Родриго Кортес 20 страница

– С принудительным содержанием в психиатрической клинике… – прогремел над притихшим залом приговор.

– Джимми… – зарыдала она, пала на колени и начала с громким, пронизывающим всю Вселенную стуком биться головой об пол. – Муж мой!!! Что ты с собой сделал?!

***

Нэнси Дженкинс провела в состоянии беспрерывного бреда одиннадцать суток. Доктор Левадовски буквально сбился с ног, пытаясь вытащить чертову шлюху в реальный мир, и с каждым новым днем все больше убеждался, что она сопротивляется этому отчасти осознанно.

Собственно, весь ее бред в той или иной мере был сопротивлением реальности. Нэнси охотно и подолгу разговаривала с Христом как равная, довольно жестко отругала апостола Петра за предательство и напрочь отказывалась увидеть даже ухаживающую за ней медсестру.

Доктор Левадовски даже начал подумывать о такой радикальной мере, как электрошок. Да, частичная потеря памяти при этом была возможна, но в ее состоянии это бы воистину стало благом. И только непонятное, упорное, совершенно выводящее Левадовски из себя сопротивление главврача помешало этой вполне оправданной мере.

А потом она открыла глаза и посмотрела на доктора ясным, спокойным взглядом.

– Я в клинике? – только и спросила она.

– Совершенно верно, – нервно потирая руки и молясь только об одном – чтобы она не выпала обратно, в древнюю Галилею, подтвердил врач.

– Понятно, – сказала она.

И все.

***

Первый же сеанс терапии с доктором Левадовски обрушил на нее такую невообразимо огромную волну страха, что Нэнси едва не задохнулась от наслаждения. Она смотрела, как он набирает в шприц лекарство, как протирает ей сгиб локтя, как медленно, с явным удовольствием вводит ей в вену сводящий ее с ума препарат, и космических размеров ужас обрушивался прямо в ее кровать и начинал отрывать от нее кусочек за кусочком.

Она знала, что рано или поздно Левадовски ее убьет. И она знала, что он знает, что она это знает. Это и было его главным удовольствием. Как, впрочем, и ее.

Балансировать на самом краю жизни и смерти, бытия и небытия, себя и того, что приходит, когда она растворяется в Ужасе, было настолько… – Нэнси попыталась подобрать точное слово и не смогла… – настолько… ага! захватывающим, что все остальное, включая лицо Рональда в тот миг, когда он рассказывал о телевизоре, и даже Энни… на их последнем совместном барбекю… все это отходило на второй план, а затем попросту исчезало. Правда, тогда начиналось иное.

– Итак, – убедившись, что она «поплыла», склонился над ней доктор Левадовски. – Давай‑ ка начнем сначала. Когда ты в первый раз позавидовала фаллосу отца?

– Да, я помню! – отчаянно защищая то, что еще от нее оставалось, выдохнула она. – Это было летом 1941 года. Да, совершенно точно – летом. Он как раз вышел в летний душ, а я спряталась неподалеку.

Доктор Левадовски, невыносимо громко причмокивая, облизнул губы и со скрежещущим звуком поставил в блокноте жирную галочку.

– Хорошо, Нэнси, молодец. А когда ты впервые позавидовала фаллосам братьев?

Нэнси заметалась. Она забыла, что говорила в прошлый раз, а легенду следовало соблюдать, иначе сеанс терапии обязательно повторится.

– Ну? – придвинулся к ней доктор. – Так когда?

Ему отчаянно не хватало материала для задуманной статьи об учащающихся случаях фаллической одержимости, и только Нэнси могла поставить его в нужном количестве.

– Ну? – с угрозой придвинулся еще ближе доктор Левадовски, и пространство невыносимо болезненно сгустилось.

– В сороковом? – наугад выдохнула Нэнси и тут же поняла, что попала в точку.

– Хорошо… – отодвинулся Левадовски, и пространство, стремительно разряжаясь голубыми электрическими искрами, горячей жвачкой потянулось вслед за ним.

А потом было еще полтора часа напряженной «работы», и Левадовски, абсолютно довольный собой, отечески потрепал пациентку по щеке и вышел прочь.

Нэнси тяжело выдохнула и закрыла глаза. Через четыре часа ей предстоял следующий тур, и она должна была отдохнуть.

– Нэнси, ты ждешь меня? – прошептал ей в самое ухо Бенни.

– Конечно, жду, – через силу улыбнулась она.

– Тогда давай начинать.

