«КИЛТ ИЗУМРУДНО-ЗЕЛЁНОГО ЦВЕТА».

«Телевидение перенесло жестокость войны в уют гостиных. Вьетнам был проигран в гостиных Америки — не на полях сражений».

— Маршалл МакЛюэн, канадский теоретик массовой культуры.

Неделю я провёл в пункте приёма пополнений 199-й бригады в Лонг Бине, ожидая направления на новое место службы. Весь прибывающий личный состав, независимо от ВУСа и времени, проведённого в стране, должен был пройти недельные курсы переподготовки по ведению боевых действий в джунглях. Большинство ребят только-только приехали из Штатов.

Мне нравились занятия в лесу. Мы бросали осколочные гранаты и гранаты с белым фосфором, устанавливали мины, изучали методы уклонения от попадания в плен, выживания в плену и побега из плена, долгими часами отрабатывали тактику взвода, приёмы стрельбы из винтовки М-16, а также работали на кухне и несли караульную службу. Кроме того, дважды в день мы пробегали 3-мильный кросс вокруг расположения и ещё укладывали мешки с песком после ужина.

Штаб-сержант прочитал новичкам лекцию о гигиене, сделав упор на важности употребления резиновых изделий теми, кто привык посещать бордели Бьен Хоа, сразу за шоссе, ибо устойчивые к пенициллину штаммы гонореи были обычным делом для Вьетнама.

— И последнее, джентльмены, — говорил сержант, — ласкайте её, играйте с ней, трахайте её…но что бы вы ни делали, никогда не лезьте в неё языком. Во Вьетнаме не принято лезть в манду языком. От азиатской манды ваша башка отгниёт нахрен!

По Вьетнаму ходили истории о парнях, подцепивших неизлечимые формы вензаболеваний и вынужденных уехать, как прокажённые, на Филиппины, в колонию, в полную изоляцию от прочего мира до тех пор, пока не найдут противоядие.

Просто страшилки.

Я знал, что какие-то виды вензаболеваний в Юго-Восточной Азии были чрезвычайно устойчивы к антибиотикам, но никогда не слышал о неизлечимых случаях.

Среди недели у меня появилось немного свободного времени, и я отправился в передовой район бригады, в Кат Лай, переговорить в майором Джоном Литтелом, отвечавшим там за работу подразделения по связям с общественностью. Я рассказал ему, что по военно-учётной специальности я пехотинец, что последние семь месяцев работал в отделе информации ЮСАРВ и что мне бы хотелось получить назначение к нему в отряд, а не в какой-нибудь стрелковый батальон.

— Знаю…я ждал тебя, — сказал Литтел. — Я знаю всё о твоей работе в ЮСАРВ. Мне позвонил Каппеттини и рассказал, что тебя отправляют в действующую часть и что ты не боишься тяжёлой работы.

Майор Литтел заверил меня, что подёргает за кое-какие верёвочки в управлении генерал-адъютанта, чтобы меня перевели в 40-е подразделение информационной службы в Кат Лай. Когда через неделю появился приказ, я мог убедиться, что он сдержал слово.

Помимо всего прочего, я автоматически был снова повышен в звании до рядового 1-го класса. Каким облегчением было убраться из ЮСАРВ. Впервые за семь месяцев можно было расслабиться и съесть большой завтрак — то, что мне не удавалось в Сайгоне. И не было никого вокруг, кто бы тыкал меня носом в неначищенные бляхи, грязные ботинки, мятую форму и небритые щёки.

Кат Лай находился всего в шести милях к северо-западу от Сайгона в относительно безопасном районе. Но казалось, что со штабом армии его разделяют миллионы миль. Я поселился в палатке с тремя парнями из информационного отдела: капралами Томом Тидом, Джей. Си. Джоунзом и рядовым 1-го класса Джоном Рамсфельдом. У палатки были деревянные пол и стены и брезентовый верх. Внутри неё разместился холодильник, телевизор, магнитофон, радио, складные стулья — и всё равно оставалась масса свободного места.

