Олег Михайлович Боровских 16 страница

От Улан-Удэ доехал до Петровского Завода. Это наименование станции — сам город называется Петровск-Забайкальский. Это уже земли забайкальского казачества. Тяжеловатые люди — забайкальские казаки. Это не только моё личное мнение. Те выходцы из других районов России, которым доводилось тесно общаться с забайкальцами, иначе как " семёновцами" их не называют — вкладывая в это слово негативный смысл (так же как не понравившихся чем-либо западных украинцев, обзывают " бандеровцами" ). Слишком много в них азиатчины. И климат здесь тяжёлый — под стать людям. Летом — жара. Зимой — трескучие морозы. Да и летом — жара только днём, а ночью колотун. Нередки пыльные бури — особенно в южной части Читинской области. В общем, климат напоминает монгольский. Хотя здесь отнюдь не север, Чита лежит южнее Москвы. Но — большая высота над уровнем моря. Плюс к этому — значительная удалённость от океана и отсутствие поблизости своего Гольфстрима. Поэтому климат резко континентальный, вечная мерзлота. Видимо поэтому же, у местных коренных народов наблюдается удивительная особенность: в то время как для всех людей планеты (и не только для людей, но и для животных) доминирующим цветом является красный — для монголов, бурят и тибетцев (последние живут не здесь, но тоже в условиях высокогорья и мерзлоты), таковым является синий, — цвет неба. Они даже клянутся — " вечно синим небом". Безлесный простор и синее небо над головой — их стихия. В лесу им было бы крайне неуютно.

Недра здесь конечно богатейшие. Тут и золото, и медь (крупнейшее в мире Удоканское месторождение), и уран (крупнейшие запасы в России, в районе Краснокаменска), и многое другое. Не говоря уж о том, что эта территория могла бы стать громадным мясо-молочным цехом страны. Всё Забайкалье — одно большое пастбище. Но всё это — в принципе. В реальности же — нищета, алкоголизм и патологическая озлобленность всех против всех…

От Петровского Завода, через Хилок, можно доехать до Читы. От Читы, в то время, электрификация дотягивала только до станции Шилка. Сейчас, насколько мне известно, весь Транссиб электрифицирован.

На вышеупомянутой Шилке, я залез в товарняк. Линия там одна, нужно лишь смотреть в какую сторону локомотив цепляют. Существуют небольшие ответвления на Нерчинск и Сретенск, но туда полноценный товарняк не пойдёт — так, два-три вагона маневровый оттащит, и достаточно.

Забираться лучше всего в так называемый " полувагон" (вагон без крыши). Стены такого вагона скрывают тебя от посторонних глаз и в то же время, туда нетрудно залезть — на каждом вагоне есть нечто вроде лесенки из железных скоб (если они не оторваны, конечно). Особенно хорошо, когда вагон гружён лесом — если между торцевой стенкой и брёвнами осталось пространство, где поместился бы человек. Ещё желательно, чтобы это было в задней части вагона, а не в передней — и ветра сильного не будет и, если вагон будут с горки спускать, меньше вероятности, что брёвна, продвинувшись вперёд от удара, тебя раздавят. В вагон с углём, или цементом, лучше не соваться (даже если цемент вроде бы очень хорошо упакован в мешки) — потом не отмоешься никакими судьбами, всё на свете проклянёшь. Точно так же (как ни странно это покажется на первый взгляд) желательно не залезать в абсолютно порожний вагон. Там негде будет присесть, не на что опереться. А стены и пол, какими бы чистыми на первый взгляд ни казались, очень мажутся остатками грязи, пыли и мусора, от прежних грузов. Сидеть на железе холодно (вряд ли у вас хватит терпения и догадливости, захватить с собой хотя бы пустой прочный ящик — который ещё надо вовремя найти — в качестве сиденья). Большую часть пути придётся стоять — а на ходу это не так-то просто. Ветер в пустом вагоне гуляет совершенно свободно. Вас всё время будет обдувать пылью. Кроме того, поезд может где-нибудь остановиться так, что внутренность вагона будет видна с какого-нибудь переходного моста — а спрятаться негде, будете как на ладони. Если проезжаете лагерный край, из-за вас (заметив вашу особу с какого-нибудь наблюдательного пункта, с которого обозреваются все проходящие поезда) товарняк могут остановить.

