Арсен Ревазов. Одиночество12. 5 страница

За кудыкину гору. Пришли. Стой!

Щелкает дверь. Я захожу в камеру. Маленькую, пустую (только рукомойник и одна шконка), довольно чистую.

— За что мне одиночку, начальник?

Дверь захлопнулась без ответа. Я присел на нары.

* * *

К этому времени я почувствовал, что начинаю привыкать к тюрьме. Даже атмосфера, наэлектризованная жарой и сотней сложных изломанных душ, перестала восприниматься мной как взрывоопасная.

Меня угнетало два обстоятельства: полное отсутствие известий с воли и вынужденное безделье. Опытные люди объяснили мне, что на допросы здесь вызывают редко, особенно в случае простых дел, а свиданий чаще чем раз в месяц не дают. Впрочем, это не объясняло отсутствия передач. И отсутствия адвоката.

С бездельем я боролся как все — общался, играл в домино, нарды и пытался читать — камерная библиотека предлагала достойный выбор от Акунина до Якобсона. Меня только удивило бесчисленное количество разных гадательных пособий — сонники, руководства по хиромантии, гадание на картах.

Оказалось, что заключенные — народ суеверный, но при этом предсказаний требуют конкретных — когда будет суд, какой срок впаяют, на какой зоне валандаться и пр. Особенной популярностью пользуется трактовка снов. Спят в тюрьме много. Сны видят яркие. Меня как человека образованного несколько раз спросили, что означают те или иные сны, но я, убедившись, что расплывчатые ответы не принимаются, а за конкретный базар потом придется отвечать, тактично уклонялся от ответа.

Тем не менее окончательное имя я получил — Пророк. Не погоняло, которое выдавалось только блатным, а просто кличку. Это случилось на второй день после растолкования какого-то фрейдистского сна Поддержки с кровавыми огурцами, которые ему приходилось чистить тупым перочинным ножиком.

Первая, не приставшая ко мне, кликуха была Музыкант. Еще во время изначальной беседы со Смотрящим я на вопрос, какие имею таланты, не подумав, указал на гитару. Я сыграл, как умел, несколько рок-композиций, отказался петь Круга и Шафутинс-кого, сославшись на незнание слов и музыки. На вопрос, какие же песни знаю, сказал, что только иностранные. Спел Love Street (одна из немногих песен Doors, которые можно петь, не имея нормального голоса). Пока пел, поймал себя на мысли, что это и есть настоящий fusion: петь в русской страшной тюрьме песни, написанные в раскаленной Аризоне.

Послушав забойный ритм:.

She lives on love street, Lingers long on love street.

She has a house and garden.

I would like to see what happens*, — народ немного повеселел, но я тут же был ревниво уличен Фонарем, главным гитаристом камеры, в непатриотизме. Тогдая спел «Баньку» Высоцкого, после чего передал Фонарю гитару, не желая создавать конфликты, и пошел разговаривать с руководством дальше.

Фонарь продолжил выдавать камере современный блатной репертуар. К сожалению, за несколько дней я убедился, что настоящая тюремная лирика исчезла, по крайней мере в этой камере. Настоящих тюремных песен типа «Гоп со смыком это буду я... », или «Постой, паровоз... », или, на худой конец, «Мурку» я не услышал ни разу и понял, что сегодняшняя тюремная музыка пишется в студиях, а не в камерах. Когда меня переименовали из Музыканта в Пророка, Фонарь заметно повеселел.

Я осматривался по сторонам и пытался понять, зачем меня привели в новую камеру и что будет со мной дальше. Было очевидно, что в одиночке я лишался сигарет (в моей пачке оставалось всего три штуки), водки, нормальной (относительно) еды, книг, общения, моральной поддержки. С другой стороны, при переводе из камеры в камеру следует команда «с вещами». Если, конечно, тебя переводят не в карцер. Но на карцер камера не тянула чистотой. И, по слухам, там надень шконка поднималась. Так что надо было по 16 часов или стоять, или сидеть на цементом полу, покрытом 5-сантиметровым слоем воды. Нет, это явно не карцер. Здесь сухо.

