Олег Михайлович Боровских 11 страница

В принципе, слушать (пока она не начала в сотый раз повторять уже сказанное) было интересно. И я ей, до определённой степени, сочувствовал. Но прекрасно ведь знал, что, когда в советские времена некоторые освободившиеся зэки, измученные тяжёлым трудом в северных краях, нередко подхватившие там туберкулёз, пытались устроиться на работу где-нибудь на юге (в Крыму, или скажем, на Кубани), их встречали изумлённо-ироничные взгляды местных чиновников и ядовитые реплики, типа: " Ты чё парень, смеёшься что ли, или наглый такой? Тебе здесь делать нечего. Давай-ка двигай куда-нибудь на север, или в Сибирь, в леспромхоз какой-нибудь. Юг — для нормальных людей. Запомни это, родной" …

Более того — милицейские патрули зорко высматривали всех, недостаточно хорошо одетых людей, даже просто идущих по дороге. Таковых хватали и тащили в спецприёмники (могли, впрочем, и убить). Банды (простите — группы) дружинников, в курортных прибрежных районах Краснодарского края (да и не только там), выслеживали тех нищих бедолаг, которые лезли на ночёвку в какие-нибудь лесополосы, или кустарники — и, предварительно избив до полусмерти, приволакивали в милицию. Интересно, что в других южных республиках (за пределами РСФСР и Украины), подобного дебилизма было чуточку поменьше. Такая ненависть к своим людям — своего рода национальная болезнь русских (и украинцев). Прямо хоть уколы какие-то изобретай для излечения…

Теперь вот русские побежали из южных республик. Что ж, всё закономерно. Никто не будет уважать нацию, которая сама себя не уважает. У русских почему-то не получается других изгонять. " Не тот менталитет". Вот своих — пожалуйста. " Бей своих, чтоб чужие боялись" — наша фирменная, чисто русская поговорочка. А чужие не очень-то боятся. У них ведь есть глаза и мозги. Они из нашего поведения выводы делают.

Теперь топайте и вы на север, господа " нормальные", " порядочные", избранные, одним словом. Будь среди вас на югах побольше " чёрной косточки", " серого люда", из тех которых вы и за людей-то не считаете, но которые способны иной раз и огрызнуться, в ухо заехать в ответ на реплику о " русских свиньях", или " неверных собаках" — глядишь, за их спиной и вы целее были бы. Но вы хотели иметь элитные территории для избранных, полностью очищенные от " отбросов". Что ж, на элитные территории и без вас охотники найдутся: понаглее, покруче, а главное — подружнее вашего. В их глазах, именно вы — отбросы.

Пассажиры, вкупе с проводниками, рассказчице дружно сочувствуют. Удивляются — чего это, мол, чеченцам головы никак не пооткручивают?..

Так и ехали, жуя и болтая, до пределов Карелии. А когда поезд пошёл через заснеженные карельские леса, стало понятно, что такое по-настоящему нищий регион. На станциях, в вагон начали просачиваться какие-то замотанные в замусоленные шали старухи: " Ой, можно у вас бутылочки пособирать?.. "

Одна из местных жительниц, ехавшая от Петрозаводска до Кеми, наслушавшись рассказов какого-то курского мужичка, об изобилии яблок и сала на его родине, которые и вывезти-то некуда, вздыхая, прогундосила: " Вы бы в Карелию к нам сальца привезли, у нас на рынках-то шаром покати…"

— " Так видно у вас местное начальство торговать не даёт — иначе б давно привезли. "

" Да нет, у нас только спекулянтов гоняют — тех которые цены задирают…"

— " Э, всё понятно — кто на лапу не дал, тот и спекулянт. Так у вас никогда ничего не будет, пока торгашей гонять не перестанете. "

" Так цены ж задирают! "