Если в вагоне не просто навалены брёвна, а погружены какие-нибудь деревянные (железные, керамические, пластиковые) изделия (рамы, ящики и т. п. ), то можно поискать ящичек с сопроводительными документами, из которых вы узнаете куда направляется груз — а значит и вагон.

Насчёт " естественных" надобностей в товарном вагоне (практически любом) особых проблем не возникает — в углах и вдоль стен всегда наберётся достаточно сора и пыли, чтобы присыпать последствия " большого" дела (о малом и говорить нечего). А вот ночной холод, сопряжённый с постоянным ветром (да ещё дождь может пойти, для полного счастья) — это действительно громадная проблема, за исключением случаев особо редкого везения, когда груз столь " удобен", что там как-то можно от холода и ветра укрыться. В противном случае, желательно ночью не спать — тяжелейшая простуда может навалиться даже летом. Или уж кутаться во что-то тёплое. Но это тёплое надо с собой дополнительно везти — а в длительной поездке каждый грамм имеет значение. Ну и само собой разумеется — лезть в вагон необходимо так, чтобы никто тебя не видел (в том числе — машинист локомотива). Сейчас, в наше время, в практику входит осмотр вагонов на некоторых станциях, на предмет поиска едущих там людей. Существуют уже кое-где подразделения, в чью обязанность как раз и входят подобные осмотры. Но тогда ещё что-то такое было в диковинку, поэтому большой проблемы в езде на товарняках я не видел. Раз электрификация закончилась — значит надо пересаживаться на товарняк.

Примерно от района станции Шилка, линия круто уходит к северу, огибая гигантский клин китайской территории, выпирающий далеко на север. Несладко наверное, приходится китайцам, в этих северных уездах провинции Хэйлунцзян (" Хэйлун" — это Амур по-китайски; в буквальном переводе означает " Чёрный дракон". А " цзян" — река). Ведь на Юге того же Китая, у границ с Вьетнамом, Лаосом и Мьянмой — растут бананы, ананасы, сахарный тростник и кофе. И в этой же стране есть окраина, расположенная севернее Читы и Иркутска!

Мне во всяком случае пришлось хреновенько. Всё время было холодно, моросил мелкий нудный дождь. Тепловозы с трудом волокли состав по этой гористой, унылой местности. Я знаю что и в пассажирских поездах, в самые тёплые летние месяцы, проезжая этот клин, отделяющий Сибирь от Дальнего Востока, люди натягивают на себя ночью всю одежду — и одеяла впридачу. Только где-то в районе Шимановска (Амурская область), заканчивается зона вечной мерзлоты, появляется ласковое солнышко и вновь хочется жить. Поезд входит в пределы Дальнего Востока — который, после суровых районов " сковородинского клина", кажется землёй обетованной. Здесь уже иной (муссонный) климат, иная природа. По сути дела, районы муссонов — это северные субтропики. Если бы на востоке России был свой Гольфстрим, то в Магадане существовал бы примерно такой же климат как в Петербурге, Стокгольме, Хельсинки, Таллине, Осло. Ведь Магадан лежит как раз на широте этих городов (60-я параллель). А Владивосток расположен на широте Италии. Видимо когда-то нечто вроде Гольфстрима тут существовало, потому что в Приамурье и Приморье сохранилось много остатков субтропической флоры и фауны. Например — уссурийские (амурские) тигры, которые нигде в мире, кроме этих мест, не живут там, где зимой бывает снег. То же самое можно сказать про многочисленные виды лиан, которые приспособились обвивать не пальмы, а ёлки и осины. А вот берёз в южной части Дальнего Востока нет (кроме особой, редко встречающейся разновидности, которая отличается невероятно прочной древесиной, почти недоступной для топора). Конечно, такие регионы как Якутия, или Чукотка, тоже считаются Дальним Востоком — они действительно дальние и восточные (Чукотский полуостров даже, фактически, выходит за международную линию перемены дат). И они тоже отличаются некоторыми особенностями. Например — не будь вечной мерзлоты, Якутия была бы пустыней. Почва там песчаная, осадков выпадает мало — и только слой вечной мерзлоты удерживает талые и дождевые воды у поверхности земли. А многие ли слышали о том что Оймякон, известный как " полюс холода", может именоваться ещё и " полюсом долголетия"? Там самый большой на Дальнем Востоке процент долгожителей.

