Мария Васильевна Колесникова 7 страница

Наконец передатчик был смонтирован, и Макс решил его опробовать из квартиры Бранко Вукелича, с женой которого, Эдит, предстояло познакомиться Анне.

Вукеличи жили далеко, к ним нужно было ехать чуть ли не через весь город на электричке.

Стояла поздняя осень – прекрасная пора в Японии, когда спадает влажная духота и устанавливается сухая и солнечная погода. В парках цветут осенние, особенно яркие хризантемы – розовые, кирпично‑ красные, бронзовые. Пламенеют листья кленов.

Из окна электрички Анне был виден весь Токио – море серых деревянных домишек до самого горизонта. Мелькали горбатые мостики через многочисленные каналы, строения под загнутыми крышами, красные тории – нечто вроде ворот перед синтоистскими храмами. Тории считались национальным символом Японии.

Европейским был только центр с его деловой частью Маруноути, где в великолепных билдингах и уродливых каменных зданиях под тяжелыми загнутыми крышами сосредоточились банки, конторы, ведомства. На массивных дверях золотые дощечки с названиями, написанные иероглифами и по‑ английски. Крошечный парк Уэно кишит людьми. Главная улица Гинза очень оживлена, на тротуарах толпы людей. Здания густо увешаны горизонтальными и вертикальными полотнищами реклам, которые по вечерам сверкают разноцветными огнями. Улица вся горит, пылает, создавая феерическую картину. Говорят, что в Токио самая богатая реклама, богаче даже, чем в Нью‑ Йорке.

Стоит немного удалиться от центра, как попадаешь в лабиринт старых торговых улиц, похожих на китайские: те же двухэтажные домишки, в которых наверху живут, а внизу содержат лавочки. Приглушенно светятся окна многочисленных ночных клубов, кабаре, ресторанчиков. Здесь гнездятся тайные опиекурильни под видом невинных харчевен. Наркомания такой же страшный бич, как и в Китае. Нередко где‑ нибудь в глухом переулке можно было увидеть беспомощных, словно мертвых людей, одурманенных опиумом.

За торговыми кварталами лепятся один к одному бумажные домишки и бараки. По тесным переулкам – грязные канавы с вонючей, позеленевшей водой. Нет ни канализации, ни водопровода. Нечистоты выливают в канавы, а воду берут из каналов, проложенных от реки. Город расположен на холмах, и домишки взбираются по ним до самого верха, создавая впечатление огромных черных муравейников. Здесь такая же суровая борьба за существование, как и всюду.

Дом Вукеличей стоял на холме. Это был типичный двухэтажный японский домик с верандой и раздвижными стенами.

Их встретил сам Бранко, высокий, стройный, молодой мужчина с тонким лицом и обаятельной, дружески приветливой улыбкой. Он как‑ то очень просто и естественно поздоровался с Анной, и она невольно подумала: «Есть же люди, с которыми сразу чувствуешь себя очень легко».

Бранко позвал жену. К ним вышла худощавая, светловолосая женщина в пестром японском кимоно. Увидя Макса, она равнодушно кивнула ему и выжидательно поглядела на Анну светлыми, какими‑ то прозрачными глазами.

– Моя жена, Анна, – представил Макс.

– Эдит, – с тем же равнодушием сказала женщина и, не протянув руки, пропустила Клаузенов в гостиную.

– Ну, вы тут побеседуйте пока, а мы пойдем наверх, – сказал Бранко.

Женщины остались одни. Анна неловко присела на диван, развязала фуросики, достала подарки: коробку конфет, смешную заводную обезьянку.

– Это вам и сыну, – неуверенно сказала она, смущенная нелюбезностью хозяйки.

– Спасибо.

Эдит равнодушно взяла подарки, положила на низкий лакированный столик.

В комнату вбежал резвый мальчик лет семи, очень похожий на Бранко. Он сразу заметил игрушку и вопросительно поглядел на мать.

– Тебе от тети, – Эдит подала ему игрушку.