— " Потому и задирают, что конкуренции нет! Как ты на яблоки цену задерёшь, если кроме тебя ещё двадцать человек тут же яблоками торгуют? А вот если ты один на весь рынок — чего ж не задрать? Вы ж небось ещё и злорадствуете, когда людей гоняют. Не понимаете, что вам же от этого хуже! "

" Но нечестно торговать, тоже ведь нехорошо…"

— " Да всё ясно — чего там переливать из пустого в порожнее! Живите, как хотите. Жрать захочете — перестанете выпендриваться, башкой думать научитесь…"

" Ну народ-то ведь, в общем, ничего — это начальство…"

— " Старая песня, не раз слыхали! Начальство всегда такое же, как и народ…"

А мужичок-то не так прост как кажется. Чувствуется — повидал кое-чего в своей жизни. И прав конечно на все сто процентов — видать людей тут крепко прижимают. И ещё вопрос — сопротивляются ли люди этому прижиманию? Не жмутся ли сами к телу власти, глаза жмуря? Не млеют ли от восторга, когда её тяжёлая лапа треплет их за загривок?.. А то вот, помню, попалась мне как-то в руки книженция. На обложке пограничник красуется — этакий Рэмбо Советикус. Рядом собака стоит, уши насторожила. Мухтар, стало быть. Взгляд у обоих вдаль устремлён — врагов высматривают.

Много в своё время штамповалось таких, с позволения сказать, книг, о доблестных защитниках границ, которые не спят, не пьют, не едят, в туалет не ходят — только нарушителей день и ночь ловят. А те, гады, так и прут, так и прут косяками — да такие все изощрённые!..

Трудно даже представить, сколько убогих графоманов избежало работы на заводах и в колхозах, эксплуатируя эту богатую, неиссякаемую по советским канонам тему!

Вот и в той книжке, намешано было всё подряд, по принципу глупого повара — кидай в котёл всё что есть, там разберёмся (под водку всё сойдёт).

На роль главных злодеев, автор избрал почему-то баптистов — которые заманивают, гады подколодные, в свои сети, морально неустойчивых молодых людей (морально устойчивые — это видимо алкаши, или наркоманы. Их к баптистам конечно не заманишь). Организовали даже подпольный ансамбль (изверги! ). И до того запудрили мозги двум молодым парням из этого ансамбля, что те решили махнуть за границу (хорошо хоть людоедством не занялись — но тогда трудно было бы состыковать эту писанину с " пограничной" тематикой). Уходить решили в Финляндию. Доехали на мурманском поезде до станции Лоухи — есть такая в северной Карелии, километрах в 150 от финской границы.

И вот сошли с поезда эти два негодяя, одержимые чёрными замыслами, воровато оглянулись (в 150 километрах от границы! ), увидели тучи на горизонте, почувствовали, как пронзает до костей ледяной ветер (и природа против врагов — знай наших! ) и ощутили страх… Ну это понятно, преступники — они завсегда боятся и трепещут… Да только нихрена у этих погранбаптистов не вышло. Едва сунули они нос на вокзал, как буфетчица зорким глазом оценила — чужие! Подозвала какого-то пацанёнка — беги на заставу сынок, скликай подмогу родной, пущай хватают супостатов!.. На вокзале их и повязали.

Я не стал бы вспоминать всю эту галиматью, да ведь кошмар в том, что действительно, людей, случайно очутившихся в таких местах где свирепствовала пограничная паранойя (Карелия, Приморье, ещё кое-где), и вправду могли схватить на железнодорожной станции находящейся в 150 километрах от границы и обвинить в попытке (намерении) эту самую границу перейти. Другое дело, что после того как доблестные погранцы передавали задержанных в милицию (и ходили, грудь колесом, не единожды вспоминая об " удачно проведённой операции" ), менты, обычно, через несколько часов отпускали " нарушителей" на все четыре стороны, с напутствием проваливать как можно скорее и подальше (всё-таки брежневская эпоха была помягче сталинской). Но это уже — проза жизни, о которой авторы подобных " бестселлеров" не считали нужным распространяться. Равно как и о том, что все жители " погранзон" получали определённую прибавку к зарплате, за то чтоб активнее стучали на всех проходящих-проезжающих. И те, как правило, действительно старались.

