Annotation 9 страница

Ну, уселась клиентка, Лидия вынула ей для начала из колоды Таро три карты… и попала, что называется, в самое яблочко. Выпала посетительнице перевернутая десятка кубков (разлады, раздоры, гнев, ярость) между прямой дамой кубков (милая, мягкая, женственная особа) и перевернутым королем мечей (злой человек, эгоист, холодный, жестокий и расчетливый).

Потом Лидия разложила цыганское гадание с джокером. Растолковывать карты даже не понадобилось: «дама кубков», она же дама черва, разрыдалась и сама все рассказала о своей злосчастной жизни. Впрочем, не такой уж и злосчастной. Эмигрантка, конечно, она нашла себе богатого русского, который еще до войны четырнадцатого года сотрудничал с французами и имел в Париже небольшую, но вполне преуспевающую фирму по ремонту телефонных аппаратов – модной новинки, которая давно перестала быть данью моде и новизне, а стала жизненной необходимостью. Мсье Гаврилов холост, любим женщинами и, конечно, ужасно важничает, понимая свою ценность как объекта женского внимания. Нине Яковлевне – так звали посетительницу – он не раз признавался в пылких чувствах, она уже ждала предложения руки и сердца, однако в последнее время огонь в сердце Данилы Ильича, к несчастью, несколько поугас. И он прочно замолчал о том, что так мечтала услышать Нина Яковлевна. Она пришла к гадалке, надеясь услышать слова надежды и утешения, однако карты показали нечто совсем иное…

– Не надо отчаиваться, – сказала Лидия, глядя на Нину Яковлевну со всем возможным сочувствием. – Мы с вами сейчас раскинем карты снова и спросим у них о том, что делать и как быть в этой ситуации…

– Да не надо ничего спрашивать! – с внезапной решительностью воскликнула любительница серых оттенков. – Я сама знаю, что делать и как быть! Но вы должны мне помочь, вот что!

– Всей душой! – кивнула Лидия, почуяв, что затевается нечто интересненькое. – Сделаю все, что в моих силах!

И Нина Яковлевна открыла ей, чего она хочет. Оказывается, предмет ее сердечных трепетаний – человек очень суеверный. Свято верит всевозможным гадалкам и предсказательницам, это отлично известно всем его знакомым, и они снабжают его адресами салонов, которые только открываются в Париже. Недавно ему дали адрес мадам Лидии, и нынче вечером мсье Гаврилов собирается ее навестить, дабы спросить совета о том, как жить… Нина Яковлевна, зная о его намерении, нарочно его опередила и прибежала к мадам Лидии. Она просит, нет, умоляет гадалку: не просто так раскинуть перед Данилой Ильичом карты, а раскинуть со смыслом. Так, чтобы мсье понял: сама судьба пророчит ему не проявлять нерешительность, не мучить свою милую подругу, Нину Яковлевну, а немедля схватить ее за руку и тащить под венец. А если упустит такую драгоценную даму кубков или черва, то весь свой век несчастен будет!

Разумеется, Нина Яковлевна готова заплатить мадам Лидии столько, сколько та запросит…

Разумеется, мадам Лидия назвала самую высокую цену, которая только пришла ей на ум.

И Нина Яковлевна выложила деньги, не последовав примеру своих соплеменников. А потом ушла, чуть не припрыгивая от радости, словно маленькая девочка.

Лидия смотрела ей вслед не без сочувствия: ну и глупа же ты, господи! Ну как можно прожить столько лет и остаться такой дурочкой?

Дураки и дуры – любимые клиенты гадалок и магов всех мастей.

Лидия Николаевна на радостях сбегала в соседнее бистро и заказала обожаемый жюльен – нет, три порции жюльена! А еще рюмку кюра на аперитив, чашечку кофе, козий фромаж и слоеный яблочный пирог на десерт. Деньги… Ах, как хорошо, когда есть деньги, когда их много и они не иссякают! Вернулась в салон, причесалась поинтересней, выпустила челку на лоб, надела несколько серебряных перстней, купленных все на том же маленьком пюсе на углу авеню Трюдан и рю де Марти и очень красиво смотревшихся на ее длинных, худых пальцах, села в кресло поудобнее, задрала ноги на спинку стула, чтобы не отекали, и задумалась о том, что она будет делать нынче вечером, когда к ней заглянет этот ремонтер телефонов, завидный жених.

