Татьяна Алюшина 5 страница

Огромное блюдо с овощами, пузатый, литра на два, графин с холодным вином, хлеб домашней выпечки, еще теплый, в плетенке, две глиняные плошки с водой и ломтиками лимона для ополаскивания рук, огромные льняные салфетки, шкварчащие, прямо со сковороды жареные рыбешки, которые ты только что поймал сам, запах моря, шум волн, крик чаек, наползающая от скалы тень. И пусть маленькая, но достойно одержанная победа и единственно нужная тебе женщина напротив – это как сон. Как сон про счастье, про чистую радость!

Но Игорь не воспринимал это как нереальность, он жил в этот момент полной, абсолютно полной мерой, чувствуя, проживая каждую протекающую минуту. Всей мерой! Всеми чувствами! Как никогда! Как ни‑ ког‑ да!

Он подумал, что вот это и есть жить по‑ настоящему – всеми чувствами и еще чем‑ то высшим!

Они уплетали рыбу, запивали бесподобным вином, смеялись, обсуждая его выигрыш и как происходила сама ловля, вспоминали истории из своей жизни, из кинофильмов. Игорь заметил, что можно поплавать, пока они ждут коптящуюся рыбу, а Дашка смеялась:

– Хорошо, что вы не говорите по‑ итальянски! Они б вам памятничек соорудили! Местные считают, что в это время года купаться рано. Холодно. Вода, наверное, градусов двадцать, может, больше, для них все равно что прорубь у нас.

– Хорошая водичка, искупаюсь обязательно! – уверил Власов.

– Тогда будьте готовы, что соберется восторженная толпа на берегу и прохода от восторга вам не дадут.

– А как‑ то иначе нельзя? – решил он обойтись без крайностей.

– Можно нырнуть с яхты, там и лесенка для этого предусмотрена. По крайней мере, потрясенных зрителей будет только двое: капитан и его помощник.

Они вернулись поздно, усталые, немного загоревшие, просолившиеся от морских брызг.

Власов поплавал на обратном пути, нырнув с борта яхты под громкое, как и предупреждала Даша, обсуждение команды, потом они ели закопченную рыбу вкусности непередаваемой, запивали презентованным вином, и Дарья задремала, убаюканная ровным покачиванием яхты.

Игорь традиционно уже проводил ее до калитки, вручил незабытые цветы, упакованную в большую картонную коробку рыбу и бутылку шампанского, не распечатанную ими.

– Спасибо, Дашенька, за прекрасно проведенный день, – прощался он, целуя ей руку. – Завтра в двенадцать, как обычно, у калитки.

– Это вам большое спасибо за проведенный лень, Игорь Николаевич, а за рыбу отдельное огромное спасибо! А что, завтра опять в море?

– Нет, завтра мы с вами едем в Геную.

– Однако! – подивилась Дарья. – Ну, в Геную так в Геную, не в Васюки же!

Оказалось, Дарья знала очень много об этом городе, о его истории и взяла на себя функцию экскурсовода.

Еще один потрясающий день!

Всю дорогу до Генуи они практически не разговаривали, наслаждаясь видом, от которого трудно было оторвать взгляд. И, выйдя из машины, как‑ то сразу подпали под очарование города, словно провалились сквозь время.

Дашка принялась рассказывать, показывать и делала это с таким увлечением, что он заразился ее любовью к этому месту. Они бродили по улочкам, переулкам, заходили в лавочки и современные магазины, сидели в кафе, посмотрели недолго ярмарочное представление на площади. Снова бродили, долго сидели на лавочке, завороженные сказочным видом, и, пойдя дальше, набрели на уютное кафе и пообедали.

Он купил приглянувшуюся ей легкую шаль и тут же намотал Дарье на голову. Она звонко смеялась, разглядывая себя в витрины. Шаль подхватило и унесло ветром, и они догоняли хохоча, пока пожилой прохожий не поймал ее и не отдал Дашке. Она уговорила Власова на небольшую экскурсию на катерке вдоль берега и переводила ему все, что рассказывала экскурсовод, пока та раздосадованно на чисто русском языке не остановила Дарью:

– Дамочка, не надо делать за меня мою работу, вы мне мешаете! Для перевода у нас есть специальные наушники с записями, они продаются на причале!

