МАРГИНАЛ.

" Little girl, you're dirty liar.

You're just a junkie, preaching to the choir"

Green Day " Little Girl"
* * *

-Твой ход, - Люк протягивает Пилигриму игральную кость.
- Мы все еще играем? Он уже почти мертв...
- Он еще ползет, вроде, - может у Девочки просто врожденное качество: противоречить.
- О его физическом состоянии я и не говорю уже, - вздыхает Пилигрим.
- А ты хочешь, чтобы на трон снова сел человечек уязвимый греховным страстям, нет уж, спасибо, грехи оставьте мне, - мрачно усмехнулась Лана. Может быть только она все еще и волновалась об успехе компании. Ее откровенно не устраивала стертая Девочкой граница между раем и адом, Валькирии пили чай с демонами, а души грешников кружились в обнимку с праведниками, пачкая их.
- На самом деле вы уже сейчас убиваете в нем все праведное, - Девочка будто услышала Лану. Пилигрим таки бросил кость: выпало число четыре и он аккуратно снес опорную колонну здания НИИ, строение покосилось, и часть стены свалилась на " героя", прижав его ногу бетонной плитой.
- Ну все теперь его точно придется убивать, - спокойно константировал Люк. Пилигрим задумался, глядя на игровое поле, засыпанное белыми гипсовыми осколками.
- Знаете, вы ведь правы: наверное, это то, что мы делаем. Мы пачкаем праведников, старательно мажем их сажей.
- Нет ну а что вы хотели, с каких это пор праведник будет править грехами? - Лана поставила точку, боясь, что начнется полемика о правильности действий, и яд покроет дно еще парочки стаканов. Возможно, Лана боялась, что именно она начнет лить его.
- Пожалуй я пойду добью его, да? - в голосе Ребра прозвучали нотки жалости неожиданно для нее самой.
- Да, чем скорее он начнет новую жизнь, тем быстрее мы с этим управимся, - ответил Люк. - Этот цирк мне начинает надоедать, честно говоря.
По правде сказать, все поняли, что Люк лукавит, ему чертовски нравился этот " цирк". Нам всем здесь нравилось валяться в грязи и пачкать друг друга, словно навозные свиньи.
Неловкая тишина была недолгой, Ребро зевнула и потянувшись уменьшилась в размерах, превратившись в микроскопическую точку, скрывшуюся под обломками гипсового бетона.
* * *
Опрокидываю бутылку, делаю глоток, чувствую как закипает кровь, как бьет в голову осознание своей ничтожности. Действие этилового спирта сложно недооценить. Наша кровь уже насыщена им до предела, а мы все вливаем себе в глотку сорокоградусную воду, обжигая легкие, ведь это то чего мы ждем, то чего нам не хватает, азарт, счастье или же что то большее чем грусть. Мы опять повторяем моменты, я это так люблю, из комнаты в комнату, изо льда войти в пламя, запить водку холодным пивом.
Похмелье = цена нашей греховности. Мы не видим, что мы одинаковы, мы действуем одинаково, вы плюем на пол и разницу в возрасте, мы просто хотим удовлетворения, правда? То что нам надо, это любовь, правда?
В темной комнате, по пьяни облевав квартиру, может язык не ошибается, может это то, что он на самом деле хочет сказать?
Я пишу пьяным, вы живете возбужденными. Не правда ли? Не одинаковые ли вы? Я пойму то, что я написал, а вот вы, напрягите свое воображение, хоть раз, как я, хоть раз, хоть попробуйте, может быть это то что вы хотите? Хоть однажды доказать что вы умны... хоть в темной комнате, втягивая табачный дым в свое нутро. Удивите меня вновь. Откройте глаза, блять...
Пусть я буду Андреем или Антоном, не важно. Главное, чтобы имя звучало твёрдо.
Темные волосы, совиные бови и серые глаза, одурманенные спиртом. Нос длинный, прямой. Улыбка широкая но губы тонкие. Высокий рост вкупе с худобой. Я буду похож на орла, с жестким оперением. Всегда пиджаки, классика, из под рукавов, блестящих запонками, бегут нездорово бледные руки-пауки. Я сижу в углу, меня не видно, я жду вас, о действующие лица. Например ты, ты будешь Настей или Ириной.
Рыжие средние волосы, слегка редкий хвост, брови изогнуты в вечной насмешке. Под ними слишком яркие зелёные глаза. Прямой недлинный нос и широкая улыбка с ямочками на щеках. Для среднего роста нездоровая худоба. Груди почти нет, но зато у тебя тонкая талия и накаченная попа. Одета просто, но все вещи невероятно идут. Отличительная черта - чокер на шее.