Видать сегодня власть своих шестёрок-стукачей плохо подкармливает. Приходится по поездам бутылки пустые выпрашивать…

Или я рассуждаю слишком предвзято? Что ж — может быть. Не стоит требовать прекраснодушия и кристальной объективности от человека, который ощущает себя отверженным.

До самого Мурманска ехать было незачем. Там ведь и леса уже нет — только тундра, скалы, да военно-морские базы. Что там делать? Меня интересовал небольшой город Кандалакша, расположенный на юге Мурманской области.

Поезд пришёл в Кандалакшу в хорошее время — рано утром. Выйдя из поезда, я немного огляделся по сторонам. Было, в принципе, теплее чем я ожидал. Ведь всё-таки, как ни крути — за полярный круг заехал. Это значительно севернее тех комяцких широт, на которых мне довелось баланду хлебать. Но недаром Гольфстрим называют " печкой Европы". Здесь, практически на широте Колымы, было вполне терпимо — почти на одном уровне с Москвой. Или просто была оттепель?.. Говорят, зимой в окрестностях Мурманска, можно наблюдать полуфантастическую картину: укутанная снегом тундра; чёрные обледенелые скалы, о которые с грохотом разбиваются громадные мрачные волны незамерзающего Баренцева моря; над волнами клубится пар. И над всем этим — переливающиеся всеми цветами радуги, сполохи северного сияния…

Впрочем, в Кандалакше я увидел лишь синеющие вдали сопки, покрытые, насколько позволяло видеть моё зрение, в основном хвойным лесом. Сам городок мало чем отличался от подобных себе периферийных " Урюпинсков" Центральной России. Не сказать чтобы на улицах, или в окрестностях, было так уж много снега. Цены в магазинах пониже московских. Поначалу подивился относительной дешевизне фруктов — тех же бананов, например. Потом сообразил — тут ведь морской порт.

Но — сопки сопками, цены ценами, а голова-то иным забита. Не на экскурсию прикатил. Надо работёнку подыскивать.

Довольно быстро, однако, выяснилось, что с этим здесь не так уж густо. Железнодорожные рабочие, прочищавшие сжатым воздухом забитые снегом стрелки, посоветовали сходить за несколько километров от города, на какой-то лесозавод. Точнее, они-то советовали на автобусе съездить, но я не мог позволить себе дополнительные траты, не имея никаких источников дохода.

Пришлось топать по шпалам. За городом почувствовал, как ветерок потягивать начал. Вроде как незаметно, зуб на зуб перестал попадать. Но дошёл конечно — куда я денусь.

В отделе кадров сидит какая-то фефёла расплывшаяся, носом клюёт в полудрёме. Оно и понятно — в кабинете тепло и мухи не кусают, а за окном хмурый зимний день… " Знаете что — вы сходите в цех какой-нибудь, или вообще по всем цехам пройдитесь. Если там бригадирам люди нужны, то вы придёте и мне скажете…" Ей видимо и на ум не взбрело, что это как раз она должна меня информировать — нужны ли им люди. Она, значит, будет в тепле геморрой высиживать, а я — лазай по цехам незнакомого мне предприятия, ищи бригадиров, не известных мне ни в лицо, ни по фамилиям; договаривайся с ними о чём-то, не будучи вполне уверен, что потом " главное" начальство соблаговолит меня принять на эту самую работу. О жилье вряд ли стоит и заикаться. И это я им ещё не сказал, что у меня и паспорта-то нет — только справка об освобождении…