Лязгнула дверь.

— Тридцать минут. Будут проблемы — стучите!

В камеру вошла финдиректриса. Она была в строгой белой блузке, черном обтягивающем пиджаке и черной юбке чуть выше колена. Ее костюм слегка напоминал женскую нацистскую форму.

Она живет на улице любви и зависает на ней подолгу. У нее есть дом и сад, а мне интересно, что произойдет. (англ. ).

Он явно шел к ее светлым волосам. Я привстал от удивления. Дверь захлопнулась, и железный засов крепко лязгнул.

Ну, здравствуй, зэк!

Здравствуй, Оля. Нет больше зэков. ЗэКа — это заключенныйканалоармеец. А теперь каналы все выкопаны и я — арестованный. Но не осужденный. — Я, как блатные, сделал ради прикола ударение на «у». — А тебя Матвей вместо себя прислал?

Долгая история. Расскажи лучше, как ты?

Я — лучше всех. Курорт. Горный воздух. Прекрасная компания. Отличный сервис!

Выглядишь ты именно так. Я думала, ты вшами зарос. Опустился.

Просто так в правильной хате никого не опускают. Я скоре-шился с братвой. Оказался нужен обществу. Рассказываю им истории, разгадываю сны. Растолковываю объебон. Обсуждаю деляги. За это моюсь раз в день. Мне даже стирают. И неплохо кормят. А где Матвей?

В больнице. Что такое «объебон» и «деляга»?

О Матвее Оля говорить явно не хотела. Она уселась на нары и немедленно поднялась. На колготках появился зацеп. Пока она раздумывала, что же с ним делать, на ее колено с потолка упала капля. Она подняла голову. Я начал понимать, что Мотя находит в ней возбуждающего. У нее было полное пренебрежение к собственной сексуальности, про которую она уж, конечно, знала все. Она не выставляла ее напоказ. Она ее не стеснялась. Она тем более ее не скрывала. Она просто не замечала ее. И в этом не было ни капли фальши. Наоборот. Или я ничего не понимаю в женщинах.

Да... видит Бог, возбудить такую женщину — вызов не из простых. И немногие бы на него решились. Я вообще не знаю, кто бы решился, кроме отмороженного Матвея. У меня, правда, промелькнула мысль, что странно приходить в тюрьму в нацистской форме, но, судя по всему, Оля так одевалась на работу всегда, а меня посетила в перерыве между бизнес-встречами. С трудом отрывая взгляд от ее, может быть, чуть пухлых, но очень соблазнительных ножек, я, помедлив, перевел дыхание и ответил.

Объебон — обвинительное заключение. Деляга — уголовноедело. Образование у моих сокамерников неполное среднее. Интеллект примерно такой же. И шутки типа: «Знаешь, за что Пушкина убили? » — «За что? » — «Стакан задерживал».

Не смешно.

Оля подстелила одеяло и села рядом со мной на нары.

О чем и речь. По шуткам можно судить об интеллектуальноми нравственном состоянии тусовки, в которую ты только что попал. Может, ты расскажешь все-таки, что с Мотей?

Матвей в Белых Столбах. У него поехала крыша.

Надеюсь, что это шутка?!

У меня веселый голос?

Какой у финдиректрисы был нормальный голос, я знал плохо, потому что говорила она редко. Этот был какой-то испытывающий. Как голос человека, который хочет тебя проверить, но при этом сам не чувствует себя уверенно. Веселым его, в любом случае, назвать было нельзя.

У тебя отличный голос. И если ты используешь его для рассказа о Матвее, я буду тебе крайне признателен.

