Контролируемый ущерб 2 страница

- Если ты проявишь неповиновение или будешь перечить мне, я тебя накажу, - говорю я. – Кроме того, я буду наказывать тебя не реже, чем раз в три дня независимо от твоего поведения. – Потому что от меня этого ждут. Потому что я буду обязан появляться с тобой на публике, и на тебе должны быть следы побоев. Я не говорю этого вслух, конечно. Вместо этого в качестве объяснения добавляю. - Чтобы держать тебя в узде. Ты должен будешь оказывать услуги определенного свойства по просьбе моих коллег и по моему решению. А еще ты будешь оказывать упомянутые услуги мне, публично и наедине. Это ясно?

Говоря проще, я буду бить его, и позволю остальным его насиловать, и буду насиловать его сам. Это единственные обещания, которые я могу дать. Все остальное неопределенно.

В самом начале я верил, что если я приму твердое решение не делать чего-то, то смогу сдержать свое слово – и это, по крайней мере, даст мне иллюзию здравого рассудка, иллюзию контроля. Например, не прикасаться к студентам в сексуальной манере. Я не могу заставить остальных не делать этого - но это же мои *студенты*, это же *дети*, в конце концов. Даже, несмотря на то, что Альбус и сказал, что я могу делать все, что должен, выполняя свои обязанности.

Ну что ж… вы знаете, что бывает с благими намерениями.

- Да, - безразлично произносит Поттер.

Правильно. Что для него в этом нового?

- Ты можешь одеваться, пока находишься в моих комнатах, - продолжаю я. – Я послал за твоими вещами.

Ничего не меняется в его лице, он продолжает грызть тост. Я вижу, как мерно поднимается и опадает его живот, полуприкрытый одеялом.

- Естественно, если кто-нибудь придет сюда с визитом, или мы выйдем отсюда, ты должен быть обнаженным. Твоя палочка хранится у меня, - говорю я. - Полагаю, ты знаешь об этом.

Пока он был студентом, ему позволялось применять некоторые заклинания – совсем немногие, конечно. Но теперь это прекратится. Рабам не позволено иметь волшебные палочки.

Его ресницы, кажущиеся чернильными, медленно опускаются, и чуть-чуть приподнимаются снова.

- Ты можешь спать на диване в гостиной, - продолжаю я. - Если хочешь.

Впервые что-то вроде удивления отражается на его лице. Что ж, я не очень-то расположен делить свою постель с кем бы то ни было. На самом деле, я этого не делал никогда в своей жизни. Сон делает людей уязвимыми.

Я продолжаю мерить шагами комнату.

- Ты можешь читать, пока меня нет. Но только книги с нижних полок. Если я обнаружу, что ты прикасался к тем, что стоят на полках выше или к чему-то еще в гостиной, я сломаю тебе пальцы.

Он продолжает смотреть в чашку.

- Обед у тебя будет в два часа, ужин – в семь вечера. Домашние эльфы будут приносить еду. И ты. Будешь. Есть, - говорю я с нажимом. Мне не нужны проблемы с его питанием, мне ни к чему любые дополнительные проблемы. – Ясно?

- Да, - шепчет он.

Кажется, теперь все. Но я хочу сказать еще кое-что.

Я не причиню тебе боли, хочу сказать я. Но это ложь, и он знает это так же хорошо, как и я. Я буду причинять ему боль, столь же ужасную, как раньше, и даже хуже.

Я делаю это, чтобы спасти тебя, хочу сказать я. Но он никогда не спросит меня, почему я так поступаю.

И я тоже не могу сказать ему больше. Я не уверен, что комнаты не прослушиваются. Да, я параноик – но это позволило мне до сих пор оставаться в живых. Все знают, как подозрителен Темный лорд – или как сильно Люциусу нравится знать все о “сослуживцах”. И эти домашние эльфы вокруг. Я проверяю апартаменты дважды в неделю, но все равно не уверен.

Поттер поднимает голову и смотрит в моем направлении, на его лице задумчивое выражение.