Слегка опешивший от необычного приёма (да и подуставший, продрогший, проголодавшийся уж порядком), я всё же добросовестно покрутился среди гор опилок и молчаливых, словно после удара нейтронной бомбы, цехов. Где люди-то?.. Греются в каких-нибудь полуподвальных подсобках? Или давно по домам разбежались? Где кого искать? К кому обращаться? Как быть с жильём? Не на вокзал же мне приходить на ночь после работы… Нужен ли я тут вообще кому-нибудь? Что-то сомнительно… Похоже, меня просто вежливо послали подальше — а я как дурак, по пустым цехам шляюсь, вчерашний день шукаю. Ещё подумают, что хочу что-то украсть, или поджечь… Вот бы эту сучку жирную, из отдела кадров, саму загнать на физическую работу! Например — на железную дорогу. Пусть там ломом с кувалдой помашет. Или на стройке носилки с раствором потаскает… Нет, видать недаром всё-таки работяги большевиков в семнадцатом году поддержали и лупили нахлебников так, что комиссарам иной раз их придерживать приходилось. Тут того и гляди, сам большевиком станешь…

Впрочем — эмоции эмоциями, а зимний день в Заполярье недолог. Дело явно шло к закату. Я почувствовал, как у меня поднимается температура, заныл зуб. Вот он, ветерок-то, сказался… Пора выбираться на вокзал.

Потопал я снова, по открытой всем ветрам железнодорожной насыпи, к городу. На подходе к вокзалу почувствовал, что мне становится всё хуже и хуже. Нет, тут что-то не то. Видимо простуду я схватил ещё в Москве. Может гриппом от кого заразился. А тут добавил ветерка, усталости, да озлобленности.

Для бездомного, болезнь — это крайне плохо, предельно опасно.

Почти в полузабытьи, уже не думая ни о каком трудоустройстве в этих краях, купил билет до Москвы. На медпомощь рассчитывать не приходилось. Это роскошь для бомжа — пусть даже и прилично одетого.

Купил в ларьке бутылку водки. Время от времени набирал водку в рот, держал на больном зубе, потом глотал. Так и лечил — себя и зуб. Хорошо хоть вокзал там небольшой, достаточно тёплый, без сильных сквозняков; батареи горячие — и место возле одной из них, как раз оказалось свободным… Так и ждал поезда, в полудрёме, положив руку на батарею и время от времени сдёргивая — чтоб ожога не было. Один раз через силу вскинул голову — милицейский наряд мельком заглянул в зал ожидания. Второй раз вскинулся, услышав вопли громкоговорителя о том, что с какого-то там пути " отправляется электросекция на Апатиты". Что за бред, какая электросекция?.. В окно увидел — обычная электричка. Вон оно что — это они так электричку здесь обзывают… Апатиты — городок между Кандалакшей и Мурманском. Там апатиты добывают — дерьмо окаменевшее (что-то вроде навоза, оставшегося от динозавров, если я сам правильно понимаю). Из него удобрение хорошее получается. И город назвали — именем окаменевшего дерьма. Обычно-то города называют в честь дерьма двуногого. Например — неподалёку от тех же Апатитов, расположен Кировск. Или Киров дерьмом не был? Сейчас хрен разберёшь — где правда, где пропаганда… И вообще, пошли они все, с их заскоками — мне бы только поезда дождаться…

Вот в такие моменты жизни, особо остро ощущаешь свою незащищённость. Ведь если свалюсь — никто не поможет. Даже если скорую вызовут — ну и что? Без паспорта, без прописки, одна справка об освобождении…

Санитары карманы обшарят, последние копейки вытащат, потом на улицу выкинут — за ночь на снегу как раз и подохну. В Москве уже кое-что слышал на эту тему. Отчего ж не верить, если бомжи почти все больны — и не только гриппом. Что-то их никто лечить не торопится.

Дождался всё же поезда. Садился в вагон уже затемно. Оно и к лучшему — днём могли бы принять за пьяного. Забавно, но опять оказался в том же вагоне, с теми же проводниками — поезд возвращался из Мурманска. Узнали, поздоровались: " В гости ездил? " — " Ага, в гости. Никого, правда, не застал. " Что я им ещё скажу?

