3.Соседи.

Дом моих родителей, в котором протекли мое детство и ранняя юность, стоял на Базарной площади уездного городка. Из окон гостиной открывался «вид» на изрытую колдобинами, занавоженную площадь, летом покрытую зеленой муравой, а осенью сплошь залитую жидкой, черноземной грязью. На противуположной стороне площади высились городской собор с ярко-зеленой крышей и позолоченными главами и острог, обнесенный высокой выбеленой каменной стеной. Направо и налево ютились деревянные обывательские дома, и только в ближайшем к нам соседстве с левой стороны стояли два каменные двуэтажные дома самого богатого в городе купца Нила Антоновича Матренина, из которых в одном жил он сам с семейством, а в другом помещалось трактирное заведение дальнего родича Матренина, юркого мещанина, выходящего, как о нем говорили, «на купеческую линию».

По другую сторону от нашего дома, на углу площади и Безымянного переулка стоял деревянный довольно невзрачного вида одноэтажный дом, принадлежавший одному из богатейших помещиков губернии—Андрееву. При доме была огромная усадьба, выходящая на площадь, переулок и Зеленую улицу. По линии переулка, Зеленой улицы и вдоль части Матренинского сада тянулись " покоем» деревянные конюшни, а к нашей усадьбе примыкали «казармы» для ямщиков. Андреев содержал почтовые станции на московском тракте, прорезавшем губернию, и в том числе и в нашем городке, где обычно стояли тридцать троек коней. В нашем городе скрещивались два почтовых тракта: Московский и Нижегородский, и потому движение было очень интенсивно, особенно в июле—августе, то-есть в период знаменитой Макарьевской ярмарки. В дни моего детства железных дорог в нашей губернии не было (первая Моршанско-Сызранская линия была построена в 1874 году), и все передвижение, как пассажирское, так и грузовое совершалось исключительно на лошадях. На ближних расстояниях ездили на «своих», а на дальних-либо «на долгих», что обходилось значительно дешевле, хотя и требовало большей затраты времени, либо «на перекладных», —на тех знаменитых " тройках», которые в свое время вдохновляли не одного поэта. Купеческое движение на Москву и Нижний-Новгород совершалось, конечно, на почтовых в объмистых «собственных» тарантасах, в которых свободно помещались четверо, а то и пятеро тогдашних утробистых семипудовых купцов, да столько же чемоданов, подушек и узлов с домашней провизией. С половины июля не только станционный двор, но и значительная часть площади перед домом станции были заполнены экипажами проезжающих, которые по нескольку дней ожидали своей очереди. Случались такие «заторы» и в другие месяцы года, —иногда даже среди зимы, —но никогда не были они так велики и длительны, как в период движения купцов к Макарью и обратно. В это время Базарная площадь превращалась в место гулянья, куда по вечерам собиралась городская публика, и торговки яблоками, грушами и разными лакомствами раскидывали свои ларьки. Из станционного дома выползали застрявшие там пассажиры, завязывались случайные знакомства: заезжие гости делились с горожанами привезенными ими новостями. -— газет в то время в глухих углах не получали—и нередко дут завязывались деловые отношения и заключались крупные торговые сделки.

День и ночь слышался звон колокольчиков, фырканье и ржанье лошадей, переругиванье ямщиков и зычные окрики станционного смотрителя—этой особы «четырнадцатого класса», или писаря, распоряжавшихся порядком отправки пассажиров. Частенько и сами господа проезжающие вступали между собою в перебранку из-за очереди, -но, впрочем, большинство их терпеливо покорялось своей участи и отлеживалась в тарантасах и дормезах, —ибо лишь ничтожная часть проезжих могло разместиться в станционном доме, где к тому же клопы бесчисленные, как песок морской, не давали спокойно заснуть.