Мы работали с восьми утра до пяти вечера — на три часа меньше, чем в ЮСАРВ, — если не выезжали на фронт.

Полдня и почти всю ночь шёл дождь. Было душно, грязно и полно насекомых. И всё время поблизости бухали пушки.

К западу и северу о нашего периметра расположилась деревушка Кат Лай, к югу текла река Сайгон, а к востоку лежали рисовые поля.

Земля раскинулась чудесным килтом изумрудно-зелёного цвета, расчерченным во все стороны полосами пальмами-нипа, росших вдоль водных потоков. Здесь было начало дельты Меконга, «рисовой корзинки» Вьетнама.

Война мало повлияла на быт крестьян в Кат Лай и окрестных деревнях. Древний ритм жизни не прервался: непотревоженный и неизменный, он бился так же как и тысячи лет назад. Ранним утром мальчишки выгоняли буйволов из загонов и вели на водопой к реке, крестьяне с утра до вечера пахали поля, босые женщины топтались на рисовых чеках, а их дети ловили рыбу к обеду, тихонько усевшись вдоль каналов под мутным летним солнцем.

Я поймал себя на том, что чаще стал мечтать о доме — о том, без чего приходилось обходиться: о настоящем молоке, горячей воде для бритья, душе хотя бы раз в день, о мороженом, хорошей постели с чистыми простынями и об отдельной ванной комнате с унитазом.

Спустя неделю после того как я поселился в Кат Лай, мы с капитаном Робертом И. Ли, нашим офицером по связям с общественностью, который вырос на маленькой ферме в штате Миссисипи, отправились в Сайгон на развоз прессы. Я гордо вступил в отдел информации ЮСАРВ и доложил каждому, включая майора Ганна, что меня не только перевели в отдел общественной информации 199-й бригады, но и автоматически вернули звание рядового 1-го класса.

Моя звезда на небосводе Вьетнама снова шла вверх. И я не мог дождаться минуты, чтобы сообщить об этой новости моему мстителю, полковнику Уэббу. Я побежал наверх и заколотил в его дверь

— Войдите, — сказал он.

Я вошёл и резво отсалютовал. Он глянул на меня и нехотя отдал приветствие.

— Я сейчас работаю в 40-м отряде информации, приданном 199-й бригаде, и не брожу головным в лесу, хоть вы и предрекали. Кроме того, смотрите — я снова рядовой 1-го класса. Я хотел вам первому сообщить об этом…

Уэбб уткнулся в бумаги, словно меня и не было. Я снова отсалютовал и вышел, ухмыляясь.

Приятно наступить на чужую мозоль! Чересчур много влияния и власти для полковника Уэбба.

Он всего лишь старый контрактник-импотент.

Потом я повёз капитана Ли на собрание в ЮСПАО. Поджидая капитана, мы с Тидом решили воспользоваться пребыванием в Сайгоне и поискать девчонок на перепихон.

Мы последовали за каким-то парнем на «Хонде» и подъехали к похожему на склад строению. Парень подсказал нам подняться на один пролёт по лестнице и свернуть к большой двери. Взору открылась самая большая конюшня для шлюх, какое я когда-либо видел: на вскидку, там было не меньше 30 девок. И все в прозрачном белье.

— На часок? — спросила мамасан.

— Да, старая, — сказал я, — но сначала мы бы хотели посмотреть на девчонок.

Они развалились на плетёных креслах и вяло отмахивались веерами от чёрных мух, роящихся над головой. Некоторые в опиумном дурмане лежали на холодном каменном полу, глядя в потолок застывшими глазами.

Мы переходили от одной к другой и перебрасывались словами.

— Откуда ты, сладкая? А? Кан Тхо? У меня двоюродный брат жил в Кан Тхо. У него там был бар. Пока партизаны его не взорвали. Тогда он уехал в Бангкок. Последний раз я слышал, что он в Париже: он прислал открытку мне с левого берега…

Тётки хихикали и улыбались, как всегда. Я вернулся к одной изящной девушке с широкой улыбкой и погладил её по смуглой коже.

— Я тебе нравлюсь?

