Мария Васильевна Колесникова 6 страница

С разрешения директора МТС Макс организовал школу радистов. В кабинете директора установил селектор и наладил связь с тракторными бригадами.

Слава о делах нового инструктора политотдела докатилась до Энгельса – столицы республики. Секретарь энгельсского обкома вызвал его к себе и поручил ему радиофикацию всего Немецкого Поволжья. Анна хоть и ворчала для виду, что муж совсем ее забыл, скитаясь по командировкам, но втайне гордилась им – ее Макс сумел стать необходимым человеком по всей республике.

И вдруг… Ох уж это пугающее «вдруг»! Телеграмма – срочно выехать в Москву, явиться в управление.

– Не хочу больше, я устала, – решительно сказала Анна. – Откажись, Макс, нам здесь так хорошо…

– Не могу, Анни, – возразил он, – я антифашист, и мой долг быть там, где во мне нуждаются. Не забывай, что я был военным разведчиком.

И он уехал в Москву.

Вернулся строгий, озабоченный.

– Угадай, кого я встретил в Москве? – интригующе спросил он Анну.

– Мистера Кросби, – неожиданно для себя выпалила она.

– Тьфу, – засмеялся Макс, – я встретил Рихарда Зорге!

– Да?! – изумилась и встревожилась Анна.

– Он был страшно рад нашей встрече. Затащил меня к себе в номер гостиницы, и мы целый вечер болтали, вспоминали старые времена.

– Господи, да скажешь ты наконец, зачем тебя вызывали в Москву?

– Едем в Токио, Анни! Вместе с Рихардом.

Анна почувствовала такую слабость в ногах, что вынуждена была присесть.

– В Токио! – прошептала помертвевшими губами. – Опять туда…

– Рихард сказал, что только со мной он может кое‑ что сделать, – гордо продолжал Макс, не замечая мрачного вида Анны. – Так и заявил в управлении, что будет работать только со мной и ни с кем больше. Ты чем‑ то недовольна? – заметил он наконец унылое выражение ее лица.

Анна видела, как Макс гордится доверием Рихарда, и, не желая омрачать его боевое настроение, сдержанно ответила:

– Все в порядке. Когда едем?

– Завтра же увольняюсь, и мы немедленно уезжаем в Москву. Так что укладывайся!

– Немедленно? А как же корова?

– Какая корова? – не понял Макс.

– Наша. И куры?

Макс расхохотался:

– С коровой придется распрощаться, сдадим в колхоз. Не горюй! – шутливо хлопнул он ее по плечу. – Вернемся – заведем еще лучше…

– Да уж с тобой заведешь, – добродушно проворчала Анна.

В Москве решили, что Клаузен поедет в Токио пока один, устроится там и вызовет жену.

Всю зиму Анна жила в столице, ожидая выезда в Токио, и только в марте ее вызвали в управление. Она почти бежала по длинному бульвару с радостной надеждой на то, что, может быть, настал конец ее мучительному ожиданию. Глубокая весенняя синева затопила город. Ветки тополей с набухшими коричневыми почками густо облепили звонкие воробьи. «Все будет хорошо! » – подбадривала себя Анна, с наслаждением вдыхая влажный весенний воздух, и вдруг подумала, что этот день останется в ее памяти, останется каким‑ то своим особенным ощущением.

В управлении ее встретили очень сердечно.

– Готовьтесь к длительному путешествию, – дружелюбно поблескивая длинными восточными глазами, сказал ей генерал Урицкий.

Анна впервые была у такого высокого начальства. От волнения она не могла вымолвить ни слова и только согласно кивнула головой.

– Ну, ну, не волнуйтесь, – с улыбкой проговорил генерал. – Скоро увидитесь с мужем. Поездом поедете до Владивостока, а оттуда на советском пароходе поплывете в Шанхай. В Шанхае в туристическом бюро на ваше имя будет письмо, в котором ваш муж сообщит вам о дне и месте встречи.

Ей выдали ее просроченный немецкий паспорт, объяснили, как с ним поступить в Шанхае, снабдили транзитным билетом до Владивостока, деньгами.

Ярким весенним днем Анна снова ступила на китайскую землю.