– Спасибо, – тихо поблагодарил мальчик, не глядя на Анну. – Мам, можно мне пойти к Абэ? – просительно проговорил он.

– Иди, – разрешила мать. – Гулять только в саду, Рауль! – уже вслед ему прокричала она. – Беда с ним, товарищей нет, играет с японскими детьми, научился болтать по‑ японски. А у вас есть дети?

– Нет, – коротко ответила Анна, этот вопрос ей был всегда неприятен.

– Тогда вам легче, вы отвечаете только за себя, а тут… – На лице Эдит появилось страдальческое выражение. – Вечный страх перед полицией. Совершенно не сплю ночами, каждый шорох пугает, вгоняет в дрожь. Бранко говорит, что я сумасшедшая. Может, правда? – Она сжала пальцами виски и устало смежила веки.

– Ну зачем же заранее так волноваться? – с ласковой укоризной проговорила Анна. – Ваш муж в такой же степени отвечает за благополучие сына, как и вы.

– Отвечает… – вяло усмехнулась Эдит. – У него идеалы… Душу прозакладывает за них. Весь в мать, фанатичку. Она‑ то и толкнула своих сыновей на гибельный путь… Старший сражается теперь в Испании, в интернациональной бригаде, Бранко – извольте радоваться – военный разведчик. Зачем? Что ему этот Советский Союз, в котором он и не бывал никогда. – Эдит снисходительно усмехнулась и посмотрела на Анну своими прозрачными глазами. «Странные глаза! – подумала Анна. – Через них все насквозь видно, а в них самих – ничего не разглядеть. Рот упрямый, решительный». Вслух поинтересовалась:

– А как же вы познакомились с Бранко?

– Так, случайно… На курорте. На курортах ведь легко знакомятся, легко влюбляются, – с легким ироническим смешком ответила Эдит. – И я влюбилась в Бранко. Он был веселый, общительный, отлично танцевал и очень настойчиво ухаживал… Одним словом, мы не на шутку увлеклись друг другом. Однако чего же мы так сидим? – спохватилась она. – Давайте хоть чай пить.

Пока Эдит готовила чай, Анна рассматривала гостиную – небольшую комнату в чисто японском духе: с раздвижными шкафами, с толстыми соломенными циновками‑ татами на полу, с традиционной нишей, где висела длинная, вертикальная бумажная картина с изображением Фудзи и каллиграфически нарисованными тушью иероглифами. Перед картиной стояла высокая фарфоровая ваза с поздними хризантемами. Все как в японском доме. Внимание Анны привлекли отлично сделанные цветные фотографии на стенах, в основном это были храмы – вычурные японские постройки с многоярусными пагодами.

– Бранко увлекается японской архитектурой, – сказала вошедшая Эдит, увидя, с каким интересом Анна рассматривает снимки. – В юности он учился на архитектора в своем родном городе Загребе – это в Югославии. Бранко по национальности хорват. Возможно, из него вышел бы неплохой архитектор, если бы не мамочка. В Париже он от нужды занялся фотографированием, сотрудничал в журналах.

Она поставила на низкий лакированный столик поднос с чаем и сладостями.

– Пододвигайтесь, – указала на кресло, – хорошо, что вы зашли. Я чувствую себя здесь такой одинокой… Иногда так хочется излить перед кем‑ нибудь душу… Пыталась устроиться на работу, но увы! Я преподавательница физкультуры по японским упражнениям, оказалось, что здесь своих преподавателей некуда девать. – Эдит несколько оживилась.

Они уселись в удобные низкие кресла.

– Так вот… – продолжала она, разливая по чашкам душистый зеленый чан. – Бранко подавал большие надежды в архитектуре, но мадам Вильма (это его мамочка) сделала из него политика. Ее коньком была русская революция. Даешь свободную республику! Все как в России. Своими бредовыми идеями она и сыновей заразила. Кончилось тем, что Бранко посадили в тюрьму как студента‑ марксиста, такая же судьба ожидала и старшего сына, Славомира. А муж просто сбежал от нее…

– Сбежал? – удивилась Анна.