- Ты знал, что жидкость, которую испускает девушка во время сквирта, и моча - это разные вещи? Люди даже проводили опыт, надо сказать, они были теми еще извращенцами. Ну ты знаешь, заставить девушку писать, заставить ее кончить наверное все же благородней, - ты смеешься.
А ты, ты слушаешь, тебе сейчас всего 17, однажды кто-то пожелал, чтобы ты оставил себе свое имя. Ты так и сделал, по правде сказать, тебе все равно. Ты не любишь слушать, не умеешь и не хочешь учиться, ты романтик, а может и нет. Довести девушку до сквирта, пусть и искусственно ты не против. Даже если придется секрецию сравнивать с мочой, ты подставишь два своих пальца и будешь старательно стимулировать женскую эрогенную точку.
Ну а вот и ты, ты, наверное, заждалась момента, когда себя увидишь. Эрогенная зона моего сумасшествия. Тебя бы назвали... Софья.
Светлые, короткие волосы. Всегда аккуратно уложенные в объёмное карэ. Крупные карие глаза и слегка изогнутые брови. Взгляд ироничный и слишком женственный. Маленький вздёрнутый вверх носик и небольшие по размерам губы. Улыбка мягкая, но всё так же ироничная. Средний рост, здоровая худоба. Одежда чуть строгая и элегантная, но простая. Всё выдаёт покладистость и порядочность, но... с сюрпризом внутри.
Внутри... " внешность обманчива" с надрывом кричит она в толпу, размахивая тонкими ручками. То что было внутри, будет снаружи заблеванным пятном на белоснежном платье, из под фаты которого смотрит маленькими глащками ребенок, отстегнутый от наручников, в разорванной смирительной рубашке поверх кружев. Как и все свойственное миру, своевременному всем поколениям, стремящееся разрушиться мироздание. Добровольная эвтаназия для целомудрия. Представьте на секунду, что электроны всех атомов всех веществ вдруг начнут терять свою кинетическую энергию. Механические законы будут актуальны в квантовой физике и эти мелкозарядные шарики плюхнутся на ядро, как в лужу грязи, вдруг потерявшее свою энергию связи. В масштабах сравнимых с человеком это будет выглядеть моментальным исчезновением. В масштабах Вселенной - равномерным гниением. Отличительная черта - стремление к самоуничтожению, осторожно пронесенное сквозь ливень годов.
Ну а ты, Моцарт в толпе клонированных Сальери, делающаяя мою тягу к плагиату хроническим синдромом, что твой язык делает у нее во рту? Не знаешь? Птичка с розовым пером в хвосте пищит, надрываясь. Это лишь выглядит смешно, будто птичка эта кормит птенца пережеванной и сброшенной в зобе пищей. Интимная близость = серая пищевая кашица. Серенькие синички = внезапный приступ гомофобии. Как тебя зовут, опиши себя сама... пропагандисты для биполярности, мать его.
* * *
-Ба... ба, ты меня слышишь?
-Да, что, Вить?
-А другие тебя так же видят?
-Ну, наверное, а как же иначе?
-Может они видят по другому? Вдруг для них твои волосы зеленые?
Бабушка рассмеялась.
-Но они же рыжие?
-Конечно, вот видишь, для нас с тобой они одинаковые.
-А другие может быть их и вовсе не видят. Может быть их, других, и нет на свете? - от озарения маленький мальчик даже вскрикнул.
-Вдруг вы все придуманы, вдруг это я придумал вас и этот мир? Я ведь могу придумать мир...
Бабушка молча пожала плечами, она отвернулась оставив малыша наедине с его фантазиями.
А малыш считал фантазией все вокруг.
* * *
Они бесцеремонно ввалились в разгар нашего бессмыслия. Два мужика в кожанках и рваных вовсе не по дизайнерски джинсах. Гражданская явно видавшая виды одежда должна была меня насторожить, но я бываю безгранично туп в экстримальных ситуациях, а действительная ситуация казалась таковой. Пьяных в стельку подростков ловят за руку в заведении, в котором им и быть то не положено, пока так называемые полицейские просили наши паспорта, я не нашел ничего лучшего, чем инсценировать телефонный звонок родителям, чтобы выиграть себе время. Я хотел вернуться к друзьям, разработав оптимальную стратегию поведения, но вдруг одна острая и почему-то вызывающая неудобство мысль прорезалась в моем загнивающем пьяном мозгу: можно же не возвращаться. Да это означает бросить их всех: Ирину, Диму и... даже Софью, сердце вновь сжалось по непонятным мне причинам, но я искусственно разжал его, будто расслабив винт тисков, сжимавших его ментально.