Шанхай жил своей обычной беспокойной жизнью колониального города. Глухо гудели огромные океанские пароходы, возле которых шла суета торопливой погрузки. Слышался заунывный, ритмический, своеобразный напев грузчиков. На рейде стояли иностранные крейсера с развевающимися по ветру флагами. У причалов важно расхаживали английские патрули. Все до тошноты знакомо и постыло. Вернется ли она когда‑ нибудь снова на родину?

В гостинице «Эмбаси», где она остановилась, служащие были русские, говорящие по‑ английски. Представительный портье, с явной военной выправкой («из белогвардейцев», – определила Анна), повертел в руках ее паспорт, спросил:

– Дойч?

– Я, я… – нетерпеливо закивала она головой, показывая этим, что очень устала.

– Фрау?..

– Анна Клаузен.

Портье записал в книгу ее имя, вернул паспорт и выдал ключ от номера.

«Везет же тебе, фрау Клаузен! – ликовала Анна, поднимаясь по лестнице к себе в номер. – Если бы портье понимал по‑ немецки…»

Нужно было исчезнуть из гостиницы. Но куда? «Кучимовы! » – подумала обрадованно.

Жена капитана была в глубоком трауре – недавно похоронила мужа. Она искренне обрадовалась Анне. Вместе поплакали, отвели душу в разговорах. Кучимова жаловалась на трудности жизни, сетовала на детей.

– Что мне с ними делать? Они бредят Россией. Может, они и правы. Муж постоянно твердил, что оторванность от родины принижает дух, измельчает человека, развивает болезнь души.

«Как это верно! – подумала Анна. – Побыв на родине, я будто заново родилась». Вслух ничего не сказала, просто не имела права признаться, что прибыла из России. Сообщила, что жили в Мукдене.

Узнав, что Анна в ожидании приезда своего мужа из Японии живет в гостинице, Кучимова тут же предложила ей переселиться к ним.

От Кучимовых Анна поехала в туристическое бюро в полной уверенности, что ее ожидает письмо Макса.

Девушка за конторкой перебрала всю корреспонденцию и отрицательно покачала головой.

Анна в каком‑ то тупом недоумении отошла от конторки.

Не помнила, как очутилась на улице. Улица шумела, кричала ревом автомобилей, захлебывалась голосами толпы, но она ничего не слышала, совершенно отключившись от внешнего мира. «Господи, господи…» – бессмысленно шептала она, выражая этим свой страх за Макса, за себя, оставшуюся в одиночестве на чужбине, без надежды получить какую‑ нибудь весточку со стороны. Кто мог сообщить ей что‑ нибудь о Максе? Никто… Связаться с Центром не было никакой возможности. Анна чувствовала себя так, словно очутилась в холодной жуткой пустоте, лицом к лицу с жизнью, которая утратила для нее всякий смысл. Зачем ей жизнь без Макса, без того, что наполняло ее? До щемящей тоски ощутила вдруг всю полноту утраченного счастья. Все глубинное в ее душе протестовало против такой несправедливости судьбы. Неужели ей на роду написано терять самое дорогое?

Бесцельно побрела по улице, погруженная в мрачные думы. Незаметно перешла мост там, где река Сучжоу впадает в Вампу, и остановилась перед зданием советского консульства. Красный флаг с серпом и молотом приветливо развевался над входом. Сразу, стало как‑ то легче на душе. «Почему я должна предполагать самое худшее? – подумала она. – Мало ли какие случайности? ».

Ее страх куда‑ то исчез. Возбуждение и порыв к действию подавили его. «Нужно раздобыть новый паспорт! И тогда можно будет сколько угодно ждать Макса». Он обязательно найдет ее…

Медленно прошла вдоль здания, провожаемая острым взглядом полицейского. Накануне произошли столкновения между китайскими рабочими и полицией. Была пролита кровь. По городу расставлены патрули. То и дело проезжали в автомобилях полицейские. В самом воздухе, казалось, была разлита тревога. Анна снова вышла на Банд. Нужно было добраться до эмигрантского бюро.

Начальник эмигрантского бюро, типичный белогвардеец, равнодушно кивнул ей, указал на стул. И когда Анна рассказала вымышленную историю, что‑ де проживала в Мукдене по чужому паспорту и что ему, как эмигранту, это должно быть понятно, он без обиняков сказал:

– Пятьдесят долларов, и ты будешь с паспортом.