Кое-как забравшись на верхнюю полку, отключился в тревожном, тяжёлом сне, похожем на какое-то сомнамбулическое забытьё. Иногда просыпался. Одна лишь мысль в голову лезла: " Только бы до Москвы хоть немного очухаться!.. "

На рассвете, за окнами вновь замелькали карельские полустанки. На местных вокзальчиках надписи обычно, на двух языках — русском и… я думал, карельском. Нет, оказывается на финском. По принципу " мы подумали и я решил", в своё время товарищ Сталин посчитал, чо карелам положено использовать, в качестве литературного, финский язык. Видимо была задумка, рано или поздно включить Финляндию в состав СССР, " воссоединив" её с Карело-Финской ССР, существовавшей в ту эпоху. А так как финнов, в целом, намного больше чем карелов — то финский язык и был назначен " основным" загодя, хотя в самой-то Карелии, финнов, кот наплакал. А что — ведь с Молдавией подобный финт удался. Сначала изобрели Молдавскую АССР в составе Украины и со столицей в Тирасполе. Потом оттяпали у румын Бессарабию. Большую часть этой Бессарабии, присоединили к большей части украинской Молдавии — и вот вам новое блюдо, под названием Молдавская ССР, искусственно слепленное из двух разных и неравных половинок… Но — с Финляндией этот номер не прошёл. Она кое-как отстояла свою независимость, хоть и ценой потери части территории — как лиса сохраняет свободу, отгрызая лапу, попавшую в капкан. А финский язык так и остался " основным" в Карелии, даже после того, как (видимо отказавшись от мысли когда-либо захватить Финляндию) Хрущёв, лишив Карелию статуса союзной республики, включил её в состав РСФСР на правах автономии — как бы в обмен на Крым, подаренный Украине.

На слух русского человека — что карельский, что финский языки, одинаково кошмарно-непроизносимы. Например, фраза: " доброе утро", по-фински звучит: " хювя пяськя"; а по-карельски: " хювяя пяйняя". Есть конечно слова попроще. Например, счёт: " один, два", по-фински звучит: " юкси, какси". А слово " ребёнок" — " лапси". " Два ребёнка" — " какси лапси" …

Карелы, с какой-то непонятной гордостью, считают себя нацией колдунов. До сих пор названия многих населённых пунктов в Карелии переводятся на русский язык жутковато: " жилище колдунов", " ведьмина гора", и прочее в том же духе. Когда-то колдуны играли громадную роль в жизни этой, формально христианизированной нации. Но в двадцатых годах молодчики из ОГПУ, загнали всех колдунов, ведьм и знахарей, в один большой эшелон (некоторые рассказчики говорят, что таких эшелонов было два) и вывезли в неизвестном направлении. Ни один не вернулся. Демоны карельского эпоса оказались бессильны против такой напасти как ЧеКа.

Слушая треп попутчиков, я вдруг ловлю себя на мысли, что мне стало лучше. Утро принесло заметное облегчение. Я уже почти не опасаюсь, что могу не очухаться до Москвы.

Но — облегчение относится только к моему физическому телу. А в мозг продолжает отбойным молотком стучать одна и та же мысль: " Что дальше? Куда теперь кинуться? Кто и где меня ждёт? Хорошо — доеду я до Москвы. А дальше что? Что дальше-то?.. "

После бесплодного вояжа в Мурманскую область, мои рывки за пределы Москвы не прекратились. Уж не знаю какая меня муха укусила, какой бзик накатил, но вздумал я сунуться в Коми — в южную часть республики. Там же много судимых. Ну и я между ними как-нибудь, где-нибудь в леспромхозе, или на буровой…

Но едва показался за окнами поезда нездоровый болотный комяцкий лес (а для кого-то, может быть — романтика), как мне изрядно поплохело. На душе стало муторно и тошно. Самовнушение? Нервишки? Может быть, может быть…

Однако взял себя в руки — не пятилетний ребёнок всё-таки. Хорошо хоть морозов сильных в это время не было. Да и не забирался я далеко на север. Тыкался, на манер слепого котёнка, в основном в районе Микуни (широта Санкт-Петербурга, почти курорт по комяцким меркам). Довольно быстро усёк, что на предприятия нефтегазового сектора, соваться, без большого блата — не просто бессмысленно, а откровенно смешно. Это не слишком приятно и быстро замечается — когда на тебя с жалостливым сочувствием смотрят, как на больного.