Вот именно – завидный жених!

Ну что ж, Лидия раскинет перед ним карты, конечно. И можно заранее предсказать, что ее карты покажут: чтобы король мечей держался подальше от истеричной дамы кубков! Чтобы немедля прервал с ней всякие отношения! А искал бы счастья в объятиях дамы пентаклей: чувственной, практичной, высокодуховной – идеальной подруги для любого мужчины! Такие дамы приносят счастье, с ними раскрываются лучшие мужские качества. К несчастью, дамы пентаклей чрезмерно разборчивы, они предъявляют мужчинам слишком высокие требования, оттого часто остаются одни. «Да вот вам живой пример, – скажет вслед за тем Лидия. – Я – дама пентаклей, и я одна в жизни…»

Разумеется, мсье Гаврилов немедля бросит на нее заинтересованный взгляд. Ну а дальше… Нет, Лидия остерегалась загадывать, однако твердо решила сделать все, чтобы одним взглядом дело не ограничилось. Она придирчиво осмотрела покрывало на кушетке. Вполне чистое, и если вдруг, то… сойдет! Постельного белья здесь нет, да и слишком уж это по-мещански было бы – стелить постель. Лучше так, как бы налегке, как бы непритязательно… Однако надо сделать все, чтобы визит к гадалке запал Гаврилову в душу!

Лидия вдруг почуяла, что жизнь дает ей очень хороший шанс устроить свою судьбу как надо. Сколько можно жить одной, рассчитывая только на себя? Ей нужен мужчина! Приличный, надежный мужчина, желательно муж, ну а если нет, то хотя бы состоятельный ami. Зачем отдавать мсье Гаврилова, который подходит на эту роль по всем меркам, какой-то Нине Яковлевне, если можно забрать его себе?

Гаврилов суеверен? Прекрасно! Если, чтобы убедить его в необходимости связать свою жизнь с мадам Лидией, придется вызвать с того света дух Клеопатры, мадам Лидия таки сделает!

Да, похоже, Нина Яковлевна окажется первой еврейкой, которую обвела вокруг пальца русская…

«А если Гаврилов мне не понравится? » – мелькнула вдруг опасливая мысль, однако Лидия немедля изгнала ее прочь. Судя по отзывам Нины Яковлевны, Гаврилов совсем не урод и вдобавок не жаден. А что еще требуется от мужчины? Лидия уже не в том возрасте, когда следует смотреть в зубы дареному коню… Ничего, стерпится – слюбится!

Спустя два часа раздался долгожданный звонок – вкрадчивый такой, некоторым образом даже интимный… Лидия, ощущая в душе давно забытый трепет, открыла дверь и поняла, что опасалась напрасно: перед ней стоял весьма, весьма привлекательный господин. Довольно высокий, правда, изрядных «плепорций», как любил выражаться давний знакомец Савва Морозов, муж незабвенной подружки Зинули, впоследствии Рейнбот, но полнота его не безобразила, а лишь добавляла солидности. Пухлые, тщательно выбритые щеки сообщали лицу добродушное выражение. Близко посаженные серые глаза были прикрыты стеклами очков в дорогой золотой оправе. Прекрасный костюм, располагающие манеры… Давно Лидия не видела столь хорошо одетых и столь вальяжных русских! На миг показалось, что вернулись давние, полузабытые времена, и не какая-то полунищая (давайте будем смотреть правде в глаза, от себя-то зачем таиться? ) гадалка, которая заискивающе принимает богатого клиента в своем обшарпанном салоне, а госпожа Шатилова, супруга управляющего сормовскими заводами, облаченная в элегантное творение знаменитой мадам Ламановой, устраивает прием для выфрантившихся энских толстосумов, которые с изумлением пялятся на модный стол а-ля фуршет… Остро вспомнилось вдруг, как на одном таком приеме она, донельзя разволнованная расспросами начальника сыскной полиции, обворожительного и зловещего красавца Смольникова (ах, царство ему небесное, бедняжке, какая ужасная кончина его постигла, безвременная, бесчеловечная! ), отправилась отдохнуть в свой будуар – и застала там свой кошмар тех дней, Бориску, который явился убить опасную свидетельницу, но кончил тем, что…

Вот именно – кончил тем, что!

