и с других.

А сны... Шикарное всё же пространство. Надо с Валькой, сновидцем нашим главным, как-то состыковаться. Привлечь его к написанию программ «Traum» и «Trä umerei» — для записи файлов со сновидениями и для материализации приснившихся миров.

Я простоял на крылечке под навесом — кто-то оставил там пачку красного «Максима» — покурил. Дым был сладостным и успокаивающим. Я вглядывался в редеющую темноту раннего утра. Казалось — или, может быть, всё ещё снилось — что над бухтой мелькает тень огромной кошки — я недавно картинку видел, где такая живая настоящая кошка обнимает маяк Токаревская Кошка. Вот. Может быть, это была она. Или, повторяюсь, снилась. Как надежда на хорошее. Кошки — они ж кому как. А мне — обязательно к добру.
Я смял окурок о железную ножку стоящего на крылечке (или это веранда — опять всё меняется?.. ) стола, бросил в мятое жестяное ведро с мусором.

И пошёл досыпать.

Утро, известно же, вечера мудренее. Сейчас, конечно, не вечер. Но, наверно, и не утро — опять какой-то момент вне реальности. Но утро будет. Всегда бывало и всегда будет возвращаться. После всего. «Dies ist der Morgen danach»!

***

Нет, я положительно не понимаю, как могут быть такие люди, как Надька и Сашка. Тут недолго и в женскую дружбу поверить. Когда Сашка не то чтобы была, но, во всяком случае, бывала со мной, Надька не завидовала ей, хотя, как потом выяснилось, уже в те времена, будучи со своим тогдашним Игорем, слишком правильным — до занудства — чтобы быть настоящим Игорем, она хотела быть со мной. И потом, когда я оказался с Надькой всерьёз и надолго, не завидовала уже Сашка. Никаких там предъяв типа «отбила». Если потом мы и оказывались вместе, сделать так, чтобы остаться навсегда, не пыталась. Ребёнок?! Хорошо, но не для того, чтобы меня отбить. Вспоминаются слова Надежды Вольпин, родившей от Есенина: «Я родила не для того, чтобы привязать Серёжу к своей юбке, а для того, чтобы самой за его штаны не держаться». Вот у наших девчонок что-то типа этого. Ни капли соперничества, сплошная взаимопомощь и взаимовыручка. Хотя я, даже при отсутствии комплексов, не очень понимаю, чего вдруг так на мне свет клином сошёлся. Не сомневаюсь, что в меня влюбиться можно, нет — фанатизма не понимаю. Но — вот так, как говорит Харон, фишка легла.

Кстати, не понимаю, зачем я три квартиры покупал. Татьяна там точно не живёт, Сашка тоже не слишком часто бывает — вон в доме Шабалиных тоже детскую сделали. И Алёшенька там освоился в шесть сек — как влитой!.. Ну да ладно. Авось и квартира пригодится.

А утром Надька заявила, что пойдёт со мной к Сашке в роддом. Причём абсолютно по-хорошему. Вот нет в них ревности — счастливый я человек! В этом, во всяком случае.

А ещё она мне новый тельник подарила! Шерстяной, с длинным рукавом. Самое оно по тёплой октябрьской погоде прошвырнуться по Светланке, а то по Набке ещё — грудь вперёд, этаким матросиком в увольнении, когда мир прекрасен и переливается яркими красками — пятьюдесятью двумя цветами японского спектра!

Кто не на пенсии — ушли на работу, племянников моих, соответственно — своих детей — Мишка с Женькой дружно отвели в детсад, а с сыновьями моими согласились посидеть Шабалины-старшие, Женькины-Сашкины дедушка с бабушкой. Надеюсь, пирогами она их ещё не накормит?! Ладно, всё! Шутка! Дурацкая, признаю!.. А вот гранатовый сок и пирожки для Сашки бабушка собрала — а то я думал в магазин идти, оказалось — не надо.