Ну а что касается посёлков, в которых были расположены леспромхозы…

Там общая картина — полный абзац (мягко выражаясь). Остановилось всё, что вообще способно останавливаться. Местами даже водопровод отключен. Таскают аборигены воду из ручьёв и болот — как в каменном веке. Жутко завидуют счастливчикам, которым повезло устроиться на работу в лагерную охрану. Бабы выбегают наперегонки к поездам (в том числе к пригородным, состоящим всего-то из двух-трёх вагонов) с ведёрками ягоды, с варёной картошкой, или ещё с какой-нибудь съедобной дребеденью. Дрожат от холода, носы на ветру пообмораживали, пальцы на руках не разгибаются. Одна другую отпихивают, друг дружке завидуют: " Анька — ты продала-ль? " — " Да куды там, продашь!.. " " А Райка, гля-кось, уже спулила половину-т. " — " Чё, пра, продала?! Ты гля!.. " " Грю те, продала! " — " Вот юла! За ней не угонисси!.. "

А ветер как сыпанёт-сыпанёт сухим крупчатым снегом, словно песком — да прямо в лицо, в рукава, за шиворот! Бегут торговки, носами шмыгают, глозами затравленно зыркают — поезда ведь здесь ходят не часто. Иные сутками на вокзале огинаются, пока допродадут свои сокровища. А тучи висят над головой, на такой высоте, что кажется, руку подыми — и достанешь. И чудится, что весна сюда не придёт никогда, что холод и мрак здесь — вечны.

Повернул я оглобли на Москву не солоно хлебавши, да и не слишком горюя по этому поводу. Как в том анекдоте: " Нахрен-нахрен, — померла, так померла! "

Теперь вообще, как вгляжусь попристальнее в районы севера на географической карте, так на душе холодок сгущается. Знаю, что должно человечество освоить и пустыни, и северные просторы, но — сам не хочу быть среди тех осваивателей. Не человеческие это места — так мне сдаётся. Вот где издревле очаги цивилизации существовали (Средиземноморье, Междуречье, Египет, долины Янцзы и Меконга…) — там и место человеку. Всё остальное — экстрим, дань жестокой необходимости. Конечно, если б ещё наши российские " севера" имели романтическую славу канадско-аляскинских дебрей, воспетых Джеком Лондоном и Сетон-Томпсоном, если бы они были известны лишь своими " золотыми лихорадками" и обилием вольных охотников, золотоискателей, отшельников — тогда, быть может, наименования: " Колыма", " Печора", " Таймыр", звучали бы идентично словам: " Клондайк", " Юкон", " Онтарио". Но увы, каторжно-лагерная " слава" российского севера, долго ещё будет висеть над ним мрачной тучей — тем более, что лагеря ведь никуда не делись. Российский север по-прежнему, — каторжно-лагерный край.

После северных " вояжей", настала очередь южных. За довольно короткое время, довелось побывать в Туле, Курске, Смоленске, Брянске, Липецке, Воронеже. В Москву уже старался не возвращаться. Возвращаться следует домой. А считать домом московские вокзалы — значит опуститься до предельно опасной черты.