Ах, господин Гаврилов вряд ли будет радовать в постели такими изысками, на какие горазд был незабвенный Бориска, но…

«Да ты сперва замани его в постель, голубушка! » – сурово одернула себя Лидия. И вообще, Гаврилов помладше Лидии лет на пять, никак не меньше. Ерунда, конечно, однако мужчин именно в этом возрасте страстно влечет к юным дурочкам, а вовсе не к зрелым женщинам… Впрочем, если его тянуло к Нине Яковлевне, то почему не потянет к Лидии? Надо просто-напросто более тонко вести игру, и добыча никуда не денется!

И Лидия пригласила Гаврилова присесть к столу, на который и начала выкладывать карты изящными, точными, отработанными движениями, загадочно и маняще поблескивая серебряными перстнями.

Пока Лидия всматривалась в расклад, Гаврилов так и рыскал взглядом по ее рукам, по груди, по лицу, всматривался пытливо, словно пытался отыскать что-то заветное, может быть, даже жизненно необходимое…

«Найдешь, найдешь! » – мысленно посулила Лидия, торжествуя, что еще ни слова не сказала, а уже пробудила в визитере столь явный мужской интерес к себе.

Карты легли одна к одной (а как же иначе, Лидия заранее их подобрала в задуманном порядке! ), живописуя одинокую, смятенную душу человека, который, чувствуя себя неуверенно и одиноко в нашем жестоком мире, стремится к союзу с красивой женщиной, в которой он видит истинно родственную душу. Однако он ошибается, ошибается, ему нужна совсем другая женщина…

– Ничего подобного, – внезапно прервал Гаврилов сладокозвучное пение сирены по имени мадам Лидия, – это вы ошибаетесь, сударыня. Жестоко ошибаетесь. А вот я не ошибся, когда предложил Инне вновь прибегнуть к вашей помощи. Вы остались верны себе – обожаете интриги, так и норовите замешаться в ситуации, которые думаете повернуть себе на пользу, а между тем они именно что оборачиваются против вас.

Лидия натурально вытаращила глаза.

– Какая Инна? – пробормотала ошарашенно. – Я никакой Инны не знаю. Какие интриги? Как вы смеете говорить мне подобные вещи? По какому праву?

– По праву нашей с вами старинной дружбы, дорогая Лидия Николаевна, – приветливо проговорил Гаврилов, снимая очки и устало потирая переносицу, на которой осталась красная бороздка. – Старинной, стало быть, дружбы, восходящей еще к энским временам.

– Да вы бредите! Какая дружба, какой… – Лидия хотела сказать «какой Энск», но словно онемела от резко ударившего воспоминания.

Эти серые, близко посаженные глаза… Этот нагловатый, затаенно-пугающий взгляд… Да нет, не может быть!

Или может?

Она невольно встала. Предупредительно поднялся и загадочный посетитель.

Кой черт загадочный! То-то ей вспомнился некий прием в доме сормовского управляющего, то-то вспомнился Бориска! Ведь Бориска был всего лишь орудием в руках вот этого человека по имени…

– Андрей Дмитриевич? – сорвалось с губ Лидии. – Господин Туманцев?

– Туманский, с вашего позволения, – поправил Гаврилов, ничуть, впрочем, не обидевшись. – В самом деле, в те давние дни я предпочитал называться именно так, хотя, как вы могли догадываться, ни имя это, ни фамилия, ни отчество не имеют к реальности никакого отношения.