Да пожалуйста! Матвей, поговорив с тобой, вызвал меня. Когда я приехала, он метался по квартире — собирал тебе вещи. Рассказал мне в двух словах про ваши приключения. Я мало что поняла. Потом понесся в РУВД. Я поехала с ним. Оттуда нас послали. Для тебя ничего не взяли, сказали, что тебя уже перевезли, а куда — неизвестно. Сказали звонить в понедельник в прокуратуру.

Врали, суки! Я там три дня сидел.

Значит, врали. Я решила встретиться с одним человеком, который мог бы тебе помочь. Но Мотю взять с собой не могла, потому что этот человек... ну, в общем, не могла.

Потому что этот человек за тобой ухаживает?

Да. Что-то в этом роде. Матвей пришел в бешенство, обматерил меня, бросился в свой «рейндж-ровер», дал по газам и умчался. Я стала звонить ему часа через два. Ни домашний, ни мобильный не отвечали. И так до ночи. Ночью я позвонила в милицию, потом в больницы, потом в справочную о несчастных случаях. Выяснила в конце концов, что он в вытрезвителе. Нажрался где-тов баре. Потом разбил машину вдребезги. Срубил рекламный щит. Слава Богу, без жертв. Когда я приехала в вытрезвитель, — у негоуже была белая горячка в разгаре. Он орал, что его разговоры прослушивают, мысли читают, что вокруг его шеи обвились двухголовые змеи и ему скоро отрежут голову.

А знаешь, это все правда!

Финдиректриса подозрительно на меня посмотрела и продолжила:.

Менты к тому времени уже вызвали психиатрическую неотложку. Ему вкололи что-то и повезли. Я поехала с ним. Врачи неповерили в двухголовых змей и поставили диагноз «белая горячка» — «деменция трименс». С параноидальным синдромом.

Delirium tremens.

Да. Неважно. Его положили. Я дала врачам денег. Чтоб ухаживали по-человечески. Вот и все.

Нет, не все. Как он сейчас?

Говорят, что лучше. Спит по двадцать часов. Но когда просыпается, плачет. Утверждает, что он во всем виноват, потому что ушелиз казино и оставил тебя одного.

Говорят? Ты что, там не была?!

Была позавчера. Меня не пустили. Его даже Антон не видел.

Антона куда-то не пустили? С ума сойти. Подожди, но он жев Америке?

Он прилетал на выходные, когда услышал, что с вами случилось. Прилетел в субботу вечером, а в понедельник улетел. Я с нимвстречалась. Он передал тебе записку.

Так что же ты молчишь?

Ты же меня про Матвея расспросами замучил.

Я взял конверт и развернул. 300 долларов купюрами по 10. Очень умно. Спасибо. Я рассовал их по карманам и ботинкам. Потом взял записку. Почерк Антона. Крупный, круглый, очень плохо читаемый.

«Держись! Ни в чем не признавайся. Я делаю все, что могу. Матвей поправляется. Передай мне с Олей записку. Твой Антон».

Хорошо. Я все понял. А как ты сюда попала?

У меня есть связи.

Тот самый человек, к которому ты не хотела брать Матвея, отчего он запил, разбил машину и получил белую горячку?

Тот самый человек. Надеюсь, моей вины в том, что случилось нет.

Я задумался. Как люди не любят оказываться виноватыми в том, в чем их даже никто не собирается подозревать!

Тюремная философия, Оля, не подразумевает наличие собственной вины как этической категории. В этом смысл тюремнойжизни. Иначе можно и до чистосердечного раскаяния дойти, а этоздесь не принято.

Иосиф, как начинающий тюремный философ, может, ты знаешь, в чем смысл жизни на воле?.

— Хм-м... в тюрьме не принято отвечать однозначно.

Она усмехнулась. Так усмехались мои одноклассники, когда я не мог правильно ответить на какой-нибудь их дурацкий вопрос. Типа «не жужжит и в жопу не лезет». Я, не обратив внимания на усмешку, продолжал: Но я могу сформулировать ответы на вопрос о смысле жизнив виде экзаменационного теста. А ты сможешь выбрать полюбившийся тебе ответ.