Не только в ярмарочный период, но и в обычные дни движение все же было значительно, и особенно станция оживлялась, когда проезжало губернское начальство. Если ждали проезда губернатора, то на станцию собирались все местные власти—исправник, городской голова, чины полиции, судейские, и т. д. Вся эта компания иногда толпилась на станционном дворе по целым суткам, тут же наспех закусывая в станционном буфете, и когда наконец с треском и громом влетала во двор коляска или карета «хозяина» губернии, то все замирало, вытягивалось в струнку, и обычно исправник дрожащим от волнения и испуга голосом рапортовал «его превосходительству» о благополучном состоянии вверенного ему города и уезда.

Эти губернаторские приезды не обходились без курьезов, о которых потом подолгу говорили в городе. Назначен был в нашу губернию новый губернатор из молодых —двоюродный брат предводителя дворянства соседнего с нашим уезда и сам помещик, имевший в том же уезде довольно крупное имение. Решили нового «хозяина губернии» встретить торжественно, с хлебом-солью. Собраны были из ближайших волостей волостные старшины, явилось встречать «новенького» и духовенство, в лице соборного протоиерея, и все другие годские и уездные власти. Ждали долго: «хозяин губернии» что-то замешкался на последней станции; говорили потом, что у него от дорожной тряски сделалось расстройство желудка. — Наконец как угорелый прискакал вестовой и доложил, что «его сиятельство» - губернатор носил графский титул—изволил уже пожаловать в пределы города, и через пять минут «прибудут сюда». Заведующий церемонией встречи уездный исправник спешно расставил «депутатов» по местам широкой площадке станционного крыльца, и грозным окриком садил» напиравших любопытных. Центр заняли городской голова, держащий в руках блюдо с хлебом-солью, и отец протоиерей, для торжественного случая взявший на подержание у только что награжденного батюшки новую, еще не облинявшую камилавку. По бокам разместились прочие власти, а во втором ряду, как бы образуя фон— стали волостные старшины, облаченные все, несмотря на июльскую жару, в стеганые суконные кафтаны. Подкатила коляска, из нее выскочил совсем еще молодой черноусый граф, одетый в штатское, и, приняв от исправника рапорт, быстро поднялся по ступенькам на крыльцо. Городской голова раскрыл было рот, видимо усиливаясь произнести приветственное, разученное им заранее, «слово», но мог только издать несколько нечленораздельных, похожих на икоту, звуков, и с поклоном протянул «хозяину губернии» блюдо с хлебом-солью. Приняв подношение и передав его подвернувшемуся устужливо исправнику, граф в изысканных выражениях благодарил голову за радушие, с каким его встречают в городе, и, щелкнув каблуками, протянул ему руку. Смущенный такой простотой голова схватил графскую ручку, трахнул несколько раз, а затем быстро наклонился и громко чмокнул. Граф покраснел до корня волос, что-то пробормотал, и, чтобы скрыть свое смущение и как-нибудь выйти 'из неловкого положения, сложил ладони и подошел под благословение к отцу протоиерею. Последний, откинув широчайший рукав шелковой рясы, размашисто осенил крестом «хозяина губернии» и в свою очередь, наклонившись, облобызал хозяйскую десницу. Конфуз получился полнейший. Губернатор чуть не заплакал и поспешил войти в станционное помещение, куда никого с собою не пригласил и оставался там все время, пока перекладывали лошадей. Публика продолжала в молчаливом ожидании стоять на площадке, и когда графу доложили, что лошади готовы, он чуть не бегом прошел мимо ожидавших его выхода, бросился в коляску и только, когда лошади тронулись, отдал всем общий поклон.

Говорили потом, что эти именно поцелуи сделали то, что во все время трехлетнего губернаторствования граф ни разу не посетил нашего города. А городской голова и отец протоиерей, когда им напоминали о их позорном поведении на встрече губернатора, благодушно отшучивались:

— Что ж такое? Ну и поцеловали. Эка невидаль. Честь-то, господа почтенные, лучше бесчестья. Вот видит начальник, что здесь люди живут покорные, и не беспокоит нас своим посещением. Эдак-то лучше... И в душе все, так или иначе подначальные губернатору, чиновники соглашались, что, пожалуй, так-то оно действительно лучше...

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