Мария Васильевна Колесникова 9 страница

Но однажды Анна вернулась из клуба в полном недоумении.

– Что случилось? – обратилась она к Максу. – В клубе ни одного японца, и фрау Этер хвалит советские колхозы! Прямо светопреставление какое‑ то…

– О, тут такие дела… – многозначительно проговорил Макс. – Советский Союз заключил с Германией договор о ненападении. Японцам это не понравилось. Они считают Гитлера предателем, мол, в самый трудный момент для Японии Германия вонзила ей нож в спину.

– Но ведь это здорово! – радостно воскликнула Анна.

– Что «здорово»?

– Войны с Германией не будет?!

– Как сказать… – неопределенно ответил Макс. Прошелся по комнате, остановился перед портретом Гитлера и снова задумчиво повторил: – Как сказать…

Зашел Зорге.

Весь вечер они с Максом говорили о том, что срок их пребывания в Токио кончается и хоть сейчас можно складывать чемоданы. Но обстановка такова, что уезжать никак нельзя – заменить их некому. Следовательно, они должны остаться в Японии еще на неопределенное время.

– Как вы, Анни? Не возражаете? – Рихард посмотрел на нее очень серьезно. Она, не задумываясь, ответила:

– Как Макс, так и я.

Зорге молча поцеловал ей руку.

В ту же ночь Макс передал в Центр:

«Пока не беспокойтесь о нас здесь. Хоть нам здешние края крайне надоели, хотя мы устали и измождены, мы все же остаемся все теми же упорными и решительными парнями, как и раньше, полные твердой решимости выполнить те задачи, которые на нас возложены великим делом».

В связи с событиями в МНР на реке Халхин‑ Гол Анна снова собиралась в Шанхай. Нужно было везти документы и фотопленки. Пленки она, как обычно, зашила в тонкую тряпку и спрятала на себе под платье. Предстояло выполнить ряд поручений товарищей: Бранко попросил ее купить в Шанхае фотоаппарат «Лейку» – его фотоаппарат пришел в негодность, а в Японию, в числе других импортных товаров, перестали ввозить фотоаппаратуру. Кроме того, в Шанхае нужно было приобрести части к передатчику.

Пароходы в Шанхай стали ходить нерегулярно, и Анну решили отправить на самолете.

Фирма «Клаузен – Сиока» выполняла кое‑ какие заказы для военного ведомства, и билет на самолет Макс достал без особого труда через это ведомство.

Было раннее утро, когда Макс и Анна прибыли на аэродром. При расставании они внимательно посмотрели друг на друга. Глаза Макса были затуманены тревогой.

– Смотри там, будь умницей…. – тихо проговорил он.

– Не беспокойся, – бодро ответила Анна. – Не впервой… все сделаю как надо.

– Подальше прячь детали к передатчику.

Она кивнула с молчаливой улыбкой.

Пассажирами были почти одни военные – японские генералы, офицеры. Место Анне досталось у самого иллюминатора. Забросив на сетку свое пальто и ручной саквояж, она решила спокойно вздремнуть в дороге. Но ее внимание остановил толстый, коренастый генерал, который навис над ней, усаживаясь на соседнее место.

Увидя молодую даму, генерал учтиво поклонился, с шипением втягивая в себя воздух.

«Какое знакомое лицо… – подумала Анна. – Где я его видела? Эти кустистые брови, раскосые глаза…» Она заволновалась, ей почему‑ то обязательно нужно было вспомнить, при каких обстоятельствах произошла когда‑ то встреча с этим человеком. С ним была связана какая‑ то опасность. И не могла заставить себя быть спокойной и безразличной, пока наконец не вспомнила… Дайрен. Русское кладбище, где покоится прах героев Порт‑ Артура. Возглас Макса: «Смотри, это генерал Доихара! – глава японской разведки. Запомни его! » Сердце сразу провалилось куда‑ то вниз: конечно же это Доихара!