Давай, — она с интересом посмотрела на меня.

Вариант А: человек, как и все живое, существо биологическое. Поэтому смысл его жизни — оставить по себе плодовитое потомство. То есть много сильных, умных и красивых детей. И этимобеспечить бессмертие и процветание своих генов. Вариант В: человек в отличие от всего живого — существо социальное. Поэтомусмысл его жизни — изменить жизнь к лучшему. Выиграть войну сврагом человеческого рода. Уничтожить болезни. Придумать новый источник энергии. И этим обеспечить бессмертие и процветание человечества. Вариант С: человек — существо, созданное Богом по Его образу и подобию. Он должен придумывать, рисовать, писать, лепить, строить, изобретать. Создавать что-то новое, конкурируя с Творцом (причем, с точки зрения евреев, лучше делатьэто не по субботам). И творчеством обеспечить бессмертие и процветание собственного имени. Вариант D: вопрос поставлен некорректно.

Ну хорошо. Допустим. А к какому ответу склоняешься лично ты?

Я, лично, склоняюсь к вопросу.

Ты, похоже, атеист.

С чего ты взяла?

Потому что о служении Богу и выполнении заповедей спопаданием в рай в качестве призовой игры ты так и не упомянул. Вариант E.

Да? — Мне стало стыдно. — Ну забыл... Что же ты хочешь? —Сложный вопрос. Экзистенциальный.

Мне стало обидно, что отпущенные тридцать минут скоро истекут, а я веду бессмысленные разговоры о смысле жизни. Похоже, Оля решила, что я пытаюсь произвести на нее впечатление. Она смотрела мне в глаза и внимательно слушала. Я понял, что пора заканчивать.

— Ты не знаешь, как там Маша и мама?.

— Антон говорил, что они носятся по адвокатам, которые ужеслупили с них порядком денег. Эффекта, как видишь, нет.

Мне не понравилось слово «носятся». Когда Маша бралась за дело, можно было быть абсолютно спокойным. Лучше, чем она, сделать его никто не мог. Тем не менее эффекта действительно не было. Пока.

Ты, кстати, не знаешь, почему ко мне не пускают адвокатов?

Твоему делу присвоен статус ОК. Что означает особый контроль. Интересно, чем это ты его заслужил?

Мне, в свою очередь, стало интересно, не за ответом ли на этот вопрос пришла Оля?

— Двухголовыми змеями и отрезанными головами. Но не вкамере же об этом рассказывать.

Она спокойно восприняла отказ.

— А почему ты не спросишь, зачем я здесь?

Я решил, что самое время прикинуться полным идиотом. Потому что иначе, как писал журнал «Юность» во времена моей молодости, может случиться непоправимое.

Да вообще-то я думал, что ты пришла навестить меня. Передать передачу и записку. А почему ты здесь, Оля?

Потому что я хочу, чтобы ты оказался на свободе.

А зачем тебе моя свобода?

Потому что потом я хочу тебя ее лишить.

Это был ход конем в глаз. Но я решил все-таки уточнить: Ты хочешь замуж? За меня? И предлагаешь мне сменить однунесвободу на другую?!!

Если бы все было так просто. Но ты мне нравишься.

Это было сказано так непринужденно! Как будто она все уже давно решила, но понимает, что для меня это новость, и готова терпеливо мне все объяснить. М-м... Кажется, все-таки Оля пользовалась своей сексуальностью.

У меня есть Маша. У тебя есть Мотя...

Никого ни у кого нет.

Оля, но Мотя... ты с ним э-э... — я пытался подобрать приличное, но не антихудожественное слово, — занимаешься любовью?

Ну, если это можно так назвать. И что?

Она немного ехидно улыбнулась. Я знал, что так назвать это нельзя. Но было очевидно: для того чтобы возбуждать, даже сводить с ума, двигаться в постели Оле было не обязательно.

Мотя тебя любит. Мотя хочет твоей любви. И я...