И они, как нашалившие дети, хихикая, сбежали на верхнюю палубу, просто смотреть на проплывающий мимо берег без лишних пояснений.

Он не мог остановиться, покупал ей всякие безделушки, украшения, мороженое, какие‑ то местные сладости с лотков, цветы, она хохотала заразительным хрипловатым смехом, останавливала покупной разгул, даже ругалась немного, а он млел от кайфа и прозрачной радости внутри.

Они так нагулялись, что, возвращаясь, заснули на заднем сиденье машины. И ее голова лежала у него на плече, и во сне Власов дышал ее ароматом и улыбался.

Расставаясь у калитки дома, Дарья спросила:

– Игорь Николаевич, вы завтра во сколько уезжаете?

– В шесть вечера.

– А на завтра вы тоже что‑ то запланировали?

– Обязательно.

– А можно я предложу вам одну поездку? Здесь не очень далеко, часа полтора на машине, правда ехать придется в горы.

– Дашенька, да хоть пешком! – радостно согласился Власов.

– Это деревушка в горах, совершенно потрясающей красоты! Там выращивают особый сорт винограда, разводят коз, делают сыр и вино сказочной вкусноты. А еще женщины делают вышивки, это вообще фантастика. Все это можно купить, вы сможете привезти друзьям оригинальные подарки.

– Во сколько выезжаем? – улыбнулся краем губ Игорь.

– Давайте в десять, я специально раньше встану.

– Договорились.

Их принимали радушно – ну а как же! – громко, шумно, жестикулируя. И показали все, что гостям было интересно. Сводили на виноградники, продемонстрировали производство сыров, колбасы, отвечали на многочисленные вопросы Власова, а Дарья переводила без остановки.

Он накупил всего, что предлагали: и расшитые роскошной ручной вышивкой легкие мужские и женские рубахи, и длинные прямые женские платья, и головку твердого козьего сыра, и жесткую колбасу, и вино потрясающего аромата и вкуса…

Их усадили за стол, угощали, рассказывали, расспрашивали, и в какой‑ то момент местные женщины запели старинную многоголосную балладу.

И Власов, потрясенный силой и мощью этого хора, красотой песни, слушая, подумал, что в такой момент хорошо умирать… Когда ты переполнен величием красоты увиденного, пропущенного через себя и пережитого за эти дни и тебе напоминают о вечности и мимолетности жизни грустной, звучащей как церковная песнь, саднящей сердце балладой, плывущей между горами и высокими соснами.

Он еще чувствовал каждый миг, каждое проживаемое им здесь, рядом с Дарьей, мгновение, но уже прощался с ней, с Италией и всем тем, что переполняло его эти четыре дня…

И эта многоголосная печальная баллада была как точка в вырванном из суеты и жизни обыкновенной необыкновенном, похожем на сказку отдыхе.

– Я приду вас проводить, – уведомила Дарья, когда он помог ей выйти из машины у калитки дома.

– Буду очень рад, – сдержанно ответил Власов, передал ей кучу каких‑ то подарков, букет, купленный по дороге, поцеловал руку и уехал в гостиницу.

Он успел собраться, подтвердить вызов машины и поджидал Дарью в кафе возле гостиницы, потягивая напоследок превосходный кофе.

– Я не опоздала? – чуть запыхавшись от быстрой ходьбы, подошла к его столику Дарья.

Он встал, приветствуя, поухаживал, отодвинув и придвинув стул, когда она усаживалась, и подумал мимолетно, что ему будет не хватать этого ухаживания.

– Нет, не опоздали, у нас есть еще пятнадцать минут. Кофе?

– Да, наверное, – рассеянно согласилась она.