Лидия кивнула, пытаясь прийти в себя. Ноги вдруг так задрожали, что она принуждена была снова сесть. Да и правильно: вытянулась вдруг перед ним, словно гимназисточка из приготовительного класса перед господином попечителем! Еще в реверансе нырнуть недоставало!

Приступ ярости на себя, на свою растерянность и унизительный страх помог Лидии вернуть некое подобие душевного равновесия.

– Так, значит, на самом деле вы – Данила Ильич Гаврилов? – протянула, уже владея голосом и придавая ему привычную светскую интонацию. – Или эти имя, отчество и фамилия тоже не имеют отношения к реальности? А отчего же вы здесь, а не там, в Кремле, на руководящем посту? Неужели большевики не оценили ваших боевых заслуг? Или правду пишут в эмигрантских газетах, что октябрьская революция, совершенно как некогда французская, начала пожирать своих прежних вождей, и вас, бывших пламенных революционеров, нынче крепко прижали к ногтю… совершенно как вшей?

Глаза Гаврилова сначала изумленно расширились, потом он резко покраснел, и Лидия решила было, что сейчас он накинется на нее чуть ли не с кулаками. Однако Гаврилов расхохотался, показав зубы, которые заставляли восхититься искусством его дантиста.

– Лидия Николаевна, дорогая, – проговорил он наконец, – вы все та же, честное слово. Совершенно как тогда, в четырнадцатом году! И это меня бесконечно радует, поскольку в душе я всегда был склонен к постоянству, а вовсе не к радикальным переменам. Но спешу успокоить вас относительно моей печальной участи. Я здесь не в качестве беглеца – я здесь на службе, как один из руководителей нашего торгового представительства. Попутно выполняю еще ряд поручений советского правительства.

– А эта ваша, как ее там, Нина Яковлевна? – брюзгливо спросила Лидия. – Она ваша секретарша или кто? Ну так знайте, что особа сия задумала женить вас на себе с помощью самой вульгарной уловки: хотела, чтобы я внушила вам, будто наилучший жизненный выход для вас – это…

И осеклась. Что она несет, зачем? Ведь Гаврилов сразу признался: он сам решил обратиться к помощи Лидии и привлек для своих целей какую-то…

– А, понятно, – вздохнула Лидия обреченно. – Ее настоящее имя – Инна, и она ваша боевая подруга? Ну и зачем вы разыграли со мной столь низкую комедию?

– Она моя боевая подруга, вы очень точно сказали, – снова хохотнул Туманский-Гаврилов. – Но ее настоящее имя – как раз Нина, Нина Яковлевна Левина. Инна – литературный псевдоним. Да постойте, вы ведь жили в Петербурге, может быть, припомните? Незадолго до войны четырнадцатого года была необычайно популярна футуристка по имени Инна Фламандская.

– Инна Фламандская?! – так и ахнула Лидия. – Погодите… «Сеть, пошлости сеть, набросить, скрутить, раздеть… Свалить, навалиться, взять. Душу и тело смять. Сеть, пошлости сеть…»

– Вот-вот, это ее стихотворение цитируют все, потому что остальные – неудобоваримая чушь. Однако у вас отличная память, – похвалил Гаврилов. – Вот и Туманского мигом вспомнили, а могли ведь сослаться на преждевременный склероз, в ваши-то годы.

В ее годы? А какие ее годы?

Вот же сволочь, а?! Еще и язвит! Сво-о-ло-оччччь!

– Она – та самая Инна? – охрипнув от злости, выговорила Лидия. – Ни за что бы не узнала ее теперь. Была этакая менада с кровавыми губами и глазами, подведенными синим. Ей все пытались подражать, даже в высшем обществе. Отчетливо помню, как моя приятельница Зинуля Рейнбот, бывшая Морозова, тоже мазала себе веки синей гадостью и у нее ужасно опухали глаза. Да, Инна выглядела шикарно! А теперь стала ну совершенно как глупая гусыня-буржуазка: раздалась, раздобрела… Вам очень в пару! – не сдержалась она от ехидства.