Да. Он даже рассказал мне про твои советы. Они универсальны. Но не полноценны. Потому что не отвечают на вопрос, а чтодальше. Мотя откажется от меня, как только меня получит. И онэто знает. И я это знаю. И он знает, что я это знаю.

Пусть сначала получит, а потом откажется. Что ты хочешь отменя? А может, — мне пришла в голову дикая мысль, — а может, тыоттуда? Калипсол. Дейр-Эль-Бахри. Одиночество. 222461215?

А может, у тебя тоже белая горячка? Я не предлагаю тебе сделку по смене несвобод. Ты мне нравишься. Я буду тебе помогать. Бескорыстно. Не прося ничего взамен. Даже, чтобы ты со мнойзанялся любовью. — Я уже давно заметила, что люди приписываютмне избыточную практичность.

Я вдруг услышал в ее голосе усталость. Это было первое проявление хоть чего-то человеческого. Но если так пойдет дальше...

Я посмотрел на нары. Это, конечно, будет номер. Представляю, как будет смотреть на меня вся камера. Если кто-нибудь поверит. В тюрьме про баб врут страшно. Только в нашей камере как минимум 15 человек успели рассказать, каких именно звезд шоу-бизнеса они лично трахали и почем (деньги, кольца, автомобили, дома, яхты). Особенно меня прикалывало, что все безоговорочно верят. Или делают вид. Когда чья-нибудь телка появляется по ящику — то по камере идет общий крик «Вован! Иди сюда! Твоя пизда поет! » Настоящий секс с петухами происходит обычно ночью, тихо. Петухов поставляет мамка — старший петух в камере. И за них надо платить. Деньгами, чаем или сигаретами.

— Ты, Оля, любишь экзотику?

Я почему-то тоже почувствовал себя усталым. И понял, что мой голос звучит фальшиво и неуместно.

— Я же сказала. Я не собираюсь тут с тобой заниматься сексом. Тем более, полчаса прошли. Сейчас за мной придут. Я хочу тебепомочь. И все.

Я вспомнил астрологическую фразу из римского разговора с Мотей: «Любовь — не очень-то змеиное дело», — и решил, что пора писать записку Антону. Оля дала мне бумагу и ручку.

Я написал, что держусь, благодарю его и чтоб он меня вытаскивал. Попросил передать всем-всем-всем, что у меня все — ОК. Всех-всех подчеркнул. Антон догадается.

В ту секунду, когда она убирала записку в сумочку, в дверь дважды стукнули, а еще секунд через двадцать она открылась. Вертухай.

смотрел на меня восхищенными глазами. Он явно мне завидовал. Мне показалось, что на его потном лбу даже прыщи разбухли. Я усмехнулся. Знал бы он, каким сексом мы тут занимались.

Да, — спросил я напоследок, — а ты не знаешь, что там с Крысой? Это моя подчиненная. Матвей должен был взять у нее денег.

Знаю. Матвей ей не успел позвонить. А Антон с ней говорил. Она послала его и сказала, что не понимает, о каких деньгах вообще идет речь. Кажется, она тебя кидает. Там много денег?

Тысяч двадцать. Но не в деньгах дело. Это же моя работа. Моеагентство. Я в тюрьме. А она...

Освободись сначала. Потом разберешься. Ладно. Я пошла. Будь здоров. Не кашляй. А то тут у вас туберкулез.

Да. У нас тут тех, кто кашляет, — сама понимаешь... Пока, Оля! Спасибо за все.

Она кивнула и вышла не оглядываясь.

Вскоре за мной пришел другой вертухай и повел меня в камеру. У меня было ощущение, что я иду домой. Домой! Я читал, что у заложников ближе к освобождению или сразу после него возникает чувство глубокой любви к тем, кто их захватил. Кажется, это называется «стокгольмский синдром». Что-то в этом духе происходило и у меня, если за неделю я стал считать камеру СИЗО на 117 человек домом. Я вернулся в камеру, молча отстегнул 10% денег в общак, получив одобрительный взгляд Смотрящего, и лег на шкон-ку. Видя, что я не в духе, меня оставили в покое, хотя обычно вернувшихся заваливали вопросами.