Власов сделал знак официанту, а Дарья вдруг заспешила словами:

– Я хотела поблагодарить вас, Игорь Николаевич, за чудесно проведенное время…

– Не надо, Даша, – перебил он. – Благодарить должен я.

И обрадовался, что вовремя подошел официант, принесший ей кофе.

Он не хотел обоюдных дежурных фраз, они испортили бы, разбили очарование. Он не хотел пустых разговоров, сопутствующих расставанию, – уезжающий уже мысленно в пути, а провожающий мается пустотой последних минут, ненужностью напутственных слов и торопится уйти.

У него все звенела в голове, а может, и в сердце звучащая в горной деревушке прощальная, переполненная грустью баллада.

Дашка его чувствовала, точно. Молча пила кофе, стараясь не смотреть на Игоря, и почему‑ то не было в их обоюдном молчании ни неловкости, ни неуютности, ни маеты несказанности.

Ко входу гостиницы подъехала машина, заказанная для него. Власов сделал знак официанту, положил на стол купюры и поднялся с места:

– Ну вот, Даша, мне пора.

Дарья поднялась со своего места, Игорь поухаживал, отодвигая ей стул, и они вместе вышли из кафе, медленно направляясь к машине.

Дежурный портье уложил его вещи в багажник, ловко принял купюру чаевых, чуть поклонился уважительно и исчез.

– Ах да! – спохватилась Дарья и полезла в свою объемную соломенную сумку‑ кошелку, достала пакет и протянула Игорю. – Это вам.

Власов развернул пакет и вытащил из него книгу с особой преосторожной почтительностью, ее книгу, другую, не ту, что рассматривал в первый день.

– Стянули у девочки Лизы? – улыбнулся краем губ.

Они посмотрели в глаза друг другу, понимая, проживая вдвоем этот момент, на котором кончилась их Италия.

Они не сделали за эти дни ни одной фотографии, не обсуждали прошлое, ни разу ни намеком, или вскользь не упомянули о будущем, о возможности продолжения знакомства – они проживали только настоящий момент, в котором находились эти дни. Вдвоем.

Их итальянские каникулы закончились. Прямо сейчас.

– Нет, – ответила Дашка, – это новая. Я доделала ее здесь.

Власов наклонился, взял ее руку и поцеловал.

И это был совсем не тот поцелуй, которым он целовал ей руки в эти дни, – ухаживающий, легкий, уважительный.

Этим поцелуем он выразил свое восхищение ее талантом, благодарность… и попрощался. Он поднял голову, заглянул ей в глаза и увидел там синие озера грусти.

– До свидания, Даша, – произнес он ровным, без красок голосом.

Она кивнула.

Он подошел к машине, открыл заднюю дверцу, намереваясь сесть, но она окликнула его:

– Власов!

Игорь повернулся, чего‑ то ожидая, чего‑ то…

– Это было красиво! – прочувствованно сказала Дарья каким‑ то особым тоном, озарив синей печалью глаз.

Теперь кивнул он.

Сел в машину, захлопнул за собой дверцу. Он не стал оборачиваться, чтобы узнать, уходит она или смотрит ему вслед.

Он уже скучал по ней. Сильно.

Он летел в самолете, рассматривал Дашкину книжку, дотрагиваясь пальцами, изучал объемные картинки, чувствуя устойчивое нежелание расставаться с этим необыкновенным творением, отдавать его кому‑ то. И усмехнулся про себя: «Она еще сделает, будут у меня ее книжки! »

Он чувствовал такую непривычную, незнакомую теплую печаль, легонько сжимающую горло и сердце, светлую, как паутинка на солнце, грусть по уже прошедшему и невозможности ни вернуть, ни повторить.

Он вдруг вспомнил строчки из не очень известной песни Окуджавы, годов семидесятых, непонятным образом всплывшие сейчас в памяти: «К чему мы перешли на «ты», за это нам и перепало, на грош любви и простоты, а что‑ то главное пропало».

Они не перешли на «ты», и у них что‑ то главное осталось!