Надька ещё тем от многих женщин выгодно отличается, что если и красится, то делает это быстро и незаметно — и никогда не попытается втянуть меня в «воланные разговоры». Женскую кухню мужчинам знать незачем, даже мужу. Хотя я из тех, кто и при родах мог бы присутствовать...

Короче, Надька собралась быстро, оделась просто. Но всё равно была очень красивая. Корона из кос на голове, сияние в глазах — гордость достойного материнства. Сама всё такая же тоненькая, только грудь обрисовалась. Когда Олю кормила, тоже так было. Одежда самая простая: джинсы и тоже... тельник. Не имитация модная от лагутенкиного «Свое» — настоящая, из флотского универмага на Светланке. Улыбается. Видит, как нравится мне — и что именно — конкретно! — нравится. Вот такое кокетство — это круто. А не для манипуляции мужиком, что у современных женщин очень популярно.

Мы так и шли по Калинина — двое в тельняшках. Я обнимал её за плечи. А Надька доверчиво льнула ко мне.

А я вдруг вспомнил... Дом Шабалиных — он же дальше от Луговой, чем мост?! Почему ночью он где-то не там был — и это казалось естественным?!

Но всё, что было не во Владе, сейчас казалось ненастоящим, пригрезившимся. Вдруг вспомнилось, что погиб Дёська. И тут же — это что-то нездешнее. Потом — дойдёт. Но — действительно: потом... Подлая человеческая натура, но именно этим она и даёт дожить до естественной смерти, не прибегнув к суициду всеобщему: пока жив, всё время кажется, что можно всё исправить. И как-то забываешь, что в исправленном мире не будет уже тех, кто успел до этого исправления головы сложить...

Мы сперва молчали — но без напряга. Наоборот — чувствовали, что мы вместе. Радовались Владу — хоть Надька с ним и не расставалась, но понимала, как я его впитываю в себя — и была счастлива вместе со мной. То выбиралось из облаков солнышко, то начинало брызгать дождиком — и то, и это — прекрасно! И — центр города за Золотым Рогом с Калинина видно чудесно. То, про что говорят: как на ладони.
А потом Надька... Не знаю — озвучила, наверно, то, что вертелось у неё в голове...

— А ты помнишь, как решился насовсем остаться со мной? Всерьёз и по-настоящему?

— Ещё бы! Подсунула мне сенсоровский файл — Харон всё же змей, можно было, если что, сразу держать меня в курсе своих программных разработок! Причём как подсунула — кричала, чтоб я его не открывал! Знала, что, чем больше не советуешь, тем увереннее можно быть, что открою...

— Не жалеешь сейчас, что открыл тогда? — с кокетливой ноткой, но меня не обманешь, видно же, что на самом деле — совершенно всерьёз, да ещё и волнуясь, спросила моя верная жена.

— Нет! — с железобетонной уверенностью ответил я. — «Сенсор» может жизнь перевернуть. Харон гений, что вообще додумался до такого.

Мысль о первой нашей — вернее, тогда ещё только харонческой — программе застряла у меня в подсознании. Я ещё не понимал, зачем она мне может опять понадобиться, но и из головы она не шла. Всё же заглянуть в чужое сознание — это тебе не хухры-мухры. И не баран чихнул.

Сашка стояла у окна — закрытого, правда — палаты рядом с той, где не так давно лежала Надька. На руках держала Матвея, а на лице у неё цвело пышным цветом ощущение полнейшего счастья. В отличие от тогдашней Надькиной палаты, тут окно было совсем низко над землёй — подходи и разговаривай! У окна — кто б сомневался?! — торчал Алёшенька — они переговаривались через стекло. Но и мы с Надькой уместились перед окном. На самом деле, можно общаться даже одними междометиями — когда переполняет счастье, радость, мысли где-то за эмоциями теряются, а эмоции эти даже и без междометий передать можно: жестами, мимикой. Правда, с дитятей на руках руками этими махать проблематично — но есть улыбка

Наконец Сашка велела мне взять у дежурной медсестры справку о рождении, отдать ей сок и пирожки — и двигать уже в ЗАГС — Свидетельство о рождении оформлять.