Глава 14

Один из углов камеры оживился. Фонарь, долговязый приблатнен-ный, показывал фокусы с колодой, которая воздушным веером переходила из одной руки в другую, затем, извиваясь змеей, уходила в сторону, а потом, поменяв неуловимо движение на обратное, возвращалась. Я лежал и лениво наблюдал за процессом. Фонарь уловил мой взгляд и волнистыми движениями парусника, идущего галсами по узкому проливу, подплыл ко мне.

Пророк, предскажи! Вкатишь* мне в буру или нет?

Вкачу, если стану играть. Но не вкачу, потому что не стану.

А если без кляуз**?

Я не играю в буру!

А во что играешь?

Вообще не играю!

Пророк, зачем пургу гонишь! Ты же бухтел, что тебя послеказино замели. Что же ты, с беспонтовыми фраерами бился, а снами тебе западло? А прописку тебе, кстати, оформили?

Я похолодел. Мое сердце опустилось сильно ниже диафрагмы. Прописки —этого рудимента первобытно-общинных инициации — я боялся страшно. Необходимость прыгать с третьей шконки на расставленные шахматные фигуры, чтобы доказать собственную смелость, или колоть себе глаз со всей силы, в надежде, что кто-то успеет подставить книжку, — меня категорически не устраивала. Но еще на сборке мне сказали, что после тридцати — не прописывают. Я успокоился. Когда прошли первые дни, я забыл и думать о прописке. Теперь Фонарь поднял эту тему. Я с надеждой посмотрел на Танка. Сейчас все было в его власти. Танк, подумав, вмешался: * Проиграешь.

** Без жульничества.

— Ты, Фонарь, что, не рубишь фишку? Зачем наезжаешь? После тридцати прописка не катит. А ты, Пророк, уважь Фонаря. Раз вытолкнулся* — покатай** немного. Не на три косточки играете***.

Мне стало ясно, что я попал. Официальную прописку по понятиям мне сделать было нельзя, но отказаться играть в карты после такой находки с казино Фонаря и вынесенного решения Танка было невозможно. Отмазки, как в анекдоте про крысу, не было****. Единственный способ опротестовать слова Танка — это писать маляву Смотрящему по СИЗО. Что значит, во-первых, резко испортить с Танком отношения, во-вторых, получить с высокой вероятностью отказ от вышестоящей инстанции. Получалось как с леденцами «Чупа-чупс», спонсорами российской сборной по футболу: «Отсосем и там, и здесь».

Я понял, что надо срочно привлечь внимание правильных мужиков и блатных (прежде всего Смотрящего с Поддержкой) к игре и добиться максимально честных для меня условий. Мне уже было известно, что обыграть фраера в карты — это заслуга для рвущегося к власти приблатненного. А Фонарь очень старался выслужиться и изменить свой статус на блатного. Это означало, что он будет делать все в рамках понятий, чтоб меня сделать. И болеть блатные будут за него. Потому что он, в общем, свой. А я, в общем, чужой.

Раздумывая над всем этим в том молниеносном темпе, который был задан Фонарем, я в первый раз проклял свою привычку ходить в казино. Было понятно, что если я отделаюсь 300 долларами, полученными от Антона, и на этом закончу игру, то мне надо благодарить судьбу и Бога в тех словах и действиях, которыми я за всю жизнь не пользовался.

Потому что, судя по нездоровому блеску в глазах Фонаря, я понимал, что он готовит серьезный спектакль. Народ, почуяв то же, что и я, начал подтягиваться. Дикая скука заставляет выдумывать дикие развлечения. Нас постепенно стали обступать. Фонарь пред- * Принес денег со свидания незаметно от вертухаев. ** Поиграй.