- Могу я получить обратно свои очки? - спрашивает он. - Сэр.

Да. Да, конечно. Я вздыхаю и кладу их на прикроватный столик с его стороны. Он не берет их до тех пор, пока я не выхожу из комнаты – наверное, не хочет прикасаться к ним, пока они хранят тепло моих пальцев.

***

Сегодня я приступаю к приготовлению зелья Забвения. Оно должно быть готово к завтрашнему дню, ко времени, когда студенты будут разъезжаться на каникулы.

В самом начале школьников лишали воспоминаний при помощи заклинаний – то есть, тех из них, кто не собирался присоединяться к Пожирателям Смерти после окончания школы. Но это отнимало слишком много усилий – накладывать заклинания на каждого – и *учителя* уставали. Так что, я вышел из положения при помощи рецепта. Зелье работало превосходно, даже мягче, чем заклинания, просто подавляло определенные воспоминания. Большому миру не следует быть в курсе всего, что происходит здесь, говорил Темный Лорд.

И действительно, согласно той очень отредактированной версии, которую ученики приносят своим родителям, все не так уж плохо. Хогвартс остается школой волшебников, детей здесь *обучают*... под надзором крайне респектабельного Люциуса Малфоя, и какая разница, кто остальные учителя? Лестренджи, Эйвери, Нотты - это все старые, уважаемые семьи.

И Северус Снейп все так же остается учителем зельеделия.

Мне любопытно, знает ли Альбус о зелье – о том, какие воспоминания оно прячет. Он не дурак, должен догадываться.

Но это ведь *жертвоприношение*.

Не все отправятся завтра домой. Конечно, Поттера среди них не будет. И многих других. Мы оставляем здесь только тех, кого безопасно держать. Вроде магглорожденных – я не знаю, что думают их родители, когда они не возвращаются. Вероятно, просто ждут – ведь как могут магглы дотянуться до Хогвартса? А если они обратятся к властям… Темный Лорд сказал, что их просто сочтут сумасшедшими.

А еще мы оставляем тех, за кого некому вступиться. Вроде Невилла Лонгботтома, чья бабушка умерла два года назад. На последнем совещании мы обсуждали, что с ним делать. Я сказал, что мне до смерти надоело смотреть на его физиономию. Но Беллатрикс возразила, что будет забавно, если сын Фрэнка и Алисы закончит как раб Пожирателя Смерти, – и его участь была решена.

Мне интересно, что они говорят родителям погибших. Несчастный случай? Это не редкость для Хогвартса. Если бы Блэку удался его план с Визжащей Хижиной, мои родители получили бы просто письмо с извинениями.

А еще мы удерживаем тех, чьи семьи противостоят Темному Лорду. Когда ребенок из такой семьи не возвращается домой после “учебы”, наверное, все думают, что эти люди сами во всем виноваты, не нужно было бунтовать.

Думают ли так Уизли? За все это время никто из их младших детей не возвращался домой на каникулы.

И сегодня в Большом Зале на помосте стоит Рон Уизли, крепко стиснув зубы, сжав кулаки.

Я даже удивился, когда Петтигрю подал на него заявку. Уизли нельзя считать особо привлекательным, и новизна от переодевания его в женскую одежду и накладывания макияжа давным-давно прошла. Я думал, что он может оказаться где-нибудь в лондонском борделе для Пожирателей Смерти низшего ранга.

Но Хвост говорит, что хочет его, “как бы в память о том, что я был его домашним животным, и разве не забавно, что теперь он будет моим”. Он произносит это своим высоким, почти женским голосом, а его руки нервно дергаются, смахивая невидимые пылинки с мантии. Темный Лорд благоволит ему, так что Петтигрю получает то, что хочет.

А Драко получает Лонгботтома – в качестве компенсации за то, что ему не достался Поттер, я уверен. Я смотрю, как он грубо толкает Лонгботтома, дергает за волосы, разбив ему губы первым же ударом унизанной кольцами руки.