Раз мне было нужно, чтобы ЗАГС работал — ЗАГС работал. И даже дамочка там сидела та же самая, что Мишке и Максу свидетельства оформляла. Она посмотрела на меня — и не узнала. Конечно — у неё таких каждый день косой десяток. Открыла паспорта, пробежала глазами справку из роддома и заявление. Прочла вслух:

— Малышев Максим Матвеевич, Шабалина Александра Иннокентьевна... А чего фамилии разные? И где Свидетельство о браке?

— Мы не женаты, — ответил я отстранённо и порадовался, что Надька осталась ждать меня на улице и этого позорного цирка не увидит.

— И не собираетесь?

— И не собираемся.

— А что так? Хотя постойте... Это не Вы пару месяцев назад близнецов регистрировали?

— Я... — сознался я.

— То есть изменяли жене, беременной близнецами, — явно осуждая в душе, но не выдавая этого интонациями — прозвучало это как констатация факта — произнесла дама. — Этого ребёнка, значит, тоже признаёте?

— Да.

— Хорошо, — кивнула она величественно. — Через неделю будет готово, хорошо бы мать пришла забирать.

Я взял паспорта и наконец выбрался из негостеприимного кабинета.
Надька заметила, что я несколько встрёпан, но деликатно промолчала.

А потом мы опять пришли к Шабалиным. Бабушка кормила нас борщом и пирожками, Надька тоже кормила — Мишку и Макса титькой. Оля с Ильёй появились часа в два пополудни — опять, похоже, прогуливали последнюю пару, ну да они люди взрослые и ответственные — знают, что делают. Что-то мне подсказывало, что и сегодня все — может, только кроме моих родителей, ибо маме тут всё же как-то не очень — хуже, чем остальным — будут ночевать здесь — ко взаимному удовольствию и гостей, и хозяев.
Я же после обеда поцеловал Надьку — и свалил. Если что, Женька — он же вообще родственник, и его положение в моей жизни незыблемо, но ещё у меня есть лучший друг! Мне правда очень хотелось увидеть Харона! И Лекса! И заняться делом — первыми прикидками будущих программ «Траум» и «Троймерай»... Говорят: «Рад бы в рай — да грехи не пускают». А мы хитрые! А мы через сон пролезем!

Короче, день получился очень насыщенным и умственно, и эмоционально, и событийно — потому что программы мы писать начали, и даже основную идею уже нащупали, и тут пришёл Пьеро — и мы пошли... Правильно, в Полнолуние! Правильно, пить «Изабеллу»!

Я б, наверно, удивлялся, как Пьеро Ян Арвидович до сих пор с работы не выгнал, если б не догадывался, что он просто в любую восьмичасовую ночь спокойненько впихивает себе несколько суток отдыха в Полнолунии...

До Шабалиных я дополз к полуночи.

И понял вдруг — не знаю даже, как именно: мне надо в Новосиб. Не нужна нам там парковка на месте газона! Надо торопиться — успевать что-то сделать.

Женька заметил, что я бегают по веранде, как тигр по клетке.

— Что?

— В Энск надо. Чем раньше, тем лучше. В идеале — чтобы вообще в тот момент и вернуться, когда ушёл. Раньше такие вещи шутя и играючи получались — на ать-два, а сейчас что-то...
— Выйдешь в заднюю дверь — я покажу. И всё! Попадёшь к себе в квартиру, словно и не уходил. — И, видя, что я смотрю на него как на заморские чудо, пояснил: — Я вообще-то тоже кой-чему учился. И у Игоря, и в Полнолунии.

Короче, перецеловал я спящих — жену и детей, позвонил папе — попрощался, крепко пожал руку Женьке — и шагнул в дверь, в какую он велел.

Ярик и Нора бросились под ноги.

— Сейчас рыжих выгуляю, — крикнул я Алле на кухню, подхватывая Норин поводок и приседая, чтоб Ярику было удобно на плечо запрыгнуть, — и вернусь. А потом в ТЦиГ на факультатив.