Анна молча выложила деньги. Через несколько минут вышла из бюро с паспортом на имя Юхлиной Анны Георгиевны, родившейся в Шанхае. Это была крупная удача, и она очень подбодрила ее, придала уверенности.

Поздно вечером вернулась в гостиницу, незаметно проскользнула в номер.

Всю ночь ее мучили кошмары. Воображение рисовало картины одну страшнее другой. То она представляла себе Макса одинокого, больного, заброшенного, то видела, что его окружают полицейские, один из них стреляет в него из револьвера, и он, Макс, падает.

За окном едва забрезжил рассвет, а она была уже на ногах. Решила до завтрака покинуть отель, опасаясь какой‑ нибудь неожиданности.

Сама снесла свой чемодан вниз, расплатилась за номер. Швейцар с любопытством посмотрел на нее красноватыми от бессонных ночей глазами, услужливо распахнул дверь.

Город уже проснулся. С грохотом катили переполненные трамваи с вагонами, окрашенными в два цвета: белый для европейцев, зеленый – для китайцев. Монументальные регулировщики‑ индийцы в высоких чалмах стояли на перекрестках. Торопливо шагали китайцы‑ поденщики в синих до колен рубахах с застежкой на боку, в синих, доходящих до щиколоток шароварах, ковыляли на изуродованных ногах плоскогрудые китаянки. Напротив еще горела ночным малиновым огнем реклама парфюмерного французского магазина фирмы «Forvil».

От всего веяло холодом чужбины и тоской. А где‑ то была Москва с ее веселой сутолокой улиц, наполненных по утрам оживленным говором спешащих на работу людей, молодым, беззаботным смехом студентов, радостным гомоном бегущих в школу детей…

Услужливо подкатило такси. Анна назвала адрес Кучимовых.

Шла неделя за неделей, а от Макса не было никаких известий. Анна чувствовала себя растерянной и подавленной, не знала, что и думать. Девушка из туристбюро неизменно отвечала: «Нет! ».

В глубине души Анна не верила в гибель Макса, – не мог он вот так исчезнуть из ее жизни. По ночам ее бесконечные думы летели к нему. Вспоминала их жизнь в родном краю, такую мирную, незатейливую внешне, но полную внутреннего содержания. Думала, если Макс погиб, если все они погибли, она обязательно вернется в Советский Союз и будет работать там, не жалея сил, и за себя и за Макса. По‑ другому она уже не сможет жить.

Кучимовой сказала, что получила от мужа письмо – он немного задерживается, но, должно быть, скоро приедет за ней. На всякий случай просматривала все эмигрантские газетки на русском языке. Эти злобные сплетники наверняка не пропустили бы ни одно сенсационное сообщение, а разоблачение советских разведчиков было бы громкой сенсацией.

Все радостное, так же как и страшное, приходит неожиданно. Был самый обыкновенный, ничем не примечательный день. Анна вернулась из туристического бюро, еще раз испытав разочарование. Позвонила. Дверь распахнулась, и перед ней собственной персоной предстал Макс! Она покачнулась – такая волна радости захлестнула ее.

– Макс! – прошептала одними губами, уткнувшись в его плечо. – Макс! – плача и смеясь повторяла она.

– Как только получил сообщение, первым же пароходом выехал в Шанхай. Мне прямо‑ таки везло.

– Как только получил сообщение? – удивленно и недоверчиво переспросила Анна.

– Ну да! А что?

– Ох, Макс, я уже три недели жду тебя в Шанхае, не дай бог никому того, что пережила я.

– Три недели! – ужаснулся Макс. – Представляю, как ты волновалась. Виноваты прежние радисты, не могли наладить связь.

В это время вошла хозяйка. Увидев Анну, заулыбалась.

– Этот молодой человек едва не покалечил меня. Я хотела пошутить, мол, не дождалась, уехала, а он как схватит меня за руку, как закричит: «Куда! » – чуть руку мне не оторвал.

Макс и Анна состояли в гражданском браке. Для того чтобы выехать в Японию, нужно было по всем правилам узаконить брак в германском консульстве и получить заграничные паспорта. Макс боялся осложнений – в Германии у власти были нацисты во главе с Гитлером, и в консульстве могли не зарегистрировать брак немца с «расово неполноценной» русской. Но все обошлось. В Шанхае, вероятно, еще не прониклись духом нацизма. Лишь потребовали трех свидетелей.