Лонгботтом будет расплачиваться за мою выходку с Поттером. Это нечестно, я знаю.

Жизнь вообще - штука нечестная.

***

Когда я возвращаюсь, он лежит на диване, свернувшись, под головой одна из диванных подушек. В руках – книга, какое-то несложное издание по Зельям – но он не читает. Он просыпается, когда я вхожу, и садится, потирая лицо. На щеке остался след от дужки очков.

Я смотрю на него и набираю в легкие воздух, хочу что-то сказать, но не говорю ничего, потому что хочу сказать слишком многое.

На столе стоит чашка со слабо заваренным чаем, значит, он поел. Я прохожу мимо него в свою комнату.

Он не задает вопросов. Не спрашивает, что случилось с Уизли и остальными. Он наверняка знает, что их судьба решалась именно сегодня. Наверное, думает, что я в любом случае не отвечу или солгу. Это правильно, у него нет причин ожидать другого.

Он прекрасно усвоил один урок: показать свое слабое место – значит позволить остальным прицелиться получше, чтобы туда ударить.

Но я из-за этого все равно чувствую себя смутно несчастным, и остаток вечера проходит в молчании. Только шелест страниц слышится из его комнаты, и я тоже пытаюсь притворяться, что читаю. Он не задает вопросов. Я знаю, что ему хочется знать, но он не задает вопросов.

В конце концов, я царапаю несколько слов на клочке бумаги, иду в его комнату и кладу этот листок на книгу, которую он читает. Если кто-нибудь подслушивает, то ничего не услышит. Лучше быть осторожным.

Он смотрит на бумагу несколько секунд – достаточно, на мой взгляд, чтобы успеть прочесть – “Петтигрю – Уизли, Д. Малфой – Лонгботтом, Эйвери – Томас”. Затем я забираю записку, комкаю ее, и испепеляю “Incendio”, когда смятая бумага еще летит к полу.

Поттер не поднимает взгляда от книги, когда я возвращаюсь к себе, и я даже не знаю, понимает ли он, что я сделал, значило ли вообще это хоть что-то для него. Почему мне хочется, чтобы значило? Мне безразлично, что Поттер обо мне думает.

Я это сделал, потому что… Я не знаю, почему я это сделал.

***

Мы не разговариваем. Я отдаю ему приказы, и он кивает или говорит: “да, сэр”. Он отвечает, когда я задаю ему вопросы, вроде - ел ли он, нужно ли ему еще одно одеяло – в подземельях ночью становится довольно холодно.

Он и сам задал мне два или три вопроса: куда положить его вещи в ванной комнате. Разрешено ли ему взять книгу с полки *под* верхней полкой. Когда я секу его, он спрашивает, должен ли он положить на голову книгу и считать. Я отвечаю “нет” на вопрос о книге и “нет” на вопрос о счете.

Он стоит под ударами плетки очень прямо и неподвижно, его плечи отведены назад. Я превосходно умею считать, так что мне не нужен кто-то еще, чтобы считать вслух. Это уже заложено в память движений моей руки. Ровно столько ударов, сколько необходимо, чтобы его тело покрыл причудливый орнамент розовых и красных рубцов.

На столе я оставляю маленький флакон; там зелье, которое не вылечивает раны, но снимает боль. Поттер выпивает его, не задавая вопросов.

Ночью дверь между нашими комнатами не закрыта – и я слышу его дыхание, иногда оно становится громче, чем обычно. А иногда он тихо стонет и скрипит зубами, мечется и ворочается на кровати. Я лежу и слушаю его, а сам размышляю о событиях прошедшего дня, когда студенты выстроились в очередь в Большом Зале за своей дозой зелья Забвения. Как правило, они ведут себя тихо и покорно, некоторым не терпится вернуться домой, совсем немногие плачут – я задумываюсь, наверное, это те, чьи друзья должны остаться.