— Обедать будешь? — крикнула она.

— Да. Сейчас вернёмся — и пообедаем!

***

Стационарный мощный комп — это здорово, но для работы с населением пришлось купить ноут. Сперва я сомневался, не соорудить ли какой бутафорский шлем, но передумал: бутафория такая бутафория всегда себя выдаст по части того, что — бутафория. Чем меньше врёшь, тем меньше шанс попасться.
Про чудеса дедушкам и бабушкам, которых в доме большая и, несомненно, лучшая половина — их стараниями только и есть ещё вокруг какая-то зелень, а не только «лунные пейзажи» — я ничего не говорил. Наука и техника. Нейропрограммирование. В их возможности академовские старички-старушки верили свято, почти религиозно. «Сенсор», который Харон в своё время написал один, без меня, я всё же прекрасно знал и понимал — и здесь — мир уже и не сопротивлялся! — быстро и легко создал местный вполне рабочий аналог.

А дальше пошёл с ноутом по соседям, как раз этим самым дедушкам, а больше бабушкам.

— Пожалуйста, подумайте честно, со всеми искренними эмоциями, что Вы думаете по поводу автопарковки и самой Ольги — старшей по второму подъезду!

И никто меня не послал!.. Конечно, у общественности сложилось стойкое мнение: Вадик — мальчик толковый и воспитанный. И умный. Да ещё с хорошей девочкой дружит.

Потом была адская, конечно, работа — перечувствовать все эти сенсоровские файлы. Весь этот негатив. Не мой. С учётом того, что моего — тоже выше крыши. Но я выдержал, хотя и пришлось просить Веру (не объясняя, что делаю — потом, мол) наколдовать мне пачку «Максима» — у самого сил не хватило, а в магазине никто не верил, что мне не пятнадцать...

Хорошенько проветрив лоджию, чтоб Алла, придя с работы, табаком не дышала, я вернулся к ноуту. Я не знал Ольгиной почты, это да... Но я же... Как Харон говорит, «кул хацкер». IP-адрес — делов-то куча. Я отправил ей несколько самых антипарковочных сенсоровских файлов — самозапускающихся, что немаловажно. Откроет письмо (чтоб в спам не улетело, я меры принял) — и уже не сможет не почувствовать дяди-Колиных и Ольги из первого подъезда, у которой на той уже, что есть, парковке пса недавно насмерть сбили, эмоций. Ничего личного, что называется — просто пусть знает, что народ чувствует.

Я даже подписался — я же честный человек.

... Я собирался заехать за Верой и вместе двинуть на факультатив ИЯФовский. Я вышел из подъезда. В паре метров от крыльца стояли и ругались между собой — очень громко и эмоционально! — две Ольги: наша старшая по подъезду и хозяйка погибшего Бима. Подружка Бима Маня скучала по нему и худела — весь дом сочувствовал осиротевших хозяйке и собаке, только не наша Ольга. Слов было не разобрать — одни сплошные крики и размахивание руками. Ольга с Маней стояла у самого газона, Ольга — старшая по подъезду — на проезжей части.

Рассказывать долго — на деле же я стоял на крыльце какие-то доли секунды.

Со стороны мусорки подъезжал дядя Коля — его «горбатый Запор» ни с чем не спутаешь. Ехал он медленно: не улица ведь — двор. Когда он практически поравнялся со спорящими, наша старшая подпрыгнула ему навстречу — прямо под колёса. Он бы не задел её, стой она как стояла. Но при таком выверте избежать того, что неизбежно случилось, он не мог. Вообще никак...

... Дядя Коля сам вызвал полицию, я же звонил в «Скорую»: ДТП, мол, женщина пострадала. О том, что приезжать надо труповозке, я умолчал — пусть сами разбираются. Но вообще-то очевидно было, что всё — колесо приехало по груди и животу, и глаза уже остекленели.