С помощью жены капитана нашлись и свидетели. Брак зарегистрировали. Консул хотел записать Анну в паспорт мужа, но Макс уговорил его выдать жене отдельный паспорт.

Анна была радостно возбуждена тем, что все ее мучения кончились. Она снова с Максом и на правах законной жены, фрау Клаузен, выезжает с ним в Японию.

Пароход медленно и осторожно входил в переполненную судами и плавучими доками гавань Йокохамы. Вдали синели горы, а ниже, на плоской равнине, вытянулся вдоль берега одноэтажный город. Лишь на переднем плане громоздились высокие каменные здания.

Маневрируя между судами, пароход постепенно сбавлял скорость, пока не остановился совсем. Непрерывно гудели пароходы, ожидая причала, на рейде слегка дымили трубы огромных лайнеров.

Порт Йокохамы показался Анне грандиознее шанхайского.

Клаузены без особых хлопот покончили с таможенным досмотром, немецкие паспорта избавляли их от садистской придирчивости японских чиновников.

– Уже за своих считают, – иронизировал Макс. – С Гитлером альянс намечается…

Коренастый носильщик в черных штанах и белой распашонке с иероглифами на спине подхватил их чемодан, вынес на набережную.

…Электропоезд мчал их в Токио. Мелькали черно‑ зеленые ступени рисовых полей, синие изломы горных хребтов, четырехногие столбы телеграфа, причудливо изогнутые сосны с красными стволами, поселки с тесно прильнувшими друг к другу бумажными домишками.

Здесь, как и в Китае, был тщательно возделан каждый клочок земли. Рисовые поля маленькими террасками карабкались на склоны гор. Но если жизнь китайской деревни спрятана за высокой глинобитной стеной, которой она окружена, то здесь все было на виду. Стены легких домиков раздвинуты, и их внутренняя жизнь видна как на ладони. И все это – миниатюрные поля, бумажные домишки, низкие, кривые деревья – производило впечатление какой‑ то искусственной жизни.

Через час с небольшим электропоезд въехал под своды громадного токийского вокзала Стэшен.

– Вот мы и дома, – весело сказал Макс.

Едва успели выйти из вагона, как сейчас же к ним прицепился полицейский в черном мундире с погонами и саблей на боку. Анна испуганно дернула Макса за руку.

– Не обращай внимания, здесь следят за каждым иностранцем, – тихо предупредил он ее.

Полицейский проводил их до самого такси; нахально осклабился на прощанье. Анна едва успела охватить взглядом привокзальную площадь с ее громадами билдингов и пестрым многолюдьем.

Они мчались по нарядной Гинзе, сплошь увешанной вертикальными полотнищами вывесок, исписанных гигантскими иероглифами, украшенной яркими рекламами, цветными фонариками. Мимо них проносились роскошные лимузины, между машинами ловко лавировали велосипедисты и рикши. От пестрых зонтиков фланирующей публики рябило в глазах.

После сдержанных тонов Китая, где на улице преобладал сине‑ черный колорит, подобное буйство красок ошеломило Анну, привело в какой‑ то детский восторг.

Макс посмеивался:

– Это тебе не Шанхай, а Токио! Здесь ты редко встретишь англичанина или американца, здесь все японцы и все японское…

И вдруг… Что это? Исчезли билдинги, прямые магистрали улиц. Машина катит по каким‑ то немыслимо запутанным лабиринтам среди приземистых, двухэтажных деревянных домиков. Анна испуганно смотрит на Макса, он смеется.

– Вот такой он и есть, Токио. Билдинги только в центре, а в основном деревянные домишки без конца и края…

Китайские города имеют строгую квартальную планировку, и хаотичность Токио озадачила Анну.

– Темный лес какой‑ то, – удивилась она, – как же здесь можно найти адресата?

– Как‑ то находят. Здесь по районам ориентируются. Наш район называется Адзабу‑ ку, а улица Синрюдё‑ тё.

Водитель остановил машину возле двухэтажного каменного особняка.

– Приехали, – сказал Макс.

Дом был довольно просторным и очень понравился Анне. Внизу прихожая, кухня и гостиная, наверху, куда вела крутая деревянная лестница, – спальня, кабинет Макса, ванная комната и туалет. В кабинете стены были облицованы деревянными панелями, над письменным столом висел портрет Гитлера.