– Ну да, – как само собой разумеющееся подтвердила Эдит. – Не мог же полковник королевской армии жить с такой сумасбродкой! Она его просто позорила…

– И она уехала во Францию? – догадалась Анна.

– Не уехала, а позорно бежала, выцарапав каким‑ то образом из тюрьмы Бранко. Бежала, увлекая за собой всех четверых детей в эмиграцию. – У Бранко еще две сестры в Париже.

– Она была богата? – спросила окончательно заинтригованная Анна.

– Если бы! – презрительно воскликнула Эдит, обрадовавшись возможности позлословить о свекрови. – В том‑ то вся и трагедия, она лишила детей обеспеченной жизни, будущности, обрекла их на нищенскую эмигрантскую жизнь, и все из‑ за чего? Из‑ за своих эгоистических целей. Вы думаете, она в Париже опомнилась? Как бы не так! Целыми днями строчила какие‑ то статьи. Вечно в нашем доме толпились югославские эмигранты, кричали, спорили, обсуждали статьи Вильмы. Я только теперь поняла, что это были за люди, – политические эмигранты! Они втянули в политику и Бранко со Славомиром. Все бредили Советским Союзом, кричали, что это великий эксперимент и его нужно всячески охранять, и еще что‑ то в таком же роде. Иногда мне казалось, что все они сумасшедшие.

Анна хотела сказать, что она была в Советском Союзе и ей там очень понравилось, но, посмотрев в прозрачные глаза Эдит, раздумала. Спросила только:

– Вы немка? Так хорошо говорите по‑ немецки…

– Нет. Я датчанка. В Дании многие говорят по‑ немецки. Я выросла в провинции, на ферме, любила природу, спорт. Окончила спортивное училище и стала преподавать физкультуру в местной школе. А однажды летом поехала в Поттаяк, на западное побережье Франции, – захотелось поплавать в Атлантическом океане. Там и нашла свою судьбу. – Эдит тяжело вздохнула, взяла сигарету, протянула коробку Анне.

– Спасибо, я не курю, – отказалась Анна.

– А я здесь стала курить, это как‑ то успокаивает. – Она затянулась, окутывая себя голубым облачком дыма. – Я была самой обыкновенной, здоровой девушкой, мечтала о тихом семейном счастье с кучей детей, уютным домом, – она доверительно улыбнулась: – А все получилось наоборот… Бранко учился в Сорбоннском университете на юридическом. Учился и работал юристом в одной парижской электрической компании. Денег не хватало, кое‑ как перебивались. А потом грянул кризис, и Бранко потерял работу. Пришлось мне с ребенком на время уехать к отцу в Данию.

– А Вильма? Как она относилась ко всем трудностям? – заинтересованно спросила Анна.

– Очень спокойно, – сказала Эдит, гася в пепельнице окурок и зажигая новую сигарету. – Она обращалась со своими детьми как с товарищами. Когда Славко женился на русской девушке, дочери советских специалистов, приехавших в командировку в Париж, и решил уехать с ней в СССР, Вильма одобрила этот его шаг. Я уверена, что и поездка Бранко в Японию была благословлена его авантюристкой мамочкой. Она же типичная авантюристка, – повысила голос Эдит. – Теперь вот с какой‑ то гордостью сообщила Бранко, что Славомир уехал добровольцем в Испанию. Ей, наверное, и в голову не приходит, что его могут убить. Я таких женщин не понимаю. Не жалеть своих детей! Подумаешь, деятельница… Без нее бы не обошлось. Писательницей заделалась! Воображаю, чего она там пишет. По‑ моему, она просто тщеславная, как вы думаете?

