ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ 4 страница

Путь наверх закончился много быстрее, чем вниз — что ж, кошачья магия.

И мы оказались на поверхности, где опять жара (а по пути вниз она быстро сменилась чуть ли не холодом), песок, открошившаяся кое-где, но почти везде сохранившаяся обшивка пирамид — побитая песком и потерявшая снежную белизну, но всё равно величественная. Отреставрированный вход. Статуи фараонов и их жён — им ведь не полагается быть всем кучно в одном месте? Тогда почему все рядом?! Кошачья опять магия?! Ну да, ну да... И сфинкс — «царапает небо когтями» — как без этого, большая кошка же!
Вот только как мы отсюда будем выбираться? Нора поскуливала у моих ног — жалела — даже я слышал, хоть она ко мне и не обращалась — что бумажная пирамида сгорела. Сгорела? Но Моника подбежала к нам попрощаться — а на голове у неё была бумажная пирамида. Маленькая совсем, но не суть.
— Бери пирамиду, собирай своих, надевай её на голову! — дёрнула хвостом Моника. — Пока-пока! До встрече во Владивостоке. Она будет. Обязательно!

Я взял пирамиду, но медлил. Моника подпрыгнула, перевернулась в воздухе — и истаяла совершенно чеширским способом.

Ярик запустил когти мне в руку. Нора — так на поводке и сидела! — схватила пирамидку и протянула мне. И снова прижалась к моим ногам.

Я с дурацким смешком, изображая торжественность, водрузил пирамидку на голову, будто это колпак шутовской был.

И крохотная пирамидка (обрезок недогоревшей части моей?! ) снова увеличилась, накрывая нас троих целиком.

А потом я оттолкнул её, и оказалось (а как иначе?! ), что мы все трое — в квартире на Иванова. И Ярик здоров.

И тут же пришёл Виталий.

В больницу к Алле мы ходили каждый день, но вместе получалось только в выходные. Но ясно было, что пока всё устаканилось. Даже вместо снижающих тонус матки средств капали теперь сплошные витамины. И постельный режим отменили.

— Это что за конструкция?! — удивился Виталий, увидев пирамиду. — А поводок чего валяется?

— Мы только вернулись, — объяснил я. — Ты пока за последние дни читай записки, а я поесть приготовлю, а то придётся у Норы собачий корм позаимствовать. А потом врублю комп, буду сегодняшнюю историю и тебе и под запись сразу рассказывать.

Что дома во Владе все мои близкие читали всё, что мною написано — то так всегда было. А здесь... И Алла с Виталием, и друг их Василий («У тебя живой язык, но не стоит опрощать его нарочито! »), и Вера. Не всегда по горячим следам, но это те, кому доверяю.

Даже если в тексте есть такое, что может оказаться обидным. Что ж... Дружба и доверие — не только для идеальных — таких и не бывает. Но они — точно для тех, кто хочет стать лучше.

***

Наконец я понял, что от тоски по дому, по Владу — вот она ностальгия в чистом виде!! — скоро выключу своё сознание. Даже если не насовсем, хорошего из этого ничего не выходит — проверено.

Или оно само выключится.

Так что в пятницу я решился. Аллу предупредил, что хочу попробовать на выходные прорваться во Влад. Она уже ходила, ну ничего страшного, сказала — побольше с мужем вдвоём побудут. Мы позвонили Виталию — он тоже заверил, что справятся. Тем более еды я наготовил. Спросил только:

— Завтра прогуляешь?

— Прогуляю, — честно ответил я — и вопрос оказался исчерпанным.

Ярика Вера ещё в школе на все дни обещала забрать к себе, на велике моём, решили, Виталий тогда вечером домой уедет — ключ от парковочного замка Алла передаст.

Мы попрощались, и я пошёл на Теплофизику. Если семёрка приедет автобус — значит, Влад ждёт меня. Ну а если маршрутка... Ну тогда пешочком домой!..

Но я чувствовал: сегодня должно получиться. Не может Великий Кристалл быть настолько жесток ко мне!..