Самолет поднялся в воздух. Стюардесса, очень милая японская девушка, начала разносить завтрак. Генерал любезно, все с тем же шипением, помог Анне поставить на откидной столик поднос с завтраком.

Кусок не лез ей в горло, хотя всеми силами старалась держаться как можно непринужденнее. Про себя думала: «Судьба смеется надо мной, подсовывая такие сюрпризы».

Когда завтрак кончился и подносы были убраны, генерал достал из портфеля журнал с красочными обложками и протянул Анне:

– Дозоо (пожалуйста).

– О, данке шён, данке шён, – дрожащим голосом пролепетала Анна.

Это был иллюстрированный журнал с видами Японии. Анна листала его, закрыв им лицо, чтобы генерал не заметил ее волнения. Мысль, что рядом с ней сидит глава японской разведки, парализовала ее, повергала в ужас. А минутами ей становилось смешно. Надо же, какое стечение обстоятельств! Нарочно не придумаешь. Рихард с Максом не поверят.

Решив, что она немка, Доихара удвоил к ней свое внимание. Когда самолет приземлился на шанхайском аэродроме, он предупредительно достал с сетки ее саквояжик и пальто, любезно помог одеться. На прощанье раскланялся, сказал по‑ немецки:

– Спасибо за приятное общество.

Анна постаралась ответить ему самой очаровательной улыбкой.

Шанхай был полностью оккупирован японцами, в городе установилась относительная тишина. Анна благополучно встретилась с курьером, купила все, что требовалось, даже радиодетали. Фотоаппарат для Бранко она передала, как было условлено, во французское посольство по данному ей адресу.

Старший сын Кучимовой купил ей билет на японский пароход, проводил ее. Не знала она тогда, что виделась со своими друзьями последний раз.

Радиодетали спрятала в банку с печеньем и оставила ее открытой на столе каюты парохода. Несколько таких же банок с печеньем она положила закрытыми в общий багаж. Закрытые банки привлекли внимание контролера, он спросил, что в них находится. Анна спокойно кивнула на открытую банку, из которой только что взяла печенье, и сказала, что в остальных банках то же самое. Ее оставили в покое.

Лето сорок первого года выдалось необычайно ранним и жарким. Беспрестанно лили дожди, и в Токио нечем было дышать. Сердечные приступы у Макса участились. Анна умоляла его уехать в Тигасаки, он сопротивлялся, ссылаясь на срочность работы. С началом второй мировой войны в Европе количество информации резко возросло, и Максу приходилось целыми ночами вести длиннейшие передачи. Опасаясь пеленгации, он переходил с квартиры на квартиру, Анна переносила радиоаппаратуру. Радиограммы были такими длинными, что Максу приходилось передавать их в два, три приема.

С некоторых пор в дом Клаузенов повадился ходить районный полицейский Аояма. Он приходил обычно в то время, когда Макса не было дома, снимал у порога свои башмаки, уютно и надолго устраивался в кресле и заводил с Анной разговор о всякой всячине. Нудно, словно жуя солому, рассказывал какую‑ нибудь историю или расспрашивал Анну о незначительных пустяках. Анна для виду поддерживала разговор, а сама потихоньку наблюдала за полицейским, за его бегающим по комнате взглядом: что ему надо? Зачем он приходит к ней чуть ли не каждый день и часами разглагольствует, не считаясь с ее временем?

Однажды за обедом сообщила об этом Максу и Рихарду. Рихард слегка нахмурился, быстро взглянул на Макса, сказал беспечным голосом:

– Не обращайте внимания, Анни, этот полицейский просто дурак. Ему скучно торчать на посту, жарко, а тут он отдыхает в прохладе. Как говорит русская пословица: солдат спит – служба идет.

Рихард произнес пословицу по‑ русски, и Анна невольно рассмеялась. Однако от ее внимания не ускользнул ни его быстрый взгляд, которым он перекинулся с Максом, ни нарочито беспечный тон. Она затаила тревогу. Уж не следят ли за их квартирой? Не засекла ли их служба пеленгации? От таких мыслей холодело в груди.

