Мария Васильевна Колесникова 3 страница

Помню, какая тишина была в зале, когда я танцевала, а потом – бешеные аплодисменты. Я тогда удивилась: неужели они понимают?

– Хе‑ хе‑ хе, – ядовито рассмеялся генерал. – Какую благодарную публику вы потеряли, Ольга Александровна.

– Все‑ таки я часто вспоминаю этот эпизод, – не обращая внимания на слова генерала, продолжала Полянская. – Вспоминаю и думаю, что, пока твоя нога стоит на земле родины, ты человек. Без родины ты – ничто, это хуже смерти.

Генерал нахмурился, проговорил сердито:

– Все вы – жалкие нытики. Нужно бороться с большевиками, а не ныть. Русский интеллигент всегда был горазд ныть, потому и прошляпил Россию.

– А как бороться? – угрюмо поинтересовался поручик.

– Очень просто, – жестко ответил Черновский. – Винтовку в руки и ать, два…

– На службу, в волонтеры? – усмехнулся Жужубов.

– Да хоть к черту! Не все ли равно? Лишь бы против большевиков…

В словах генерала сквозила ненависть.

– Да, мы слишком заблагодушествовали, – поддержал его полковник.

– Господа, перестаньте… – умоляюще проговорила жена полковника. – Давайте лучше пить шампанское.

Все развеселились. Полянская стала рассказывать анекдоты, связанные с балетным миром. Она вся была в прошлом. Беспрестанно повторяла имена знаменитостей, названия партий, которые танцевала. Постепенно все как‑ то расчувствовались и стали наперебой вспоминать все дорогое, утраченное в жизни. Вспоминали свои живописные усадьбы, уютные квартиры, балы, карнавалы, родные березки и все сокрушались о том, что не отстояли Россию от большевиков.

Анна слушала и думала про себя: «А мне‑ то чего вспоминать? Постылых Поповых? То, как работала на них с утра до ночи, засучив рукава и подоткнув юбчонку? » И вдруг острая неприязнь пронзила ее сердце против вот этих чистеньких, в прошлом богатых, на которых тоже небось ломили такие, как она, Нюрки, Дуньки, Ваньки… «Правильно сделали большевики, что прогнали вас. Я бы своими руками душила таких мироедов, как Поповы».

Разговор перешел на знакомых, на жизнь в эмиграции.

– Интересная встреча произошла у меня на днях, – начал генерал Черновский. – Иду это я по Банду, а навстречу мне очень знакомый человек, шагает тяжело, словно волочит привязанные к ногам гири. Небрит, в каких‑ то коротких, вспученных на коленях брюках и засаленном пиджаке. На голове старая кепка, а стоптанные ботинки перевязаны обрывками шнурков. Всматриваюсь попристальнее: ба! полковник Шумилин! Он меня тоже узнал, остановился и с этакой угрюмой фамильярностью проговорил: «А! Генерал… В мундире. Забавно, забавно…» – «Что за маскарад? – спрашиваю. – На секретной службе, что ли? » Он безнадежно махнул рукой: «Да нет, говорит, это не маскарад, а самая натуральная нищета…» Подумать только! Полковник Шумилин! Дворянин, блестящий офицер, гаер и дуэлянт… Мы служили с ним в одном полку. «Как же это вы так? » – бормочу смущенный. «А так, говорит, все на свете меняется – и люди тоже. А вы, мол, преуспеваете, как видно? Нет ли у вас какой службы? Я мог бы и дворником, если нет ничего другого». Мне стало ужасно горько за нас, за Россию, и я подумал: «Не‑ ет… Я не сдамся. Буду мстить, мстить…» Мы не можем нынче жить воспоминаниями, не имеем права! Русь распята! Мы должны ее спасать…

Все удрученно молчали, несколько смущенные пафосом генерала.