*** Игра в карты, в процессе которой разыгрывается жизнь другого человека. Проигравший должен его убить.

**** Мужик в тюрьме видит, что крыса стащила кусок хлеба, бросает в нее сапог и убивает. Ему говорят: «Ты убил товарища. Или ищи отмазку, или опетушим». Он думает, думает, думает. Потом говорит: «Аче ей, в падлу было с нами похавать? ».

ложил пересесть за дубок (обеденный стол) и нарочито попытался отогнать зрителей, хотя видно было, что внимание это ему весьма приятно.

Мое настроение не внушало мне никакого доверия. Я чувствовал, что хочу проиграть поскорее и отделаться малой кровью, но понимал, что малодушничаю и что пора менять концепцию.

Потому что уже — всё. Слишком много напряжения, глаз и эмоций вовлеклось в нашу еще не начавшуюся игру. Я посмотрел на Фонаря. Он сосредоточенно мешал карты.

Наконец, мне пришла в голову первая разумная мысль. Мне нужен консультант. Он же секундант. Лучше, чтобы это был не блатной. Блатной будет вынужден отстаивать честь фонаревского мундира. Но при этом мне нужен человек, хорошо знающий правила и пользующийся у камерной братвы авторитетом. Я решил взять инициативу.

Пацаны, — сказал я, — я здесь без году неделя. Правила знаюплохо. Но живу по понятиям. Мне нужна ваша помощь. Кто готовчестно без кидалова помочь?

Прарок — залатой пацан. Я ему памагу.

Я посмотрел на говорящего. Кличка Коба. Плотный. Рыжеватый. Лицо в оспинах. Глубокие карие глаза. Одет в новый тренировочный костюм, хотя жара такая, что все ходят в трусах. Вчера рассказал мне, что он сын грузинского вора в законе. Мы обменялись с ним адресами, по которым надо сообщить, если с нами что-то случится. Я дал адрес мамы и Маши.

Вроде, Коба нормальный мужик. Пусть молодой. Но его отец мог многому научить. Хотя воры редко живут со своими сыновьями. Жить с семьей — это не по понятиям. Ладно. Если не будет тормозить, — может, и отобьюсь. Лучшего все равно нет.

Спасибо, Коба! Расскажи, я могу выбирать игру? Коба сел рядом со мной.

Это как ви дагавиритес.

Договариваемся. Я каждый раз выбираю игру сам. Какую захочу.

Не катит, — сказал зло Фонарь, не ожидая сопротивления смоей стороны. — Ты мне свой бридж объявишь. И мы будем полдня фишки метать.

А ты мне сику или деберц. Будешь меня полдня учить.

Давай так забьемся: раз ты, раз я. Ставку включаем по очереди. Один объявляет ставку, другой игру. Но чтоб без приколов —.

если пять пацанов эту игру знают, — играем. Если нет, — ты попал. Очко переходит в зрительный зал.

Камера взорвалась хохотом. Надо было обязательно отшутиться в ответ. Я примерно уловил стилистику местного юмора.

— Вот с твоего очка, Фонарь, и начнем. С двадцати одного. Моей шутки смеялись больше и громче. Кто-то даже захлопал.

Я вообще к своим сильным сторонам всегда относил умение издеваться над людьми. Из-за этого в школе у меня было много проблем.

В тюрьме я вел себя предельно осторожно, потому что, как в любом закрытом табуированном обществе, отношение к словам здесь предельно серьезное. Но сейчас надо было отбиваться.

За мое очко ты еще ответишь, — сказал покрасневший Фонарь. Но, очко так очко. Моя ставка — пятьдесят баксов. И я банкую.

Коба, кто должен банковать?

Сбросьте да туза. И пуст предъявит бабки!

Не вопрос. Разбей, командир.

Фонарь бросил мне бумажку в пятьдесят долларов, которая была очень похожа на нарисованную. В камерной полутьме понять это было невозможно. Я решил не нагнетать обстановку и разменял ее молча. Фонарь сдал до туза (туз выпал мне), и игра началась.