Телефон взорвался каким-то уж неестественно громким и нахальным звонком: очевидно, звонила Вера — и она злилась.

— Ты в ИЯФ едешь?

— Не еду, — сказал я. — Тут Ольга погибла, я свидетель.

— Я сейчас, — решила Вера, но смысла не было её втягивать.

— Нет, — не согласился я. — Сам разберусь. — Давай езжай в ИЯФ. Да, сама-одна. Вечером созвонимся.

... «Скорая», естественно, констатировала смерть, менты всё оцепили. Сперва мы с Ольгой, которая с Маней, доказывали им, что дядя Коля не виноват — ехал медленно, она сама кинулась, но потом они вдруг докопались до Ольги: раз та сама признаёт, что была ссора, так, может быть, она её и толкнула?! Я доказывал, что нет, что я точно видел, что нет, но тут они вдруг вспомнили, что несовершеннолетних надо в присутствии законных представителей допрашивать. Хорошо, пришёл Виталий — и его на правах отца этим представителем признали. Короче, в конце концов решили, что самоубийство, дела заводить не будут, оцепление сняли — но поставили на вид, что в случае необходимости вызовут нас с Маниной Ольгой на допрос.

До вечера было нормально, а вечером шарахнуло: это я своим «Сенсором» её спровоцировал. Я — убийца! Да, подлая мерзкая баба. Но ведь это не повод убивать. Отомстил, блин, за Дёську... Мужу, вдовцу, извиняюсь, это за какие грехи?!

Я заперся на лоджии, распахнул окно — Аллу табаком травить я однозначно не подписывался! — и докурил Верину пачку. А потом и ещё одну наколдовал-таки. Никотин, что называется, с носу капал. И голова неслабо так болела. Но это было и хорошо, ибо спасало от самоедства, самобичевания и прочей интеллигетской хуйни. Да, гадко вышло. Да, не без моей помощи. Но — не повод самому в петлю лезть.

Так уж бывает: что бы мы ни делали, у всех поступков, даже у бездействия, даже у осознанной смерти с целью никогда ни во что не вмешиваться, ни на что не влиять — есть свои последствия, и причинно-следственные цепочки тянутся очень далеко. Всего предугадать невозможно. Так что надо не политики невмешательства придерживаться, а делать что-то, что кажется правильным. Да, и думать получше.

Я оставил лоджию проветриваться, а сам рухнул спать. Ярик и Нора пристроились рядом, уверяя меня, что, может, не случись сегодня этого — может, завтра было бы что-то ещё хуже. А теперь — не случится.

А на похороны я таки не пошёл. Точно теперь знаю: «Смерть всех уровняла», — чушь свинячья. Подлец, умирая, хорошим человеком не делается. Подлости делать, правда, перестаёт. Что ж, и то хлеб!..

***

К концу октября всё настойчивее зазвучали в русском языке категорически чуждые ему, еретические даже слова: «локдаун», «куэр-код» и прочие ковидные монстры. И ощущение пребывания «под колпаком у Мюллера» уже не требовало объяснения, откуда колпак сей прилетел: от властей или от учёных из Наукограда Кольцово — монопенисуально, что называется... Но если остальное виделось неясно, то школьников на каникулы выгнали с опережением. Незанятое время высвободилось внезапно и обильно, но воспользоваться им для чего-то конструктивного не получалось — депрессовал, неспособный ни на что хорошее, кроме злостного самокопания и самовытряхивания. И не то чтобы раскаивался — но ужасался тому, что не раскаиваюсь.

Изображать жизнь, то есть видимость таковой, ещё немного получалось, но... от греха подальше свалить из дому, не накрывать Аллу негативом, ставя под угрозу только-только устаканившуюся беременность. Я ночевал, начиная с первого дня внезапных каникул, у Веры. Здесь можно было (если верить ей, ведьмачья беременность не боится табака — а не верить сил не было) курить прямо на диване, принимать как должное сочувствие, не понимать, происходит ли что-то личное, а если происходит, то лишнее ли оно — это личное? Выходило, причём — вполне, до очевидности, естественно, что на первый вопрос ответ — «да», на второй же — «нет». Ну и фиг с ним! Рыжие не возражали — а рыжие — все рыжие всегда! — толк в жизни понимают, знают правила, к исполнению обязательные, и что факультативно — тоже знают.