– Как страшен мир нужды! – произнесла трагическим голосом Полянская. – Со мной тоже был случай… Во время сезона я посещаю все постановки русского балета в Шанхае. В театре часто встречала одну довольно немолодую даму, одетую всегда одинаково: в черное платье с необыкновенно широкими рукавами. Дама всегда занимала первое место от входа. Я приняла ее за любительницу балета, за родственную, так сказать, душу. Придя в театр, невольно искала ее глазами, а найдя, говорила себе: «Все в порядке, значит, есть с кем разделить свой молчаливый восторг». Потом я стала замечать, что дама незадолго до окончания последнего действия всегда уходит. Это меня заинтересовало, и я начала за ней наблюдать. Однажды она села рядом со мной. Мне захотелось заговорить с ней, но что‑ то меня удержало.

Шел балет «Дафнис и Хлоя» Равеля. Кто видел эту вещь, тот, конечно, помнит волнующие картины античной эпохи, когда судьбой пастуха и пастушки интересовались небожители. Дафниса танцевал Лифарь. Его прыжки, взлеты, пируэты были великолепны. Краем глаза я иногда наблюдала за своей соседкой: как она реагирует на искусство прославленного танцовщика? И вдруг в самый торжественный момент кульминации танца она встает и уходит… Хочу взять платок из сумочки, чтобы вытереть слезы восторга, а сумочки нет. Шарю на полу – нет! И тут меня осенило: широкие рукава! Я сейчас же выскочила из зала и увидела в дверях ее спину. «Задержите! » – крикнула я швейцару. Позвали полицейского. Сумочка моя была при ней. Она не успела ее извлечь из широкого рукава платья. В полиции я узнала, кто она такая, – бывшая фрейлина двора. В эмиграции стала проституткой, а позже – театральной воровкой…

– Анекдот какой‑ то, – мрачно проговорил Дашков.

– Так ей и надо! Привыкли паразитировать, – проворчал поручик.

– Как вы можете так говорить! – возмутился генерал. – Плакать надо, что большевики довели до такого состояния цвет России.

– Как же! – насмешливо воскликнул Жужубов. – Сейчас зарыдаю, стану безутешно оплакивать этих проституток, которые валялись под Распутиным и продавали Россию немцам оптом и по частям…

– Фи, поручик, – поморщилась Полянская.

А хозяйка дома сердито воскликнула:

– Перестаньте, господа! Как вам не стыдно! Неужели нельзя спорить прилично?

– Неправда, что ли? Там были проститутки и здесь пошли по проторенной дорожке. Голубая кровь… Хе, хе‑ с…

– Ну уж вас‑ то, поручик, не заподозришь в принадлежности к голубой крови, – съязвил Черновский.

– И слава богу, – усмехнулся Жужубов. – Я здорового купеческого звания. Если бы дохлое дворянство отдало власть в наши руки…

– Власть не отдают, ее отбирают. Вы попробовали отобрать, да не сумели удержать, ротозеи, отдали большевикам… Ваш Керенский просто болван…

– Он такой же наш, как и ваш. Вместо того чтобы провести земельную реформу, он пытался сохранить ваши поместья, на чем и погорел…

Жужубов говорил странно срывающимся, хриплым голосом, и женщины испуганно посмотрели на хозяйку.

– Господа, – поспешил на помощь хозяйке молчавший до этого капитан Кучимов, – господа, к чему эти запоздалые споры? Будем бодро смотреть вперед! Давайте поднимем бокалы за матушку‑ Русь. Я лично оптимистически смотрю на ее будущее, хотя и не знаю – кому из нашего поколения найдется там место.

– Браво! – иронически сказал Черновский и трескуче похлопал сухими ладонями.

Все эти споры и разговоры для Анны не были новостью. Бродяга‑ полковник, фрейлина‑ проститутка… Все они погрязли в трясине эмиграции. Хулиганят, злобствуют, бьют окна в советском посольстве и мечтают въехать в Россию на белом коне. И ее муж туда же. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Коммерсант…

Ее мучила затаенная тоска. Как странно сложилась судьба… Эмигрантка, наравне с этими… Хотя что ей большевики? Могла бы жить на родине.