Но всё же под Дальним Востоком, обычно понимается его южная, наиболее тёплая и плодородная часть, практически не знающая неурожаев.

Интересно что в свою очередь, у берегов Европы когда-то не было Гольфстрима. Современное Балтийское море — это гигантская вмятина, оставленная громадным ледником (такие " вмятины", под слоем льдов, имеются сегодня в Антарктиде), которая постепенно " выравнивается" (что означает неуклонное обмеление Балтики). Если представить себе, что какое-нибудь мощное подводное землетрясение, извержение вулкана, или ещё что-то в этом роде, заставят Гольфстрим изменить свой маршрут — например течь у берегов Канады и Гренландии — то для Канады и Гренландии это конечно будет великим благом (Канада возможно превратится в сверхдержаву — с её территорией и ресурсами ей как раз только тепла и не хватает); но Европе будет крышка. В том числе, в " продолжение Сибири" превратится и западная часть России…

От Белогорска до Хабаровска, линия уже тогда была электрифицирована. Но электричек в тех краях не было. Зато было явление, которое не встречалось более нигде на просторах бывшего Советского Союза — так называемые " развозки". Это пригородные поезда такие. Тянул развозку — либо тепловоз, либо электровоз (в зависимости от того, электрифицирована линия, или нет). Первым после локомотива, шёл хлебный вагон — то же самое что грузовик-хлебовозка, только разумеется, размерами побольше. На каждом полустанке с него сгружался хлеб для местного магазинчика — а то и прямо в руки немногочисленных покупателей. Вот от этого хлебовозного вагона и прозвище — развозка. Позади хлебного — пара обычных пассажирских вагонов (редко когда больше — бывало что и один). А в хвосте — чистый товарный вагон, для тех у кого много багажа или мало денег. Такими вагонами часто ездят бомжи (на востоке говорят — " бичи" ) и работающие в тех краях северокорейцы. И всё это " официально" — ревизоры туда не суются. К западу от Амура, представители власти просто сдохли бы от злости, на стенку полезли бы с поросячьим визгом и с пеной у рта — от одного сознания, что кто-то может ездить даром и совершенно легально, ни от кого не прячась. На востоке же нашлись здравые головы, которые поняли, что тот у кого в порядке с доходами — в товарный вагон не полезет. А тот у кого денег нет, но ехать очень надо — всё равно поедет. Так чего ж плодить лишние конфликты?

Однако я далеко не уверен, что такая простота сохранилась до сегодняшнего дня. Кто его знает — может быть, после завершения сплошной электрификации Транссиба, от тех развозок одно воспоминание осталось. Но — что было, то было.

Товарняк я покинул на станции Архара. Кстати — в западной части России, в лагерях, " архарой" называют Архангельскую область. Неоднократно слушая рассказы зэков, сидевших под Архангельском (а там зон — как грибов), я поначалу удивлялся — да что ж это такое, во всех зонах знают название этого заштатного приамурского городка и каждый второй зэк там сидел!..

От Архары шла развозка до Облучья. Оттуда — до Биробиджана. Между Облучьем и Биробиджаном находится станция Известковая, от которой уходит к БАМу ветка Известковая-Кульдур-Ургал-Чегдомын. Уж и не припомню — из каких собственно говоря соображений, заехал я в ту степь. Там ходили развозки: Известковая — Тырма, Тырма — Ургал, и Ургал — Чегдомын (последней я не ездил). От Известковой до курортного городка Кульдур (это дальневосточный Кисловодск — только очень уж занюханный) всё выглядело более-менее нормально. Но от Кульдура… таких уникальных линий в России — ещё поискать. Первая уникальность состояла в том, что всё пространство вдоль железной дороги было утыкано воинскими частями. Причём, если обычно воинские части располагаются хоть чуть-чуть в стороне от дорог, то на этой ветке они раскинулись " поперёк" линии, так что и пешком по ней не пройдёшь. Части эти окружены колючей проволокой — на манер лагерей. Солдаты бегут из армии так часто, что во все развозки заглядывают военные патрули, а по обочинам железнодорожного полотна, дежурят в кустах, подобно партизанам-диверсантам, " тревожные группы", по отлову дезертиров. Вечерами воздух буквально темнеет и звенит от туч комарья, оводов, слепней и мошкары. В гудящем от летучих кровопийц мареве вечерних сумерек, далеко разносится топот множества кирзовых сапог и вопли сотен глоток — солдат на плацу муштруют. Офицерьё в таких частях — в основном сосланное (за пьянство, рукоприкладство, воровство…). Пьют беспробудно, над солдатами измываются люто. Известно: " закон — тайга, медведь — хозяин". Жёны офицеров, за неимением возможности устроиться где-то на работу, обычно спят до полудня, потом таскаются по кустам с солдатами — за что нередко бывают биты мужьями смертным боем.