Прошло несколько сто тридцать девятых, сто девятый, две восьмёрки, двадцать третий... Это с учётом того, что маршрутка семёрка каждые пять минут обычно ходит. Похоже, сама Мультивселенная решала мою судьбу — и никак не могла остановиться ни на каком варианте.

Наконец пришла семёрка. Автобус.

Мир решил, что стоит смилостивиться.

Я натянул намордник, расплатился за проезд — новые терминалы, карта школьника — чем не техномагия? Шучу. Ни разу не магия. Так и дураки сумеют, если технически подкованы.

Ну всё, теперь можно двадцать минут подремать.

Я прикрутил маячок сознания — оставил слабенький такой сторожевой пункт — и собрался провалиться в сон. И вдруг подумал: почему я в междугородных автобусах не смотрю снов? И не пытаюсь подсмотреть, как Новосиб по дороге превращается во Влад — почему тоже? Надо восполнить пробелы. Попытаться, во всяком случае.

У маячка сознания есть оборотная сторона. ОСы — это хорошо, но иногда хочется погрузиться в сновидение полностью, не думая о том, что это сон...

И вот я оказался в ткани сновидения. Бестелесный — тело ехало на автобусе — лежал я на багажной полке плацкартного вагона. И просто наблюдал за происходящим. Душе без тела хорошо: можно все почти пять суток пути не вспоминать ни о еде-питье, ни о туалете, а вот поспать вполне доступно, причём — выспаться от пуза. В двадцать минут, что идёт автобус, пять суток сонного времени уложатся запросто — сон на то и сон. А сон во сне — может, он будет просто без сновидений, с совсем уж в минимум миниморум прикрученным самосознанием, или в сновидениях его будет грезиться что-то без сюжета, но с настроением. Как по тайге иду под дождём. Как в море плыву. Или просто улицы Влада, родные и естественные, снова безоговорочно мои. И тоже под дождём. А то слова «бус» и «чилима» скоро станут лишь понятиями, сохраняясь в книжках Авченко, а не ощущениями — самыми лучшими в жизни.
Итак, я смотрел на мир с багажной полки. Порой окно пялился, и там видел то осеннюю природу — разноцветную, непуганую, то безобразные гари и вырубки. А то попадались купы деревьев с виду абсолютно целых — но почему-то мёртвых. Всё, приехали, не вывозит уже природа того, что с экологией люди делают. Сама жизнь предпочитает умереть самостоятельно, не дожидаясь, пока человек добьёт?
Но пока жизнь всё же продолжалась.

В одном из отсеков плацкартного вагона встретились люди, которым было хорошо друг с другом. Да, попутчики — каждый «сойдёт на станции и распрощается». Но они нашли друг для другу какое-то тёплое такое добро и даже ласку. Они рассказывали свои немудрящие истории — и сами понимали: в жизни их всё же больше хорошего случилось, чем плохого. Поэтому они так часто смеялись, поэтому за едой к проводникам кто-нибудь один на весь отсек ходил.

По ходу поезда на верхней полке ехал таёжный человек Дмитрий. На левой руке его было четыре пальца — напрочь разбитый безымянный ампутировали, а средний смогли пришить, но на место безымянного — на своём месте негде было зацепиться, там поудаляли осколки костей. Но Митя — так его сразу назвали в отсеке — нисколько не стеснялся. Даже кольцо на этом пришитом пальце носил — не ради китча, а именно как подтверждение того, что не стесняется. Митя влюбился — все видели, да он и не скрывал — в девушку Женю (смешливую, задорную — звездочка), что ехала под ним на нижней полке. Они часами шептались, смеялись, но понятно было: он для неё хороший товарищ, но сердце не ёкнуло. Митя ехал в Кавалерово на новую работу, Женя — во Влад к родителям. Ясно было: он мечтает, что она выйдет с ним в Кавалерове, но понимает: не выйдет...