Вопрос застал Анну врасплох. Она, конечно, была не согласна с Эдит. Но сказать ей, что Вильма Вукелич вызывает в ней восхищение, хорошую зависть к ее мужеству, ее целеустремленности, значит обидеть Эдит, оттолкнуть от себя. И Анна ответила довольно туманной фразой:

– Кто знает. Ведь люди такие разные…

– Как бы там ни было, но я попала в скверную историю, – сердито сказала Эдит, недовольная ответом Анны. По‑ видимому, она хотела какого‑ то оправдания для себя, для своего задуманного бегства, моральной поддержки, что ли… – Бранко обманул меня, – продолжала она упрямо. – Он вовлек меня в опасное дело, и я узнала об этом только здесь. Говорил, что едем в Японию от силы на год – он заключил контракт с иллюстрированным журналом «Вю». А мы торчим здесь почти четыре года в этом ужасном Токио, где летом нечем дышать, где все проплесневело и пропахло старой, вонючей пылью. Если бы не Рауль, я давно бы сошла с ума…

– Так нельзя, – мягко сказала Анна. – Возьмите себя в руки. Подумайте о Бранко, вы очень осложняете ему жизнь.

– Осложняю? – удивилась Эдит. – Скажете тоже. Вам легко рассуждать… – глаза ее стали сердитыми и утратили пугающую прозрачность. – А мне‑ то каково? С ребенком? Представьте себе, что нас хватают и бросают в тюрьму, а он, такой маленький, беспомощный, мой Рауль, остается один в этой ужасной, азиатской стране. О‑ о‑ о.

Она в отчаянии заломила руки, очевидно поддавшись навязчивому видению.

– Нет, я больше не могу. Уеду к сестре в Австралию. Буду спокойно воспитывать сына, – решительно проговорила она.

Анне и жаль ее было, и в то же время все в ней протестовало против такой откровенной слабости. Вильма была ей понятней, ближе. Ведь она принадлежала к той же породе людей, что и Рихард, Бранко и… и Макс! И вдруг она как‑ то по‑ новому увидела Макса, оценила его мужество и, может быть, впервые так ясно поняла всю значимость того дела, которому он служил. С гордостью за него подумала, что постарается быть достойной его помощницей.

– Вам нужно хорошо отдохнуть. Поезжайте куда‑ нибудь в горы или на побережье. Здесь есть чудесные места, – посоветовала она.

– Нет, нет, это не поможет, – холодно возразила Эдит. Она почувствовала, что Анна ее не поддерживает и не одобряет. – Я нормальная женщина, мать и хочу только счастья своему сыну. Надеюсь, вы знаете, чем они там занимаются? – указала она пальцем на потолок.

– Конечно, – серьезно ответила Анна.

– Та‑ та, ти‑ та… А служба пеленгации не дремлет, и полиция может внезапно ворваться в дом. Каждая такая передача – нервный шок для меня.

Когда возвращались домой, Анна сказала Максу:

– Не выполнила я задание Рихарда. Эдит не та женщина, на которую можно как‑ то повлиять. У нее свои понятия обо всем, свои взгляды на жизнь.

– Ты права, – ответил Макс. – Бранко мне признался, что между ними очень сложные отношения.

По инициативе посольских нацистов и председательницы женского общества фрау Этер в немецком клубе был устроен новогодний костюмированный бал.

Просторный зал клуба, красиво убранный цветами, яркими драпировками и японскими панно, был переполнен нарядной публикой. Всюду висели портреты Гитлера и японского императора Хирохито. По залу группами фланировали японские офицеры, очевидно приглашенные в качестве гостей.

Было много разных киосков: «Цветочный», «Счастливый базар», «Тайный стол», «Военный крюшон» и просто «Крюшон». В киосках торговали дамы из женского общества, одетые в пестрые маскарадные костюмы. Гости охотно покупали цветы, бамбуковые веера, цветные фонарики, жемчужные запонки и ожерелья, маленькие бюстики фюрера.