«Это было красиво! » – сказала она.

Это было непередаваемо красиво и стало щемяще прекрасно, когда прошло и закрепилось воспоминанием.

У них теперь есть навсегда, как бы ни сложились их жизни – у них, у обоих, теперь навсегда есть четыре дня своей Италии и совместно пережитые, перечувствованные вдвоем моменты красоты.

И он летел в самолете, увозя с собой солнце, море, горы, природу, смех, разговоры, его ухаживание, ее уважительное приятие его ухаживания и их «вы». И сердце щемило отзвуками высокогорной баллады…

Власов почувствовал слезы, текущие из глаз, и резко сел на кровати, посмотрел на часы – полчетвертого утра. Он, оказывается, заснул, и во сне продолжая вспоминать Италию, проживая и чувствуя заново, до слез.

Сколько он спал? Часа три.

Он прошел в ванную, умылся холодной водой и задержался взглядом на своем отражении в зеркале.

«Ничего! – сказал он себе зеркальному. – Ничего, прорвемся! »

И быстро пошел к холодильнику, достал из морозилки водку.

В дверь настойчиво и громко постучали.

«Дашка! » – заколотилось сердце, на мгновение испугавшись самого страшного. Власов широкими шагами прошел к двери и рванул, распахивая.

– Привет! – Макс хлопнул его по плечу, сдвинул в сторону и прошел в номер.

– Привет! – Федька переступил через порог, заметил у него в руке бутылку, забрал и попенял: – А подождать товарищей?

Макс уже разулся, кинул портфель рядом с креслом, в которое сел, обвел взглядом подувядшую закуску на столе и сообщил:

– Сейчас все освежат, мы с Федькой заказали. Ну, давай наливай, чего ждать‑ то!

– Действительно, – поддержал Федька, усаживаясь на диван возле столика.

Власов достал из буфета и поставил на стол еще две рюмки, сел в кресло. Федька разлил, подняли, и Макс сказал:

– Чтобы Даша твоя скорее поправлялась!

Чокнулись, выпили. А Власов подумал, что ему надо снова умыться холодной водой, останавливая подступившие слезы.

– Рассказывай, – дал отмашку Федька.

Федька и Макс были его самыми близкими друзьями, по сути братьями и даже больше.

Они познакомились на распределительном флотском пункте, где их троих и еще парочку ребят из новобранцев отобрали в морпех.

Служить. Три года. На минуточку, в морской пехоте.

Их троих флотское начальство называло «студенты», таким образом сразу объединив в группу, потому что все трое угодили сюда с первого курса институтов.

Они сдружились с первого дня, того «отборочного» знакомства, да так и прослужили: спина к спине – и не расставаясь пошли дальше по жизни – спина к спине! Втроем – Федор Дробыш, Максим Скоков и Игорь Власов.

И прошли на этой службе такое! И участвовали в заварухах не детских, и…

Да до хрена! И рассказывать не стоит!

А знакомство и узнавание друг друга в те первые дни начавшейся службы проходило через сплошной хохот.

– Ты откуда? – спросил Федька у Макса.

– Из Москвы.

– Ни хрена себе! Тебя как угораздило‑ то из Москвы да из института в морпех угодить?