Против хода на нижней полке умещались русская женщина Марина с семилетним сыном Давидом от бывшего мужа-чеченца. Между собой они говорили по-немецки — практика. Вот съездят во Влад к Марининым родителям — и в Германию к нынешнему мужу-немцу, от которого ждёт теперь тоже сына. Да, это он научил Давида. Вернее, начал учить, а тот сам заинтересовался. Да, прекрасные отношения!

Ну дай-то бог!

На рассказе о мужьях Марины я заснул. А здорово бы, мелькнуло в сознании, правда проехать однажды на поезде от Новосиба до Влада... Даже от Сеятеля до вокзала ещё на электричке. А там по забитой автобусами площади Гарина-Михайловского послоняться, птичьих гопников голубей покормить. И ехать потом, чтобы и мне было так, что «проводник выдаст бельё и чай». Правда, вряд ли попадутся такие опять душевные и дружные попутчики — но и с любыми можно не совсем отчуждённо. Ведь не ездил так ни разу — сперва Мишкина дверца, потом автобус, самолётом даже по весне сподобился, а поездом — нет... Чтобы города большие проезжать типа Красноярска — на которые только со стороны посмотреть, но не узнать, ведь даже Влад из поезда совершенно иначе воспринимается. Или вот ещё Байкал... Неужели когда-нибудь я выберусь пройтись пешком по этой неописуемой — да и чтоб хоть как-то рассказать, знать и понимать нужно — красоте, всё же уже изрядно подпорченной людьми? Успею?

Когда проснулся — весь отсек подтягивал чисто голосом, не зная слов, татарскую песню — красивую, грустную и непонятную. Это на верхней полке над Мариной ехала татарочка Сания (все звали её Соней) с внуком Витей — папа русский, дед, муж Сони — тоже русский. Но песни татарские Витя знал и пел с душой. Видно было: молодую красивую бабушку (ему пять, ей сорок два — ровесница Аллы... ) Витя любил самозабвенно. Да её сразу все полюбили, такую ненавязчиво заботливую, внимательную. Мне в очередной раз стало жаль, что нельзя спуститься, посидеть с народом, чаю попить, истории порассказывать и послушать, песню подтянуть. И я снова заснул.

Когда я проснулся, рассказывала о себе и племяннике Женьке учительница математики и неудачливая — не публикуют... — писательница Анна Анатольевна. Они ехали подо мной в боковушке: Анна внизу, её взрослый, но очень ребячливый племянник сверху, под моей багажной полкой. Они возвращались из Питера. Историю Анна рассказывала вроде и печальную — но со счастливым концом. Мужа она выгнала в своё время, не сойдясь с ним во взглядах на воспитание детей: мягок слишком — и начала «гайки закручивать». В итоге дочь Ника и сын Костя выросли — и с матерью всякое общение прекратили. А племянники Дашка и Женька, которых всё же не Анна воспитывала, и педагогического её прессинга они не вкусили, её любили (за честность, искренность и за то, что человек интересный, — пояснил Женька) — вот и втолковали ей наконец, что она не права. В итоге — помирили с детьми, а потом и с мужем. А чтоб опять за своё не взялась, Женька её в Питер потащил — развеяться и заодно мозги любимой тётушке промыть.

Так я и засыпал-просыпался всю дорогу. Продавцы байкальского омуля по вагонам (никогда не пробовал и сейчас, бестелесный, не попробовал... ). Тихие песни. Разговоры. Сон. Опять разговоры — жаль, нельзя своё слово в них вставить.

Проходили мимо соседи по вагону — к проводникам или в туалет, некоторые были хмурыми.

Не во всем вагоне было так дружно. Где-то пили и ругались, а то и дрались — двоих даже транспортная полиция ссадила раньше времени.

Но у нас было хорошо. Наверно, это не придумка, не совсем сновидение — просто увидел я, как ехали однажды во Влад четыре женщины, двое мужчин и два пацана... Чтобы знал я: в жизни бывает и хорошее. Не забывал чтобы...

В Кавалерове выходил Митя. Женя чмокнула его в щёчку, обняла. Но не вышла — да это и сразу ясно было.