«Еще слишком рано… – подумала Нэнси. – У меня еще четыре часа…»

– Что же ты, Нэнси? – больно ухватили ее за самый кончик носа. – Пора!

Она застонала, с трудом разлепила веки и увидела Бенни.

– Кто первый? Ты или я? – нетерпеливо склонился над ней Бенни.

«Придется вставать…» – обреченно подумала Нэнси.

– Конечно же, ты.

Бенни расплылся в улыбке и принялся расстегивать стягивающие ее тело ремни.

***

Они занимались этим по ночам – уже вторую неделю. Так уж вышло, что Нэнси оказалась единственной, разглядевшей, что на самом деле нужно черному санитару Бенни. Вот и сейчас Бенни, как всегда, отвязал ее от кровати, бережно поддерживая под руку, провел через восемь дверей, лишь немного задержавшись в саду, чтобы позволить Нэнси отдохнуть и подышать, протащил ее через весь двор и подвел к шестому процедурному боксу.

– Сейчас, Бенни… – задыхаясь от вожделения, пробормотал он сам себе и принялся отмыкать один замок за другим. – Потерпи, милый… еще немного…

Дверь наконец открылась, и Бенни затащил ее внутрь и бросился к покрытой клеенкой лежанке.

– Быстрее, Нэнси! Я уже не могу…

Нэнси заставила себя собраться. Она слишком долго, целых четыре проклятых месяца, к этому шла, чтобы позволять себе раскисать сейчас. По возможности твердым шагом подошла к лежанке, ударила Бенни по щеке и, раздраженно покрикивая на подвывающего санитара, начала пристегивать его ремнями.

– Боже! Я сейчас кончу! – простонал Бенни. – Поторопись, гадина!

Нэнси сдернула с крючка и налепила ему на виски электроды, прижала их неширокой, в три пальца, резиновой полосой, установила нужную плотность обхвата, повернула рубильник, сорвала с себя светло‑ серый больничный халат – единственное, что на ней было все это время, и забралась на изнемогающего от вожделения Бенни. Таковы были правила игры. Бенни испытывал оргазм только здесь, только так и, как он утверждал, только с ней.

– Давай! – азартно вскрикнул Бенни. – Ну?!

Нэнси усмехнулась, туго скрутила рукав халата и, сунув в рот Бенни зажим, рванула его на себя. Втиснула в рот любовнику столько дюймов рукава, сколько сумела, и спрыгнула на холодный кафельный пол. Сорвала с его пояса связку ключей и наклонилась к возмущенно завывающему Бенни.

– Полежи здесь, дорогой, а мне нужно отлучиться.

* * *

Нэнси действовала строго по плану. Первым делом, как была, нагишом, стараясь не громыхать связкой ключей, она прошла в комнату медперсонала и проверила все до единого шкафчики. Подобрала себе джинсы, удобные спортивные тапочки и веселенькую блузку и, пошарив по карманам, наскребла около семидесяти баксов наличными.

– Неплохо, – пробормотала она.

Затем, стараясь не стучать подошвами, Нэнси прокралась к сетчатому ограждению автостоянки персонала и, орудуя прихваченным в процедурном корпусе зажимом, кое‑ как разорвала несколько стальных нитей. Растянула разрыв, насколько смогла, и протиснулась на автостоянку.

Сегодняшний выбор оказался довольно небогатым, но она, нисколько не колеблясь, решила взять серо‑ голубой «Форд» заступившего сегодня на дежурство практиканта Билли – точь‑ в‑ точь такой, какой был у нее. Торопливо, едва не вырвав замок с мясом, вскрыла дверцу и ящерицей нырнула внутрь.

Обшарила панель и удовлетворенно вздохнула – один в один как у нее. Вырвала провода зажигания и, коснувшись ногой сцепления, соединила их вместе.

***

Доктору Левадовски позвонили уже под утро, и звонил лично главврач.

– Боже, который час? – простонал доктор. – Что, вообще, случилось?

– Твоя любимая пациентка сбежала, – холодно известил его главврач.

– Нэнси?! – подскочил в кровати Левадовски. – Но как?!

– Прорвалась через пост на машине Билли. Помнишь такого практиканта?

– Откуда у нее машина? – оторопел Левадовски и тут же понял, что это уже неважно. – Вы Маньяни сообщили?

– Это твой патрон, Скотти, а не мой, – зло усмехнулся главврач. – Я кому надо сообщу, а уж с Висенте и прочим дерьмом ты сам разбирайся.