– А‑ а‑ а! – с досадой махнул рукой Макс. – Член не туда засунул! У моего однокурсника знакомая в швейном училище учится. Ну, мы как‑ то завалились к ним в общагу! Посидели, выпили с девчонками, песни попели под гитарку, а они вокруг нас как дивы гаремные – выбирай не хочу! А одна уж так меня окучивала, ну я и ответил взаимностью, и трахнул, как положено. И забыл, само собой. Я даже ее имени не помню, из Урюпинска какого‑ то, хер знает откуда! А она через месяц заявляется к моей матери, и ведь адрес узнала как‑ то, и все про меня разузнала. И заявляет: я, мол, беременная, он должен на мне жениться! А если не женится, то я заявление в милицию об изнасиловании подам, у меня пол‑ общаги свидетелей, его посадят! Я, говорит, для начала уже заявление в его комсомольскую организацию в институте написала. И не думайте, что отделаетесь! У меня в моем Жопинске дядя прокурор, так что у вашего Макса один выход! А мама ей так спокойно: «Девочка, он не может на вас жениться, его в армию забрали! » А девка не поверила. Я, говорит, все узнаю. Ну, маманя контрнаступление устроила, выяснила про эту деваху подробности. Оказалось, и дядя главный прокурор, и в Москве родственники непростые имеются. А меня уж прессовать начали, отвел в сторонку комсорг, предупредил, что на завтра назначено заседание комитета комсомола, где будут рассматривать мое дело. Ну, сами знаете – из комсомола, поездом из института, а там либо женись, либо садись. Мать бегом в военкомат, заплатила военкому, только, просит, не в Афган, куда подальше, и быстро! Я к декану, объяснил ему что и как, повестку показал, он мужик нормальный, иди, говорит, служи, я тебе академку по семейным обстоятельствам задним числом оформлю, вернешься, восстановишься.

– Поня‑ ятно, – протянул Федька, дослушав. – Да уж, дорогой тебе получился трах одноразовый, Максим Скоков: сунул‑ высунул и бежать, что‑ то типа: скок, скок, через мосток, и на бабу на часок!

Мужики грохнули хохотом и ржали еще час, уговаривая Федьку придумывать новые и новые рифмы.

А к Максу припечаталось навсегда, став его позывным и пожизненным прозвищем: Скок.

Федька‑ то свой позывной тогда же получил, в тот разговор на распределительном пункте, рассказав не менее нелепую историю своего попадалова.

– Ну а ты, Дробыш, откуда и как в морпех‑ то попал? – отсмеявшись вместе со всеми, спросил Макс.

– Да так же, как и ты: от тюряги в сапоги! Я из Сибири, в политехе учился. Поехали мы с компанией в выходные к другу моему на дачу. А недалеко от его дачи, прямо на речке, стоит станция научная, они там замеры всякие проводят, лед изучают, состав воды да всякое. Ну вот, мужики перебрали сильно, а я не в их градусе, решил прогуляться, надоели мне их пьяные базары и разборки. Иду себе вдоль речки, гуляю, слышу, кричит кто‑ то вроде как: «Помогите! » Я присмотрелся, а там к станции этой пришвартован наглухо понтон, а от него метра на два прорублена во льду траншея до квадратной полыньи. Возле этой полыньи на льду лежит мужик на животе, а руки по самые плечи в воде и орет.

Я к нему мотанул, дубленку на ходу скинул, ухватил за ноги и тащить, а он кричит: «Не меня, аппаратура тонет! » Ну, я тоже руки сунул в воду, он какой‑ то короб железный держит, сука, тяжелый, да еще зацепился за что‑ то, ну, я, дурак, и нырнул в прорубь, вытолкал ему этот короб. А лед уж под ним потрескивает, весна все ж таки. Я ему: «Руку давай, вытаскивай меня! » – а он: «Сейчас, только аппаратуру отнесу! » Мудак! Короче, он ее тащит, а лед трещит, он коробку на понтон поставил, сам на него забрался, а за мной возвращаться забздел, схватил весло, которое там валялось, и мне протягивает. А весло обледенело коркой, у меня руки мокрые, соскальзывают, не зацепиться. Вижу там, на домике, щит с инструментами, я ему кричу: «Багор давай! » – а он: «Да, да! » – и снова мне весло протягивает! Я ему: «Багор! » – и руками показываю на дом и багор с крюком. А он, козел, в ответ: «Держи! Держи! » – и снова весло тянет. Ну понял я: кранты мне! Не утопну, так отморожусь, вместо яиц елочка останется! Ну и ломанул через эту траншею, а она заледенела, еле продрался. Вылез кое‑ как, обматерил этого придурка: «Я ж тебе кричал: «Багор! » – а он мне снова весло тычет в руки: «Я же тебе весло давал! » Рванул я у него это весло и как въе… ему в лобешник. Ну, он в отключку, а мне хулиганка с тяжкими телесными. Маманя моя, святая женщина, как и твоя, Скок, побежала к военкому, дядьке моему двоюродному: спасай, выручай, только не в Афган! В какие‑ нибудь серьезные войска и подальше, так чтобы дело уголовное закрыли! Ну, он меня и отправил подальше!