Он стоял на перроне и махал рукой. И Женя махала из вагона. На лице у Мити под Луной блестели слёзы. Но это было не горе и не слабость таёжного человека. Просто печаль, жизнь, способность чувствовать. Своего рода счастье — хоть и с оттенком горечи.

Поехали опять...

Я хотел подглядеть всё же, где автобус-то едет, когда из Энска во Влад попадает. Я приоткрыл глаза. Картинка с поездом потускнела, но не исчезла. С автобусом добавилась, да. Но за окнами было темно и стеной лил дождь. Редкие пассажиры, не поймёшь, новосибирские или владивостокские, сидели нахохлившись, носы в воротники прятали.

И я уснул во сне. И проснулся — в поезде ещё, то есть не до полного пробуждения — когда уже въезжали в осенний сбрызнутый дождём Влад. Эту встречу проспать грешно! Отчасти — за этим и ехал. Не только, конечно. Но — тоже.

Я понял, что пора просыпаться окончательно, когда поезд нырнул в тоннель под Светланкой. Ещё несколько сот метров, мемориальный паровозик на перроне — и всё, приехали.

Я открыл глаза.

«Следующая остановка — Вокзал, конечная».

Автобус уже въезжал в такой родной дождливый владивостокский вечер. Чуть не написал: бодро катил. Но он всегда в конце катит бодро и весело. Так что это почти что штамп.

Но через несколько секунд я буду стоять на родной земле.

Разволновался чего-то...

***

Ого! Меня, однако, встречают!

Я спрыгнул с подножки автобуса и угодил в могучие объятия Мордера, нынче вполне в человеческом облике, опять весь такой Рихард... Круспе? А может, Зорге? Рядом с ним стояла и приветливо мне улыбалась его падчерица Вика — та самая, которую — блудную не по своей воле дочь — пару (или больше?! ) лет назад мы с Ольгой Игоревной аккурат на Самайн искали.

— Приятно, — улыбнулся я, — что меня ждут и верят, что пробьюсь.
— Ждём, — кивнула Вика. — Дело есть. Военный, так сказать, совет держать надо. Или не военный. Но всё равно совет.

— Ага, — с готовностью отозвался я. — Сейчас позвоню Надьке и Харону, о встрече договорюсь — и в полном вашем распоряжении.

— Не дозвонишься, — как-то даже виновато произнёс Мордер и нервно дёрнул уголком рта.
Ох, как мне это не понравилось...

— Что так? — спросил я, хотя уже догадывался. И сам высказал вслух свои опасения: — Я нынче в свой родной мир не пробился?

— Именно, — подтвердила Вика. — Так и остался в своём подшефном. Потому что плохо шефствуешь.

— Чего это?! — почти искренне возмутился я. — Как могу, так и шефствую. Вон директора института целого на сторону чудес сманил. И сам уже без прежнего скрипа чудеса творю — моя ручная беляевская лиса тому доказательство.

— Это всё хорошо, — рассудил Мордер, — но мало. Да что мы на ветру и дожде торчим, пошли хоть в столовку зайдём.

Я не стал объяснять, как соскучился по владивостокскому дождю — ни для кого не секрет это, но о делах говорить всё же лучше в тепле и под крышей.

— Пошли, — согласился я и подумал, что тут хоть деньги этого мира у меня с собой — в столовке расплатиться, но это так. В родном мире они бы дома у меня были, а тут и дома-то нет. Всё же минусов, что не пробился, больше, чем плюсов. И главный минус — не встречусь ни с родными, ни с Хароном и Лексом.

Стопэ! Раскисать команды не было!

Мы вполне бодро, даже с шутками-прибаутками, дошли до столовке «Восемь минут», что в самом начале Светланки. Просто серьёзный разговор отложили на потом.

Со времён «Копейки» в столовке мало что изменилось, уж не меню, во всяком случае. Новые хозяева сменили название и начали было убирать из интерьера «советский стиль», но клиенты этого не оценили, говорят, и всё не то чтобы вернули — просто обновили.