Вторая уникальность этой железной дороги состоит в том, что она напичкана леспромхозами, в которых работают одни северокорейцы. Русских в таких посёлках почти нет (ну разве что дежурный по станции). Все надписи и лозунги — на корейском языке. Вообще-то у корейцев — не иероглифы, а буквы; причём, всего-то 22 штуки. Но отличить эти буквы от иероглифов, на взгляд русского человека, трудновато. Тем более, что пишут их нередко в " иероглифическом" порядке — сверху вниз.

Корейцы, все как один, одеты в синие блузы и штаны, кепки и кеды. Ну, под блузами ещё — простенькие белые майки. И всё. На груди у каждого — значки с портретами Ким Ир Сена. Ходят в основном группами. Держатся организованно. У них есть свои штабные бараки (они все живут только в бараках), есть комиссары (или политруки? ), которые, кстати, хорошо говорят по-русски, — в чём я убедился лично. Если рядом в вагоне нет ни одного русского человека (в тех краях это может быть), а нужно что-то спросить (время, следующую станцию, да что угодно), смело можно обращаться с вопросом к ближайшему корейцу. Вместо него всё равно ответит политрук (комиссар? ), на хорошем русском языке. Хотя иногда встречаются одиночки (допустим — два корейца, везущие к себе купленный холодильник), которым видимо дали особое разрешение на такую поездку. Кстати, на востоке нет слова " гастарбайтер". По крайней мере, тогда я нигде его не слышал. Корейцев там так и называют — корейцами. Говорят что там есть даже что-то вроде своих корейских тюрем для провинившихся. Допускаю, что это не просто слухи. Я нигде в таких посёлках не видел ни одного русского милиционера. Между тем чувствовалось, что корейцев держит в узде какая-то крепкая рука. Заметна также была поголовная, хорошая военная выправка — возможно потому, что они подолгу служат у себя в армии (по 8, или по 6 лет). Да и на гражданке их муштруют нехило — уже в школу приучают ходить строем. И в России они не чувствовали каких-то послаблений. Утро начинается обычным построением. Построившись, хором бормочут на манер молитвы, что-то вроде: " хай живе наш великий Ким Ир Сен…" Потом, строем же, отправляются в столовую. Экономят буквально на всём, питаясь всякими кореньями, листьями, папоротником, окрестными собаками. Зато усиленно скупают холодильники, телевизоры, утюги, материю — да всё вообще, что имеется в магазинах — чтобы потом отправить это в свой родной Чосон (Корея по-корейски). Ездят только в товарных вагонах развозок. Заметно, что у них каждый грош на счету. Из вагона развозки часто можно видеть сидящих на корточках корейцев, что-то варящих на костре, или стирающих в тазу, или просто отдыхающих. Русские, глядя на них, посмеиваются — тоже, мол, работнички нашлись… Говорят с улыбкой о том, что 10 русских лесорубов валят леса как раз столько, сколько 100 корейских… Но я не смеюсь. В своё время студенты-медики, проходившие практику в больницах Комсомольска-на-Амуре (среди которых была и моя мать), здорово удивлялись тому, что в этих больницах так много пациентов-корейцев. Вроде здоровые мужчины на лесоповал приезжают. И Корея заинтересована в том, чтобы они хорошо работали — ведь часть леса идёт в КНДР, в оплату за труд её граждан. Отчего же в больницах столько корейцев — которых в самом городе почти нет (советские корейцы ещё в сталинские времена были депортированы в Среднюю Азию и никто их оттуда не возвращал; исключение составляют южно-сахалинские корейцы, бывшие японские подданные, оставшиеся там после 1945 года — но они и живут именно на Сахалине)? Да не просто с травмами, полученными в результате падения каких-то брёвен, а с болезнями печени, почек и других внутренних органов… Врачи, отводя глаза, стандартно тараторили о специфическом питании (острые приправы, много перца, и т. д., и т. п. ), о тяжёлой работе (хотя на русских она так почему-то не сказывалась) и так далее, в том же духе. Студенты только недоуменно пожимали плечами и переглядывались, явно замечая, что иные лечащие врачи сами не уверены в том что говорят.