А затем эта девочка из Равенкло, Лавгуд - ее глаза, обычно такие отрешенные, на мгновение становятся неожиданно проницательными. И когда она отходит от стола, я вижу по ее мимике, что она пытается не проглотить зелье. Она поднимает руку, будто вытирая рот, и осторожно сплевывает на рукав.

Я мог заставить ее вернуться и принять другую дозу, а затем удостовериться, что она ее выпьет. Но я этого не сделал.

Может быть, это что-то изменит. Если Альбус не хочет или не может ничего менять – может, хочется мне надеяться, это сделает кто-то другой.

***

“Дамблдор жив”.

Гарри смотрит, как я пишу эти слова на листке пергамента. Я не знаю, почему решил сообщить именно это. Потому что это важно? Потому что это самая важная вещь для меня? Потому что это причина и оправдание всему, что я делаю?

Я незамедлительно уничтожаю клочок бумаги, едва дождавшись, чтобы он прочитал. Я беспокоился, сумеет ли он себя контролировать. Но если я ждал какой-то реакции, то сильно ошибался.

Он поднимает ко мне лицо, у него холодные глаза цвета зеленого яблока, и выдыхает беззвучно, безразлично:

- А.

Возможно, он не понял, думаю я, и пишу еще: “Он на свободе. Он знает, что происходит”.

Темные ресницы Поттера на мгновение опускаются, пока он читает, а затем он снова смотрит на меня. Он тянет руку, и я даю ему перо.

“И что? ”

Что? Я думал – разве он не обрадуется, узнав, что Темный Лорд лжет, что Альбус не в плену, не подвергается ежедневно пыткам, как любит говорить Темный Лорд?

“Мы просто должны подождать”.

Я повторяю любимую фразу Альбуса, хотя она больше не кажется мне убедительной.

“Чего подождать? ”

“А. думает, что ты можешь уничтожить ~~Темн~~… В. ”

Он смотрит на меня – и никакой радости в его глазах нет, там только отвращение. Затем он быстро пишет. “Для некоторых из нас слишком поздно”. Перо соскальзывает, разрывая бумагу.

Я знаю, о ком он. Гермиона Гренджер.

“Слишком поздно для всех нас”, пишу я в ответ и холодно смотрю на него. По крайней мере, я не повторяю слова Альбуса о “жертвоприношении” и прочем. Это правда - нас всех уже принесли в жертву – и мы должны принять это.

Его плечи слегка горбятся, он смотрит мимо меня, в угол комнаты.

Я хотел, чтобы это было по-другому – я хотел бы, чтобы я мог сейчас сказать что-то другое, найти верные слова. Но как это сделать? Прости меня за то, что насиловал тебя? Прости меня за то, что я подкладывал тебя под твоего худшего врага? За то, что варю зелья, которые мучают, унижают и разрушают тебя и твоих друзей? Я не могу сказать такого. Я не могу молить о прощении.

И я не могу притронуться к нему. Наверное, существуют прикосновения, которые могут как-то улучшить ситуацию. Но я не знаю, как это делается. Я знаю, как прикасаться, чтобы причинять боль и ломать – но не как утешить. Я даже не могу сжать его плечо – он отдернется, если я это сделаю.

Я ухожу в другую комнату и оставляю его одного.

Возможно, все было бы по-другому, если бы я мог сказать себе со всей честностью, что это прикосновение было бы только для его блага.

Но как я могу сказать такое? В моих чувствах к нему нет ничего чистого.

Как могу я лгать, утверждая, что не хочу его? Что я не хотел его тогда, когда его рот, горячий, влажный и нежный, не потому что пытается быть нежным, но потому что он такой от природы, скользил по моему члену? Когда горячие гладкие мышцы сжимали внутри мой входящий член.

Когда мы трахали его вместе – Темный Лорд и я - человек, которого он ненавидит больше всего в жизни, убийца его родителей, и тот, кому он имел глупость довериться, пусть только на мгновение, ошибочно.

Знаете, за что я не могу простить себя до сих пор? За то, что я позволил Темному Лорду использовать на нем ту смазку. В тот момент мне не пришло в голову, только позже я отчетливо понял, что мог заменить флакон и использовать точно такой же, без последствий. Темный Лорд никогда бы не узнал, верно?