Пока я расправлялся с тройной порцией жареного палтуса (вот хоть убейте, но в Новосибе рыба — не рыба), Мордер и Вика тоже сосредоточенно жевали. Разговора не начинали — то ли неосознанно оттягивали неприятное, то ли ждали подсказки от самого мира.

Играла музыка, вполне, как можно догадаться, обычная, ничего особенного. В советские времена попса называлась «диско», но смысл от этого особо так не меняется.

Но вот между всеми этими Женями Белоусовыми как-то прорвался Высоцкий.

«Я из дела ушёл, из такого хорошего дела», — звучал голос с плёнки такой заезженной, что и хрипотцы не слышалось.

— «Реквием», — сказал я и отодвинул пустую тарелку.

— Что?! — не поняла Вика.

— Сам Высоцкий эту песню называл «Реквием».

— Вот видишь, — сказал Мордер, и я понял, что это наконец начало серьёзного разговора. — Когда уходят из дела, ничего не остаётся больше, как петь реквием. Что ж ты делаешь?!

— А что?! — вскинулся я. Честно говоря, опешил от таких заявочек-наездов...

— А кто позволяет себе мысли о том, что бороться за возвращение беглого растерявшего чудеса мира в Мультивселенную никаких сил не осталось?! — строго, причём искренне, сказал Мордер. — Что за дезертирство-то такое?!

Неужели я хотел действительно всё бросить и заняться не судьбами мира, а только своими проблемами, которых, да, поднакопилось?!

— Если и мелькала такая мысль, то это, честное слово, была минутная слабость! — заверил я так искренне и с жаром, что Вика поперхнулась кофе (а вот нечего эту бурду пить! ). — Я готов к любым делам, мир спасать и возвращать в лоно Мультивселенной действительно необходимо, но идеи у меня какие были — я уже реализовал, некоторые улучшения его произошли, но, та-скать, локального характера. Какие-то мостики-связи наводятся, да что там, наведены уже — но полного возвращения пока нет. И если у вас есть идеи, я с большой охотою поучаствую в их реализации.

— Идеи есть, — кивнула Вика, — но непонятно, ведёт ли их осуществление к полной победе — или ещё к одному мостику. Кстати, ты сказал «охота»?

— Да, — подтвердил я, не догадываясь, куда она клонит.

— Дикая Охота, — пояснила Вика. — Самайн. Истончение границ между мирами. Помнишь, как вы с мамой меня искали?

— А! — я с силой (вот дурак-то несообразительный! ) треснул себя кулаком по лбу. — И граница между моим подшефным миром и всей Мультивселенной тоже станет тоньше. И в нём станут более возможны чудеса.

— Именно, — подтвердил Мордер. — Только неясно, хватит ли этих чудес для полного, повторяю, единения.

— Ну хоть что-то, — пожал плечами я. — А как всё же Высоцкий в тему оказался... (Правда, саундтрек опять «радовал» всякими Юрами Шатуновыми, но ведь — было же! ) «За домом седлают коней» — не иначе, как на Дикую Охоту.

— Давайте уже на улицу пойдём, — попросил явно засидевшийся в тепле и от этого осоловевший Мордер.

Мы вышли из столовой. Дождь прошёл, и были ранние сумерки — над Спортивной гаванью догорал способный примирить с чем угодно — грех кукситься, когда бывает такая фантастическая красота — закат.

— И всё же Самайн, фейри, Дикая Охота — это кельтика, как мы-то, между Владом и Новосибом зависая, до этого дотянемся?!

— А у нас свои коренные народы есть. Восток Азии, запад Америки — до Европы «сто верст до небес, да всё лесом», а суть одна, — возразил Мордер, украдкой поглядывая на закат — никто не поставит любовь к красоте и даже некоторую сентиментальность в вину брутальному игроку на нервах, но палиться-то всё равно не хочется. Мы шли на Набку — там хорошо после дождя. Да что там — везде хорошо.

— Каждая мифология — это свой мир. Поди разберись, были ли они раньше, до людей, или всё же эти миры демиуржьи, но именно с ними легче всего связаться в конце октября — начале ноября, — объясняла Вика.