Однако ее жалкая парфянская стрела не достигла цели – Гаврилов благодушно ухмыльнулся:

– Инна раздобрела, что верно, то верно, однако отнюдь не подобрела. И не поглупела. Она ведь очень ловко обвела вас вокруг пальца, согласитесь, Лидия Николаевна!

– А зачем вам понадобилось меня вокруг пальца обводить? – угрюмо спросила Лидия, в душе соглашаясь: ловко все было проделано, очень ловко!

– Затем, что нам ваша помощь нужна.

– Да что вы, какая от меня может быть помощь, от гадалки, которая едва сводит концы с концами? – Лидия пренебрежительным жестом обвела убогую обстановку своего салона.

– Вот именно в этой роли вы нам чрезвычайно потребны, – пояснил Гаврилов. – Нам необходимо установить связь с одним человеком.

– Что, какой-нибудь французский l’homme d’affaires, деловой человек, в сотрудничестве с которым заинтересовано ваше торгпредство?

В ответ на очередную неуклюжую попытку ехидства Гаврилов странно ощерился, и Лидия вдруг вспомнила вечные разговоры, которые велись в эмигрантской среде: о том, что все приезжие советизаны – красные шпионы, которые знай норовят осуществить заветную мечту своего бывшего лидера, этого людоеда Ленина, – мировую революцию.

Вообразив себе Францию, охваченную тем же пожаром, в котором когда-то сгорела Россия, Лидия ощутила приступ такой тошноты, что едва сдержалась, дабы не извергнуть три жюльена, сыр и яблочный пай на отглаженные серые брюки мсье Гаврилова.

И тут же пожалела, что сдержалась…

– Нет, он совершенно не какой-то l’homme d’affaires, отнюдь! – возразил тем временем Гаврилов. – Сей господин принадлежит к числу наших с вами общих знакомых, Лидия Николаевна.

– Наших с вами общих знакомых? Да боже мой, кто же это? Только не говорите, что он тоже из Энска. Мир, конечно, тесен, но чтобы до такой степени…

– Именно до такой, – кивнул Гаврилов. – Мир тесен до безобразия, Лидия Николаевна. И полон самых невероятных совпадений. Вот вам одно из них: вообразите, в свое время я уже обращался к вам с просьбой о помощи относительно данного господина. И бесконечно счастлив, что вы на нее откликнулись и совершенно блистательно выступили в роли свахи. К несчастью, обстоятельства оказались сильнее меня, и я не смог воспользоваться плодами вашей деятельности, однако я давно усвоил, что судьба играет человеком, она изменчива всегда. Вот и сейчас она снова переменилась и взирает на меня благосклонно. Ну, догадались, о ком идет речь? Это нетрудно сделать, верно, Лидия Николаевна?

– Да нет, не может быть… – пробормотала Лидия. – Вам нужен мой зять? Дмитрий?

– Совершенно верно, – кивнул Гаврилов.

– Но зачем, ради бога, зачем? Он ведь утратил все права в России, да и от состояния Игнатия Аверьянова давно ничего не осталось: Сашенька еще в шестнадцатом году перечислила все деньги в фонд помощи действующей армии, а миллион Шурки, конечно, национализирован и, во всяком случае, достался вашей ба… – Она чуть не ляпнула: «вашей банде», но вовремя прикусила язычок и кое-как, не вполне, впрочем, ловко, вывернулась из положения: – Вашей большевистской организации.

– Теперь дело не в деньгах, а в самом Дмитрии Аксакове. – Гаврилов не заметил обмолвки или великодушно принял такой вид. – Он мне нужен. Он мне необходим! Однако наше общение с Дмитрием Дмитриевичем в приснопамятные времена проходило не вполне гладко. Он относится и ко мне, и к Инне неприязненно, что меня очень огорчает. Кроме того, Дмитрий Дмитриевич с течением лет сделался особенно озлоблен и недоверчив, я знаю это через верных людей. К новым знакомствам относится подозрительно. Вы должны убедить его вполне довериться одному человеку, а уж через того человека я сумею навести с ним связь.