Они по‑ прежнему вели передачи из разных мест. Анна ехала в назначенное место с узелком‑ фуросики, в котором была спрятана аппаратура, а через некоторое время вслед за ней приезжал Макс.

В середине мая, после очередного сердечного приступа у Макса, Анна все же уговорила его уехать в Тигасаки. Но это не избавляло Макса от напряженной работы.

Однажды Зорге пришел со станции сильно запыхавшийся, и наметанный глаз Анны сразу заметил, что что‑ то произошло. Рихард выглядел очень встревоженным, и голос его слегка охрип от быстрой ходьбы. Он не шутил, как обычно при встрече с Анной, а сразу прошел с Максом в его рабочую комнату. Позже отказался даже от обеда и очень быстро уехал.

Анна долго ждала Макса в столовой, не дождавшись, заглянула к нему в комнату. Он сидел на стуле, уставившись в одну точку.

– Что случилось, Макс? – тревожно спросила ока.

– Плохие дела, Анни… – тихо ответил он, поднимая на нее какие‑ то больные глаза.

А жизнь продолжалась. Год тому назад Бранко Вукелич женился на японской девушке, журналистке Иосико Ямасаки. У них родился сын Хироси. Бранко был счастлив. Несмотря на тревожное время, он весь так и светился счастьем. И может быть, Анна лучше других понимала его, пройдя через собственный опыт неудачной жизни с Валениусом.

Рихард писал книгу о Японии. Недостаточно хорошо владея японским, он взял себе в помощницы молодую секретаршу Исии Ханако, владеющую английским. Исии переводила для него нужные материалы. С какой‑ то безнадежной тоской и отчаянием Рихард иногда говорил с Анной о своей Кате.

– Прошлый год осенью мы собирались поехать с ней в отпуск вместе. Куда‑ нибудь на юг, к морю… – мечтательно говорил он. И, словно оправдываясь перед самим собой, перед Анной, жаловался: – Не мог я сдержать своего обещания, не мог… Но я верю, что скоро мы с ней увидимся, если, конечно, она захочет меня видеть после стольких лет разлуки…

Что могла сказать ему Анна? Какие слова утешения? И вообще, вырвутся ли они когда‑ нибудь отсюда? Во всяком случае, мало верилось в скорую встречу Рихарда с его Катей.

В немецком клубе вновь возобновилась дружба между японской и немецкой военщиной. Но фрау Этер больше не произносила горячих речей в защиту войны, не прославляла обожаемого фюрера, – в Польше погибли оба ее сына. Она по‑ прежнему активно участвовала во всех мероприятиях, носила какие‑ то необыкновенные вещи, которые прислали ей сыновья в качестве трофеев с фронта, но во всем ее облике чувствовалась глубокая, трагическая усталость, будто из нее выпустили воздух. Однажды призналась Анне:

– Лучше уж не иметь детей, как вы, чем терять их…

«А как же насчет их счастливого будущего? » – чуть не спросила Анна, но смолчала, щадя поверженного врага. Только посмотрев на бриллианты, сверкавшие в ушах фрау (подарок сыновей с фронта! ), подумала о возмездии.

В клубе царило заметное оживление. Горячо обсуждались дела третьего рейха, и говорили о возможности войны с Советским Союзом.

Каждый день Анна трепетной рукой отрывала очередной листок календаря.

А 22 июня все вечерние газеты – «Асахи», «Майнити» и другие – на первых полосах извещали о войне. «Германо‑ советская война! » – кричали огромные, черные иероглифы заголовков. Токийское радио каждые пять минут вперемежку с маршевой музыкой сообщало о наступлении немецких войск, о налетах авиации на советские города.

– Ух, как жаль, что я не могу сейчас быть там, на фронте, чтобы своими руками… – Макс в бессильной ярости сжимал кулаки.