– И все же, господа, – продолжал между тем Кучимов, – в России происходит что‑ то любопытное… Я часто встречаюсь в порту с советскими моряками – они рассказывают удивительные вещи.

– Судя по договору с Китаем, «удивительные»… – насмешливо произнес Черновский. – Советская Россия отказывается от всех контрибуций, прав и привилегий Царской России в Китае… Скажите пожалуйста, как щедры большевики! Да и то сказать – не ими завоевывалось, не жалко!

– Дипломатия – штука тонкая, – неопределенно возразил капитан.

– Однако ваши встречи с советскими моряками не прошли бесследно, – возвысил голос Черновский, неодобрительно поглядев на капитана.

– Возможно, – несколько вызывающе ответил Кучимов и демонстративно отвернулся от генерала.

«Какой симпатичный человек, – подумала Анна, исподтишка рассматривая капитана. – Какие умные, проницательные глаза…»

Ночью Анна долго не могла заснуть. Она ворочалась, вздыхала и все думала о своей странной судьбе, которая свела ее с людьми, совершенно чуждыми ей.

Муж наконец поинтересовался, отчего ей не спится.

– Да так… – ответила нехотя, не желая почему‑ то делиться с ним своими мыслями.

– А у этого рыжебородого, видать, денег куры не клюют, – после некоторого молчания неожиданно произнес муж. – Нужно его потрясти…

Анне был противен этот разговор, и она промолчала, притворившись засыпающей.

Муж сумел‑ таки занять крупную сумму денег у Федорченко. Кто‑ то из эмигрантов свел его с дельцами судоремонтной фирмы, и через некоторое время Валениус открыл лесопильный завод на улице Байкал, где обосновались одни русские, сибиряки.

И снова по вечерам он щелкал на счетах, подсчитывал барыши и мечтал разбогатеть.

Анна вдруг почувствовала, что не может больше жить с Валениусом, он ей опостылел. Опостылели его нечестные махинации, вечные разговоры о деньгах. Они часто ссорились последнее время. Анна упрекала его за нечестность в делах, за то, что занимает деньги, не намереваясь их отдавать. Муж злился: мол, подумаешь, какая честная. А в последней ссоре он довольно резко сказал ей: «Можешь оставаться при своих убеждениях, и пусть тебе помогут благотворительные комитеты».

Анна почувствовала, что тупеет, теряет интерес к жизни. И однажды за завтраком объявила:

– Я ухожу от тебя.

Может, это было неожиданно для нее самой. Но мысль уйти, убежать от этой жизни овладела ею давно. Пусть нужда, голод, чужбина, – она больше не может! Душа жаждет освобождения…

Муж изумленно посмотрел на нее, язвительно спросил:

– Куда, позвольте узнать?

– Неважно… – упрямо ответила Анна.

– Значит, надоели мои заботы? Надоела сытая жизнь? – продолжал язвить муж. – На панель захотела? Муж староват стал…

– Прекрати! – вспылила Анна, она не хотела выслушивать еще и пошлости.

– Что ж, уходи, – мстительно проговорил Валениус. – Только без документов ты далеко не уйдешь, а развода я тебе не дам.

– Ну и ладно… – ответила пренебрежительно.

Встала из‑ за стола, прошла в спальню. В страшном возбуждении, почти не сознавая, что делает, стала кидать из шкафа на кровать какие‑ то вещи. Запихала все в чемодан, огляделась. Сердце невольно сжалось от тоски и тревоги. Господи, что же это она делает? Но остановиться уже не могла. Какая‑ то неведомая злая сила влекла ее из этого дома.

Вышла на улицу. Город шумел враждебно и отчужденно. Куда же идти? Вспомнила о Кучимовых. Эти не прогонят. Она почему‑ то верила в них. Из всех знакомых они казались ей наиболее порядочными.

Взяла такси и поехала на улицу Хэйг, где жили Кучимовы. Дома была одна жена капитана. Выслушав взволнованный рассказ Анны о ссоре с мужем, о том, что больше не вернется к нему, Кучимова призадумалась.