И совсем недавно, в Большом Зале, когда я смотрел, как они трахают его, и смеются над его жалким состоянием, когда его тело непроизвольно подавалось навстречу их толчкам – я тоже хотел его. Я не притронулся к нему тогда, я не был обязан, отдавая его любому, чтобы Темный Лорд был доволен. Но я его хотел.

Я хочу его. Я хочу его всего – с этим тонким телом, с выступающими под мягкой кожей ребрами, резкие очертания которых становятся заметными, когда он поднимает руки. С черными волосами в подмышечных впадинах и паху. С теплыми, круглыми яичками, покрытыми темным мягким пушком. С членом, бледно-красным и сморщенным, когда он не возбужден, и твердым и длинным, когда эрегирован. С анусом, открытым и растянутым так много раз – мне бы хотелось ласкать его своим языком до тех пор, пока он не выгнул бы спину и не закрыл глаза, и напряжение покинуло бы его тело. Я хочу целовать его руки с синими линиями вен, и очертаниями сухожилий.

Я хочу его с этим выстиранным нижним бельем и потрепанной футболкой, с мятной зубной пастой и чуть горьковатым лосьоном после бритья. Я хочу целовать линию его челюсти и веки – если он закрыл бы глаза для меня, не испытывая настороженности. Я хочу ловить дыхание с его губ.

Но я никогда не сделаю этого. Я никогда не буду держать его лицо в своих ладонях.

Нельзя целовать того, кого ты насиловал одновременно с кем-то. Это богохульство.

***

Я подношу к губам чашку с кофе и вижу на блюдце конфету в кричаще яркой обертке. Мгновение я смотрю на нее, будто возможно убрать ее отсюда одним лишь усилием воли. Я никогда не понимал, как Альбус ухитряется доставлять мне свои послания; наверное, здесь еще остались верные ему домашние эльфы. Или есть способы, о которых я и не догадываюсь – и так даже лучше. То, чего не знаю, я не выдам в случае чего.

Я очень осторожно беру конфету, она выглядит до смешного нелепо в моих запятнанных зельями пальцах, и разворачиваю.

Мое тело неподвижно застывает, когда молчаливое послание, изобретение Альбуса, начинает звучать в голове. Было бы слишком опасно посылать мне нечто материальное, то, что можно прочесть или подслушать. Поэтому мой мозг был настроен на прием его посланий. Обычно это просто поток информации – за исключением сегодняшнего.

Сегодня мне прислали Вопилку.

Ужасающе громкий голос врывается в мозг – я почти забыл, как страшен Альбус в гневе.

“Ты нарушил инструкции, Северус! Я очень разочарован. НЕМЕДЛЕННО отдай Поттера обратно Вольдеморту. Мы должны следовать нашему первоначальному плану. Ты понял? Скажи Вольдеморту, что ты устал от Поттера. Немедленно верни мальчика. Не заставляй меня принимать меры, которые мы оба посчитаем достойными сожаления. ”

Голос исчезает, но его эхо еще долго звучит в голове. Кажется, в моей черепной коробке не осталось ничего кроме пустоты и боли. Мои пальцы подрагивают, стискивая край стола. Мне приходится приложить неожиданно большие усилия, чтобы это прекратить.

- Что это?

Новое вторжение в мое личное пространство заставляет меня съежиться; я поворачиваюсь. В дверях стоит Поттер, он свежевыбрит, волосы слегка влажные после утреннего душа. Черт, вот ведь какой восприимчивый! Я совершенно точно знаю, что не издал ни звука. Наверное, моя неестественно напряженная поза встревожила его.

Я не должен ничего говорить. На самом деле, я могу просто дать ему пощечину за то, что он задает мне такие вопросы, еще и подобным тоном.

Но слова Альбуса продолжают звенеть в сознании, и от этого становится жутко.