Подобная процедура в ее отношении для меня не перестанет быть актуальной.
Так вот я не вернулся, просто не смог заставить себя снизойти до благородности. Я лишь встал за близжайшим ларьком и смотрел, как мужики вывели моих приятелей из кальянной. Я не могу называть их друзьями теперь, я теперь должен стать нечтом вроде изгоя, девственницей в борделе, маргиналом, застрявшим в социальных слоях. Я чувствовал себя опороченным тогда, но истинный страх я испытал, когда понял: их не ведут в участок. Что жесткое и щетинистое развернулось под диафрагмой и скрипуче зашуршало, царапая стенки легких. Я вдруг понял свою смертельную оплошность и ужаснулся тупости своего затуманенного всяким бредом пропитого сознания. Их завели в подвал близжайшей многоэтажки. В этот момент я понял очередную истину: их спасение приведет за собой мое покаяние, перед родителями, перед законом. Я вдруг осознал насколько мы все таки уязвимы, на сколько уязвима она, и не только перед тем, кого целует. К черту ее... с ее строгой показушной одеженкой там ей и место. Я готов был ломать стекло шоколадом когда-то, сейчас я остался без пальцев. Кожанные ремни правда все еще стягивают грудь, потому и страх прокатился по кровеносным сосудам. Судорожно глотая воздух я бежал домой, чтобы так и не решится сказать правду.
* * *
- Кто это там? Черный, держит небо?..
- Это мой друг, он хороший правда, просто его никто не любит. Он обрушит небо рано или поздно, вы просто его не видите, не понимаете.
В комнате с белым потолком звучали вопросы.
Есть ли право на надежду?
* * *
Я вдруг решил позвонить, пока мать загружала стиральную машинку моим нижним бельем, она будто скрывала и без того сокрытую оболочку меня, но тем не менее известную всем, кто мог адекватно воспринимать мир. Мне ответил Дима, трубка зашлась тяжелым кашлем, прерываемым тихими ритмичными стонами. Я ни с чем бы их не перепутал, звук весьма характерный, и все бы ничего, и щетинистое животное бы зашлось голосистым хохотом, если бы я не узнал в стоне звучания, крика и визга милейшего голоска. То был не стон блаженства, душераздирающий крик был бы менее пугающим в ту ночь, это были стоны отчаяния и смирения. Колючее щетинистое животное под диафрагмой удавилось своим кожаным хвостом. Дрожащим от волнения голосом я спросил:
- Как там у вас?
- Как ты блять сам думаешь?! - послужило мне ответом. Мои ноги подкосились, и я упал на грязный линолиум.
- Не говори мне, что это она, - молил я. Я ревел от безысходности и своей трусости, когда звонок прервался. В то время, как я пил чай дома, ее насиловали в ебаном подвале.
Я завопил, закричал так как не кричал никогда. Но мои родители не реагировали, в них будто что то сломалось, они смотрели на меня и не понимали. В их взглядах лишь читалось сострадание, они знали: мы лишь хреново промазанные кремом слои наполеона, настоящие маргиналы, родственных которым не найти. Стремление к индивидуальности = стремление к одинаковости. Больной и ущербный парадокс, вряд ли мы поймем его когда нибудь, ненужные и брошенные самим Господом, ради смерти под залпами непонимающих взглядов и таких же понимающих улыбок. Не нашедший места уже и дома я бежал по улице, кричал, звонил в полицию, я сдавал всех и вся, спалил друзей, спалил врагов. Я, так и не найдя своего места нигде, предал, чтобы спасти. Я был Иудой, и тридцать моих серебрянников вдруг лишились своей единственной ценности. Я хотел вернуть все, но теперь уже не мог, я хотел вновь потянуть за длинную еще косу и увидеть раздраженный обернувшийся взгляд, он вскоре сменялся улыбкой, на моей парте лежали записочки, живительная влага, последний способ прижиться. Он бежал от меня, как бежал я, глотая морозный воздух. Полицейские были быстрей, когда я забежал в подвал, я понял, что смерть - это наиболее удачный исход, на животе ее лежала жизнь, в количестве множества миллионов, а промежность зияла красной дырой запекшейся уже крови, она смотрела на меня шокированными стеклянными глазами, изо рта ее текла слюна, слюной было и каре, смазанное в сторону, как мазок кисти на холсте, покрытом в стиле ала-прима.