— Так месяц ещё... — не понял я.

— Готовиться надо заранее, — Вика убрала с лица мокрые длинные волосы, вытащила сигареты: — Хочешь?

— Нет, — отказался я. Они с Мордером закурили — как Игорь, сломав кучу спичек и нервничая. А я вдруг — первый раз, честно, раньше в голову не приходило! — заметил, как она похожа на брата — та же неловкая, стеснительная, но всё же естественность.

— Мифологические миры чукчей, камчатских народов, алеутов Аляски построены мало того что по похожим схемам, но это похоже и на все другие сакральные миры. Мир богов, мир живых людей, мир мёртвых. И мировое древо, на ветвях которого боги, а в корнях мертвецы — это же так узнаваемо. Аал Луук Мас у якутов, например... — продолжала агитировать (как будто я против! ) меня Вика. — А как тебе нравятся такрикасиут — фэйри эскимосские? Как Самайн, как границы миров истончились — пожалуйста, ребята в зоне доступности! А эскимосское царство мёртвых — Адливун — случайно ли с Авалоном такое созвучие?

— Что-то вы всё про эскимосов... — вздохнул я. — Они ж на Аляске — а она давным-давно не наша...

— Аляска на Земле далеко, а миры её — близко — общего с нашими много, — утешил меня Мордер. — Везде одно и то же. Дальний Восток един, хранимый во многом стараниями потомков краеведа Николая Матвеева и журналиста Василия Авченко. Шаманизм, анимизм — духи-хозяева живут в вещах, но не являются их Я. Ещё добрые духи предков, которые защищают. С ними шаманы работают — впадут в транс и камлают себе. И злых духов обуздать стараются. А их тоже хватает. Абасы у якутов, келе на Чукотке — никого не обидели. Главное, у всех и у всего есть душа — Анирниит, и вместе они образуют — прямо Ноосфера Вернадского! — мировую душу Сиилу. Благодаря ей у материи есть форма и смысл, — продолжал Мордер свой ликбез.

— Ну, это всё хорошо, — согласился я. — Есть — что не странно, если миры эти сами собой возникли, а не человек их под мухоморами придумал — много общего в дальневосточной мифологии и кельтике. Хорошо. Замечательно! — не понимал я. — Но что надо сделать, чтоб мой подшефный мир с другими соединить?

— Говорят, лучше переспать, чем недоесть, — удивился моему отупению Мордер. — Или переесть, чем недоспать. Ну ты, похоже, правда в последнее время на сплошных «недо» — плохо соображаешь. Приведём в тот мир на Самайн кого-нибудь из дальневосточного пантеона.

— «Как сообщает одно из ведущих информационных агентств РФ, вчера на улицах Владивостока... » — паясничал я.

— Новосибирска, — поправила меня Вика.

— «…Новосибирска, — исправился я, — были замечены странные существа. При ближайшем рассмотрении они оказались богами и духами из дальневосточного пантеона. Администрация губернатора Андрея Травникова просит сохранять спокойствие. Делегация направилась в Институт Археологии и Этнографии СОРАН. По официальному заявлению директора института Андрея Иннокентьевича Кривошапкина, посетители настроены мирно и стремятся к контактам между мирами».

— Всё сказал? — с трудом дослушав меня, сказал Мордер. — А теперь слушай сюда. Ничего в этом смешного нет. Именно это и надо бы сделать. До Самайна в твой подшефный мир их вряд ли удастся вытащить, но в Полнолуние — можно уже сейчас. «А пуркуа бы и не па», — как говорят в Новосибе.

— Да? — удивился — точно что-то туплю в последнее время — я.

— Да! — подтвердили они в один голос.

— Ну тогда, может быть, в Полнолуние? — не без сожаления ((только пришёл и уже уходить?.. ) оглядывая море и Влад по сопкам, сказал я.

— Пошли, — сказал Мордер.

Едва заметная тропка, ведущая не совсем понятно куда, возле старого Океанариума привела в Полнолуние.