– Я не верю в победу фашистов! – убежденно говорил Рихард. – Историю нельзя повернуть вспять.

Но все сознавали, что Советский Союз в опасности, и мучились от бессилия чем‑ нибудь помочь.

В немецком клубе было сплошное ликование, все точно с ума посходили – обнимались, целовались, поздравляли друг друга с успешным наступлением немецких войск на советские территории. Немки вихрем налетали на Анну, тискали в жарких, потных объятиях, захлебывались словами радости и восторга. Анну била нервная дрожь от этих бурных излияний, к горлу подступал истерический крик. Но приходилось улыбаться, хотя ее улыбку искажала гримаса плача.

– Что с вами, фрау Анни? – недоуменно спрашивали немецкие «муттер».

– Это от радости… – смахивая невольную слезу, отвечала Анна.

Они вернулись в Токио. Зорге сказал, что в такое тревожное время лучше быть всем в сборе. Боялись нападения Японии на Советский Союз. По циркулировавшим слухам, вся Квантунская армия приведена в боевую готовность и ждет сигнала, чтобы ринуться «на север». На площадях города в открытую происходили учения. Новобранцы учились поражать штыками соломенные чучела, на груди которых были прикреплены красные звездочки. Они с ревом кидались на чучела, стараясь точно в звездочку поразить цель. Анну пугала их воинственная ненависть к мнимым красноармейцам, их готовность умереть за своего божественного императора.

А полицейский Аояма по‑ прежнему продолжал заходить к ней в отсутствие Макса. И если раньше он вел себя с некоторой долей нахальства, то теперь был иезуитски вежлив, долго кланялся, шипел, растягивая в улыбке толстые губы.

– Гитлер – великий человек! Большевикам теперь капут, – говорил он, и его хитрые, узкие глазки вонзались в Анну, как два блестящих отточенных лезвия.

Анне хотелось закричать, затопать на него ногами, но она вынуждена была поддакивать ему и улыбаться. «Издевается? Или хочет мне, как немецкой гражданке, сделать приятное? – думала, холодея от страха. – Хоть бы уехать куда… Чего они медлят? »

Однажды невольно подслушала разговор между Максом и Рихардом. Вернее, конец какого‑ то разговора. Говорил Рихард:

– Ты знаешь, Макс, нам отсюда уже не выбраться… Теперь остается только успешно работать до конца, если не произойдут какие‑ нибудь решающие изменения, для того чтобы мы все‑ таки победили!

Потом отрывочная фраза:

– …и ты поговоришь с Анни…

Анна на цыпочках прошла мимо двери кабинета в свою спальню. Тихо присела на кровать. «Не выбраться? Что Рихард имел в виду? – мучилась она догадкой. – Переждать войну в Японии? И о чем со мной нужно поговорить? »

За обедом обсуждали все тот же вопрос: нападет Япония на СССР или нет? Если нападет, то когда это может случиться?

– Нужно спросить микадо, – пошутил Макс.

– Спросим и у микадо! – браво ответил Зорге. – За нами не заржавеет! Правильно я говорю по‑ русски, Анни?

– Совершенно правильно, – без тени улыбки ответила она, накладывая на большее блюдо пирожки.

– А наша хозяйка сегодня что‑ то невеселая, – заметил Зорге. – Опять приходил полицейский?

– Приходил… – нехотя сказала Анна.

– Хочешь избавиться от этого типа? – обратился к ней Макс.

– Конечно, хочу! Но как?!

– Уезжай в Шанхай. Я приеду несколько позже.

– Да, Анни, – подхватил беспечным тоном Зорге, – почему бы вам не уехать в Шанхай? У вас, кажется, есть там друзья…

Анна смотрела на них во все глаза: чего удумали, а?! Чтобы она в такое время бросила Макса одного, а сама спасала свою шкуру?

– Нет! – решительно заявила она.

– Все же будет лучше, если вы уедете, Анни, – мягко, но настойчиво повторил Рихард. – Вы считаете себя членом организации?