— Да-а-а…

— Хочешь меня?

— Ещё бы!

Я отдал хозяйке 300 пиастров, и девушка пошла за мной в дальнюю кабинку.

Для вьетнамки у неё была большая грудь. Точно. Большая и отвислая, с коричневыми сосками размером с долларовую монету. Она задвинула занавеску, быстро скинула одежду и стала меня раздевать.

— Дать-пососать? — спросила она и улыбнулась.

— Не понял…

— Хочешь, я дать и пососать? Я хорошо сосать…

— Нет, — засмеялся я. — Не надо мне сосать, даже если ты способна втянуть в себя через соломинку мячик от гольфа. Я хочу простого нежного траха.

— Ты сначала дать мне сосать, ладно? Я хорошо сосать, милый!

— Нет, нет, нет. Я просто хочу перепихнуться. Трахнуться. Ты получишь настоящую шишку. На губах твоих появится улыбка, а в глазах будут стоять слёзы. Ложись и раздвинь ноги. Я тебе покажу, я высажу твои грёбаные мозги, гарантирую!

— Хокай, хокай…

У меня мелькнула мысль, а что если она из Вьет Конга? Я слышал байки о том, как вьетнамские проститутки, симпатизирующие Фронту Национального освобождения, вставляли в вагины бритвенные лезвия и шинковали пенисы джи-ай в капусту. Я решил, что она не такая. Я знал, что это враки. Мне не приходилось разговаривать с людьми, которые сталкивались бы с подобной практикой в борделях Сайгона. Я даже не слышал о таких людях.

Когда я вышел, Тид сидел на стуле.

— Хороша баба? — спросил я.

— Мммм…неплохая, Брекк. Пожалуй, шестёрка по 10-балльной шкале, но какая же она худая — как будто трахаешь мешок с козьими рогами и при этом танцуешь на острие лезвия. Никогда не знаешь, что там в манде у этих блядей…

— Понятно.

— Наверное, пора возвращаться к капитану Ли, — предложил я.

Мы подобрали Ли в джип на улице Нгуен-Хюэ, возле здания ЮСПАО.

— Где вас носило? — спросил он. — Всех сайгонских тёлок перебрали?

— Мы не такие дураки, сэр. Да наши члены отвалились бы… — сказал Тид.

— Не знаю, как вы вообще могли так о нас подумать, сэр. Мы с Тидом сама невинность! К тому же я католик. Мальчиком я прислуживал в церкви! Мы храним себя для брака! Мы не ищем проституток, ради всего святого! Мы не занимаемся этим ни в борделях, ни на задних сиденьях машин. Ведь это смертный грех… — ёрничал я.

— Ну ладно, думаю, вы хорошие ребята, морально устойчивые. А теперь назад, в Кат Лай. Сайгон действует мне на нервы…

Жизнь в Кат Лай плавно перетекла в долгое жаркое лето. Боевых действий у 199-й бригады было немного, поэтому писать нам было особо не о чем. А без ежедневных развозов прессы, которые так досаждали мне в ЮСАРВ, мне стало нестерпимо скучно, и все мои помыслы обратились к тому дню, когда я навсегда покину Вьетнам.

Мы часто ходили на боевые задания, но редко вступали в контакт с противником. Носили мы всё, что хотели. По сравнению с ЮСАРВ, наш внешний вид дегенерировал в какой-то маскарад.

Умора!

Раз в неделю я ходил в местную парикмахерскую. Не то чтоб мне нравилась стрижка. Вовсе нет. Но просто вместе со стрижкой я получал расслабляющий 15-минутный массаж головы — всё за 25 центов. Отдыхая и думая о доме, я мог бы просидеть в кресле цирюльника весь день.

В Кат Лай рядом с нами располагался батальон пехоты, в который входила механизированная рота и отряды глубинной разведки; кроме того, был ещё десантный батальон южновьетнамской армии — мы поддерживали его в боевых операциях. Вьетнамские солдаты жили по соседству и питались в нашей столовой.