Но и при возможности курить (Вера уже не первый блок красного «Максима» из ниоткуда вытащила) прямо на диване я всё же торчал — ну сколько можно валяться и разлагаться?! — в лоджии, с мазохистским упорством пялясь на свежий пенёк прямо впереди и внизу. Не помешали «озеленителям» — как им помешаешь?!

В конце концов Веру достало на всё это смотреть.

— Какого хрена?! — поинтересовалась она.

— Сотворил монстра, — чувствуя, как почти что судорога сводит мимические мышцы, бросил я.

— Из чего? — свела к переносью брови Вера — то ли не поняла, то ли решила, что сам я не понял.

— Из говна и палок! — озлился я. — Из самого себя, есс-тесс! А также из подручных материалов. Изо всего подряд. Изо всего мира. Позвольте представиться: Виктор Франкенштейн — будем знакомы!

— Л-ладно! — кивнула Вера почти злорадно. И включила комп.
Но я забрал мышку и накрыл ладонью тачпод. Мне хотелось — опять же чисто мазохистски — додумать без наглого постороннего вмешательства засевшие в сознании мысли.

Потому что если даже из говна и палок — творение у хорошего творца тоже хорошее. Если и монстры — то такие, как у Игоря или как у Мордера. Или как в Каинке. «На лицо ужасные, добрые внутри». Буддисты вообще считают, что мир вокруг каждого их нас — чисто нашего сознания продукт. И раз я вижу всё время таких как Ольга, которую убил... Значит, сам такой.

Хотя ладно. Вера хотела кино, подобрала даже — с учётом пожеланий трудящихся? Океюшки, пусть включает!

Вера включила. Пока шли даже не титры ещё, только обещание титров — выключила свет и подобралась ко мне на тахте. Рыжие не замедлили устроиться в ногах. Я сунул голову Вере под мышку — такой тёплой и уютной, когда не надо никому глаза отводить — видно уже маленький ещё совсем, но очень милый животик, она запустила пальцы в мои отросшие с лета волосы, стала отстранённо и успокаивающе как-то перебирать их. Я расслабился — и мы стали смотреть кино.

«Мой сводный брат Франкенштейн» Тодоровского-сына. Фильм времён первой молодости этой моей жизни. Хорошо понятый и не сулящий, казалось бы, ни новых мыслей, ни новых эмоций, сейчас он, тем не менее, воспринимался совсем иначе. Верина подсказка? Или опять — всего мира?

Это не о политике, хотя да, прав Невзоров, обвиняющий государство в том, что берёт пацанов и бросает в «горячие точки» (по Шевчуку — «горящие») — и ни малейшей ответственности перед ними не чувствует. Это ещё — в первую очередь! — и о нелюбви. Всех нас постоянно кто-то творит — и сами мы тоже постоянно творим кого-то. Почему наши творения не верят нам? Очевидно же: мы сами не верим в то, что говорим, что делаем. И не любим. В этом корень всех бед, причина того, что все творения получаются страшными. Опасными. Даже когда по-детски искренни, наивны и прекраснодушны, то всё равно опасны в своём порыве спасти и защитить.

Невозможность вписаться после войны в мирную жизнь была всегда, но Афганский, он же Чеченский, синдром — родом из России. Это здесь в войнах участвуют все — жизнь заставила, война пришла в тыл. Сразу левыми делаются рассуждения, что и на фронте вероятность погибнуть ничтожно мала, а стреляют на поражение лишь отморозки — около двух процентов воюющих. В войнах России это не так. Но переживший необходимость убивать, как герой Спиваковского, даже будучи жестоким, в душе остаётся чистым и беспомощными ребёнком — и этим и пугает тех, кто привык жить грязно и считать это нормой такой усреднённой.

