6. «Городничий».

Бессмертный тип городничего, изваянный Гоголем, слишком общеизвестен, чтобы я моими воспоминаниями мог что-нибудь прибавить к нему, —и в том, что я слышал от Николая Михайловича о его сослуживце, пожалуй, и мало тех черт, которые собственно могли бы характеризовать личность майора Авдия Петровича Шестоперова, как градоправителя. И если все же я здесь привожу один из эпизодов его деятельности в нашем городе, то, —как выше уже сказано—преимущественно для того, чтобы запечатлеть один из тех, —выражаясь по Достоевскому, душевных «изгибов» обиженной, поруганной в ее святыне женщины, который показывает, что и в те темные времена были неизвестные героини, умевшие, может -быть и своеобразно, мстить за поруганную честь.

Городничий Авдий Петрович был великий бабник, —говорил о нем Николай Михайлович, как всегда, благодушно и снисходительно, но отнюдь не с осуждением, относящийся к этой слабости его современника и сослуживца. «И вот, братец, какая с ним раз случилась оказия. Пришла рекрутская очередь на семью подгородного государственного крестьянина Анфимова, —нужно было сдать под красную шапку самого кормильца семьи—Петра, старшего сына. Семья была большущая. Старики немощные, у Петра трое малюток, да вдовая сестра с парой ребятишек, да еще две сестренки подростки. А работник-то, как сам ты должен понимать, один Петруха, и коли его забреют—вся семья должна пропасть с голодухи. А нужно тебе сказать, что Анисья-то, Петрухина жена, значит, была что называется писаная красавица: скажу тебе прямо, братец, что такой красоты не то что в мужицком сословии, а и по дворянству не скоро сыщешь... И вот, зная слабость Авдия Петровича но женской части, старики да и сам муж упросили ее итти ходатайствовать перед ним об освобождении Петрухи от рекрутчины. Подгородный он был, слободской, и потому подвержен был не мне, а городничему. Упрямилась баба, . однако же пошла, потому и сама понимает, что беда неминучая грозит. Ну, и точно: рыбка-то клюнула. Как увидал Авдии Петрович эту красоту неописанную, так сразу и раскис. Выслушал Анисьину просьбу, и говорит ей ласково: не бойся, бабочка, это дело сделать можно: мужа твоего я вызволю, только уж и ты в долгу за мое одолжение не останься: приходи сегодня вечерком попозже, а завтра чуть светь прикажу я тебя задами проводить, так, что никто не увидит...

Баба на дыбы: строгая была женщина, не баловница. Другой это дело наплевать; и не то, что в необразованном крестьянстве, а даже и в нашем кругу: мало ли дамочек-то наших от мужей пошаливают? А эта заупрямилась, как лошадь норовистая: не желаю, да и все. А, между прочим, через три дня сдача рекрут назначена. Подослал мой майор одну надежную старушку к старикам Анфимовым и к Петрухе. Та уговаривает: экая, говорит, беда... Чай, знаете поговорку: не станет море поганым оттого, что в нем пес лакал... За то, ведь, Петруха-то навсегда будет свободен, и дом ваш не разорится...

Улещает старушка: обещал ей Авдий Петрович шаль да на два фартука подарить, да кроме того два рубля деньгами. Старушка-то бедная: как таким посулом побрезговать?

Старики на коленях перед Анисьей валяются, земные поклоны ей, ровно святой иконе, отбивают: вызволи, дескать, из беды. избавь вашего сыночка-кормильца от неминучей рекрутчины. И сам-то Петруха ослабел, в малодушие, видно, впал: тоже уговаривает—покорись, дескать, ничего против рожна не поделаешь. А выручишь из 5еды, так вот тебе Никола Угодник порукой: никогда во всю жизнь к укорю тебя, что ты у городничего ночевала...

И день эдак и два томят бабу, —извели в конец. На третий день говорит она свекрови—к вечеру дело-то было: дай ка мне, мамынька, вce чистое и сарафан понарядней. Говорит это, а сама вся дрожит, бледная, ровно как не живая. Обрядилась она, в зеркальце заглянула, (волосы поправила, а потом подошла к ребяткам—двое-то на полу играли, а самый малый в избе спал, —покрестила, их, поцеловала, и пошла вон из избы. На пороге только остановилась и, не глядя ни когo, в пояс отдала поклон.

Как ушла она, и старики и Петруха забеспокоились: страх на них нашел, как бы баба чего над собой не сделала. Ну, сделать-то она над собой ничего не сделала, однако вышло такое, что просто ни сказке сказать, ни пером описать. И скажу тебе, братец, как бы все не на моих глазах произошло, так не поверил бы я.

Утром чуть свет прибегает к Петрухе будошник: иди, говорит, скорей, - Анисья Ивановна и тебя и родителя требует к господину городничему.

Прибежали те. Вышла к ним Анисья. Вот, говорит, как просили, так и сделала. Тебя, Петруха, в солдаты не забреют, и останется он у тебя, батюшка, кормильцем, поильцем на всю жизнь. А меня домой не ждите: продал ты меня, Петр, так пусть так оно и будет. Порешила я у Авдея Петровича заместо хозяйки остаться, —он меня купил, так пусть он мной и владеет...

Взвыли те, и так и сяк уговаривают, ничего баба и слушать не хочет. Малое время спустя и сам-то Авдий Петрович принялся им содействовать, да не тут-то было: такую над ним Анисья власть взяла, что бравый майор дыхнуть перед ней не смел. Шутя мы ее городничихой звали, а мелкая сошка к ней на поклон ходила, как к настоящей городничихе, ручки у нее, как у барыни, целовали, подарками заваливали. И что же ты думаешь, братец? Так ведь Авдий-то Петрович и век с ней свековал, а по смерти дом и все капиталы Анисье по завещанию оставил.

Ну, и король баба, —с удовольствием прибавлял Николай Михайлович всякий раз, когда упоминал имя Анисьи—«Городничихи». Я уж, братец, тебе покаюсь, рассказал он мне, Авдию-то Петровичу в те поры было за пятьдесят, да и хром он был на правую ногу, — раненый человек—с костылем ходил, и собой-то не очень казист был, рябой, да с лысинкой. А я-то был еще молодец, хоть куда. И хоть большие приятели были мы с Авдием Петровичем, что называется, «не разлей водой», а между прочим шибко я за Анисьей приударивал, — уж очень лакомый кусочек-то был. Да куда тебе... По секрету тебе скажу: раз хотел-было я ее эдак приголубить без Авдия-то, так она, братец, такую мне оплеуху по левой скуле скроила, что я две недели подвязавши щеку ходил—сказывал, что зубы болят. А Анисья-то как ни в чем не бывало, глазищами на меня пялит да головой покачивает, будто жалеет: — Вы бы, говорит, Николай Михайлович, шалфейным настоем попробовали полоскать зубки-то. Очень, говорят, помогает. Либо на ночь при парочку из сенной трухи приложили, —тоже и это средствие облегчение боли дает. Эдакая ядовитая баба. А хороша была, ух, как хороша...

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 Следующая ⇒