Анну фрау Этер определила в крюшонный киоск, имеющий вид шатра. Драпировки над входом скреплялись огромной черной свастикой. Председательница похвалила ее за красочный костюм немецкой крестьянки. Сама фрау была одета в какой‑ то широкий лиловый капот с огромным бутафорским орденом «Дойче муттер» на груди. Ее мощная фигура с головой, похожей на пылающий факел, беспрестанно мелькала по всему залу, появляясь то тут, то там. Она встречала гостей, поддерживала непринужденное веселье, следила за порядком.

Возле «Военного крюшона», который был рядом с киоском Анны, толпились немецкие и японские офицеры. Среди них Анна заметила военного атташе Эйгена Отта, который был довольно редким гостем клуба. Значит, что‑ то очень важное побудило его прийти сегодня на этот вечер. Эйген Отт был в военной форме с каким‑ то крестом на груди. Он держал под руку высокую белокурую даму в черном шелковом платье с низким вырезом. Дама была выше его, и напрасно Отт задирал свою длинную арийскую голову – он казался перед ней смешным лилипутом. «Тереза, его жена! – догадалась Анна. – Недаром она бегает за Рихардом! » И тут же увидела Зорге, веселого, элегантного. Он хотел подойти к Оттам, но его опередил какой‑ то важный японский генерал, который уже раскланивался с ними. Фрау Тереза коротко ответила на поклон японца и устремилась навстречу Рихарду, оставив мужа наедине с генералом.

– А! Доктор Зорге! Рада вас видеть, – кокетливо пропела она, протягивая ему руку для поцелуя. – Как вам нравится бал?

– Вы всегда прелестны, фрау Тереза, – целуя ей руку, сказал Рихард. – Бал замечательный, много японских гостей. И портреты Хирохито… Что здесь происходит? Просветите меня, пожалуйста.

– Я? Вас?! Ай‑ яй‑ яй, – укоризненно покачала головой Тереза. – Первоклассный журналист‑ международник – и не знает… Этот бал дан в честь сближения молодого японского офицерства с немецкими национал‑ социалистами. А тот японец, с которым разговаривает Эйген, их вождь, генерал Араки.

– Ага, вот оно что… – отрывисто произнес Зорге. – Они пришли поблагодарить немецкий вермахт за помощь в военной подготовке их армии… Что ж, Эйген Отт первый достоин такой благодарности.

– Вы несносны, доктор Зорге, – капризно сказала Тереза. – Угостите меня лучше крюшоном.

Они подошли к стойке, и Анна смогла близко рассмотреть фрау Отт. Типичная немка. Волосы очень светлые, а брови темные и глаза темно‑ голубые. На очень белом холеном лице легкие веснушки. Ничего, красивая женщина, такая может произвести на свет целую роту будущих солдат…

– Добрый вечер, фрау, – вежливо приветствовал Анну Рихард, как совсем незнакомую. – Два крюшона, пожалуйста.

Они тянули холодный крюшон и весело болтали о пустяках. Улучив момент, Рихард лукаво подмигнул Анне.

Мимо киоска меланхолично прошествовал Макс. Ему было явно скучно. Он вообще не любил ходить в клуб, считая, что это сфера Рихарда.

Грянул духовой оркестр. Он исполнил «Германия превыше всего» и «Кими га ё! ». После этого фрау Этер по микрофону пригласила всех в зрительный зал на официальное открытие бала. Все ринулись занимать места. Фрау Тереза увлекла Рихарда в веселый поток публики. Женщины‑ киоскерши, закрыв свои киоски, тоже пошли в зрительный зал. Анна отыскала Макса, и они сели рядом.

В глубине сцены красовались два огромных портрета: Гитлера и Хирохито, осененных знаменами – немецким, со свастикой, и японским, с красным диском посредине.

На сцену бравой, военной походкой поднялся Эйген Отт. В зале воцарилась тишина.

