«ПЕЩЕРНЫЕ ЖИТЕЛИ ИЗ ПЛЕЙКУ».

Лагерь представлял собой мешанину из грязи и палаток, и за пределами расположения, как меня предупредили, было небезопасно. Пушки бухали по окружавшим зелёным горам. В темноте вокруг периметра тут и там вспыхивали мелкие перестрелки — северо-вьетнамские солдаты начинали ночные движения. В 10 часов стали падать 60-мм мины и по лагерю объявили полную светомаскировку. Это не было подготовкой к атаке. Это больше походило на ежедневный отлив и течение войны. Многие месяцы азиаты обстреливали расположение почти каждую ночь, по шесть-восемь снарядов в час, ради беспокойства.

Где-то в час ночи в нашу хижину влетел солдат и поднял с постели лейтенанта.

— Центр управления бригады приказывает слушать рацию, сэр…группа глубинной разведки в беде, — буркнул солдат и растаял в темноте.

Разведчики были в лесу уже больше недели: они следили за полком СВА, действующем в данном районе. Обнаружив полк, они наблюдали за ним с высот и вызывали на желтолицых артиллерию и самолёты.

После первого воздушного удара полк передислоцировался. Разведчики последовали за ним и скорректировали второй удар. Полк снова поменял позицию, но разведчики упорно висели у него на хвосте, даже ночью. Северные вьетнамцы поняли, что за ними наблюдают, и выслали собственные дозоры, чтобы перехватить наших разведчиков.

И вот их обнаружили.

Лейтенант выскочил из спального мешка и включил рацию. Я был рядом. Снаружи лупил муссонный ливень с грозой и ветер так оглушительно хлопал полотнищами палатки, что трудно было разобрать переговоры между центром и группой.

Командир группы капрал Бенсон Пульвер, родом и маленького городка в Южной Каролине, шептал в радио, что бойцы СВА засекли их позицию и готовятся к атаке.

Разведчики закрепились на вершине горы, с которой им открывались все передвижения полка, но сейчас пути отхода были блокированы. Солдаты попали в серьёзную беду. Они знали, что если беда приходит ночью, помощи не жди.

Режим затемнения был всё ещё в силе, и мы с лейтенантом уселись на пол и вслушивались в рацию. Какое-то время слышался только треск статического электричества. Когда треск пропадал, мы слышали, как Пульвер говорит, что косые, обдолбившись опиумом, дуют в горны и прут в гору волна за волной.

Разведчики вызвали огонь артиллерии на себя. Надежды не было. Командир батальона отвечал, что вышлет за ними вертолёт.

Пульвер отверг эту затею.

— Ничего не выйдет, сэр… вертолёт собьют. Похоже, скоро нас всех перестреляют, всё кончено…

Мы услышали пистолетные выстрелы. Пульвер сказал, что азиаты лезут по отвесной скале, чтобы добраться до них.

— Они уже на вершине…вокруг нас…мы в ловушке…они нас атакуют!

Вызвали самолёты. Мы слышали, как падают канистры с напалмом, пытаясь отразить атаку. Артиллерийские снаряды крушили лес меньше чем в 50-ти метрах от позиции разведчиков. Напалм поливал азиатов, но и наши ребята попали под него.

— Всё без толку, мы погибли, они идут. Сэр, не говорите моей жене. Она скоро должна родить, и если…

Снова раздался треск помех.

— …то может потерять его.

В горле у меня пересохло от этих переговоров. Командир батальона всё-таки решил послать два боевых вертолёта на выручку, да ещё один «Хьюи» с прожектором: освещать гору и забрать людей. Он делал всё что мог для спасения ребят от неминуемой смерти.

Вертолёты заставили вьетнамцев-северян биться друг с другом за укрытия. Вертолёты обнаружили группу, сели на вершину, и каким-то чудом все пять человек были подняты на борт в этой дерзкой ночной операции спасения.

Мы с лейтенантом вскочили на ноги, вскинули руки в воздух и вопили от радости!

Шла первая неделя июня; за два дня до этого сержант Темпл отправил меня на Центральное нагорье освещать переселение нескольких горских деревень. Надо было эвакуировать горцев, а их деревни сжечь, потому что они попадали в зону свободного огня, в ничейную зону, подобную ДМЗ на севере.