– А не погорячились ли вы, милочка? – обратилась она к Анне. – Пока не поздно, может, помириться вам?

– Нет, – твердо сказала Анна. – К Валениусу я больше не вернусь.

Она заплакала.

– Ну, ну, успокойтесь, – начала утешать Кучимова. – Живите у нас сколько хотите. Только вот я думаю о превратностях эмигрантской жизни – трудно вам придется.

– Жилье я себе найду, – обрадовалась Анна, – и работу найду… Я всего на несколько дней… Буду вам помогать по хозяйству, я ведь все умею делать…

– Ну, хорошо, хорошо, только не плачьте, – улыбнулась Кучимова.

Две недели она прожила в семье капитана. Устроиться на работу оказалось делом нелегким. Пошла в финское консульство, попросила отдельный паспорт. Но ей ответили, что без разрешения мужа паспорт выдать не могут. Нужно развестись.

Валениус не давал ей развода, надеясь тем самым принудить к возвращению. Без паспорта не брали на работу. Вот тогда‑ то она и нанялась посудомойкой в кабаре «Кристалл» на рю Чу Пао Сан. Приняли без всяких документов, потому что мало кто задерживался в этом страшном месте.

И жилье нашла – жалкий угол у русского домовладельца‑ эмигранта.

Иногда к ним в кабаре заходил полицейский харбинец выпить кружку пива – он часто дежурил на рю Чу Пао Сан. Он‑ то и научил ее, как обзавестись документом. Пойди, мол, в русское эмигрантское бюро и попроси выдать тебе как эмигрантке удостоверение личности.

Так она и сделала. Сказала, что бежала от большевиков из России без всяких документов. Удостоверение выдали.

И хотя в Шанхае было очень трудно найти приличную работу, ей все же удалось поступить в магазин русских купцов Дарановских. У Поповых она научилась разбираться в мехах, и это ей очень помогло.

Двадцать пять долларов в месяц у Дарановских было слишком мало – едва на хлеб. Анна стала искать другую работу. А потом с помощью капитана устроилась на двухмесячные курсы госпитальных работников в профессиональную школу, которую содержало благотворительное общество, возглавляемое дочерьми английского короля. По совету капитана стала изучать разговорный английский язык. «Всегда легче устроиться на работу, если знаешь язык», – сказал он Анне.

По окончании курсов ее направили в английский госпиталь сиделкой в инфекционное отделение. Кроме того, ходила по частным квартирам по госпитальному обслуживанию. Платили хорошо, и она воскресла.

Пять лет живет одна. За эти пять лет много испытала горя, своего и чужого, но ни разу не пожалела о том, что ушла от Валениуса. Анна очень сдружилась с семьей капитана, стала для них своим человеком. У капитана было два взрослых сына, старший служил в английской полиции, младший учился в американской школе. Оба проявляли глубокий интерес к жизни в Советской России. Была еще дочь, которая вышла замуж за инспектора английской полиции и жила отдельно от родителей.

– Так уж получилось, – развела руками Кучимова. – Любовь…

И все‑ таки Анну мучило одиночество. Неужели так и будет всю жизнь одна?..

Теперь ей отказывают в квартире, а у нее бронхит, самочувствие неважное, особенно в такую ненастную погоду. Вот уже несколько месяцев ее донимает эта коварная болезнь.

Сейчас бы на родину, в Сибирь с ее чистым, звонким воздухом, напоенным ароматом тайги. Или в уральскую степь, сухую, душистую, насквозь прокаленную знойным солнцем.

Да, одиннадцать лет беженской жизни не отучили Анну от России. Вернуться бы… Но как?

Дождь усилился, он разогнал праздных зевак и пешеходов. Анна тоже поспешила под крышу автобусной остановки. Надо ехать домой. Объяснение с хозяйкой все равно неизбежно. Ехать далеко, за город, в Гонкио, а нужно еще отдохнуть после ночного дежурства.

И тут Анна подумала: а не поговорить ли ей с самим немцем?