Я продолжаю ездить, тыкаться, тарабанить в заведомо закрытые двери. Но уже понимаю, что перспективы у меня нулевые, что поиски поисками (в смысле — жилья и " легальной" работы), а нужно и на кусок хлеба как-то зарабатывать — не всё же тратиться. И уже кое-что у меня получается, уже перехватываю, то тут, то там, кой-какую копейку — потому что не заикаюсь о трудоустройстве на постоянной основе, о жилье, или прописке. Я уже врубаюсь, что, выражаясь языком телетрепачей: " государство находится в стадии первоначального накопления капитала". Говоря попросту, идёт повальный грабёж, хапок, растащиловка. Вторая экономика в мире " берётся на шарап" (выражение некоего американского экономиста, из интервью одной из российских газет). Каждый делает деньги как может — не столько в силу трудоспособности, сколько в силу нахрапистости, наглости, а то и откровенной подлости. Нигде вовремя не платят зарплату. Буквально все — от школьников младших классов до колхозных бабок, прекрасно знают, что средства, предназначенные для выплат зарплат и пенсий, " крутятся" в банках, принося кому-то " навар". Все жутко возмущаются. Призывают Сталина (иногда и Гитлера) на головы аферистов. Коммунисты, изображающие из себя заступников народных, кулаками машут, чубами трясут, предрекают грозно: " Мы соберёмся! Мы пройдём маршем! Мы выйдем на площадь!.. " И толпа, завороженно слушая, повторяет: " Да-да, мы соберёмся! Мы пойдём! Мы выйдем! Ух, мы выйдем!.. "

Иногда и вправду — выходят. Кулаками машут. Дружно скандируют: " Банду Ельцина — под суд! " " Россия — проснись! " " Долой антинародный режим!.. "

Наоравшись — расходятся. Деньги им по-прежнему не платят.

А те, у кого деньжата всё-таки есть, с упорством непрошибаемых идиотов, тащат их всевозможным аферистам, типа Мавроди с его " МММ", или приснопамятной Властелине. Им обещают самые фантастические барыши, совершенно явно ездят по ушам — суля то, чего быть не может в принципе. И стада лохов, многие из которых не протянут куска хлеба нищему бомжу, дружно цокая копытами (простите, каблуками) — прут в объятия к жуликам. Дошло до того, что какие-то офонаревшие мазурики (было об этом упоминание в одной из газет), среди бела дня, поставили на улице стол (на столе — ящичек для пожертвований, на манер церковного) и вывесили над ним плакат, призывающий граждан вносить добровольные пожертвования, в фонд озеленения луны. Вроде бы кто-то и жертвовал…

В таких условиях приходится жить по принципу: сыт — и ладно. А если осталась копейка на завтрашний день — вообще лафа. О чём-то большем, лучше вообще не думать — чтобы не расстраиваться и не делать лишних, бесполезных телодвижений. Главное — ни в коем случае не опускаться. Ты всегда должен быть одет более-менее чисто и опрятно. Ты должен быть хоть чуточку причёсан и умыт. Спать можно урывками — в платных залах и в пригородных поездах, типа: Орёл — Брянск, или: Орёл — Мармыжи. Именно в пригородных поездах — а не в электричках, не в дизель-поездах и не в автомотрисах. Конечно, в пригородном поезде, в каждом вагоне есть проводница. Без билета не пройдёшь (хотя — можно, если постараться). Но нетрудно взять билет до ближайшей станции. На местных пригородных линиях, проводницами работают простые поселковые клуши, с трудом разбирающиеся в зонном делении (на билетах ведь указывается обычно не станция назначения, а номер зоны, в которой эта станция расположена). Да и память у них не ахти — особенно если поезд идёт ночью, или на рассвете, да ещё если к ним клеятся с бутылкой какие-нибудь озабоченные обормоты. Зато в вагонах пригородного поезда, можно лечь на полку (необходимый отдых ногам — без этого они быстро распухают), или хотя бы спать сидя, навалившись грудью на столик. Это огромные удобства, которые нужно ценить. Тому, кто регулярно ложится спать каждую ночь в обыкновенную постель (и ещё жалуется на бессонницу! ), трудно представить во что превращается человек, если у него нет возможности поспать в течение предельно короткого, но совершенно необходимого организму времени. Очень быстро у такого человека начинают путаться мысли в голове. Он не может вспомнить, кто он и что он — похлеще пьяного. Его штормит, качает (точнее — кидает) из стороны в сторону, ему кажется невероятно тяжёлым трудом сделать хоть несколько простейших движений. Человека удивляет тот факт, что другие люди шутя взбегают по лестнице (совсем невысокой) на какое-нибудь крыльцо. Ему тяжела и отвратительна мысль о любых предстоящих действиях. Он не хочет — ни есть, ни пить. Появляется полнейшая апатия, когда на всё на свете наплевать. Порой кажется, что какие-то предметы (например — окружающие деревья) начинают светиться. Иногда слышны какие-то голоса. Любые рассуждения окружающих людей, не важно на какую тему, кажутся полным бредом, или выпендрёжем. Сердце стучит так, что, не прикладывая руку к груди, можно явственно ощущать, как оно заходится, забивается, слабнет…