Четвёртая пехотная дивизия совместно с правительством Южного Вьетнама отстроила лагерь для этих людей и назвала его Эдап Энанг. Здесь выделялась земля для возделывания, которую горцы должны были поделить между собой, каждой семье давался соломенный дом с жестяной крышей — такой же, в каком они жили раньше.

Операцию можно было сравнить с переселением троглодитов в фешенебельные пригородные районы.

Но здесь была одна маленькая закавыка: неугомонные горцы должны были оставаться в лагере до конца войны, как бы долго она ни продлилась.

На следующий день я вылетел на «Карибу» из Тан Сон Нхута в Плейку, что в 240 милях к северу от Сайгона — там располагался штаб 4-й дивизии.

На инструктаже в отделе информации 4-й дивизии мне сказали, что механизированный батальон 2-й бригады начнёт операцию по переселению через два дня. На вертолёте меня подкинули до передового района бригады. Ночь мне предстояло коротать в палатке информационного отдела с лейтенантом Рассом Саймингтоном и его единственным журналистом — капралом Эдди Берком, молодым всезнайкой, когда-то работавшим на «Нью-Йорк Дейли Ньюс». Но Берк сейчас был в краткосрочном отпуске — отдыхал в Маниле.

Спальный отсек в палатке был плотно завален мешками с песком: это могло нас защитить от прямых попаданий чего бы то ни было. Всю ночь сыпались дождём миномётные снаряды, я не обращал на них почти никакого внимания и, в конце концов, задремал.

За завтраком я столкнулся с одним парнем из нашей учебной роты.

Джерри Солтса было не узнать: его, как и всех нас, изменила война. Я запомнил его по «Тайгерлэнду» балагуром с приятным голосом, всегда имевшим на языке пару шуток и тёплую, как утреннее солнышко, улыбку на лице.

Теперь Солтс не улыбался. Он был серьёзен и хмур, как старый филин, словно с момента нашего расставания в 90-м батальоне пополнений прошло 20 лет.

Глаза застыли стеклом. Казалось, это совсем другой парень. Шесть месяцев войны сделали его таким. В волосах появилась седина, а раньше он был чистый шатен. Он похудел и выглядел смертельно усталым. На лбу прорезались глубокие морщины, и лицо ничего не выражало.

Больше всего поражали глубоко ввалившиеся глаза. Я их вижу как сейчас. Злые глаза, как у Дугана, недобро посверкивали из-под бровей.

Что ж такого он видел, чтобы стать таким? Чему был свидетелем? Что натворил? В каком ужасе участвовал? Чем рисковал? Интересно, какие воспоминания будут мучить его, если он пройдёт войну, а потом мир?

Я спросил его о Сейлоре. Он слышал о том, что произошло с Дэнни, но не хотел об этом говорить. Дэнни мёртв, сказал он, а мы живы. Всё остальное ничего не значит.

Потом он кинул бомбу. Сказал, что Крис Сиверс, как и Дэнни, погиб неделю назад в ночном бою у камбоджийской границы. Сиверс служил в том же несчастном подразделении, что и Сейлор.

Как поверить в такое? Я уставился на трофейную пряжку Солтса и попробовал собраться с мыслями.

Батальон СВА, продолжал он, накрыл огнём взвод Сиверса в 400 метрах от остальной роты.

— Это тактика Чарли: отрезать маленький американский взвод от роты где-нибудь на опушке, где укрыться можно только за слоновой травой.

Для устрашения враг затрубил в сотни горнов и начал медленно наступать. За двадцать минут убило трёх радистов, одного за другим. Вьетнамцы туже и туже затягивали петлю вокруг тающего отряда — ловушка превратилась в ад наяву, из которого не было выхода.

— Через какое-то время взвод…или то, что от него осталось, был уничтожен. Все были убиты или смертельно ранены. Азиаты добивали их минами, ракетами, пулемётами 50-го калибра, гранатами РПГ. Такая вот хреновая штука…

Из всего взвода только трое остались в живых. Помощи ждать было неоткуда. Взвод был отрезан и через 24 часа полностью разбит. В конце концов, солдатам пришлось вызывать артиллерию и напалм на себя.

Но даже это не помогло отбить атаку; к тому времени у Криса и других кончились боеприпасы. Пришлось отбиваться штыками и камнями.