Она представила себе рыжего, мутноглазого толстяка, страдающего одышкой от ожирения. Вряд ли с таким договоришься!

Но все получилось не так, как воображала Анна.

Он постучался. Вошел в ее комнату, внимательно оглядел убогое жилище. Стол, кровать, два старых облезлых стула, на одном из них чемодан, а из него, будто нарочно, чтобы подчеркнуть все это убожество, до самого пола свисала ярко‑ розовая лента. Анна рылась в чемодане и едва успела его захлопнуть.

– Макс Клаузен, живу под вами. Зашел поговорить насчет комнаты, – сказал он по‑ английски.

Как ни смущена была Анна – перед ней стоял симпатичный молодой человек, сероглазый, темноволосый, стройный, – она сразу же ринулась в бой.

– Ничего не выйдет, – ответила она сердито. – Вам жарко, а мне жить негде… Вы из‑ за непонятного каприза богача вышибаете на улицу бедную женщину. Стыдитесь!

Говоря эти слова, она яростно, словно гадюку, запихивала под крышку чемодана злополучную ленту. А он стоял и улыбался.

– Кто вам сказал, что я вас «вышибаю»? – все с той же улыбкой спросил он, без приглашения усаживаясь на скрипучий стул. – Я предлагаю вам обмен. У меня прекрасная комната.

– А чем я буду платить за эту «прекрасную» комнату? Вы думаете, я миллионерша? – вызывающе спросила Анна, задвигая под кровать чемодан. Всем своим видом она выражала пренебрежение к «пустому разговору». – Чтоб тебе провалиться, – проворчала тихо по‑ русски.

– Как бы не так! – ответил он ей тоже по‑ русски и громко захохотал, забавляясь ее смущением.

Анна невольно рассмеялась.

– Интересно получается…

– Еще бы! – продолжал он на довольно сносном русском языке. – Я предлагаю вам обмен, а разницу в оплате беру на себя!

Анна растерянно поглядела на его улыбающееся лицо. Что за чудак? Так настойчиво обеспечивает себе прохладу. Здесь что‑ то кроется…

– Нет, – твердо сказала она.

Ее упорство удивило его и огорчило.

– Тогда извините… – Поднялся со стула, подумал и вдруг опять улыбнулся. – Но, я надеюсь, вы разрешите иногда по соседству заходить к вам?

– Что ж, заходите, – милостиво разрешила Анна.

Странный разговор на смеси плохого английского и русского! Коммерсант? Непохож. Скорее всего моряк. На рю Чу Пао Сан Анна научилась угадывать моряка с первого взгляда. И это знание русского языка. Кто, кроме моряка, может разговаривать на всех языках мира?

На следующий день сосед опять позвонил в дверь Анны.

– Можно? – учтиво спросил он по‑ русски, а сам уже смело входил в комнату. – Скучно одному. Я приглашаю вас на чай, ведь русские любят чай, не так ли?

«А вот возьму и пойду! » – озорно подумала Анна, с любопытством поглядев на немца. Она честно призналась себе, что он понравился ей с первой встречи.

Его комната показалась ей прямо‑ таки роскошными апартаментами по сравнению с ее чердачной клетушкой. Приличная мягкая мебель, туалетный столик с большим зеркалом, на окнах нарядные шторы. Особенно Анну привлекла маленькая, сверкающая белым кафелем ванная комната.

– Хорошо? – весело спросил он.

– Очень, очень хорошо! – закивала она головой.

– Тогда – обмен. Вам здесь хорошо, мне – там. Я снимаю весь чердак у госпожи Буклай.

– Нет, – упрямо возразила Анна. – Вы за меня будете платить, это нехорошо. Я такой подарок не могу от вас принять.

– О! Это пусть вас не волнует. Я коммерсант и могу вам помогать, – он умоляюще смотрел на Анну.

– Нет, нет, – решительно отказывалась Анна, направляясь к двери.

– А чай? – растерянно спросил он.

– В другой раз.