Вот и у самого Виктора, который Франкенштейн, жуткий монстр почему получился? Потому что был научный интерес, а не любовь к тому, что зарождалось, грозило стать живым...

Мысли о создателях и созданиях — они вообще всегда больные. Не всяк творец — Пигмалион — ибо не всяк творит Галатею. Или Голема из неорганики, или Франкенштейнова монстра из «запчастей» человеческих тел, мёртвой — умершей или убитой — органики (и тут все преуспели, начиная от приснопамятного Виктора Франкенштейна, придуманного женой Перси Биши Шелли — Мэри, у которого в помощниках, по одной из далеко отошедших от оригинала киноверсий, был Игорь, через Игоря и Вальдемара из комиксов — это где Игорь из ноги холодец сварил, до юного демона-юмориста Аззи Эльбуба от Шекли и Желязного), из органики живой — животной, как Шариков у Булгакова и Дружков у Житинского... Или вообще из самого себя, как слившиеся в едином экстазе Джекил и Хайд...

И кто из них (из нас?! — чего ж тут самоустраняться и руки-то умывать?! ) творил с любовью, а не с любопытством и научным интересом?! Да что тут говорить, когда вся наша Мультивселенная — компьютерная стрелялка бога?!

Тут надо вспомнить пословицу про зеркало и рожу — мы такие, потому что сами — не на кого ответственность переложить! —такими себя делаем. Родители — детей. Воспитанием без любви — одним страхом. Нас не научили — откуда ж нам уметь и учить своих детей?!

А может, самим попробовать что-то в себе найти любовное — и творить с этим, и учить этому своих детей-творений?..

Всё ведь возвращается... Человек же не очень сильно отличается от своих творений. Создавший монстра — сам монстр. Очевидно же?! Не зря ведь Франкенштейном называли не только самого Виктора, а и его монстра...
Начинаю (или — продолжаю?! ) сам себе казаться и монстром, погубившим человека, и творцом этого монстра. И то ли стоит бороться с чужим злом, то ли ждать, когда со своим справлюсь. Надо ли бороться с чем-то вне себя?

Этот вопрос прямо дурниной орёт во мне! Можно ли, допустимо ли, не святотатство ли — присваивать себе право влиять на других, бороться с другими?! Но ведь сидеть сложа ручки и смотреть, как другие убивают — это ли не убийство?!
В России что-то — многое! — не так, потому что слишком многого хотим от других (правительства) и слишком мало от себя? Или слишком мало требуем от правительства — позволяя заставлять воевать? А жирные генералы зачем нам? Чтоб самим такими не быть? Или всё же — чтобы Россию от них очистить?!

Нет ответов. То есть они есть — на них решиться надо... Дела с чистенькими, умытыми руками в беленьких перчаточках не делают — вот он ответ. Страшно? Таки да!..
«Страшно? — Страшно! А ты гляди смелей, гляди да веселей! Лей! » — пел Башлак. Так что вопрос — не как надо делать, а как решиться — и делать.

И помнить при этом, что начинать надо всё же с себя...

Я чувствую себя реальным мрачным таким Франкенштейном, а так хочется быть двойным агентом Аззи Эльбубом, сорвавшим куш своим кривым творением с обеих сторон. Мрачная ирония — это я могу. А нормальный юмор — только бы заценить. А то и он бесит...

Но это уже так... На излёте мыслей...

Герой Спиваковского в фильме, понятно, погиб — просто по логике вещей не мог не погибнуть, ибо был слишком чист для этого мира — и обречён. Но Тодоровский-сын оставил это за кадром. И — на совести зрителей.

Я понимал, насколько драматичный (и жизненный, хотя и несколько утрированно) до трагичного здесь финал — и всё же проваливался в сон — не прятался, нет — там свои трагические драмы ждали полного осмысления и вынесения вердикта.