«Я разговаривал с одним из оставшихся в живых, — продолжал Солтс. — Он рассказывал, что косые ходили среди тел и тыкали их ножами. Кто остался жив, тот спрятался под трупами товарищей и притворился мёртвым. Вьетнамцы обшарили карманы убитых: искали часы и другие ценности, потом раздели трупы и забрали оружие. Один азиат сел на голову солдата, пока тот прикидывался мёртвым, подсчитал награбленное и, смеясь, ушёл.

Когда на следующий день обнаружили тела, пришлось здорово потрудиться, чтобы отыскать личные знаки. Ребят подвесили за ноги, прикрутив лианами к ветвям, на телах зияли глубокие ножевые раны, с них были сняты скальпы, выпущенные наружу внутренности опутали головы. На лицах застыл ужас, а во рту торчали отрезанные гениталии».

В конце концов, дело дошло до рукопашной. Солтс сказал, что руки мёртвых американцев как клещи застыли на горлах мёртвых вьетнамцев, лица исказила смерть, и кровь запеклась под ногтями. Некоторые солдаты зубами рвали глотки врагу.

— Я слышал, как трудно было снимать руки ребят с вьетнамских шей и что многие умерли с открытыми глазами. Поэтому мы больше не берём пленных. Шлёпаем на месте…

— Ну, пора сниматься. Скоро идти в дозор. Приятно было встретиться, Брекк. Мне бы тёплое местечко в Сайгоне!

— Счастливого пути, Солтс. Желаю тебе выбраться отсюда…

Я пнул комок грязи и пошёл назад в нашу палатку.

— Чёрт бы побрал эту войну! ЧЁРТ БЫ ЕЁ ПОБРАЛ!

Мне нужна была новая пара штанов. На старых мотня обтрепалась и разошлась по швам до колен. Белья я не носил, поэтому москиты без жалости пили кровь из моих яиц. Я смазывал пах репеллентом, но от него жгло как от керосина. Наконец, я сдался.

— К чертям собачьим!

Через час вместе с ротой мотопехоты я отправился в страну монтаньяров.

Майор Бум-Бум предположил, что задание может продлиться неделю-другую.

— Оставайся там, пока не получишь полной картины, да привези побольше фотографий: снимай всю операцию, от начала и до конца, — напутствовал он.

— Это стоящее дело, и мы рассчитываем на него…оно выставит армию в добром свете…поможет завоевать сердца и умы людей, и всё такое. Будь там, пока всё не разнюхаешь. Мы надеемся на тебя, сынок, ты наш герой…

— Я испеку пирог, сэр…можете делать заказы. Мне всё равно, сколько недель придётся провести вдали от Сайгона, от пивнушек и красавиц с аллеи «100 пиастров», — пообещал я.

Мы ехали в горские деревни верхом на БТР-ах. Это вездеходы с острым носом и плоской крышей, на которой установлены пулемёты: один 50-калиберный и два поменьше — М-60. Крашены они на любимый армейский манер — в оливково-коричневый цвет, на бортах — большие порядковые номера, изрядно облупленные, но читаемые.

На бортах машин и на изогнутых щитах пулемётов остались отметины от осколков гранат, мин и пуль. В машине помещалась группа в пять человек.

Пока сталь бряцала и попирала землю, я трясся на верхотуре.

Наверху опасно: может снять снайпер. Залезешь внутрь — и азиатская пушка зажарит тебя живьём. Противотанковые мины тоже опасны для этих машин, но тогда уж всё равно каюк, не важно, снаружи ты или внутри.

Каждая машина старается точно попадать в след передней. Ведь это единственно известная безопасная часть дороги после того, как по ней прокатятся колёса.

С нами через джунгли двигались несколько больших транспортных грузовиков, чтобы помочь горцам перебраться в новые жилища.

Машины шли по старым тропам, которыми пользовались только местные племена. Перед отъездом из бригады нам говорили, что северяне могли заминировать эти пути, поэтому я предпочёл ехать на второй от головы колонны машине.

Мы вступили в страну монтаньяров, их деревушки, спрятанные под покровом джунглей, попадались тут и там на горных склонах.

Около 40 процентов местного населения болеет туберкулёзом. Люди долго не живут. Три четверти новорождённых в племенах умирают в первые дни, а три четверти из оставшихся в живых болеют и умирают до 18 лет. Продолжительность жизни среди горцев, маленькой расы пересечённых гор, была 30–35 лет.