– Если вы полагаете, что мои доводы имеют для моего зятя хоть какой-то вес… – Лидия бессильно развела руками и вдруг ощутила, как устали пальцы от груза перстней. На кой черт нацепила на себя столько побрякушек? Вот дура, разрядилась ради этого Гаврилова, вздумала метать бисер перед свиньями! Одно хорошо, теперь хоть кольца можно снять.

Она освободила пальцы от нескольких тесных серебряных обручей и немедленно почувствовала себя лучше.

– И вообще, зачем он вам нужен? Нет, не подумайте, что я так уж озабочена его безопасностью, но моя дочь обожает мужа, считает, что он ей послан Богом, да и он убежден, что Татьяна – ангел, снизошедший с небес для его спасения. Моя сестра его терпеть не может, и это единственное, в чем мы с ней сходимся. Дмитрий – совершенно орнаментальное существо, человек бесполезный. Хватается то за одну работу, то за другую, то за руль такси садится, то к станку у «Рено» становится, то тащится через весь Париж в Биянкур на кинофабрику… Как мне надоели его случайные заработки, как хочется, чтобы у мужчины в доме был постоянный доход, который позволил бы мне и самой отдохнуть наконец! Если бы вы знали, как я устала, как мне все это осточертело!

Она снова обвела кабинет пренебрежительным жестом, вдруг вспомнив свою старую, доримедонтовских времен, няньку Малафеевну, которая, бывало, с осуждением говорила: «Ну, у Эвочки хоть какой-то стыд в глазах есть, а Лидуся врет и не краснеет! » Интересно, сохранила ли ее кожа прежние полезные свойства?

– Многие из его прежних сотоварищей завербовались в Иностранный легион, – продолжала Лидия Николаевна. – Я не раз говорила Дмитрию, что для него это самая лучшая работа, а он ссылается на хромоту. Но не помешала же ему хромота в Добрармии служить! – фыркнула она.

– Иностранный легион – хорошее дело, – кивнул Гаврилов. – И деньги мужчине платят немалые, и дома его практически нет. А если сложит голову за Ré publique Franç aise, то оная Ré publique берет на свое попечение его семейство и обеспечивает изрядной пенсией…

– Вот именно!

– А знаете, Лидия Николаевна, – с задумчивым выражением проговорил вдруг Гаврилов, – я ведь, пожалуй, мог бы вам все это гарантировать. И стабильный заработок, и преимущественное отсутствие вашего зятя в родных стенах, и даже немалый пенсион для семейства в случае каких-то досадных неожиданностей… А как же, все под Богом ходим! – присовокупил он со всей серьезностью и даже дернул правой рукой, как бы намереваясь перекреститься, однако сдержал сей неуместный жест и просто совершил какое-то не вполне уклюжее телодвижение. – Насколько мне известно, ваш зять сам тяготеет к тому, чтобы принять участие в моем, так сказать, предприятии. Он был замечен поблизости от некоего учреждения, которое оказывает определенные услуги Советской России. Кроме того, он захаживал к младороссам, и хотя они не вполне наши люди, все же его визиты о многом говорят. Дмитрий Дмитриевич мечтает о возвращении на родину, вот что я вам скажу, милая Лидия Николаевна.

– Идиот… – простонала Лидия, впившись пальцами в виски. – Да ведь его там немедленно…

И осеклась, вспомнив, с кем, собственно, имеет дело.

– Ну, вижу, и вы подпали под тлетворное влияние эмигрантской пропаганды, – уныло вздохнул Гаврилов, – повторяете расхожие глупости, давно ставшие политической банальностью! Хочется верить, что вы не откажетесь нам помочь. Разумеется, ваши услуги будут хорошо оплачены – наша страна умеет ценить тех, кто ей содействует.

– Хорошо – это, в вашем понимании, сколько? – спросила Лидия со всей возможной иронией.

Гаврилов сказал – сколько, и пренебрежительно прищуренные глаза Лидии изумленно распахнулись.