И это первый раз, когда Поттер заговорил со мной, выказал хоть какой-то интерес.

Он пожимает плечами, берет перо и быстро пишет: “Это Дамблдор? ”

В его лице такая холодная насмешка, какой я не видел раньше. Я киваю. “Говорит, что нам следует подождать еще? ” Кажется, он хочет швырнуть эту бумагу мне в лицо – а затем он говорит вслух, ломающимся от сарказма голосом:

- Да, почему бы и нет? Вы можете, к примеру, взять себе еще одного раба, когда устанете от меня. Сэр.

- Прикуси язык, - говорю я.

- Или что? – его вопрос звучит горько. – Или Вы отдадите меня обратно Вольдеморту?

Он даже не знает, насколько прав. И это, вкупе с упоминанием имени Лорда, заставляет меня вздрогнуть. Я инстинктивно подавляю движение. Поттер смотрит на меня, сжимая в кулаке бумагу.

Как я могу сделать то, чего хочет от меня Альбус? Я никогда не оказывал ему неповиновения раньше, никогда - с тех самых пор, когда пришел к нему семнадцать лет назад. Я *хотел* выполнять любое задание, которое он давал мне, и чем труднее оно было, тем лучше. Но в этот раз…

Внезапно я чувствую себя ужасно одиноким. Как будто я за все эти годы никогда не был один – всегда чувствовал поддержку Альбуса за своей спиной. А теперь у меня больше нет права на это чувство.

Отчаяние и отвращение к себе заставляют меня написать то, что я не должен был. О том, что думает Альбус и что он хочет, чтобы я сделал.

Я вижу, как застывает лицо мальчишки, как с него сходит любое выражение. Несколько секунд он просто смотрит на бумагу.

- Значит, он хочет, чтобы меня вернули Тому.

Тому? В каком-то смысле это даже хуже, чем имя Темного Лорда. Я не отвечаю. Поттер трет лоб тыльной стороной ладони, как будто у него болит голова. Он снова берет перо.

“Он думает, что если В. убьет меня, с ним будет покончено. Но почему? ”

“Это все идеи Альбуса. Он говорит, что существует пророчество. Что-то насчет невинности и мученичества”

Его губы кривятся при слове “невинность”, и внезапно я чувствую желание вступиться за Альбуса, доказать, что все это не настолько бессмысленно, как кажется.

“В этом есть смысл. Каждый раз, когда Темный Лорд входит с тобой в контакт, он теряет часть своей силы. Он не осознает этого, но для него это зависимость”.

От тебя. Я не произношу этого. От насилия над тобой. От твоих мучений. О Мерлин, и я тоже отравлен тобой.

Я не могу позволить тебе умереть.

Поттер смотрит на меня, его глаза похожи на холодное зеленое стекло.

“Тогда почему Вы взяли меня к себе в рабы? ”

Я не могу на это ответить. Не смогу.

- По крайней мере, ты жив, - говорю я. Ярость, искажающая его лицо, так сильна, что я почти чувствую, как она ударом врезается мне в грудь. Но его голос, когда он продолжает, так тих, что я с трудом разбираю слова.

- Считаете, что Вы оказали мне этим большую услугу?

Я отказываюсь думать об этом. Я не отвечаю ему.

- Думаете, я бы в любую секунду не променял такое *существование* на шанс убить его? Как посмели Вы отобрать это у меня?

Он смотрит на меня, как будто хочет ударить. Я знаю, что могу прекратить это, что могу встать и использовать силу, запугать его. Он в полной моей власти, я могу наказать его за любое проявленное неуважение.

- Отдайте меня обратно Вольдеморту, - говорит он, и добавляет после паузы. - Сэр.

Логика – это единственное, что мне остается. Я беру перо и пишу, теперь медленно.

“Ты идиот. Ты многого не учитываешь”.