– Да, конечно! Добровольным, не забывайте…

– Все равно вы должны подчиняться приказу.

– Делайте со мной, что хотите, но этот приказ я выполнять не буду… – Помолчала секунду, усмехнулась: – Чепуха какая‑ то… – Голос ее оборвался, на глазах выступили слезы.

Мужчины растерялись.

– Ну хорошо, хорошо, – поспешно ретировался Рихард. – Поступайте, как знаете, в конце концов! – В его голосе звучало недовольство. Но губы тут же дрогнули улыбкой. – Этого и следовало ожидать!

Все облегченно засмеялись. Рихард принялся за пирожки.

– О, русские пиро́ ги! – смешно делая ударение на «о», воскликнул он по‑ русски. – Русские пиро́ ги – это вещь!

– Пи‑ ро‑ ги́, – поправила Анна.

– Спасибо, Анни. С вашей помощью я овладею русским языком. Когда приедем в Советский Союз, буду заказывать вам пироги.

Лето подходило к концу, наступило осеннее полнолуние, но жара не спадала, даже от луны как будто разливался зной. Клаузены все лето прожили в городе, их домик в Тигасаки пустовал.

Жили только одним: как идет война в Советском Союзе. Вести были неутешительными. Токийское радио вопило о падении Смоленска, Киева, о блокаде Ленинграда. Фашисты рвались к Москве.

По радио в открытую говорили о том, что, как только Москва падет, Япония выступит против СССР на Дальнем Востоке. Газеты изображали дело так, что агрессором является не Германия, а Советский Союз. «Стараясь привлечь на свою сторону СССР, европейские демократии надеялись, по‑ видимому, предотвратить войну. Но руководители политики СССР предпочли войну, несомненно надеясь, что в результате ожидающихся потрясений вновь подымется призрак мировой революции! »

– Как бы узнать действительное положение на фронтах, – меряя шагами комнату, говорил Макс. – Что бы они тут ни болтали, а «блицкриг» провалился! Значит, советские войска держатся!

Но иногда Макс впадал в мрачное уныние.

– Над миром нависла большая опасность, Анни, фашизм – самая черная страница в истории человечества. Некоторые сравнивают его со средневековым варварством. Куда там! В средневековье сжигали отдельных людей, так называемых «еретиков», а германский фашизм хладнокровно истребляет целые города невинных людей.

– Какая еще дикая на земле жизнь, – «философствовала» Анна. – Люди убивают друг друга, из‑ за чего? Чтобы властвовать.

– Их заставляют убивать, Анни.

– А почему они подчиняются? Их же много. Скрутили бы всех негодяев, сказали бы: «Нет! »

– Может, когда‑ нибудь так и случится, – серьезно отвечал Макс.

И только Зорге не поддавался никакой панике. Несмотря на жару, он всегда выглядел бодрым и энергичным. Анна восхищалась его самообладанием. От него они узнавали точную информацию о войне в Советском Союзе.

– А гитлеровцы‑ то завязли под Москвой! Так‑ то… Бьют их и в хвост и в гриву! Вот тебе и молниеносное наступление, – весело сказал зашедший к ним Рихард.

Сообщение Зорге несколько ослабило душевное напряжение. Выпили немножко за победу и тихонько спели «Катюшу», любимую песню Рихарда.

– Считаю, что мы здесь сделали все, что было в человеческих силах. Пора нам позаботиться о собственной безопасности, – как бы подводя итоги, сказал Зорге. – Конечно, всем сразу покидать страну нельзя, это вызовет у полиции подозрение, и нас снимут с первого же парохода или самолета. Будем рассеиваться постепенно. Ты, Макс, как торговый человек, свободный коммерсант, можешь сослаться на какой‑ нибудь выгодный контракт и уехать в Китай, а оттуда – во Владивосток. Устраивает?

– Вполне! – обрадовался Макс. – А ты, Рихард? Куда ты?