Анна поняла, что чай был лишь предлогом, чтобы залучить ее к себе и показать ей свою комнату. На его лице отражалась явная досада, кажется, он даже сердился.

– Хорошо, – будто пересиливая себя, заговорил он опять. – Я вас накажу – сам приду к вам на чай.

Они подружились. Он стал называть ее просто Анни, а она его – Максом.

Макс часто заходил к ней в гости. Он с интересом выслушивал все, что она рассказывала о себе, о своей жизни в Сибири.

– Знаете, Макс, иногда такая тоска по родине одолевает… Хочется в ночь под рождество сесть на тройку и очутиться в своем родном Новониколаевске. Пушистый снег, от мороза захватывает дыхание. Лошади мчатся во всю прыть. Звенят колокольцы, бренчат балалайки, запорашивает снегом глаза. Хорошо! А первые весенние дни? Солнце. С крыш каплет. Масленица… Блинный дух, переборы гармошки, на площади – карусели, качели, балаганы… Вы когда‑ нибудь ели русские блины, Макс? Нет? Я вас обязательно угощу.

– Вы так хорошо рассказываете, Анни, что я готов вас слушать хоть до утра. А блины… Я, конечно, с удовольствием.

– Мой отец Георгий Аркадьевич Попов любил поесть. «Анна, подай там настоечки по моему рецептику. А затем простых гречневых блинов, – говорил он, потирая руки. – Но чтобы свежей амурской паюсной – гора! И маслица со сметанкой – море».

Собирались гости, и начиналась пьянка. Тогда я незаметно убегала из дома на площадь, на каруселях кататься с девчатами.

А на красную горку – праздник весны, багульник горит на холмах, появляются первые цветы. Собирается молодежь, девчата и парни, все нарядные. Играют в гармонь, поют песни, хороводы водят, в горелки играют…

– Вы такая русская, Анни, зачем вам Шанхай, почему вы эмигрировали? – поинтересовался Макс.

– Обстоятельства жизни, Макс, больше ничего. Если бы не обстоятельства… Когда‑ нибудь я все вам расскажу…

– А я родился на острове, – начал свой рассказ Макс. – На острове Нордштранде в Северном море у побережья округа Шлезвиг‑ Гольштейн. Это на самом севере Германии. Там много островов, и больших, и маленьких. Нордштранде – один из наиболее крупных островов.

В нашем местечке, где я родился, была даже церковь и ремесленная школа, в которой обучали разному мастерству. Мы, островитяне, жителей материка презирали – они казались нам слишком крикливыми. У нас на острове жизнь протекала тихо, спокойно, без происшествий, каждый знал, чего хотел. А хотел каждый разбогатеть, заиметь хорошую многовесельную лодку, снасти, ловить рыбу и продавать ее. На острове в основном жили рыбаки.

Вы спрашиваете, Анни, пробовал ли я русские блины? А вы пробовали сушеную камбалу, копченую корюшку или свежую жареную навагу, только что пойманную? То‑ то же!

Я любил свой остров. Этот вечный гул океана, дневное сияние, белые ночи, оглушительный гомон птиц. Мы, молодежь, развлекались почти так же, как и вы, только танцевали под губную гармонь. Собирались у кого‑ нибудь дома на праздник. Девушки знакомились с парнями, выбирали себе по сердцу милого. Старались выйти за того, кто побогаче. Пожалуй, практичность всегда брала верх над чувствами.

Мой отец слыл богатым и уважаемым человеком, потому что имел лавочку. Лавочка была крошечная, с разной мелочью: нитки, иголки, пуговицы, кружевца для девушек, но на взгляд жителей местечка считалась роскошным магазином.

Кроме того, отец был хорошим механиком, то есть ценным человеком в местечке. Умел починить велосипед, лодочный мотор, какой‑ нибудь нужный механизм на рыболовном судне. Я тоже пристрастился к механике. Вечно мы с отцом возились в сарае, все в масле, что‑ нибудь чинили.