– Да уж, – сделал выводы Макс. – Я хоть за хреновый, но трах пострадал, а ты, Дробыш, за благородные порывы и багор!

Ржали, конечно, все, а к Федьке приклеилось намертво: Багор.

Игорь же своим позывным и прозвищем на всю жизнь обзавелся чуть позже, уже в учебке. Хотя если честно, то все их три года были сплошной учебкой. Жесткой, на пределе, порой по‑ настоящему страшной, до кровавых мозолей и соплей, но это другая, мужская история.

А тогда был у них в учебке один чудак на букву «м», и, как назло, его койка оказалась рядом с койкой Игоря. Был у этого чудилы пунктик: увлекался он собиранием названий городов и так занудно, привязчиво всем рассказывал о любимом предмете изысканий:

– Это очень интересно! У меня дома на стене карта Союза висит и атлас старинный. Там такие есть странные названия городов, поселков! Вот, например, Кудымкар! Это откуда ж такое слово и что обозначает? Или город Ыб! Представляете, есть город с таким названием, или Пучеж, или Дно…

И он нудил, нудил, доставал их всех, перечислял, перечислял. Мужики не слушали, отмахивались, посылали куда подальше – бесполезно! Ему аудитория не требовалась, он бубнил, не обращая внимания, слушают его или нет.

Обычно они за день так выматывались, что тела не чувствовали, и засыпали, еще раздеваясь, после команды «отбой». А тут как‑ то легли и еще о чем‑ то договаривали с мужиками, обсуждали что‑ то – то ли организм начал привыкать к перегрузкам, то ли не так сильно их гоняли в тот день. А этот чудила, уловив, что Игорь вроде не спит, завел с нудным энтузиазмом свою шарманку про города. Власов не выдержал и взревел на всю казарму:

– Если ты не заткнешься, краевед хренов, я тебя… – Пообещал, в общем, матерно раскрашенных расправ. – Ты достал всех! Да‑ с‑ стал! – заключил свою пламенную матерную речь именно так, через «а», с ударением на этом слоге с большим чувством.

«Краевед» внял, уразумев, что еще слово – и бить будут непременно, заткнулся, как «просили». А казарма, отметив коротким дружным смехом выступление Власова, мирно заснула.

Утром, как водится, после команды «подъем», их выгнали в одних трусах на справление туалетных дел и зарядку. Пацаны горохом из казармы повыскакивали, а на улице – мать моя! – снег валом валит!

Любитель городов, оказавшись рядом с Федькой, Максом и Игорем, обняв себя руками за плечи от холода, пританцовывая, громко причитал:

– Ешкин Кудымкар! Мы куда попали? Это что, Воркута?

– Нет, бля, Дагестан! – возмущенным сарказмом ответил Власов, вызвав взрыв дружного смеха.

А Макс, не выпадая из коллектива, ухохатываясь до слез, спросил:

– Почему Дагестан, Игорек?

– Дастал, Дагестан похоже звучит! – заражаясь общим гоготом, объяснил Власов.

Все! Припечаталось намертво и на всю жизнь – позывной и прозвище Дагестан.

Но это чуть позже было, а тогда, на распределительном пункте, он им тоже рассказал свою историю попадания в морпех.

– Ну а тебя, Власов, как в эту засаду угораздило? – спросил Федька.

– Можно сказать, из‑ за женщины.

– О! – порадовался Макс. – Братан по несчастью! Наш человек! Что, в ЗАГС определяли под конвоем?