– У меня грандиозные планы. Как ты думаешь, Макс, насчет того, чтобы поработать со мной в Германии? – загадочно спросил он.

– Очень положительно, Рихард! – живо ответил Макс.

– У него есть покровитель, – вспомнила Анна, не поняв смысла их разговора. – Мистер Кросби, который предлагал ему работу в Берлине.

– Дался тебе этот Кросби! – засмеялся Макс.

…Они явились в дом рано утром. Их было двое: знакомый Анне полицейский Аояма и с ним еще один из управления, противный тип с вывороченными губами.

– Муж дома? – после краткого приветствия спросил Аояма.

– Зачем он вам понадобился в такую рань? – удивилась Анна.

– Спит, значит? – усмехнулся полицейский.

– Спит. – Она указала наверх. – Разбудить?

Аояма не ответил. Прямо в ботинках быстро стал карабкаться наверх, в спальню. Анна удивилась – обычно он оставлял обувь у порога. Вопросительно поглядела на второго полицейского. Его скуластое лицо осклабилось в улыбке: ничего, мол, особенного. Он зевал, ерзал на стуле, всем своим видом выражая скуку и равнодушие, но глаза его неотрывно следили за Анной. Ей стало страшно. «Все это неспроста», – тревожно подумала она.

Сверху спустился Макс и полицейский Аояма. Макс выглядел несколько обескураженным.

– Говорят, я накануне сбил своим авто какого‑ то мотоциклиста, – обратился он к Анне. – Вызывают в полицейское управление для выяснения дела…

– Да, да, – подтвердил Аояма. – Он скоро вернется.

И они ушли.

Поведение полицейских показалось Анне очень подозрительным. Аояма был всегда любезен, а сегодня едва кивнул и чуть ли не бегом устремился наверх. Второй полицейский явно сторожил ее, чтобы она куда не ушла… Анна заволновалась. Она вдруг ясно осознала опасность. Конечно же частые помещения Аоямы за последние три недели как‑ то связаны с сегодняшним днем, а история с мотоциклистом лишь предлог. «Случилось что‑ то ужасное, – подумала она, – нужно спрятать сундук с аппаратурой и что‑ то сделать с документами…»

Анна поспешила к лестнице, ведущей наверх, но тут с грохотом распахнулась входная дверь – и в прихожую вломились полицейские. Один из них бросился к ней, поймал за руку, тут же подскочили другие полицейские и вцепились в нее, крепко держа, словно какое‑ то чудовище.

Они трясли ее за плечи, громко допытывались, нет ли в доме адской машины.

– Нет, – сказала она, взволнованно думая в это время о Максе. «Значит, его забрали… А у него плохо с сердцем».

Полицейские осторожно приступили к обыску. Их набилось в квартиру не меньше двадцати человек во главе с прокурором.

Высокий, тщедушный прокурор, со странно маленькой, вытянутой головой на тонкой шее, смешно подпрыгивал и тыкал своими кулаками в лицо Анны.

– Говори правду, я тебе покажу! – верещал он.

Полицейские открывали шкафы, чемоданы и вот открыли сундук, в котором была спрятана радиоаппаратура, фотоаппарат и деньги. Прокурор издал торжествующий клич и прыгнул к сундуку.

– Назад! – властно крикнул пожилой, коренастый сержант. – Возможно, заминировано, – объяснил он прокурору.

Все замерли на месте и словно онемели. Анна увидела, как побелели их физиономии, превратившись из желтых в зеленые. Они долго молча смотрели друг на друга, даже руки Анны отпустили. Она мигом воспользовалась их замешательством: прислонилась спиной к шкафу, загородив маленький выдвижной ящичек, где хранились катушки с фотопленками.

– Так и будем стоять? – нетерпеливо сказал прокурор сержанту.

Тот осторожно приблизился к сундуку и начал тщательно его обследовать. Пот градом катился по его лицу. Анна не без любопытства наблюдала всю эту сцену. «Шакалы трусливые», – презрительно думала она.