Монтаньяры — таинственные полудикие люди, ведущие тихий замкнутый лесной образ жизни. Их женщины ходят с голой грудью и относятся к живущим в долинах вьетнамцам с древним холодным презрением, в то время как вьетнамцы боятся горцев и питают к ним отвращение как к дикарям и полулюдям.

В ближайших деревнях раздавался бой барабанов. То был завораживающий звук. Я никогда раньше не слышал ничего подобного. Это горцы передавали друг другу сигналы. Одно это нагоняло страху на Нагорье.

С нами было два переводчика: один сержант, говоривший по-вьетнамски, и вьетнамский рейнджер, понимавший горские диалекты.

Когда мы въезжали в деревню, вьетнамец объяснял людям, что они должны уехать, что их дома сожгут, потому что они находились в зоне свободного огня.

Молча и стоически горцы принимали предложение южно-вьетнамского правительства.

На новое местожительство в Эдап Энанге горцев вывозили огромными вертолётами «Чинук», длина которых 40 футов. Каждому позволялось вывозить столько, сколько он мог унести.

Мы привязывали свиней и коз к шестам и тоже вывозили их вертолётами. Однако из нескольких деревень проще было эвакуировать живность на грузовиках, особенно рогатый скот.

Каждая деревня насчитывала от 50 до 75 человек, иногда меньше. Их дома представляли собой примитивные соломенные хижины на сваях.

Горцы — кочевой народ, но в основном занимаются земледелием; это мирные люди, они понятия не имеют о войне, да им и всё равно. Они просто хотели, чтобы их оставили в покое.

Когда им говорили, что надо уезжать, новость, понятное дело, потрясала их до глубины души. Даже детские губы кривились от плача, когда до их сознания доходила дурная весть.

Монтаньяры сродни индонезийцам, полинезийцам и малазийцам, у них круглые глаза, скуластые лица и очень тёмная кожа. Мужчины выше вьетнамцев, очень уродливы по западным меркам, молчаливы, ходят босиком и носят только набедренную повязку.

Женщины тоже черны и непривлекательны. Вокруг бёдер они оборачивают кусок полотна, который доходит им до лодыжек. Некоторые ходят с непокрытой грудью — огромной и отвислой, с большими сосками — и носят детей на спине, привязав их к себе самодельными плетёными лентами.

У горцев мягкий выговор, они редко улыбаются. Для переноски тяжестей женщины используют круглые плетёные корзины: они их таскают на спине как рюкзаки.

У многих хижин стоят фарфоровые вазы, доверху наполненные водянистым рисовым вином «нам пей», и из каждой на целый фут торчит длинная камышина. Этот нам пей так шибёт, что хватает нескольких глотков с непривычки.

Хижины в тех деревнях, где мы были, полностью соответствовали горскому стилю, принятому на Нагорье. Внутри такой хижины сразу находишь мешки с рисом и кукурузой, открытый очаг без каких-либо выходов для дыма в соломенной крыше и глиняные кувшины с рисовым вином. Кувшины с вином — это мерило благосостояния горской семьи.

При кажущейся простоте соединений бамбука и соломы при постройке хижин, горцы, тем не менее, очень искусно умели обрабатывать и стволы при изготовлении лестниц для своих домов; дома же их очень походили на соломенные хижины южно-тихоокеанских островов. Несущие части хижин соединялись между собой без единого гвоздя.

У монтаньяров много племён — банакей, седанг, кохо; мы же перевозили племя джараис, и оно говорило на собственном диалекте.

Эти люди страдали от типичных болезней Юго-Восточной Азии: спру, плоских и ленточных червей, анкилостом, от малярии и дизентерии.

Как и можно было ожидать в этом примитивном мире, дети с карамельной кожей были нездоровы. У них были вздувшиеся животы от глистов и плохого питания, красные распухшие глаза от трахомы — вирусной инфекции роговицы. Помимо этого их матери страдали от грозных заболеваний кожи.

Во Вьетнаме была страшная нехватка врачей, и горцам приходилось хуже всех из-за крайней удалённости селений.

Вместо докторов в деревнях практиковали знахари. Знахари Нагорья используют тот факт, что горцы в большинстве своём верят в духов. Горцы внимают знахарским молитвам, обращённым к дому, ручью, небу — чему бы то ни было, как Евангелию. Молитва знахаря — вот первый шаг на пути к победе над болезнью.