– Не совсем. Я из Владика, город, сами понимаете, веселый. И есть у нас там одна баба, за которой полгорода табуном бегает и заполучить пытается. Но тетка, – поделился он мужским восхищением, – класс! Убойная! У нее такие мужики были, горкомовские и из портовского начальства, все «козыри»! А тут я, пацан восемнадцатилетний, отбил ее у одного бандюгана, который настойчиво за ней ухаживал. Но она с блатными не связывалась. В общем, я в полном улете от кайфа, а она мне так, с улыбочкой объясняет: «Мальчик, ты, конечно, красавец и спортсмен и в постели боец о‑ го‑ го, но настоящая женщина – это очень дорогое удовольствие, вне зависимости, любовница она, жена или сожительница. Если ты не способен окружить ее достойным материальным вниманием, то всегда найдется тот, кто способен и мечтает это сделать. Извини». Ну а я набычился и говорю: «Пусть тебя это не волнует, со мной ты будешь в достойном материальном внимании! » Ну и пошел к одному подпольному миллионеру, его хорошо знал мой отец. У мужика подпольный швейный цех, он там «варенку» шил, джинсы, куртки, кожу клепал. Он меня взял, но предупредил: «За тебя поручились люди, которым я доверяю, поэтому станешь моим помощником, бухгалтерию вести, закупать и привозить материал, «светить» тебя на «туче» не будем, у меня продавцы там есть. Ты, Игорек, не крысятничай, не таскай по‑ тихому, я сразу пойму, будешь хорошие деньги и так получать».

Ну что, учебу я задвинул почти, днем работаю, ночи с красавицей своей провожу, в ресторанах, в развлекаловках всяких и в постели. Сижу я как‑ то в камерлючке потайном, за цехом, «капусту» по кучкам раскладываю: кучка на зарплату, кучка на закупку материала, кучка для милиции, кучка для бандюков, кучка на иные взятки, кучка чистой прибыли. Вдруг слышу грохот, шум какой‑ то. Прислушался и понял, что бандюки к цеховику моему нагрянули, денег больше требуют. И вроде как поджигать собираются. Понял я, что надо дергать! «Капусту» в газету завернул, с собой прихватил и через окошко заднее вылез – я знал, как там можно решетку отодвинуть. Вылез, прикрыл окно и только решетку на место задвинул, вижу: такое рыло мордатое в каморку заходит, сейф открытый увидел, проверил, а сейф‑ то пустой. Я ходу. А вечером узнал, что цех сгорел, а у Льва Иосифовича инфаркт. И тут я понял, что мне дергать из города куда подальше надо. Бандюки, конечно, не знают, что деньги у меня, но спрашивать сурово будут по‑ любому! Я к батяне, пристрой, говорю, куда‑ нибудь «капусту», пока Лев Иосифович выздоравливает, потом ему отдашь, а сам в военкомат, даже в институте ничего улаживать не стал. А там сидит красавец капитан с такого бодунища! Рожа свекольная, еле языком ворочает, спрашивает: «Ты что делать умеешь? » Я ему, конечно, хотел сказать, что для таких дел войска пока не придумали. «Плавать», – отвечаю. А он обрадовался, как ребенок: «О! Во флот пойдешь! » – и отметочку в деле сделал, только с бодуна не тот код поставил, вот и попал я в морпех. И привет, теперь пишу письма родине!

– Выходит, мы с тобой, Игорек, за трах пострадали, один Федька у нас за благородство! – вынес вердикт Макс.

Да уж, выходит!

Чего они только не прошли за эти три года! И чего только не постигли! Навыков «замысловатых» на уровне рефлексов на всю жизнь приобрели! У Федьки ранение, Макса, утонувшего уже, из ледяной жижи доставали, а Власов ничего, минуло – парочка ножевых, непроникающих, выпендривался рукопашной, когда надо было просто пристрелить козла. Ушибы, вывихи, трещины костей и легкие сотрясения мозга не считаются.

Послужили, в общем.

Их троих настойчиво и долго уговаривали остаться служить дальше, стать кадровыми офицерами, но они так же настойчиво и безоговорочно отклоняли предложения.