По окончании школы сначала помогал отцу в лавке, а потом меня отдали в ученье кузнецу. По вечерам занимался еще в ремесленной школе. Мне хотелось стать моряком. По ночам я с завистью смотрел на огни кораблей в открытом море. «Вот изучу механику и сам буду водить такие корабли», – мечтал я.

– Я сразу угадала, что вы моряк, – сказала Анна.

– Верно, моряк! Но почему вы так подумали?

Анна засмеялась и ничего не ответила. Макс продолжал свой рассказ:

– В семнадцатом году меня призвали в армию. Я попал в корпус связи и служил на Западном фронте, воевал с французами. Неделями жили в земле, подчас по колено в грязи, каждый день теряли то того, то другого товарища…

Войне и конца не предвиделось. Залегли в окопы по всем фронтам: и на Западе, и на Востоке, вроде обессилели все, а прекратить кровавую игру не знают как. А тут революция в России… Солдаты братаются, немцы кричат: «Frieden! ». Французы кричат: «Paix! » Дисциплина к чертям. «Долой войну! Пора по домам! » Особенно активными были солдаты, вернувшиеся с Восточного фронта, они сеяли антивоенные настроения.

Многие сочувствовали русской революции. Отец писал, что жизнь стала очень трудной, все забирают на фронт – и хлеб, и скот.

Два года я проторчал в окопах. Потом вернулся домой. Вернулся и пошел работать к своему прежнему мастеру‑ кузнецу.

«Ну как, Макс, навоевался? – спрашивает. – Небось чувствуешь себя героем, патриотом? »

«По горло сыт», – отвечаю… Чудной был старик, хороший человек. Кроме ремесла я многому у него научился. – Макс загадочно усмехнулся.

– А как вы моряком стали? – спросила Анна.

– Уехал в Гамбург и устроился механиком на торговое судно. Мечта моя исполнилась. Но у меня была и вторая мечта – разбогатеть. – Макс лукаво посмотрел на Анну. – Я стал приторговывать и заделался коммерсантом. Сейчас сотрудничаю с немецкой фирмой по продаже мотоциклов, «Цундап».

Анне было по сердцу, что оба они трудовые люди, он так же, как и она, боролся с суровостью жизни.

Макс все чаще и чаще заходил на чашку чаю. Анна чувствовала, что нравится ему. Они становились добрыми друзьями. Встречи, длительные беседы стали потребностью с той и другой стороны. Анна с тоской думала о том дне, когда он закончит свои дела в Шанхае и уедет в свой фатерлянд, а она снова останется совершенно одна.

Шанхай бурлил беспрестанными забастовками, битвами, Анну это не волновало – у китайцев свои дела, сам черт не разберется, кто против кого воюет. Эмигранты жили своей обособленной жизнью. Макс объяснял:

– Китай – «золотое дно», из‑ за которого дерутся такие страны, как Япония, Америка, Англия. Каждая из этих стран борется за свое влияние. Все это может в конце концов привести к новой мировой войне.

– А кто такие коммунисты и чего они хотят? – спросила однажды Анна. Ее давно уже мучил этот вопрос.

Макс посмотрел на нее с нескрываемым интересом.

– Коммунисты – это люди, которые хотят счастья для всех.

– Да? – недоверчиво удивилась Анна. – Как это понимать?

Макс пояснил:

– Я, например, коммерсант и борюсь только за свое счастье и благополучие. Ваш папаша, купец, тоже боролся за свое личное счастье, приумножая свои капиталы, а эти чудаки коммунисты хотят, чтобы все на земле были равны и счастливы.

– Разве такое возможно? – усмехнулась Анна.

– Они считают, что возможно, у них есть свое учение – марксизм.

– Если коммунисты такие добрые, зачем же они расстреливают людей?

– Кто сказал, что расстреливают?

– Эмигранты рассказывают. В России, мол, сейчас террор, расстреливают невинных людей.

– Эмигранты… Они же ничего не знают.

– А вы, Макс, знаете?

– Откуда же, – усмехнулся он. – Я – честный коммерсант и с коммунистами не якшаюсь.