Если молитва не помогает и больному становится хуже, лечение меняется. Знахарь совершает серию жертвоприношений птиц и животных под аккомпанемент подходящих к этому случаю песнопений.

Кровью жертвенных животных окропляют пол в хижине, больному дают травы и делают припарки, а соседи сидят вокруг и ждут, что получится.

Конечно, несмотря на уверения знахарей, что обуявшие человека злые духи изгнаны, многие больные умирают, и лишь очень немногие монтаньяры переступают сорокалетний рубеж.

По подсчётам, вокруг Плейку обитало около 60-ти тысяч горцев, и к концу 1967-го года почти все они были перемещены в стратегические поселения согласно программе южно-вьетнамского правительства.

Нагорье Вьетнама состоит из горных хребтов, долин, ущелий и плато.

Горцы словно были созданы для жизни на Нагорье, под покровом трёхъярусных лесов, где призрачные туманы появляются внезапно и в любое время суток, где тебя терзают дневная жара и ночной холод и где тишина нарушается только хрюканьем свиней и блеянием коз.

Генерал Зиап, военный гений, руководивший коммунистами в борьбе с французами, говорил, что тот, кто контролирует Нагорье, контролирует всю страну. Наверное, он был прав. Злые духи рыщут по Нагорью. Попав сюда, ты чувствуешь, что находишься в заколдованном уголке земли, где по ночам всё ещё бродят души французских легионеров, Хубилай-хана и его кровожадных монгольских орд.

Хан, правнук Чингис-хана, сверг династию Сун в Китае в 1279 году, однако его поход в Юго-Восточную Азию в 1284 году закончился плачевно. Он привёл во Вьетнам 500-тысячную китайскую армию, но партизаны под предводительством Чан Хынг Дао разбили вторгшиеся силы.

И именно в этих местах произошло одно из самых кровопролитных сражений этой войны.

Бои на реке Иа-Дранг в ноябре 1965-го явились первым и самым неприятным сюрпризом войны и обозначили первое полномасштабное появление регулярных частей СВА на Юге. Тогда же здесь пустили кровь 7-ому кавалерийскому полку, в истории которого был бой у реки Литтл-Биг-Хорн под предводительством генерала Джорджа Армстронга Кастера почти за 100 лет до этих событий.

Во время этих боёв позиции американцев были захвачены, огромное количество вертолётов сбито, а среди трофеев, захваченных у СВА на Юге, появились автоматы АКМ и гранаты РПГ.

Рельеф, растительный покров и затяжные муссонные дожди превращают Нагорье в один из самых диких, отсталых и опасных районов мира.

Горские деревни мало контактировали друг с другом, и у каждой был свой вождь — олицетворение закона и порядка.

В некоторых деревнях были колонии прокажённых. У них были свои участки земли, свои собаки и свиньи, и жили они так же, как все остальные, только за забором, отдельно от всей деревни. Руки и ноги у них были обмотаны тряпками: тряпки прикрывали культи, что оставила им болезнь вместо рук и ног.

Едва горцев вывозили из одной деревни в Эдап Энанг, мы сжигали её и двигались к другой. Мы были особо осторожны на тропах, ведущих из деревень. На пути могла попасться мина или того хуже — можно было напороться на засаду солдат СВА с пушками.

Однако день за днём программа по переселению двигалась гладко, без происшествий.

В одной деревне я дал ребятишкам несколько кусков мыла — первое мыло в их жизни — и в сточной канаве из бамбука, которую построили их отцы, показал, как им пользоваться.

Они смеялись и визжали, носились голышом и перебрасывали куски друг другу — точно так же, как делают американские дети.

Вдруг посреди этого омовения солдат, назначенный в охранение, — баня-канава находилась в 200 метрах от деревни — выдал очередь.

Я плюхнулся в грязь. Дети уставились на нас, выпучив глаза, разинув рты и не понимая, что происходит.

— Там кобры, — сказал солдат, указывая винтовкой в сторону канавы. Змеи были всего в нескольких шагах от детей, когда он пристрелил их.

— ВСЁ В ПОРЯДКЕ, — прокричал он другим солдатам роты, — ПРИКОНЧИЛ ПАРУ ЗМЕЙ!

— Блядский лес полон сюрпризов, а? — сказал я.