Смерть рвала этот холст в клочья, она спасала меня, художника, от всеобщего порицания. На ватных ногах я подошел к ней, положил руку на худое холодное бедро, лег рядом на бетонную плиту, покрытую кровью. Ее кожа была
испещрена многочисленными царапинами, над ней издевались, а может и она над собой, когда все ушли. Мне было не важно, я лежал рядом с голым телом, над ним нещадно надругались, оно не подлежало восстановлению. И знаете, я знал почему-то, что так и должно быть, что я не имею права оспорить уже предсказанное единожды. Маленькая спичка, Софья лежала голой и истерзанной на морозе рядом со мной, и бетонная плита казалась ее теплей. Полицейские взглянули на меня, и вышли из подвала, чтобы вызвать скорую, скорее для галочки, вряд ли удастся спасти хоть какую-то часть одного из лучших моих друзей, лучших людей когда-то. Безнадежного мечтателя, принявшего вдруг веру асфальта и бетона, похоти и алкоголя. И да, я не противился, не остановил ничего, лишь подливая масла в этот черный огонь.
А я просто был рядом пока ее сознание угасало, и, пока она не умерла, тело ее меня не возбуждало. Но как только потухли ее глаза, в кровь мне ударили гормоны такой силы, что сердце стало биться будто за двоих, я заревел от страшного желания, схватился за ее худое тело, бил его о бетон, пока ее глаза не заполнились кровью, а кожа не посинела, мне не понятно было зачем. Я запустил руку в ее промежность и рыдал, повторяя поступательные движения в менструационной крови, поддерживая свою эрекцию.
Прости меня, - кричал я, будто она могла меня услышать, - прости.
Да светится имя твое! Прости меня и себя прости, ведь это ты мертва, не я тебя убил, быть может есть еще хоть капля души в стеклянных глазах, быть может море есть, чтоб утонуть, может врач, диагностировавший смерть, был пьян? Но глаза точно поменяли цвет, навсегда... ты так и хотела, да? Это блять ты позволяешь мне мастурбировать над трупом? Может ты там еще где-то дышишь маргинально между смертью и жизнью, целомудрием и блядством? Мы все сейчас маргиналы, а я раздвигаю границу, будешь цепляться или останешься внизу? А я просто рядом буду, не боишься? А я вот боюсь, ведь знаю, как болит у зверя в груди. Я помню, когда ты начала засыпать, я так хотел сесть на веко, чтобы скатиться вниз с тобой, вместе, прямо до пограничного столба, что обозначит конец маргинальности наших с тобой жизней. Я успокоился бы тогда, дал бы тебе свое сердце, чтобы ты могла его расколость о дно окровавленной ванны. И может тогда ты, глотая дым марихуаны, разрешишь мне выбить столбы и открыть границы, о, маленькая девочка со взглядом волчицы.
Прости меня, и если вдруг я обидел тебя... смешай меня с куриным пометом и засунь под губу, там мне и место. Крематорий моих ожиданий спрячется в твоей улыбке, не подавись пеплом и уж точно не глотай мой дым. Зажми плотно веки, и, выдыхнув едкий воздух, широко по-детски раскрой глаза.

А. О. идет по тучам, у ее ног пыль человеческого праха, колонны из небесного стекла позолочены у оснований. Если огонь потухнет, ящик можно будет разбить...
А. морщит нос, ноздри забивает железный запах, руки будто измазаны в каком-то налете: результат окисления на воздухе. Темно, в центре дворцовой комнаты лежит белый труп, черная клякса на белом мраморе. " Была бы белой... ", - грустная мысль пронзает А. насквозь. Когда огонь потухнет, мы точно разобьем ящик...
А. поднимает руки к центру комнаты, в ее ладонях загорается огненная сфера, А. смеется восторженно, вокруг толпится народ: души, демоны, ангелы, суккубы, валькирии, фавны, нимфы, лорелеи. В эйфории девушка крутит сферу, как метательное ядро олимпийских игр, толпа восторженно кричит и льет красное " Лыхны"... каждый из них делал бы то же самое, будь он трезв, но увы!
Живот трупа разорвало, огромный гранитный шар поднялся из него, стерев кости в порошок... светило вращалось вокруг этого шара. Толпа завопила негодующе, в А. полетели объедки, все так же полилось вино... девушка смеялась, перекрикивая нечисть... ей было противно их мнение... огонь пока не тух...
Свернула молния, шар вновь будто заглючил, изображение резко сменилось: старик в капюшоне пожал руку крылатой фигуре, на ее доспехах красовалось солнце, окруженное гранитными планетами.
Огонь тухнет...
Все успокоилось, А. О. сидит среди нечисти, из центра комнаты тускло светит огненная сфера. Старик в капюшоне взошел на пьедестал в дальнем конце дворцовой комнаты. В его руках глиняная ваза, покрытая древнегреческими письменами. А. грустно и обреченно улыбнулась ему, ее спина была в крови, там где у нормального человека должны были быть лопатки... солнце потухло - пора...
Старик толкнул вазу
Я толкнул от себя мутный шар
Довольно, уж этого я точно видеть не хочу!

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 141516 17 18 Следующая ⇒