– Причем в названную сумму не входят ежемесячные выплаты вашему зятю, – продолжил Гаврилов. – Видите ли, хоть он и мечтает вернуться в Россию, но право на возвращение он еще должен заслужить. Должен смыть память о своем позорном прошлом, когда выступил с оружием в руках против собственного народа. На это уйдет некоторое время – здесь, во Франции, он должен будет оказать нам ряд услуг, прежде чем получит советский паспорт и визу. Оплачиваемых услуг… Так что можем считать, что я беру его на временную службу к себе в фирму. Род службы таков, что Дмитрию Дмитриевичу придется довольно часто и надолго уезжать из дому, так что… Так что очень многие из ваших желаний сбудутся, дорогая Лидия Николаевна!

Лидия опустила глаза, понимая, что ей предложили продать Татьяниного мужа. Правда, за хорошую цену.

– А если я этого не сделаю? – спросила она, вновь взглянув на Гаврилова. – Если я откажусь, вы что, опять станете меня чем-нибудь шантажировать? Бориской или чем-нибудь еще?

– Да бросьте вы, право, – уютно ухмыльнулся Гаврилов. – Нашли тоже зверя-шантажиста! Откажетесь – ну и ладно, вам же хуже, только потеряете хорошие деньги. Они уйдут другому человеку, который поможет мне обратить Дмитрия Дмитриевича в свою веру.

– Ну ладно, если для вас это имеет такое судьбоносное значение, – пожала плечами Лидия, – я согласна вам помочь. Только извольте деньги вперед – мне нужно срочно заплатить за квартиру.

Гаврилов и глазом не моргнул – вынул из внутреннего кармана бумажник, источающий приятный аромат хорошей кожи и еще более приятный – денег, денег, денег… И какой дурак сказал, что деньги не пахнут?

Лидия не удержалась и с наслаждением пересчитала франки. Конечно, это было бестактно – в прежние, петербургские, московские и даже энские, времена она ни за что бы так не поступила, но с тех пор слишком много воды утекло, и она так давно, так бесконечно давно не держала в руках столько разноцветных бумажек сразу. Столько бумажек, дающих абсолютную власть над жизнью…

Господи, да какое же счастье – деньги! Оценить его может только тот, кто сполна хлебнул нужды.

Она подняла глаза и тут же снова потупилась.

Что там мелькнуло такое, на лице Гаврилова? Уж не презрение ли? Лидия проглотила комок.

«Сволочь! Презирай меня, презирай… Я своими руками рыла могилу мужу в сугробе на насыпи близ Транссиба – зимой. По весне снег, конечно, растаял, кости Никиты выбелили дожди, высушили ветры. Презирай меня, презирай! Я валялась в ногах у того китайца, который забрал у меня Олега, а он только молчал и поблескивал стеклами узких очков, а потом приказал выгнать вон из кабинета и больше не пускать, бросив на прощанье косноязычно: «Васа сына расстреряют! Хочець зить сама – Харбина беги! » Я не вспомню, где оставила труп моего мужа. Я не знаю, куда, в какую яму бросили труп моего сына… Все, что у меня осталось, это моя дочь, моя внучка. И моя жизнь! Чтобы жить, мне нужны деньги. Неужели ты думаешь, что меня хоть что-то может остановить на пути к этим деньгам? Презирай меня, сытая советская сволочь! »

– Одного не пойму, зачем вам так остро понадобился именно мой никчемный зятек? – пробормотала Лидия, снова и снова шелестя купюрами.

Она смотрела только на них, она думала только о своем, а потому не видела выражения, которое мелькнуло в глазах Гаврилова. Голос его, впрочем, звучал вполне обыденно:

– У меня к Дмитрию Дмитриевичу давний интерес.

А мысленно добавил:

«И давние счеты! »

* * *

Как прекрасна жизнь!

Как прекрасна жизнь двадцатидвухлетней студентки педагогического факультета, красивой, умной, всеми любимой, веселой, полной надежд!