В 199-ю бригаду входили ещё два пехотных батальона — в Нха Бе и Бинь Чане — оба к югу от Сайгона, в пределах его досягаемости.

Почти каждый вечер мимо нашей палатки проходили дозорные патрули, отправляясь из Кат Лай на боевые задания. Чаще всего в это время ливнями лили муссонные дожди. Люди скользили по грязи, сгибались под тяжестью рюкзаков, винтовок, пулемётов и патронных лент, крест-накрест болтающихся на груди, а ветер трепал их плащ-палатки. Глядя, как длинные зелёные цепи сливаются с дождём и туманом, мы радовались, что не шагаем с ними в одном строю. Такая скверная погода не годилась для войны.

В расположении у нас был открытый кинотеатр, но каждый вечер лил такой сильный дождь, что мы почти не ходили туда. Один раз я пошёл и увидел комедию: господин Джон Уэйн исполнял главную роль в глупом фильме о зелёных беретах.

После работы мы пили пиво и писали письма. Больше делать было нечего. Спали мы на старых заплесневелых брезентовых койках. Я положил на койку надувной матрац, а сверху плащ-палатку. Но я купил амулет — тигриный коготь — и носил его на шее, и каждый раз, как я переворачивался на живот, коготь делал в матраце дырку. Скоро мне надоело латать прорехи, и я матрац выбросил.

Коготь тигра — красивая вещь в золотой оправе. Вьетнам — одна из немногих стран, где ещё живут тигры, поэтому бизнес по поставке тигриных когтей и зубов на украшения процветал, несмотря на войну.

А, может быть, и благодаря ей…

У нас была убогая душевая кабинка. Через 10 минут после душа ты всё равно был весь в поту. В кабинке был деревянный пол, три стенки и крыша с дыркой — всё из старых гнилых досок. На крыше над дыркой помещалась 200-литровая бочка из-под керосина, сбоку к кабинке притулилась шаткая лестница. Если хотел принять душ, нужно было наполнить две 20-литровые канистры холодной водой у столовой, притащить их к кабинке, взобраться на лестницу, вылить воду в бочку, слезть с лестницы, раздеться и встать под бочку.

Дно бочки было усеяно ржавыми дырками, и нужно было поспешать намылиться и смыть пену, пока не кончилась вода.

Всякий раз, совершая этот ритуал, я ещё только намыливался, когда 10 галлонов воды подходили к концу. Поэтому голому, в одних ботинках, мне приходилось мчаться назад к столовой и тащить новую порцию в 40 литров, чтобы закончить омовение.

Целая проблема на мою задницу.

Несколько раз помывшись так, я сказал «к чертям собачьим» и стал просто обтираться мокрым полотенцем.

По утрам, набрав в каски воды, мы чистили зубы, брились и умывались. Вода была холодной, вместо крема для бритья к нашим услугам было только мыло, поэтому мы часто выдёргивали свою щетину и резались бритвами, и потом весь день ранки щипало от пота.

В Кат Лай было так сыро, что от палаток к конторе ходить приходилось по дорожкам из досок, чтобы не тонуть по колена в грязи.

Палаточный городок был зачумлён крысами, мы ставили ловушки, но крысы почти не попадались. С другой стороны, повсюду кишели ядовитые змеи. Видели даже кобр у душевой кабины.

Вот ещё одна причина, почему я перестал пользоваться душем.

Повсюду шныряли малышки-гекконы и ящерицы-маргуиллы. Ночью их надо было смахивать с одеяла, а утром вытряхивать из ботинок — они забирались туда, пока мы спали.

Майор Литтел открыл мне глаза на то, как в армии умеют ловко сваливать с больной головы на здоровую, то есть изгонять неугодных, расписывая их перед другим подразделением лучше некуда.

Отдел общественной информации ЮСАРВ выдал мне оценку «отлично» за мои способности, а штабная рота не поскупилась на «хорошо» за моё поведение. Всё верно, ведь меня наказывали по 15-й статье всего пять раз, а под трибунал хотели отдать всего один.