– Дамы и господа! – раскатисто прозвучал по микрофону голос Отта. – Сегодня здесь происходит дружеская встреча представителей двух великих народов, призванных владычествовать над всем миром. Перед народом Ямато стоит та же благородная задача, что и перед Германией, – уничтожить коммунизм. Уничтожением коммунизма в собственной стране фюрер преградил ему путь в Западную Европу, а потому Германия может по праву считаться бастионом Запада против коммунизма. «Путь на север! » – девиз наших друзей японцев. «Дранг нах остен! » – наш девиз.

Отт закончил свою речь под дружные аплодисменты всего зала.

На сцену поднялся генерал Араки, сопровождаемый переводчиком, молодым японским офицером.

– Мина‑ сан! – начал он слегка визгливым голосом, показывая длинные, выступающие вперед зубы. – Япония всегда стояла за дружбу с тысячелетним германским рейхом. Японская армия слишком многим обязана Германии в военном отношении, и я считаю своим долгом выразить этой великой стране нашу благодарность.

Так же, как и Германия, мы стремимся сегодня к национальному обновлению, а потому многое перенимаем у Германии, изучаем важные принципы ее национального обновления.

У Германии есть гениальный фюрер, у нас – божественный император Хирохито. Большевизм, являясь худшим врагом монархии, является и заклятым врагом нашей системы – системы божественной императорской власти. На кого может опереться император? Только на армию как на наиболее решительный и преданный инструмент его величества.

Эти слова Араки сопроводил весьма энергичными жестами.

– Северный Китай нужен Японии для форсирования войны против Советского Союза и китайских коммунистов!

Араки сделал глубокую паузу, чтобы зал мог подумать и по достоинству оценить это важное заявление. Анна посмотрела на Макса, он сидел хмурый, с плотно сжатыми губами.

– Нам необходима прочная дружба, – начал опять Араки. – От этого зависит дело покорения Европы и Азии. Единство оружия и воли! – вот девиз молодого офицерства.

Этой патетической фразой, провозглашенной на очень высокой ноте, генерал Араки закончил свою речь и под дружные аплодисменты сошел со сцены.

После выступлений Отта и Араки начали показ документальных фильмов.

Под характерную музыку военного марша на экране четко отбивали шаг солдаты рейха. Они шли правильными каре, вызывая ощущение чего‑ то мощного, непреодолимого. «Ein Reich! Ein Volk! Ein Fü hrer! » – громко скандировали они в такт своим шагам. Сверлящая музыка марша проникала в самое сердце, вселяя чувство тревоги. Анна зябко прижималась к плечу Макса. А ровный, бесстрастный голос диктора уверенно сообщал: «Велико‑ германский рейх создает твердое как сталь ядро немецкого могущества».

В небе зарокотали мощные немецкие бомбардировщики с черными свастиками на крыльях и фюзеляжах. С пронзительным воем посыпались на раскинувшийся внизу город бомбы. Оглушительные взрывы, и вот уже дымящиеся развалины, разбитые улицы, заваленные обломками зданий.

– Мадрид! – взволнованно прошептал Макс. И в подтверждение его слов голос диктора возвестил: «Над Испанией возникла угроза коммунизма, которая несет смерть западной цивилизации. Уничтожив коммунизм в Испании, мы нанесем поражение мировому коммунизму».

На экране возник толстенький, кургузый человек в военной форме в тесном окружении каких‑ то штатских лиц.

«Немецкие и итальянские дипломаты приветствуют главу испанского правительства генерала Франко», – сообщил диктор. Анна почувствовала, как напряглись плечо и рука Макса.

Фильм закончился выступлением фюрера перед многотысячной толпой берлинцев. Фюрер был точно такой же, как на портрете. Из‑ под низко надетой военной фуражки неистово сверкали злобные глаза, глаза фанатика. Лающим голосом, сопровождаемым судорожной жестикуляцией, он вещал: «Нет в мире такой силы, которая могла бы помешать созданию Великогерманской империи! Мы должны настаивать на равноправии с другими народами, чтобы занять принадлежащее нам место в мире».

«Хайль Гитлер! » – ревела толпа на экране.

«Хайль! Хайль! Хайль! » – громко скандировали в зале.