Мы сидели у Фёдора: он, мы тем же составом и дед Арон. Пили, естественно, «Изабеллу» — скоро бутылку этого нектара-амброзии можно будет, заодно с Полной Луной, считать символом Полнолуния.
Федьке и Августу (впрочем, сегодня он был всё же правда больше дедом Ароном) идея понравилась. Фёдор был уверен, что делегацию пантеона должен возглавлять камчатский миротворец ворон Кутх, что собственному сыну велел стать Землёй, людей сотворил из бобового стручка, а животных слепил из глины. Насчёт Кутха с Фёдором никто не спорил. А вот дальше... Мы же не шаманы, как нам с духами договориться? Кстати, не факт, что Кутх так уж разлетелся нам помогать. Хотя... Миротворец же! Демиург! Неужто останется глух к бедам заблудшего мира?!

Так что кого ещё звать, спорили долго. С одной стороны, поди не знаючи-то разберись, какой дух добрый, от предков оставшийся, а какой — злой. Но я читал статейку, что на дальневосточном Севере духи злыми только кажутся. Те же духи животных. Люди же охотятся, за что тем людей любить-то? Но люди им за пропитание, за вынужденную щедрость благодарны искренне — это то «доброе слово и кошке приятно» — оно и духов радует.

Короче, решили звать, кроме Кутха, кого-нибудь из мёртвых: из местной чукотской Вальхаллы — Облачной страны и из промёрзшего до костей Нижнего мира — местного ада — страдальцев, кому не посчастило погибнуть в бою, а пришлось умереть в кругу семьи. Но духи — а поверят ли в них учёные?! Надо кого-то посолиднее, чтобы и припугнуть мог — в случае неверия-то. Но получалось, как бы ни был опасен персонаж из дальневосточного пантеона — или бестиария?! — он всё равно не враждовал с людьми. Убирал с дороги, если мешали — а так — да глубоко фиолетово им всем на этих людишек. Вот и не могли мы никак решить, кого звать.

И тут появился Пьеро. Он был в курсе наших споров — что в Полнолунии вовсе и не странно.

— Зовите Махаху, безумного демона. Если Президиум СОРАН откажется верить в подлинность гостей, Махаха защекочет его председателя Валентина Пармона ледяными когтистыми пальцами, и он с хохотом умрёт. Так что поостережётся не верить-то...

Так и решили.

В Полнолуние наших помощников вывести вызвались Федька с Пьеро, на меня же возложили ответственность вести делегацию в институт.

Но до этого оставался ещё месяц. Даже с хвостиком.

Так что пока я тут был не нужен.

А была ещё ночь с пятницы на субботу. Возвращаться же я думал утром в понедельник. В Новосибе на три часа всё же меньше, успею первым автобусом.

Видя, как тянет меня во Влад, Мордер вздохнул:

— Ну иди уже, иди...

Но я по части нахальства был всегда — и всегда буду — первым!

— А можно всё же в мой родной Влад?! Очень по своим соскучился... Дети растут без отца.

— Получится? — спросил Мордер Вику. Она задумалась:

— Пожалуй... Пошли, провожу!..

***

Мы с Викой долго-долго шли по каким-то ночным осенним перелескам. Моросил дождь, было в общем-то уютно, хотя и печально. Но в конце концов Вика — поди, ноги уже не держали, села на какой-то обомшелый камень.

— Потеряла я нить... — сказала виновато.

— Ничего, прорвёмся, — заверил я её — а больше себя — и сел рядом.

Вика достала сигареты (красный «Максим» — с удивлением рассмотрел я наконец — откуда знает? или сама его курит? ), и мы долго курили — дождь гасил сигареты, превращая их в отвратительное табачное крошево.
Ночь должна бы уже была повернуть к рассвету, но не доковыляла, по моим прикидкам, ещё и до полуночи.

— Пошли! — рывком поднялся я. И тут налетел злобный какой-то ветер, бросил нам в лицо бьющие, словно песчинки на скорости, дождевые капли, оборванные с кустов и редких деревьев так и не успевшие окраситься осенним, а уже посохшие — умершие — листья... И почему-то словно пепел.