Интересно, что нужно натворить, чтобы получить «неуд» по поведению? Кокнуть по утру топором бригадного генерала, пока он мечет кал в уборной?

Я продолжал поддерживать связь с ребятами из ЮСАРВ и регулярно общался с Найстромом, когда подавал сведения о наших потерях для ежедневной общеармейской сводки. Найстром рассказал, что после переезда в Лонг Бинь в ЮСАРВ был устроен полный и очень тщательный смотр.

Я едва мог в это поверить.

Еда наша, натурально, была полная фигня, но каждую среду мы устраивали барбекью на свежем воздухе: море мяса, бобов и пива.

Раз в неделю приходили посылки «Кэр»: сигареты, мыло, лезвия и прочие жизненно важные мелочи — всё бесплатно. Посему вместо «Кэмела» я вынужден был курить «Лаки Страйк» — вкус у сигарет был как у сушёного конского навоза. Мамой клянусь, сигаретки эти остались ещё с Корейской войны. Если не со Второй мировой.

В начале июля министр обороны Роберт Макнамара посетил какую-то боевую роту. Меры безопасности предпринимались самые жёсткие на моём веку. Выделили ударный вертолёт «Кобра» и два «Волшебных дракона», чтобы проперчить землю вокруг министра. Сильно сомневаюсь, чтобы можно было отыскать вьетконговца на мили от тех мест, где садилась его вертушка.

В июле к нам выбрался Найстром и рассказал, что случилось с одним генералом во время передислокации ЮСАРВ в Лонг Бинь…

Как-то утром бригадный генерал Уолт Ноулер отправился в офицерский нужник, что стоял возле командного здания, а в это время какой-то сержант приказал косому на вилочном погрузчике передвинуть нужник на 30 ярдов вправо.

Азиат подхватил кабинку стальными вилами и приподнял её на 15 футов над землёй.

Тут генерал Ноулер открывает дверцу — штаны спущены — и орёт что есть мочи, и трясёт кулаком, и требует опустить себя вниз.

Офицеры в здании, слыша шум, подходят к окнам посмотреть, в чём дело. Ноулер машет им рукой и улыбается, и, как только азиат — ни черта не понимающий, что ему орёт генерал — переносит нужник на новое место, возвращается к прерванному действу.

В августе пулей ранило в ногу бригадного генерала Натана Мессинджера, командира 199-й бригады. Он как раз летел в своём вертолёте, когда это произошло.

Генерала наградили «Серебряной звездой» и «Пурпурным сердцем». Пилот вертушки получил «Бронзовую звезду» с дубовыми листьями за мужество. А стрелкам, главным действующим лицам, за доблесть повесили по «Благодарственной медали».

Такая вот иерархия по-армейски.

Здесь бы надо поставить вопросы: Почему генерал прописывает себе «Серебряную звезду» за ранение, хотя было бы достаточно одного «Пурпурного сердца»? Почему двух рядовых за спасение генеральской жопы награждают всего лишь «Благодарственными медалями»? И что в самом деле значит геройская награда в этой войне?

Вероятно, те солдаты не были созданы равными.

Никогда не были равными. И никогда не будут равными. Это лишь прекрасный абстрактный американский идеал. И мало кто в действительности верит в него.

В середине августа 199-я бригада присоединилась к 9-й и 25-й пехотным дивизиям для проведения массированной операции по выявлению и уничтожению подразделений какого-то вьетконговского полка, разбросанных вокруг Сайгона. По слухам, полк намеревался атаковать Лонг Бинь 140-мм ракетами, бьющими как молот самого господа Бога.

Однако совместные усилия, названные операцией «Шелби», закончились пшиком. Вьет Конг растворился в воздухе, и пока я находился в 199-й бригаде, ей удалось подстрелить всего пятерых азиатов во время одного ночного патрулирования.

Один снайперский взвод 5-й роты 2-го батальона на лодках выдвинулся в район патрулирования во главе с сержантом по имени, кажется, Джесси Джеймс. Они заняли позиции вдоль реки примерно в семь вечера. Весь район зарос пальмами нипа. Как прикрытие солдаты использовали дренажный канал, и стоять им пришлось по колено в иле и по грудь в воде.