“Да? И что же? ”

“Представь, что вычисления Альбуса верны. Представь, что ты даже сумеешь привести Темного Лорда к гибели ценой своей жизни”. Только вот я не могу позволить этого. “Здесь еще остаются Малфои. Здесь Пожиратели Смерти. Как ты думаешь, что они сделают с твоими друзьями, если их Повелитель погибнет из-за тебя? Вообрази, что они сотворят с Уизли. С Томасом. С сестрой Уизли. С Люпином”.

Я вижу, как мои слова доходят до его рассудка, и чувствую облегчение. Да, верно. Мне ни в коем случае нельзя было давать ему эту информацию, я должен был догадаться, что он захочет принести себя в жертву. Обычные Гриффиндорские штучки. Но сейчас он, вероятно, оставит свою идею.

Его губы подергиваются, когда он смотрит на меня, в его глазах нет ничего, кроме холода. Он прикусывает краешек губы и говорит:

- Вы просто не хотите, чтобы он умер. Не надо сливать мне все это дерьмо насчет беспокойства за судьбу моих друзей.

***

Он стоит, сцепив пальцы на затылке, даже не покачиваясь под ударами плетки. На его лице отстраненное, погруженное в себя выражение, как будто боль его не беспокоит, как будто это происходит с кем-то другим.

Я не считаю ударов, он тоже. Мы просто делаем это до тех пор, пока орнамент вспухших рубцов на его теле не будет выглядеть убедительно.

Что случилось с моими правилами? Смыло в канализацию, я полагаю. Я никогда раньше не был так слаб, я всегда на что-то опирался, всегда имел точку опоры в своих действиях. Но с тех пор, как он здесь, этого недостаточно. Моя рука, стискивающая плеть, онемела. Он не смотрит мне в лицо, когда я приказываю ему повернуться и начинаю пороть грудь и живот. Он вздрагивает только один раз, когда плеть попадает в пах, хлестнув по члену.

Я убираю плеть. Он надевает трусы и мантию в тишине. Его нижнее белье такое ветхое, что, наверное, однажды просто рассыплется у него в руках. Но ведь мне не полагается покупать ему одежду, да? Эта мысль заставляет меня безрадостно хмыкнуть.

После этого он ложится на диван, на бок, лицом к стене. Только когда я уже почти у двери, я слышу его голос, и услышанное заставляет меня желать, чтобы он немедленно заткнулся:

- Отдайте меня обратно Вольдеморту, - говорит он. – Или я…

- Что? – Это что-то новенькое, он никогда раньше не угрожал мне, не говорил ничего подобного. Я быстро подхожу к нему и шепчу, так тихо, что я надеюсь, меня нельзя подслушать. - Или ты меня выдашь? Разоблачишь мои контакты с…

Я чувствую себя пойманным в ловушку, запертым между проклятой настойчивостью мальчишки и Вопилкой Альбуса. Они толкают меня в одном направлении, и иногда мне кажется, что сил сопротивляться почти не осталось. Что, если Альбус прав, и жертвоприношение мальчишки со всем покончит? Имею ли я право решать судьбу всего волшебного мира только потому, что… только потому, что я не могу вынести мысль о том, что из своей комнаты я больше никогда не услышу его сонного дыхания.

После того, последнего, Альбус больше не посылал мне сообщений, и его молчание производит зловещее впечатление. Мне интересно, что, если меры, которые он должен будет принять - это те самые, о которых думает Поттер. Выдать меня – и тогда Поттер сможет вернуться обратно к Темному Лорду. Я знаю, что Альбус на это способен. Цель оправдывает средства.

- Оставь эту идею, - говорю я. - Ты не знаешь, что он сделает с тобой, если получит тебя. Он сотворит с тобой такое, что ты будешь умолять о смерти.

Мои руки сжаты до боли, и я счастлив, что он не может этого видеть.

- Но это закончится, - говорит он громко.

Я выхожу, хлопнув за собой дверью.

***

Он спит, когда я возвращаюсь из лаборатории вскоре после полуночи. Диван слишком короткий и неудобный; пока я как можно тише, чтобы не разбудить, иду мимо него, в приглушенном свете палочки мне видно, как он мечется и ворочается.