Лишь много позже поползли слухи о том, что корейцы втихаря разрабатывают в горно-таёжных безлюдных распадках, различные месторождения — в том числе, урановые. В последние годы такая информация стала даже в печать просачиваться. Например, как-то промелькнуло название уранового месторождения " Ласточка", в Амурской области. С учётом того, что более-менее серьёзную технику и аппаратуру, для разработки руды и защиты людей от радиации, корейцам никто не позволил бы провезти через границу (да и есть ли у них такая техника? ), а с людьми в странах Востока сроду не считались — можно представить себе, какую дозу облучения схватывали многие " лесорубы". Конечно, " травануться" можно не только ураном. При очистке золота, например, используется страшнейший яд цианид. А золота в приамурской тайге тоже хватает. Но учитывая, так сказать, репутацию Северной Кореи, я думаю что неправы те, кто легкомысленно утверждает, будто у северокорейцев " есть, может быть, одна или две примитивные атомные бомбочки — и не более того". Слишком давно друзья из " страны утренней свежести" (поэтическое название Кореи) обосновались на российском Дальнем Востоке, слишком много их там — в том числе и на удивление хорошо говорящих по-русски…

Забегая вперёд, хочу сказать, что в последнее время довелось мне прочесть в одной из газет, о корейцах, которые в окрестностях Чегдомына занимаются мелкой торговлей (в том числе — водкой у дорог торгуют) и шабашат, работая у местных жителей на огородах. Если это правда (именно — если), то значит в Северной Корее произошли какие-то громадные сдвиги. Раньше такого и представить себе было нельзя.

Кстати, по-моему есть некоторый позитив в том, что люди, в массе своей, одеваются простенько и дёшево, и это не вызывает презрительных взглядов и реплик окружающих. Конечно, поголовная обряженность в синюю униформу, напоминает зону — и всё же что-то, какой-то положительный момент, в этом есть. Это как-то сглаживает неравенство, чуточку притупляет зависть, с одной стороны — и высокомерие, с другой. Люди становятся друг другу как-то ближе — хотя возможно, это лишь иллюзия.

С другой стороны — если власть научится указывать гражданам, что именно им одевать и обувать (а граждане приучатся воспринимать такие указы, как нечто само собой разумеющееся), то конечно, одеждой и обувью дело не ограничится.

Ладно, вернулся я в Известковую. Оттуда доехал до Биробиджана. Там немножко подивился на какое-то отсутствие взаимного ожесточения. В три часа ночи, на городской улице можно видеть спокойно идущую женщину, которая не оглядывается в испуге на каждый шорох. Вечером вдоль реки Биры, на несколько километров тянутся костры пикников. Люди засиживаются там, порой до рассвета. И никто никого не режет, не бьёт бутылками по голове, не насилует. И при этом милиция не шастает толпами. Честное слово, прежнее название Биробиджана (станция Тихонькая) себя оправдывает полностью (как и другие странные названия на Транссибе: " Тайга", " Половина", " Зима" ) — по крайней мере, в сравнении с другими городами Дальнего Востока, с их кошмарным уровнем преступности (особенно касаемо таких относительно молодых городов, как Комсомольск-на-Амуре и Магадан). От Биробиджана ходил пригородный поезд до Хабаровска. Между этими городами расположена воспетая советской пропагандой (но в реальности ничего значительного из себя не представляющая) станция Волочаевка. Отсюда отходит линия на Комсомольск-на-Амуре. Я могу считать себя коренным жителем этого города (хоть давно уж его покинул). Ведь не только я сам, но и родители мои в нём родились — чем могут похвастаться не столь уж многие комсомольчане моего возраста.

Вообще-то предки мои, по матери, происходят из посёлка Красная Река, Ульяновской области. Село делилось речкой на две части — русскую и мордовскую. Зимой, за неимением других развлечений, русские и мордва бились друг с другом в кулачных боях на льду реки — с переменным успехом. Русская часть населения состояла из двух фамилий: полсела — Кириллины, полсела — Матаевы. Дед мой по матери был из Кириллиных, а бабка — из Матаевых. Неподалёку расположен крупный посёлок, райцентр Старая Майна — если верить историкам, старейший населённый пункт России, в котором жизнь продолжалась без перерывов на длительные запустения. Вроде бы обитали там люди ещё до нашей эры. Конечно, вряд ли это были славяне — скорее всего предки современной мордвы, или чувашей.