Левадовски прикусил губу. Он уже представлял, что может начаться, если позволить ей уйти. Не говоря уже о статье. Он стремительно нажал рычаги, отрезая себя от разговора с уже не нужным главврачом, и начал набирать номер дежурного по муниципалитету.

– Дежурный лейтенант Шеридан, – отозвалась трубка.

– Это Левадовски! – выдохнул доктор. – Мне нужен мистер Маньяни.

– А что случилось? – искренне удивился офицер.

– У меня пациентка сбежала.

– Господи! – выдохнул офицер. – Нэнси, что ли?!

– Не твое дело, сопляк! – заорал уже теряющий рассудок от этой глупости Левадовски. – Немедленно сообщи Висенте!

В трубке наступило долгое молчание, а потом офицер весело хмыкнул и тихо, демонстративно сдержанно произнес:

– Ваше сообщение записано в журнал сообщений. Если вы хотите личных переговоров с мистером Маньяни, вам следует позвонить ему в девять утра.

В трубке пошли гудки, и Левадовски машинально глянул на часы. Они показывали 4. 30. Это был конец, и уж кто‑ кто, а он, ее лечащий врач, знал, что Нэнси теперь не удержать.

***

Салли бегал из штата в штат четыре месяца, а однажды ночью, когда пространство, сначала угрожающе сгустившись над ним, вдруг отпрянуло и потянулось прочь, словно горячая жевательная резинка, он понял, что время пришло. И уже через пару часов он купил на ближайшей свалке белый, дребезжащий от времени и испытаний автофургон, вывел его на трассу и отправился строго на юг.

Он ехал и ехал, по‑ хозяйски посматривая на города и поселки, фермы и старые брошенные заводы, голосующих возле мотелей шлюх и полицейские посты. Он знал, что бы ни случилось, она ждет его там, дома, в городе избранных – новом Иерусалиме.

Да, окружающие его люди, вечно спешащие согрешить еще разок – перед тем ли, как отправиться на работу, перед тем ли, как заснуть, – понятия не имели, что именно там, на юге, в маленьком, затерянном среди желтой техасской пустыни городке начнется новая история богоизбранного американского народа. И творить ее будет Он Сам, и вовсе не потому, что на Него снова снизошел господь, нет. Ибо невозможно снизойти на Самого Себя. Ибо Салли и был господом. Только теперь он это знал.

***

У Нэнси было готово все. Нет, нигде еще не было спрятано новой подменной одежды, как нигде ее не ждали ни новые документы, ни надежное убежище. Но она столько раз прокручивала в гудящей от медикаментов голове то, что сделает; столько самых невероятных вариантов просчитывала, что теперь все шло как по маслу.

Впрочем, кое‑ что у нее все‑ таки было – восемьдесят тысяч американских долларов, так и не затребованных ни судом, ни Висенте Маньяни. И вот этого должно было хватить на все: и на одежду, и на документы, и на убежище.

Но, разумеется, вовсе не это было ее главной целью. Однажды лишившись всех, за кого можно было бояться, и пережив такой ужас, о каком даже не подозревали те, кто ее туда упек, теперь она была свободна – от всего, и сильна – как никто из них.

Да, Нэнси была совершенно уверена в том, что когда‑ нибудь ее снова возьмут, но перед этим… перед этим она заставит их испытать весь страх, на какой способен каждый из них! Она доведет их до той самой границы, за которой исчезает все, кроме вселенского, поистине космических размеров ужаса. Потому что только тогда, повстречав его лицом к лицу, они перестанут бояться и станут людьми.

Она прибавила газу, лихо обогнала дребезжащий на кочке старый белый автофургон, по инерции промчалась еще пару миль, как вдруг внутри что‑ то словно щелкнуло, и она сбросила газ и аккуратно прижала машину к обочине. Она хотела начать прямо сейчас.

Нэнси развернула к себе зеркальце заднего вида, подкрасила губы, сунула украденную у неведомой медсестры помаду в украденную у нее же сумочку, достала из бардачка дорожный нож, немного взъерошила плохо промытые волосы и удовлетворенно цокнула языком. Даже такая, с коричневыми мешками под глазами и коротко, до мяса обрезанными ногтями, она была хороша.

А он, первый призванный познать всю сладость Вселенского бесстрашия, ее мужчина уже остановил свой белый автофургон прямо за украденным ею «Фордом» и вразвалочку приближался к водительской двери.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 16 17 18 1920