Как прекрасна могла быть у этой девушки жизнь, если бы ее не портили на каждом шагу самые родные, самые любимые и близкие люди! Ладно, если бы то были проклятые империалисты, злобные враги, вынашивавшие ненависть к Советской власти и лично к вождю – товарищу Сталину, или недобитые белобандиты, или затаившиеся кулаки – им, как говорится, сам бог велел… Ой, нет, бога нет, само собой, просто так говорится! Черта тоже нет, но ведь говорится же – пошел к черту! И ничего, никто не грозит за «черта» исключить из комсомола. А за бога того и гляди вылетишь. А если ты еще не комсомолка, а только мечтаешь стать ею, значит, из-за какого-то дурацкого словечка тебе дорога в светлое будущее будет мигом перекрыта. Главное, как смешно: на антирелигиозных диспутах слово «бог» можно употреблять сколько угодно – конечно, в самом уничижительном смысле, но все же оно со всех сторон звучит, а стоит просто так, в обыденной жизни, про божественное ляпнуть – и от тебя все товарищи начинают носы воротить, как от зачумленной.

Да и верно. Что может быть ужаснее, чем видеть девушку или парня, которые отравлены, одурманены пережитками прошлого? Такое ощущение, что их сознание одето в отрепья, лохмотья, в которых они похожи на стариков и старух, а не на строителей нового мира. Религия – страшный дурман, враг всего живого, светлого, прогрессивного. Старшее поколение до сих пор отравлено ею. Некоторые, конечно, пытаются отхаркать пережитки, как туберкулезник отхаркивает мокроту, но не у всех это получается. А некоторые и стараться не хотят. Взять хотя бы собственную семью…

Когда все Олины одноклассники записались в общество безбожников, она, конечно, записалась тоже. Первым делом в обществе постановили: родителей и всех других родственников уговорить выбросить иконы из квартир, избавиться от крестов и больше не ходить в церковь. Свой крестик Оля выбросила по пути домой – просто так сняла и выбросила. Ну и что проку? Иконы как висели в дедовом кабинете и маминой спальне, так и остались висеть. Дед мгновенно надел на Олю другой крестик – старинный, своей покойной матери, – и сказал, что нельзя слепо следовать за толпой, которая влачится к гибели. Мыслящий человек тем и отличается от животного, что приучен думать самостоятельно. Может, тогда ему и удастся выжить, а если погибнешь, то сохранишь честь и достоинство.

И к чему говорил, интересно? Если с целью оскорбления, то дед зря старался – Оля давно уже привыкла пропускать мимо ушей то, что изрекается этим старым, отжившим свое человеком. Конечно, она очень любила деда. Но нельзя же, в самом деле, принимать всерьез всю ту заплесневелую чепуху, которую он непрестанно изрекает и за которую упорно цепляется. Дед просто поразительно умеет не пускать в свое сознание новое, прогрессивное, он не способен переосмыслить опыт печального прошлого, а ради защиты отживших догм готов идти на все. Как-то раз на уроке истории – Оля тогда классе в пятом училась, а то и в четвертом – учительница сказала, что царь Петр и его жена царица Екатерина были сифилитиками. Оля тогда была еще ужасно наивная, прямо как гимназистка, она не поняла, что это значит, а спрашивать на уроке постеснялась: все вокруг при слове «сифилитики» начали так хохотать! Она тоже хохотала, сама не зная над чем. Ну и дернула же ее нелегкая спросить дома…

Лучше бы уж у кого-то в классе. Ну, посмеялись бы над ней – в первый раз, что ли? Сколько раз ее обсмеивали на уроках физподготовки, когда оказывалось, что Аксакова застревает на «коне», да и «козла» не в силах перескочить, на канате не способна подтянуться даже на метр, в длину прыгает ровно на полметра, а при прыжках в высоту сбивает планку, еще даже не прыгнув, а только попытавшись задрать свою толстую ногу! Ничего, не умерла бы обсмеянная Аксакова от лишней порции хохота в классе. Но она завела разговор о царях-сифилитиках дома, за ужином…

– Вместо того чтобы уроки учить, ты по заборам читаешь неприличные слова! – крикнула мама и убежала на ночное дежурство.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