По спине Анны побежали холодные мурашки. Ей стало страшно от такого мощного единодушия.

Молча вышли с Максом из зала, обменялись какими‑ то незначительными фразами. Анна пошла в свой киоск, а Макс затерялся в веселой, возбужденной толпе. Начался бал.

Оркестр заиграл танцевальные мотивы, и все закружились в радужном вихре.

Когда веселье было в полном разгаре, началась выдача призов за лучшие костюмы. Перед жюри, которое возглавляла фрау Этер, проходили танцующие пары.

Первый приз получило красное чудовище в страшной маске с оскаленными зубами – костюм символизировал мировой коммунизм. Вторую – самурай. Многие получили призы за художественность своего костюма. Все это породило веселый ажиотаж, внесло в общество необыкновенное оживление и непринужденность.

Среди танцующих Анна заметила Рихарда, который был в паре – конечно же! – с фрау Терезой.

В киосках шла бойкая торговля. Кавалеры дарили дамам цветы, разные безделушки, духи.

Разомлевшие от духоты гости поглощали неимоверное количество крюшона. Бал удался на славу, как сказала бы фрау Этер.

Веселье завершилось выступлением хорошеньких японских танцовщиц. В красочных национальных костюмах, с громоздкими, словно лакированными прическами, они исполнили танец с веерами.

Разъезжались поздно ночью. До смерти уставшая Анна буквально висела на руке Макса (весь вечер простояла на ногах за крюшонным столиком! ). Макс взял такси, и они доехали до дома в полном молчании. Макс был мрачен и сосредоточен.

Дома Анна спросила:

– Что же происходит, Макс, растолкуй мне, пожалуйста.

– Происходят довольно невеселые дела, – ответил он задумчиво. – Кажется, надвигается вторая мировая война. Видела, какие у вермахта бомбардировщики? Они испытывают их на Испании…

– А в Испании воюет в интернациональной бригаде старший брат Вукелича Славомир, – вспомнила Анна.

– Да?! – удивился Макс.

– Эдит сказала.

– Я бы тоже поехал, – после некоторого молчания отозвался он. – Сегодняшний бал настораживает. Германия склоняет Японию к союзу против СССР. Япония, мол, пойдет на Сибирь, Германия двинет свою армию на Центральную Россию. Хотят взять в клещи, сволочи. Война, по сути, уже началась в Испании.

– Не понимаю, почему немцы хотят воевать? Мало им войны четырнадцатого года? – Анна вопросительно поглядела на Макса.

– Воевать хотят не немцы, а те, у кого в руках все богатства страны, следовательно, и власть. А народ обманывают все так же, как и в четырнадцатом году: «Великая Германия», «Национальное самоопределение», «Единство всех немцев», и так далее. Кроме того, Гитлер разрешил открыто грабить евреев, инакомыслящих, пообещал всем богатые земли на Востоке и рабов, этих «славянских свиней», которые будут работать на них, немцев, представителей высшей расы. То есть развязал все темные инстинкты – грабь, убивай, насилуй, в ответе один я, Гитлер…

Макс умолк и задумался. Он сидел в кресле босой, в пижаме, приготовившись ко сну, и смотрел в одну точку. Казалось, он видит нечто такое, чего не видно ей, Анне.

В эти посленовогодние дни в городе чувствовалось особое оживление. Всюду говорили о войне с Китаем как о деле уже решенном. Многие из гражданского населения подражая военным, были одеты в пиджаки и куртки военного покроя с прикрепленными к лацканам знаками фашистских и националистических организаций. По нескольку раз в день по радио транслировали националистический гимн «Кими га ё! ».

Улицы вечернего Токио заливал ослепительный свет реклам. Всюду шла бойкая торговля. Рабочие, служащие, чиновники тратили свои премиальные, которые им выдали в конце года. Бесчисленные японские лавочки соревновались друг с другом в способах зазывания покупателей: били в барабаны, дудели, трещали трещотками, запускали граммофоны с записями американского джаза. Улицы были затоплены огромными толпами народа.