– А мне почему‑ то кажется, что они вам по душе, а, Макс?

Макс хохотал и обращал все в шутку.

Однажды сказал:

– Хватит серьезных разговоров! Что вы собираетесь делать сегодня вечером?

– А что вы предложите? – Анна немножко кокетничала, снова почувствовав себя молодой женщиной.

– Сегодня пойдем в кино.

Макс взял билеты на лучшие места, купил ей коробку шоколаду, словом, «ухаживал».

После кино зашли к Анне на чай.

В этот вечер между ними возникли какие‑ то особо интимные отношения.

– Знаете, Анни, – говорил Макс, – мне показалось, вот, наверно, думает: скуки ради ищет этот немец какое‑ нибудь приключение. Покраснели? Значит, думали так? Нет?

Анна отрицательно качала головой и беспричинно смеялась.

– Правда? – допытывался он. – Ну, если – нет, то я очень рад. Потому что совсем это не то… Просто мне с вами… Вы… – он запнулся, – мне с вами очень хорошо.

Смущенно посмеиваясь, она ответила:

– Вот теперь, Макс, когда мы стали друзьями, я готова поменяться с вами комнатами, раз уж вам этого так хочется…

– Да? – обрадовался он. – Ловлю вас на слове.

На другой день Макс отнес ее вещи на второй этаж, а свои – на третий. Анна стала обладательницей чудесной комнаты с ванной, а Макс снял у мадам Буклай весь чердак.

В один из воскресных дней он пригласил ее в ресторан.

– Я хочу познакомить вас со своим другом.

– Что это вы придумали, зачем? – застеснялась она.

– У вас очень усталый вид, – сказал он серьезно.

– Спасибо…

– Значит, вам нравится идея встряхнуться? – обрадовался Макс.

Анна действительно чувствовала себя усталой – госпиталь высасывал все силы, особенно трудно приходилось в ночные дежурства. Донимала жара, влажная, душная. Свежекрахмальное платье сразу превращалось в мокрую тряпку. Больные стонали, беспрестанно просили пить, требовали специального внимания.

После его ухода заглянула в зеркало. Оттуда навстречу ей посмотрело отражение – осунувшееся лицо, синева под глазами и уже тонко наметившаяся вертикальная морщинка на лбу.

Стоя среди комнаты, задумалась: что надеть? Давно уж ничего себе не покупала. Перебрала в шкафу свой скромный гардероб. Остановилась на простом черном шелковом платье. Пожалуй, наиболее приличное из всех имеющихся, но какое старомодное! Разве можно пойти в ресторан с мужчиной в таком платье? Анна чуть не плакала от огорченья. И вдруг вспомнила… Она совсем забыла про шаль, про черную кашемировую шаль в алых розах. Кинулась к чемодану. Вынула шаль, бережно развернула ее, набросила на плечи. «Именно то, что надо! » – обрадованно подумала она, любуясь на себя в зеркало. Шаль была подарена ей Поповыми к свадьбе, когда Анна должна была венчаться с Мишкой Афанасьевым. Каким‑ то чудом сохранилась!.. У нее где‑ то есть шелковые чулки и пара вполне приличных туфель.

Макс ничего не сказал по поводу шали, но по его одобрительному взгляду Анна поняла, что одета вполне прилично.

Робко ступила в сверкающий огнями зал ресторана.

Гремел джаз‑ банд, и нарядные пары кружились в вихре танца. Макс подвел ее к столу, за которым сидел мужчина. При виде Анны он тут же встал.

– Рихард, – представил своего друга Макс.

Рихард понравился Анне – он был очень представителен со своими прямыми плечами, высокой фигурой и мужественным лицом. Его серо‑ голубые глаза улыбались и, казалось, видели все сразу.

– О, вот это экзотика! Русская шаль… – воскликнул он.

Анна смутилась, не зная, как расценить его восклицание. Робко спросила:

– Она вам нравится?

– Конечно! Очень красивая и очень вам к лицу.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