Первую игру я выиграл. Вторую тоже. Третью тоже, хотя Фонарь заставил меня играть в сику, правила которой я знал едва-едва. Потом я заказал покер и проиграл, по собственной дури. Потом мы сыграли два круга в буру. Я опять выиграл. У меня было уже не меньше 500 долларов. Правда, мне все больше и больше казалось, что нарисованных. Фонарь раскраснелся и говорил обиженным голосом, что он играет без кляуз, что фишка не прет и что я его делаю. Как честный человек может делать карточного шулера, жонглирующего колодой, я не знал. Поэтому решил сделать паузу.

Фонарь, — сказал я. — Давай договоримся! В долг я играть стобой не буду. И ты со мной не будешь.

Ты че, хезишь, я за базар не отвечу?! — И он резко приподнялся над табуреткой.

Нет, — немного испугался я. — Ответишь, конечно...

Я запнулся. Никогда не поймешь, каким словом кого в тюрьме можно обидеть. Особенно когда человек сам хочет обидеться и ищет повода. Но я не готов был верить в долг исключительно потому, что хотел закончить игру поскорее. Кроме того, я отлично.

помнил сцену игры в трехкарточный покер в одном из моих любимых фильмов «Карты, деньги, два ствола». Главное, я помнил, чем она кончилась.

Только у меня четырех друзей и папы Стинга — не было. Я очень боялся, что меня заставят играть в долг. В том, что Фонарь сейчас поддается, чтобы увеличить ставки, у меня не было и тени сомнения. Его расстроенный голос был фальшив, а один раз он, играя в буру, якобы по ошибке, снес козырную десятку. Для шулера такого класса — ошибка недопустимая. Очевидно, не сделай он этого, партию выиграл бы он.

Но для Фонаря время косить под бешеного психа еще не пришло, поэтому он примирительно сказал: — Мы с тобой правильные пацаны. Я тебе верю, ты мне веришь.

Коба (да и все вокруг) поняли, чего я опасаюсь. Похоже, я добился некоторого их уважения благодаря тому, что у меня не загорелись глаза от выигрыша и я продолжал сечь фишку. Чтобы укрепить свой рейтинг, я решил сделать ход конем.

— А пока часть выигрыша я хочу внести в общак. А то мало ли —кончатся бабки, а пацанам грев-то нужен.

С этими словами я сгреб четыре пятидесятидолларовых бумажки (фонаревских, естественно) и передал их Рулевому (кассиру общака). Я надеялся, что это мина замедленного действия. За фальшивые доллары в общаке Фонарь мог очень серьезно ответить. Фонарь тут же понял, в чем дело.

— Захарчеванного чувака* строишь?

Он даже не собирался скрывать бешенства.

— Отвали, Фонарь! Когда правильные мужики зону портили?

Неожиданно мне на помощь пришел Смотрящий-Танк. Настроение в камере постепенно менялось в мою пользу. Я не сильно радовался, понимая, что с дикой иезуитской логикой тюрьмы фальшивые деньги могут повесить и на меня — ведь вложил их в общак я, а не Фонарь, но тут шанс на отмазку был большой, для такого дела можно было и жаловаться по инстанции.

Фонарь притих, не ожидая наезда своего. Только что он на глазах у всех собирался раздоить быка. Доставить пацанам удовольствие, а себе славу. А тут бык берет и так формирует общественное мнение (знал бы Фонарь, что такое PR и где я работаю), что к нему не придерешься. Я решил ковать железо, пока горячо.

Лицо, выдающее себя за знатока воровских законов и обычаев.

Пацаны, — начал я. — Скажите свое слово. У меня других бабок, кроме этих, нет. Поэтому я в долг Фонарю верю. Отыгратьсяему по всем понятиям дам. Но сам в долги влезать — не хочу. Немогу ответить.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