Анну тоже иногда влекло в эту пеструю мешанину людей торгового Токио. Она заходила в лавочки, универмаги, по‑ женски любопытная ко всякой всячине. Однажды пришла домой усталая и возбужденная, с маленьким смешным щенком на руках.

– Правда, хороший? – спросила она Макса, отпустив щенка на пол. – Эрдельтерьер…

Щенок испуганно дрожал и тоненько поскуливал. Он был светло‑ коричневый, с уморительной длинной мордой и маленькими светлыми глазками.

– Славный, славный, – ласково проговорил Макс и стал гладить щенка по волнистой шерстке. – Что это за фантазия пришла тебе в голову, Анни?

– Это не фантазия, Макс, – серьезно ответила Анна. – Просто мне с собакой будет удобней наблюдать на улице за домом, когда ты работаешь. С ней я могу гулять где угодно и выбрасывать ненужные тебе детали, когда ты чинишь аппаратуру.

– Ты умница, Анни, – сердечно проговорил Макс, – всегда только обо мне…

Поздно вечером зашел Рихард, чтобы отдать Максу срочное донесение. Это означало, что Макс будет всю ночь вести передачу в Центр.

У Рихарда был довольно утомленный вид, он устало опустился в глубокое кресло, не сразу найдя место своим длинным ногам.

Анна принесла кофе, и все трое уютно устроились за маленьким столиком.

– Видела, видела я вашу пассию, – шутливо сказала Анна Рихарду, намекая на фрау Терезу.

– А!.. – махнул рукой Зорге. – Она мне до смерти надоела. Вы представить себе не можете, Анни, как я страдаю от одиночества. Теперь бы в Москву, к моей Катюше… Она получила комнату в новом доме. Я пытаюсь представить себе все это, но это не так‑ то легко…

По тону Рихарда больше, чем по его словам, Анна поняла, что он очень устал.

– Мне кажется, жизнь течет страшно медленно, – прихлебывая кофе, говорил Рихард. – Все‑ таки здесь очень трудно, да еще в одиночестве. Ведь когда все перевиваешь вдвоем, как вы с Максом, все получается иначе.

– Как ты думаешь, Рихард, когда нам разрешат уехать отсюда? – спросил Макс.

– Не знаю, – честно ответил Зорге. – Дело в том, что никто не может нас здесь заменить, а международная обстановка настолько сложна, что наше присутствие здесь просто необходимо.

Он на минуту задумался. А когда заговорил снова, в его голосе уже не чувствовалось никакой расслабленности, в нем была холодная деловая решимость:

– Нам во чтобы то ни стало нужно узнать планы фашистской Германии о выступлении против Советского Союза.

Нет, Рихард был не прав, когда сказал, что жизнь течет страшно медленно. Просто он тосковал по своей Кате. Для Анны события развивались с катастрофической быстротой. Информация нарастала. Антикоминтерновский пакт. Парламентские выборы, на которых фашисты потерпели поражение. Путч молодых офицеров, пытавшихся произвести государственный переворот. Мятежники убили министра финансов и ряд других влиятельных деятелей. Мятеж был подавлен, и к власти пришло новое, близкое к фашистам, правительство Хироты. Макс беспрестанно радировал в Центр. Анна охраняла его. Время от времени она выходила на улицу как будто бы гулять с собакой и осматривала все подозрительные места, где могли укрыться полицейские. Щенок подрос и превратился в солидного, добродушного пса. Его назвали Джеком. «Ну, Джек, пошли погуляем», – ласково говорила Анна, и пес начинал радостно лаять и визжать от восторга.

Иногда Максу приходилось работать целыми ночами. От нагрузки свет в комнате начинал мигать, и Анна завешивала окна плотными шторами. В комнате становилось так душно, что Макс вынужден был снимать с себя всю одежду и в таком виде работать. Анна предусмотрительно запасала в большом количестве холодное пиво.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