Иногда люди любят порассуждать на тему: сколько времени человек может прожить без еды, или воды?.. Поинтересовались бы — сколько он способен прожить без сна? Только дыхание требуется человеку в явно большем количестве, нежели сон. А голод и жажда, в сравнении с бессонницей — не такой уж и ужас. Кто не верит — пусть испробует на себе.

Кстати — научить организм засыпать по команде, в любое время суток и в любом соседстве — это, оказывается, не так уж трудно. Помню, в какой-то из газет, некий медик-специалист, рассуждал о том что, дескать, эпизод из фильма " Семнадцать мгновений весны", в котором говорилось о способности Штирлица засыпать ровно на двадцать минут (и потом, точно через двадцать минут проснуться) — явная выдумка. Мол, не способен простой смертный так контролировать свой организм. Я, однако, на своей шкуре убедился — это вполне реально. А рассуждения медика, смахивают на убеждение закормленного господина в том, что один хлеб без колбасы, есть невозможно. В некоторых случаях " специалистам", имеющим диплом, но не имеющим жизненного опыта — лучше помолчать.

В глухой предрассветный час, когда человека вдавливает, вкручивает в сон, в голове шумит, мысли путаются и кажется что сама земля замедляет бег свой вокруг солнца — даже на крупном вокзале немного притихает гам и сутолока, и самая неугомонная публика начинает клевать носом.

Но спать нельзя. Ни в коем случае. Время от времени, по вокзалу ходят наряды милиции, цепкими взглядами ощупывающие пассажиров. Плохо одетых, да ещё спать осмелившихся, вышвыривают на улицу, не забывая пнуть или ударить дубинкой.

Помню, как-то видел фотографию в журнале " Вокруг Света", на которой запечатлён был зал ожидания какого-то железнодорожного вокзала в Индии. Хорошо были видны спящие прямо на полу пассажиры — в том числе и явно нищие. Меж них притулилось несколько собак — и даже худющая корова, у которой можно было пересчитать буквально все рёбра. Вот кого на снимке не было — так это полицейских с дубинками. Оно и понятно: если люди не нарушают закон — чего к ним приставать?

Как всё-таки хреново, что у нас — не Индия!..

С трудом приоткрыв отяжелевшие веки, я нащупал взглядом, у противоположной стены, худого, низенького, взъерошенного старичка, чем-то неуловимо смахивающего на воробья. Усевшись прямо на холодный цементный пол, пугливо озираясь и жадно давясь, он ел — не то булку, не то кусок батона — запивая чем-то из бутылки.

По всклокоченной, явно давно не мытой шевелюре; по старой, изрядно замусоленной одежонке, по затравленному взгляду, можно было практически безошибочно определить, что человек этот принадлежит к той огромной армии отверженных, которых государство, столкнув пинком в пропасть, презрительно нарекло бомжами.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