Его дыхание прерывается. Это не спокойный сон. И когда его снова сотрясает дрожь, я вижу, что его лицо мокрое от пота, пряди волос прилипли ко лбу, шрам воспаленно-багровый. Он дышит так затрудненно и странно, что я застываю.

- Нет, - стонет он. - Пожалуйста, нет.

Я стою неподвижно. Как часто говорил он эти слова? Мы никогда не слушали их. *Я* никогда не слушал. Судорожным движением он прижимает руки к груди, и его тело начинается содрогаться в таких конвульсиях, что он чуть не падает с дивана. Его лицо похоже на маску неприкрытого страдания. Он снова говорит, в его голосе звенит паническая заикающаяся нотка.

- Пожалуйста, нет. Не надо, пожалуйста. Хагрид…

Я чувствую, как у меня немеет кожа на голове, дыбом встают волосы. Я хочу, чтобы я не знал, что ему сейчас снится. Я хочу, чтобы я мог забыть это.

Я просто надеюсь, что он не помнит об этом постоянно. У памяти есть свойство вытеснять некоторые вещи, просто из самосохранения. Я надеюсь, что эти воспоминания не мучают его, пока он бодрствует. Они приходят только, когда он спит.

Я видел это в Омуте памяти, Люциус показал мне – день рождения Драко, апрель прошлого года. Его подарок на день рождения.

Поттер распростерт на столе в кабинете директора, его руки широко растянуты и прикованы по сторонам, а ноги бессильно свисают со стола. Тело покрыто рубцами, розовыми и набухшими, некоторые из них толщиной почти в два пальца. Его уже насиловали, сперма вытекает из незакрывающегося, зияющего отверстия с каждым судорожным спазмом его живота.

Люциус стоит у высокого окна, глядя на мягкие сиреневые сумерки.

Дверь открывается, и Поттер слабым движением пытается поднять голову, открывая крепко зажмуренные глаза. Он в очках – Люциус и Драко всегда их оставляют, чтобы он мог видеть, кто именно его трахает.

Фигура, входящая в кабинет, огромна и громоздка, гораздо больше любого человека. Спутанная черная борода лежит на неестественно широкой груди.

Я вижу вспышку радости в глазах Гарри, на мгновение их наполняет безумная надежда. Он ведь думал, что Хагрид мертв - именно так говорил Темный Лорд. А затем он хмурится.

Лицо Хагрида какое угодно, но только не доброе и не дружелюбное. В его поведении, в его темных глазах есть что-то необъяснимо жестокое, когда он подходит к Гарри и встает у него между ног.

Ни одного звука не срывается с губ Гарри – как бы мало целого в нем не осталось, гордость – одна из этих вещей. Он не называет Хагрида по имени, ни о чем не спрашивает – но его взгляд такой пронзительный, такой отчаянный в очевидном усилии понять, выяснить, что происходит.

Полу-гигант улыбается. Такую улыбку никто никогда раньше не видел на лице Хагрида, и она превращает его черты в пугающую, чудовищную маску. Он хватает ноги Гарри и растягивает их в стороны.

Мальчик дрожит – захват такой жестокий, что его ноги раздвинуты просто невероятно широко. Почти настолько, чтобы порвать связки – но концентрация в его взгляде не слабеет. Я пытаюсь угадать, что он хочет прочесть на лице полу-гиганта, на что пытается надеяться. А затем понимаю. Он думает, что Хагрид под заклятием Imperius. Он надеется, что это не Хагрид так поступает, а тот, кто им командует.

Он дергает тело Гарри ближе к краю стола, так, что его прикованные запястья чуть не выворачиваются. Его ноги так широко раздвинуты, что боль должна быть достаточной, чтобы заставить кричать любого. Поттер хорошо терпит боль – но скорее, его восприятие просто притупилось.

Он молчит. Только губы у него невозможно белые, и лицо приобрело восковой цвет. Хагрид одной рукой продолжает держать его за лодыжку, а другой расстегивает свои брюки.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