— Ага, — ответил «ворчун», — не косорылые, так другое. Мой брат служит в морпехах у Донг Ха, так его два месяца назад покусал тигр. Сейчас-то у него всё нормально, хоть и надо кое-где кожу пересадить. Но тигр!..

Мы вернулись в деревню, и вождь в набедренной повязке, старом свитере без рукавов и с самодельной трубкой, дымящей знаменитой горской травкой, подарил мне латунный браслет и что-то сказал. Вьетнамский толмач перевёл нашему переводчику-американцу, а тот уже мне: «Вождь говорит, что ты теперь член их племени. Это за то, что ты помыл детей и дал им мыло. Это большая честь».

Я надел браслет на руку и улыбнулся вождю. Вождь улыбнулся в ответ, глубоко затянулся трубкой и кивнул в знак одобрения.

Мне хотелось получить ещё один браслет для Мэри-Лу, и я предложил одной из женщин пачку «Кэмела» в обмен. Я показал сигареты и указал на её браслеты. Она тут же сняла один из них. Я отдал ей сигареты, она улыбнулась и положила браслет мне на ладонь.

Горцы мастерили браслеты из старых снарядных гильз, которые находили в лесу. Они их плавили, делали прутки и резали прутки на куски разной длины, потом из кусков делали кольца по руке. Некоторые женщины носили их на шее и на каждом дюйме рук.

За месяц до того Найстрому подарили такой же, когда он был в горном городке Далате. Курорт Далат находится в горном районе в 150 милях от Сайгона.

Найстром приехал в горную деревушку, и люди устроили в его честь праздник. Они закололи козу, поджарили её и принесли своего рисового вина. Найстром съел кусок козлятины и выпил с вождём вина. После чего вождь подарил ему браслет — так Найстрома приняли в племя. И браслет никогда не покидал его руки.

И даже теперь, 30 лет спустя, он по-прежнему носит его.

Я знал, что браслеты монтаньяров высоко ценятся во Вьетнаме, особенно в Сайгоне.

В деревнях, куда мы входили, у санитаров дел было по горло. Больные и угрюмые, люди выстраивались в очередь и стояли так в абсолютной тишине. Некоторые из них были просто грязные…

Но от грязи появляются вши, от вшей люди чешутся, от расчёсываний появляются незаживающие ранки.

Хотя лечение простое. Мыло…

Некоторым надо было залечить гнилые зубы. Кому-то вскрыть фурункулы на шее или нарывы на лбу. А таких было много, ибо у горцев нарывы — обычное дело, потому что они часто пускают кровь при заболеваниях.

Люди приходили к врачам с лихорадкой, сыпью, язвами кожи, туберкулёзом, пневмонией, бронхитом, зобом, грыжей, поносом, простудой, тризмом челюсти и гангреной.

В двух деревнях, ожидая, когда жители соберут пожитки, мы учили детей играть в бейсбол.

Принесли из грузовика 12-дюймовый мяч, вырезали из бамбука биты. Площадку разметили банановыми листьями.

Дети схватывали игру на лету, и очень скоро вся деревня рвалась играть и делать перебежки как Малыш Рут, Мики Мэнтл и Роджер Марис.

Четыре дня спустя я приехал в Эдап Энанг, чтобы закончить свой рассказ. Южно-вьетнамское правительство обещало здесь защищать, одевать и кормить перемещённых горцев. По периметру расположения шла колючая проволока, лагерь охраняли горские Народные силы.

Горцы выращивают кукурузу, их возделанные поля — большие полосы расчищенной от леса земли — напомнили мне волнующееся море кукурузы дома — поля и поля от самого Техаса до Монтаны и Дакоты.

На исходе шестого дня очерк мой был готов и отсняты ворохи фотоплёнки. Вместо того чтобы лететь в Сайгон, я решил передохнуть недельку и навестить Билли Бауэрса в Чу Лай, что на северном побережье Южного Вьетнама. В конце концов, я находился в командировке и мог ездить повсюду, где хотел, а майор Бум-Бум не узнает, что я устроил себе неофициальный отдых.

Да, здорово немного отдохнуть. Расслабиться на бережку, искупаться в Южно-Китайском море, написать письмо домой, посмотреть на звёзды и закадрить какую-нибудь девчонку…

Глава 32.

⇐ Предыдущая 26 27 28 29 303132 33 34 35 Следующая ⇒