– Можно осматривать, – сказал наконец сержант, вытирая лицо бумажным платочком.

Все ожили, словно марионетки, которых дернули за веревочки. Прокурор первый прыгнул к сундуку.

– Те‑ те‑ те… – заверещал он, осматривая содержимое сундука. – Несите все в машину, – распорядился он и снова приступил к Анне.

– Говори, где спрятано остальное? – прокричал он громко и отрывисто.

Анна как можно спокойнее ответила:

– Больше нигде ничего нет.

– Говори! – ревел прокурор. – Дальнейшее укрывательство не поможет, мы все знаем и все равно все найдем.

Анна молча пожала плечами – ищите, мол.

Прокурор попрыгал возле нее и, ничего не добившись, отстал.

Полицейские забрали все, что нашли, и уехали, оставив в квартире засаду из четырех человек.

Было это 18 октября 1941 года – в день рождения императора Японии Хирохито, большого национального праздника.

На ночь Анне приказали оставаться в спальне и не выходить в другие комнаты. Прямо в одежде, до смерти измученная, но внутренне натянутая, как струна, свалилась на кровать. У открытой двери в кресле устроился полицейский.

«Катушки с пленками… Надо уничтожить во что бы то ни стало…» – лихорадочно думала она. Лежала тихо, не шевелясь, и сквозь опущенные ресницы зорко наблюдала за полицейским. Вскоре он начал клевать носом, испуганно вздрагивая при каждом шорохе. Наконец голова его беспомощно свесилась на грудь – он крепко спал. Внизу, вероятно, тоже спали. В доме стояла мертвая тишина. Анна тихо поднялась с кровати и, замирая от страха, стала пробираться по своей квартире, как по темному лесу, полному хитрых и хищных зверей. Через вторую дверь, которая вела в ванную и туалет, прокралась в комнату, где лежали катушки с пленками. В ящике она обнаружила какую‑ то бумагу, подписанную Рихардом. Забрав пленки и бумагу, быстро проскользнула в ванную. Бумагу порвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз, а катушки с пленками запихала в газовую колонку. Зажечь не успела, наверное, шум воды в туалете разбудил полицейского. Он быстро вскочил с кресла и резко распахнул дверь ванной комнаты. Увидя Анну, шарахнулся обратно и снова уселся в кресло.

Ночь длилась невероятно долго. По полу медленно крался лунный свет. Было жутко и ужасно тоскливо. Анна думала о Максе. Где он теперь? Куда его увели? В какую бросили тюрьму… Она была наслышана об ужасах японских тюрем, о жестоких пытках, которые там применяли. При мысли, что Макса подвергают пыткам, ей делалось дурно.

Две недели Анну день и ночь охраняли в квартире полицейские. Иногда в дом заходил Аояма. Она пыталась узнать у него что‑ нибудь о Максе, но он молча крутил головой: мол, ничего не знаю.

Неизвестность совсем измучила Анну. Она почти не спала по ночам. Безумная тревога за Макса истерзала ее. Она обращалась то к одному полицейскому, то к другому, надеясь хоть по каким‑ нибудь намекам узнать что‑ то о Максе, но они лишь грубо хохотали над ней, издевательски приговаривая:

– Всех вас пук, пук – и в яму…

Через две недели охрана покинула дом, но обыск производился целый месяц. Полицейские с фотоаппаратами снимали все подряд. Специалисты в лупу рассматривали все предметы, каждую бумажку, искали отпечатки пальцев посторонних людей. Когда эксперты просмотрели все, что нашли нужным просмотреть, полицейские начали увозить кое‑ что из квартиры. Увезли электропатефон, радиоприемник, все книги.

А утром 17 ноября пришла новая группа полицейских. Они были в форме и при саблях.

«За мной», – вся похолодев, подумала Анна. Ею вдруг овладело странное спокойствие. «Может, увижу Макса…» – мелькнула благая мысль. Ради этого она отправилась бы куда угодно, хоть к черту в пекло.