Я снился себе именно что Виктором Франкенштейном (что ж, литература и кино — важная часть нашей жизни, но ещё более важная часть — осмысления этой жизни, как без того, чтоб примерить иной раз чужую, писателем созданную, маску?! ) Я обходил старые завалившиеся могилы здесь, на Южном кладбище, и во Владе — на кладбище Морском... Я собирал материал, которому вознамерился дать вторую жизнь! Жизнь, слыхали?! Жизнь не бывает злом!

Худо-бедно, но набрал со временем костей в количестве, достаточном для чёрной, с заклинаниями, отнюдь не владшкольной радостной, магии.

И мой навий монстр пришёл ко мне.

Ольга — старшая по подъезду.

— Не ждал?! — усмехнулась. — А я — вот я. Жива — твоими стараниями, но вопреки твоим желаниям.

— Ответь мне на один вопрос, только честно, — попросил я.

— Что ж, — согласилась она. — Я даже знаю, о чём ты спросишь. Почему я такая, почему вообще такие есть? Правильно?

— Да, — утвердительно кивнул я. — Именно об этом и хотел...

— Дурак ты, Вадик... Макс... Виктор Франкенштейн недоделанный!.. Всё ведь элементарно абсолютно. Весь мир людей, которые всё происходят и происходят от обезьян, да до сих пор никак не произойдут, все всё друг у друга вырывали зубами из зубов спокон веку. Если кто-то ослабит хватку — его попросту сомнут и сожрут. Ты на это, вроде бы, во всяком случае, ты сам так думаешь, готов. А я — нет. И большинство, те, кто не прекраснодушные идиоты — нет.

— Тебя никто не любил? — спросил я. — Никто не давал ничего бескорыстно и с радостью?

— Нет, — ответил монстр с лицом и душой соседки Ольги.

— Ты моё творение. Я готов если не полюбить тебя, получившуюся совсем не такой, как я хотел, то хотя бы пожалеть, посочувствовать, помочь.

— Поздно, — сказала мертвая, ибо оживить умершее вряд ли можно, Ольга. И исчезла.

Я проснулся. Вера мирно и тепло посапывала рядом, во сне вертелись и попискивали рыжие. Я нащупал пачку сигарет и пошёл в лоджию.
Несмотря на все жизненные встряски, ночь была тихой и благостно-тёмной. И тёплой. Хорошая такая ночь. Звезды гвоздями в небе, у кого-то в моём доме уже к будущему урожаю рассада растёт под ядовитым светом розово-фиолетовой специальной лампы, но и этот едкий свет не портит спокойствия ночи.

Я распахнул створки окна на лоджии, закурил, с наслаждением втянул в себя дым. А потом выпустил тоненькой тающей струйкой в небо...

... Теории хороши. Но живём-то мы всё же практикой...

***

Ольга, которая хозяйка Мани, назначила на сегодня на два часа пополудни общее собрание жильцов-собственников с голосованием по парковке. Кто работает — она заранее обошла и подписи собрала. Это потом ей ещё с собранными уже подписями по инстанциям, коих многое множество, бегать и бегать. Обидно, но пришли единицы. Тогда она собралась и пенсионеров обходить, но тут приехал Стрельников.
Привёз он не два кедра, как обещал, а целых четыре. И полдюжины сосёнок. Всё не очень мелкое — была бы жива наша старшая по подъезду, и она бы не смогла сломать. В багажнике депутатского минивэна нашлось достаточно граблей и лопат — хорошо бы было, если бы, выкорчевав пни, работники домоуправления сразу бульдозером и землю заровняли, но нет так нет — справимся граблями. А ямы копать — ну не экскаватором же! Спасибо Стрельникову за лопаты. Бабки-дедки, пришедшие-таки на собрание, мигом расхватали инструмент, а тут ещё и молодёжь подтянулась. Работали дружно. Вот, значит, как! Бумажки, даже важные — это скучно, а общая, плечом к плечу, физическая работа в последний, может быть, погожий в этом году день — весело.

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 25 262728 29 30 Следующая ⇒