Дед был из мастеровых, которые летом ходили по городам, исполняя столярно-слесарно-плотницкие работы (равно как и строительство домов, кладку печей, и многое другое). Бабы их, конечно сидели по домам. Когда однажды мать деда выбралась в город, она тут же стала жертвой какого-то жулика, который подскочил к ней на улице с криком: " Стой! ты зачем мои деньги украла?! "

— " Какие твои деньги?! У меня вот свои — в узелочке…"

" А ну, а ну, покажи!.. Да это и есть мои!.. " Выхватив узелок у растерявшейся бабы, мазурик смылся.

Мужики дома покачали головами и велели жертве собственной простоты сидеть дома на печи, кашу варить и в город не соваться.

В гражданскую войну эта местность не раз переходила из рук в руки. Пришли красные — крестьяне растащили по домам всё, что нашли в барской усадьбе. Пришли белые — барин вернулся (кстати, из своих же, Матаевых — не такой уж плохой, говорят, был; в долг частенько давал многим — и денег, и зерна). Увидел на чьём-то заборе несчастные помочи из своей усадьбы, пообещал: " Вот на этих помочах воров и повешу!.. " Ночью, перед рассветом, в село ворвались красные. Барин слинять не успел. Красные его сцапали, а сельчане поспешили наябедничать: " Обещал на помочах повесить…" Расстреляли барина.

Когда НЭП начался, крестьянам жить понравилось. Землю им дали, налогами не душили (чего б сейчас так не сделать? ). А коллективизации в своём селе дед не застал. Подвыпив в " Чайной", порезал кого-то. Посадили его в сельскую каталажку — большой сарай, охраняемый стариком с палкой. Там уже сидел какой-то шибко умный интеллигент в очках. Начал разводить антимонию: " Вам-то ничего особенного не будет — а вот я-то политический, не иначе в Москву повезут" … Деду эта заумь быстро наскучила. Он подошёл к двери, подождал когда страж подойдёт поближе — и так двинул по дверям, что вынес их вместе с коробкой. Охранник отлетел куда-то в сторону, вместе со своей палкой. Дед (тогда он конечно не был по возрасту дедом) пришёл домой, сгрёб жену в охапку (деревенские бабы той эпохи не умели перечить мужьям) и — на поезд, да в Сибирь. Поначалу — в Минусинск, на юг Красноярского края. Можно сказать — в самое тёплое место Сибири. Вроде неплохо там пристроился. На все руки был мастер. Умел и срубы ставить, и шкафы делать, и посуду деревянную, и бочки — в общем всё, что с деревом связано. Но — стал приглядываться к нему кто-то из " органов". К начальнику того производства, на котором дед работал, подкатил — мол, что за пришлый гражданин, откуда?.. Начальнику люди нужны были (да к тому же Сибирь — есть Сибирь), он спокойно ответил что у него таких залётных — каждый второй. Но деда не забыл предупредить, что им " интересуются". Тот снова собрался, взял жену и завербовался на только-только начинающееся строительство Комсомольска-на-Амуре. Тогда множество людей вербовалось на самые разные стройки первых пятилеток. К вербованным особо не присматривались, на многое закрывали глаза. Известно, например, что на строительстве того же " Уралмаша" работало много раскулаченных, бежавших из мест своих ссылок. Об их прошлом догадывались, но как правило, предпочитали этих людей не трогать.

Ехали вербованные в полускотских условиях, практически вповалку, в битком набитых людьми, узлами, мешками и сундуками, вагонах. А чуть ли не по головам у них шныряли карманники, жульё всевозможного пошиба — резали баулы, воровали всё что могли, так что люди и спать боялись. А тех кто гвалт поднимал, шпана иной раз бритвами по глазам полосовала.