Пулемётчик всполошил всю засаду. Около девяти вечера он перешёптывался с товарищем, когда услышал, что два сампана спускаются вниз по течению. Было темно, и он их почти не видел, но вёсла плескали и азиаты тихонько переговаривались. Двое сидели в первой лодке, и трое — во второй.

Это точно были вьетконговцы, потому что был комендантский час. Никому не разрешалось выходить за пределы деревни или быть на реке после заката.

Пулемётчик начал, за ним и все остальные заиграли рок-н-блин-ролл. Через 60 секунд вьетконговцы вместе с сампанами пошли на дно.

После боя взвод перешёл на запасную позицию — на 200 ярдов в тыл — и залёг до утра.

В сентябре Южный Вьетнам затеял выборы, и каждую ночь в течение недели мы ждали миномётного удара. Я спал одетым и обутым, в обнимку с винтовкой, и твердил про себя, что только этого дерьма мне не хватало. Но выборы прошли, и ничего не случилось. Я писал о церемониях награждения и о программе медицинской помощи гражданскому населению, осуществляемой 199-й бригадой. Эта программа означала отправку двух-трёх врачей вместе с переводчиком по деревням и хуторам вокруг Сайгона, чтобы вырвать несколько зубов и наложить лейкопластыри больным, немощным и парализованным.

В деревне возле Бинь Чаня я видел женщину, у которой был рак обеих грудей.

Жуткое зрелище.

Где-то в сентябре один из наших фотокоров, живших в соседней палатке, заразился гепатитом и был отправлен в госпиталь. Бедняга Энцо был похож на азиато-итальянца: жёлтая кожа, жёлтые глаза — весь жёлтый. Кожа стала желтушного цвета из-за попадания желчи в кровь.

Нас с Билли внесли в план на отправку в краткосрочный отпуск в Бангкок в конце сентября. Но Билли заболел малярией. Из полевого госпиталя в Кам Ране, где он выздоравливал, он писал мне, что не может высадиться в Бангкоке и был бы счастлив выжить от лечения, которым его пользовали.

Билли считался лежачим больным, но он писал, что его заставляют по полдня наполнять песком мешки. И добавлял, что желтушники засыпают мешки полный день.

— Я собираюсь удрать отсюда, вскочить в самолёт до Дананга, а оттуда на вертолёт до Чу Лай. Думаю, так будет лучше выздоравливать, — писал он.

За месяц до того он участвовал в боевых действиях в составе одной из рот 101-й воздушно-десантной дивизии и был снова ранен, когда косоглазые обстреляли их 60-мм миномётными снарядами. Рана была несерьёзная, говорил он, и его наградили третьей медалью «Пурпурное сердце». Парню с тремя «Пурпурными сердцами» можно ехать домой, но сумасшедший Билли заявил, что не только остаётся, но и собирается продлить службу здесь, чтобы свою общую службу закончить досрочно.

— Мне начинает нравиться эта война, — писал он, — мне начинает нравиться участвовать в ней.

В той же операции, рассказывал Билли, они пристрелили большого китайского начальника, который шёл с войсками СВА в качестве советника. Потом Билли прикончил своего первого азиата. И ужасно гордился собой.

— Я шёл головным и увидел мерзавца первым, — писал он, — я дал очередь и попал ему в голову и грудь. Надо было видеть его, Брэд! Я отстрелил ему башку. Он кувыркнулся за лежачий ствол и до сих пор валяется там. Мужик, я просто обалдел, прикончив этого маленького жёлтого ублюдка…

— Недолго ждать осталось, когда Билли-младший будет откручивать ножки у стола и дёргать барбоса за уши, — хвастал он.

За неделю до отпуска я только и думал что о ночах в плюшевой гостинице с доставкой в номер, с кондиционером, чистыми простынями, горячем душем и горами мыла. И, само собой, о выпивке и тёлках в неограниченном количестве.

Я был готов предаться буйному разгулу!

Глава 35.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