За первым шквалом последовал второй, ещё сильнее — Вика схватила меня за руку. Третий оказался особенно сильным.

— Берегись! — крикнула Вика.

И исчезла. Пространства решили, наверно, вернуть её в Полнолуние. Я должен был выбираться сам.

Ветер стих. С неба медленно падал печальный пепел — а пепел вообще бывает не печальным? Всё, получается, дотла сгорело?

Всё — да не всё.

Выберусь.

Сами пространства мне время дают подумать, с мыслями собраться — а то точно б уже утро настало. «Dies ist der Morgen danach».

И я стал собираться. С мыслями этими самыми. Если не вкладывать душу, ничего не получится. И если не надеяться. Но у меня же есть моя персональная Надежда (всегда стараюсь писать это слово с заглавной буквы! ) — Надька. Много я косепорил, обижал её, а она прощала. И теперь простит. А я постараюсь (знаю, «куда ветерок, туда и умок», обещать не могу, но — правда постараюсь), чтобы впредь косяков меньше было. Она знает главное: я искренен, отношения, где лгут и пытаются манипулировать, мне глубоко противны. И я не скрывал и впредь не собираюсь, да и вообще это для нас обоих очевидно, что у меня кроме неё есть ещё вся Мультивселенная — и она важна для меня. Очень.

И поэтому я всё же буду в числе тех, кто вернет заблудшему миру чудеса, а сам мир — в лоно Великого Кристалла.

Я нарочно крутил в голове всякие такие пафосные мысли. О том, что и в наших привычных, с магией, мирах всё так, что проще сразу застрелиться. Но все же я надеюсь и не сдаюсь. Когда-нибудь и в людях проснётся нечто достойное «звучать гордо» — в ком-то ж и сейчас не спит. И экологию как-то — стараниями учёных, и мне там есть где руку приложить — не дать угробить окончательно, даже как-то воссоздавать, восстанавливать. Для этого просто надо жизнь любить. И свою — как процесс. И чужую — как чувство сострадания, которое и есть истинная эмпатия — не делить боль на свою и не-свою.
Да, в последнее время моя жалость больше на животных, нежели на людей, распространяется. Что ж... Как само чувствуется — так и правильно.

На мёртвых животных.

На вымерших животных...

Мистик, оккультист, некромант, чернокнижник, я направил силы свои, чтобы хоть в мёртвом мире им, попавшим всем видом в Чёрную книгу, было место. Но что для этого?! Штудировать Мишну? Гемарру? То, в чём, если по-честному, ничерта не смыслю?! Нет. Не бездушная Каббала, основанная на формальных предписаниях (ага, в какую сторону жопу поворачивать, когда присел посрать у забора), а умение (навык? пусть навык — работой-то он достигается душевной... духовной... ) слушать и слышать себя — причём в себе — доброе и конструктивное. Исцеляющее. Понять, как любить, и найти в себе на это силы. Звучит элементарно. Научиться — всех жизней не хватит. Но любовь — ключевое-таки слово.

Страх, который угнездился в сознании где-то глубоко, не мешал, но и не исчезал — отступил теперь окончательно. Знаю, что делать — надо делать. А для этого — выбраться из этого безвременья.

В каком мире оно, кстати, находится?

А вот сейчас узнаю!

Я вытащил телефон.

До кого дозвонюсь?

До Виталия?

До Надьки? Я глянул на экран — шесть ноль шесть. Рановато, но... Она будет рада. Кстати, в Новосибе четвёртый час ночи, Виталию звонить как-то не сезон. Кстати, здесь — во Владе же?! — начало светать. Да уж — в каком только Владе?!

Я открыл телефонную книгу, нашёл Надькин номер. Почему-то зажмурился — и ткнул в него пальцем.

Надька ответила после первого же гудка.

— Надь, я здесь! — крикнул я, не тратя времени на предисловия. — Я приеду сейчас — ну час самое большое!

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