К деду как-то подвалили два деятеля, предложили совместно государство дурить — вербоваться, деньги " подъёмные" брать, и сваливать. Паспортов тогда ещё не существовало, справочки разные были — с ними химичить легче. Объясняли ему, как эти самые справки доставать, как печати на сырой картошке вырезать, йодом их мазать (печать получалась " стандартного" синего цвета)…

Дед мой, вообще-то, был далеко не ангелом. В азартные игры с ним играть было нельзя — он " почему-то" всегда выигрывал. Когда женился, к нему (в присутствии невесты), то одна девка подбежит с ребёнком (" Гляди — твой! бери воспитывай, раз жениться не хочешь!.. " ), то другая. Невеста (то есть — бабка моя) рот разинет, начнёт бормотать: " Ой какой хорошенький, давай возьмём" … Жених, делая страшные глаза, орёт: " Щас я его за ноги — и башкой об стенку!.. " Незадачливая мамаша в ужасе, слезах и соплях, убегает со своим чадом…

Но с аферистами связываться, всё же поопасился: " Я человек семейный. Кабы не жена…"

Но — помимо воров и аферистов, шастали по вагонам и молодцы из ГПУ, высматривая то тех, то других, сверяясь при этом с фотографиями. Фотографии эти, кстати, отличались скверным качеством — так что все пассажиры были " на кого-то чуть-чуть похожи". И к деду однажды прицепились. Только отчество не сошлось с тем, что у них в списке значилось (а так — " немножко был похож" )…

Так и доехали до Комсомольска.

Привели приезжих в барак, всем сразу выделили комнаты (вот бы сейчас так — сколько бездомных спасли бы от смерти под забором! ), всё вроде нормально. Но в первую же ночь, в гости ко всем новоприбывшим пожаловало жульё. В подъезде список висел, с фамилиями жильцов. Этим ночные визитёры и воспользовались.

— " Такой-то и такой-то, — откройте! Это из ГПУ. Обыск. Не бойтесь! Мы уже побывали в квартире такого-то, теперь очередь за вами…"

Им конечно открывали. Открыл и дед. Однако пришельцев смутила дедова двустволка на стене, от которой он не отходил более чем на два шага — и большой нож в сапоге, который нетрудно выхватить. Да и сам дед, помотавшийся по городам в качестве мастерового, чуточку отличался от обычных крестьян " от сохи". Поэтому " обыск" жулики провели быстро и спустя рукава. Поспешили извиниться и удалиться. В других комнатах кое-чем поживились. Из блатного куража, всем у кого побывали, выдали расписки, в которых было указание утром явиться в местный отдел ГПУ. Разумеется, все явились. Обозлённые чекисты прочли им нотацию: " Вы что — дети малые?! Ночью родная мать будет стучать — не открывать! Может у неё за спиной бандиты с обрезами стоят! "

— " Дак они нас по фамилиям называли…"

" Да у вас же в подъезде список жильцов висит — чего ж вас не называть!? "

Это было начало тридцатых годов — ещё до убийства Кирова. Года через 3–4, чекисты научатся приходить за своими жертвами именно по ночам — но это уже отдельная песня.

Справедливости ради следует сказать, что вербовка на Дальний Восток была довольно удачной. Те кто вербовался в Коми АССР, или на Урал, по общим отзывам, оказывались в гораздо более худшем положении — более голодными, раздетыми и бесправными.

В Комсомольске кормили людей хорошо (причём, весь первый месяц в столовой питались совершенно бесплатно — и не в долг), платили прилично (это не считая " подъёмных" денег, которые выдавались особо, не в счёт зарплаты). Так что, кое в чём, сталинская эпоха была куда гуманней нашего времени!

Правда, одно время стала донимать цинга — особенно женщин. Мужики пили водку — это сильно помогало. Но, довольно энергично вмешались медики. Всех кто приходил в столовую, заставляли перед едой выпивать ложку какой-то настойки. Цинга отступила. Думаю излишне пояснять, что медицинское обслуживание было совершенно бесплатным.

Спустя какое-то время, немного обжившись на новом месте, решили мои дед с бабкой съездить на Волгу, родные края повидать. Бабка всё канючила: " Ой, у нас там — и то лучше, и это" … Взяли отпуск и покатили на землю предков. Приехали. А Волга только-только в себя приходила после всех кошмарных передряг, связанных с коллективизацией и последовавшего за ней голода. На местном рынке приехавшие с изумлением увидели, как люди торгуют рваными калошами, штопаными чулками, ржавыми замками, сухарями…

" Вы это продаёте?!!! "

— " Да. А что?.. "

Та же супружница давай в истерике голосить: " Скорей, скорей назад!.. "

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