Все же, когда одевалась, руки противно дрожали, а ноги стали как ватные, зато голова работала ясно, отчетливо.

Под конвоем полицейских Анна медленно сошла вниз. На улице ждала машина.

Ее привезли в полицейское управление и черным ходом куда‑ то повели.

– Куда вы меня ведете? – сопротивляясь грубым тычкам полицейских, спросила Анна.

– Сейчас узнаешь… – хмыкнул низенький, кривоногий полицейский, похожий на краба.

Перед темной дырой подвала полицейские расступились и толкнули Анну на узкую каменную лестницу. Она чуть не упала, поскользнувшись на мокрой, ослизлой ступеньке. Внизу чернела жуткая тьма. Где‑ то глубоко‑ глубоко слабо светилось желто‑ красное пятно электрической лампочки. Снизу веяло затхлой, промозглой сыростью. Холодная дрожь пробежала по телу Анны. «Господи, спаси и помилуй», – непроизвольно прошептала она, инстинктивно схватившись за руку полицейского.

– Испугалась?! – насмешливо сказал грубый голос. – Ну, иди, иди…

Ступеней было довольно много, они спускались и спускались, рока не уперлись в дверь. Один из полицейских открыл ее, и Анна очутилась в полутьме. Рядом, лязгая саблями, молча сопели полицейские, ждали, наверное, как она будет реагировать на обстановку.

Только через несколько минут Анна могла разглядеть, что находится в яме. По обеим ее сторонам у стенок чернели клетки, а в них, плотно друг к другу, сидели люди. При виде Анны и полицейских они не издали ни единого звука, словно были не люди, а каменные изваяния. Только глаза их слабо мерцали в красноватом сумраке. Это было так страшно, что Анна невольно попятилась к двери. Ее с грубым хохотом толкнули обратно и начали срывать с нее платье, белье, туфли, чулки… Кто‑ то запустил свои пальцы в ее волосы и, дико визжа, растрепал их. Остальные глумливо хохотали.

Полуживую от страха ее втолкнули в камеру, бросив вслед только белье. Дверь захлопнулась, загремел замок. Анна задохнулась от нестерпимого зловония. Казалось, от вдоха в груди остался осадок. Осмотрелась. Камера была маленькая, темная. Под самым потолком скупо светилась лампочка. На каменном полу, посредине лежала мокрая, прогнившая циновка. В дальнем углу была дыра – параша. Анна долго стояла без движения, к горлу подступала тошнота, дышать было абсолютно нечем. Ее охватило безграничное отчаяние. «Это конец», – подумала она и почти без чувств рухнула на мокрую циновку. Ее трясло как в лихорадке, голова горела. Слезы сами собой текли по щекам. Это приносило ей какое‑ то облегчение.

«Что же я плачу? – спохватилась она. – Разве не предполагала, что так может случиться? » Пусть конец, она ни о чем не жалеет. Все было правильно. Ее жизнь не прошла даром. Она изведала большое, настоящее счастье – счастье любви, своей причастности к большому, справедливому делу.

Со злорадством вспомнила, как ей удалось под самым носом полицейских, охранявших ее, уничтожить восемь катушек снимков и какую‑ то бумагу, подписанную Рихардом.

Постепенно она впала в забытье…

Грезилось ей небо, блеклое от зноя, в нем плавают словно застывшие птицы, а внизу струится, колышется горячий воздух. Зной палит ее, и она жадно пьет ледяную воду из кувшина, который держит в руках смеющийся Макс.

Весь день ей не приносили ни еды, ни питья. Да она не смогла бы и есть – от дурного воздуха ее мутило. Хотелось пить.

Поздно вечером загремела дверь. Вошли двое полицейских.

– Встать! – раздался над ней повелительный голос.

Анна попыталась встать – ноги не слушались.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8910 Следующая ⇒