К концу службы у них имелись со‑ о‑ овсем другие планы. На троих.

Они досидели до семи утра, не злоупотребляя, зная, что завтра, вернее, уже сегодня трудный день предстоит. Мужики разошлись по своим номерам, а Власов заставил себя поспать хоть немного.

Его разбудил звонок телефона около десяти часов, номер незнакомый на определителе.

– Господин Власов? – напряженный женский голос в трубке.

– Да.

– Неверова Татьяна Анатольевна, – представилась женщина. – Моя группа работала в детском лагере «Солнышко» и куда‑ то пропала. Они должны были вернуться вчера вечером, но не вернулись и ни один из их телефонов не отвечает. Директор лагеря мне объяснить ничего не может или не хочет, настаивая, чтобы я связалась и выяснила все у вас. Что происходит?

– Татьяна Анатольевна. – Он потер ладонью глаза. – Произошло несчастье.

Он рассказал без подробностей, голые факты: имена погибших и оставшихся в живых, кто в какой больнице находится и в каком состоянии.

Она потрясенно молчала. Долго. Собралась, как могла.

– Я выезжаю! – отозвалась наконец.

– Не надо вам выезжать, Татьяна Анатольевна, – остановил он ее естественный порыв. – Все, что необходимо здесь, на месте, я сделаю, вы возьмите на себя проблемы в Москве, оповещение родственников, отправку сюда тех, кто решит приехать. – Сделал паузу перед самым трудным. – Тела, документы и сопровождающих я отсюда отправлю, примите их там.

Она заплакала. Власов молчал и слушал, как она плачет. Он бы поплакал вместе с ней, если бы мог.

– Да, – сказала она. – Я все сделаю.

– Татьяна Анатольевна, сообщать родным Васнецовой не надо, я сам с ними поговорю.

– Да, я поняла. – И плакала потрясенно. – Господи, как это могло случиться?!

Он не знал ответа на этот вопрос, он его себе старался не задавать, чтобы попусту не растрачивать силы.

– Давайте мы об этом потом поговорим, – успокаивающим тоном обратился он к ней. – Нам сейчас о другом надо думать. Давайте совместными усилиями сделаем то, что можем.

– Да, конечно! – Она сумела справиться с собой, перестала плакать. – Спасибо вам, я понимаю, вы не обязаны…

– Татьяна Анатольевна, будем постоянно на связи, звоните в любое время суток, надо согласовывать наши действия.

– Да, – подтвердила она и отключилась.

Власов устало потер лицо ладонью, будто и не спал и все тянется, тянется и не кончается вчерашний день.

Ладно. Надо действительно заняться делами скорбными. Но сначала…

Состояние стабильное, объяснили ему, ухудшений нет, на шесть вечера запланировано выведение Даши из бессознательного состояния.

Власов принял контрастный душ, заказал в номер много горячего крепкого кофе, плотный завтрак и засел за телефон.

Сначала по больницам, узнать, как дела у других пострадавших, потом по милициям, ГАИ, районным и областным администрациям…

Где‑ то через час подтянулись мужики, выпили оставшийся кофе, заказали еще и завтрак к нему.

– Давай так, Дагестан, – предложил Макс, – мы в район, там займемся этими делами, а ты тут, с Дашей. Я так понимаю, и погибшие, и раненые все там?

Игорь кивнул:

– Здесь только Дашка и еще две девочки.

– Давай контакты: кому, что, где, – подхватил Федька. – Да и эту Татьяну Анатольевну на нас замкни.

– Хорошо, – согласился благодарно Власов.

Она продиралась, продиралась через непонятную, плотную тьму, не понимая, почему стремится туда, но чувствовала, что именно туда ей обязательно надо попасть, туда, где светлеет что‑ то и, кажется, зовет…

– Вот так! Вот молодец! – подбадривал ее незнакомый добрый голос. – Открывай глаза! Даша, давай посмотри на меня!

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