– А это зачем? – изумленно подняла брови Анна.

– Для конспирации, – улыбнулся Макс. – Рихард когда заходит сюда, первым делом плюет на портрет.

– Может, слишком, а? Терпеть такую образину.

– Настоящему немцу положено иметь портрет своего обожаемого фюрера. Хайль Гитлер! – дурашливо закричал он.

В окно виднеется высокая, длинная глинобитная стена. Анна испуганно спрашивает:

– Тюрьма, что ли?

– Хуже, – смеется Макс. – Казармы гвардейского полка.

– Везет как утопленникам! В Мукдене хоть один генерал был, а здесь целый полк солдат.

– Обнаружил после вселения. Но мы друг другу не мешаем! Зато я теперь наизусть знаю национальный гимн.

И он, смешно открывая рот, поет басом:

– «Нихон кими га ё» (Япония всегда впереди! ). Не горюй, – шутливо говорит он, – Рихард снял, квартиру под самым боком у районной инспекции полиции! Вид с его балкона открывается как раз на это прелестное учреждение. Такая же глинобитная стена. Полицейские его признали и каждый раз низко кланяются.

В первый же воскресный день к ним зашел Рихард.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Анни, – с искренней радостью приветствовал он ее, широко улыбаясь и по‑ братски чмокая в щеку. – А мы уж заждались вас!

– Три недели жила в Шанхае, а я ничего не знал! – сообщил ему Макс.

– Надеюсь, все обошлось благополучно? – заботливо спросил он Анну.

– Как видите! – улыбнулась она.

Анну поразил вид Рихарда – как изменился! Уже не было того блеска молодости, как в Шанхае, он словно бы слинял. Черты лица стали резкими, лоб избороздили крупные морщины, рот совсем изменил рисунок, стал суше и строже, от ноздрей к углам рта залегли глубокие складки. А главное – глаза: холодноватые, мудрые и в то же время острые.

– Ну что? Постарел? – усмехнулся он, перехватив ее внимательный взгляд. – Совсем старый ворон.

– Что вы?! – смутилась Анна. – Просто возмужали.

Рихард снисходительно рассмеялся.

– Возмужал! А? Макс, что ты на это скажешь?

– Я скажу, что мы сейчас будем обедать. Анни приготовила нам что‑ то чертовски вкусненькое!

– Да, да, – обрадовалась Анна, – пирожки, борщ…

– Борщ?! Вот это да! С удовольствием… А то меня моя старая Онна‑ сан уморила сушеными каракатицами и сырой рыбой в сахаре.

– Кто это – Онна‑ сан? – спросила Анна.

– Приходящая прислуга, старая японка. Варит обед, убирается, готовит ванну. Да, кстати, Анни, вам тоже придется иметь прислугу, здесь так положено. Постарайтесь нанять приходящую.

– Я уже думал над этим, – сказал Макс. – Дело в том, – обратился он к Анне, – что японская прислуга вся на службе у полиции и докладывает обо всем.

– Что‑ нибудь придумаем, – серьезно отозвалась Анна. – А сейчас прошу в столовую.

– Но прежде я вручу вам подарок как новоселам, – таинственно улыбнулся Рихард и вышел в прихожую.

Вернулся с большим коричневым пакетом. Содрал бумагу, и Анна увидела великолепную вазу из керамики, с нежной росписью – по светло‑ коричневому фону ветка цветущей розовой сакуры.

– Какая прелесть! – Анна залюбовалась вазой.

– Правда, красивая? Очень люблю всякие японские штучки, у японцев обостренное чувство красоты.

Вазу Анна поставила на самое видное место, и комната сразу же приобрела особый уют.

За обедом Рихард расспрашивал Анну о Москве.

– А хорошо у вас! – без всякого перехода сказал он. – По‑ настоящему отдыхаешь, расслабляешься. Страшно устаешь от этой проклятой двойной жизни, поэтому и стареешь.

– Приходите к нам почаще, – живо отозвалась Анна, – мы будем только рады… Наш дом – ваш дом…

– Спасибо, – просто ответил Рихард и вдруг улыбнулся хорошей, светлой улыбкой. – А знаете, Анни, я ведь в последнюю поездку в Москву женился…

– Да?! – искренне изумилась Анна.

– Ее зовут Катя, Катюша… – Он с удовольствием произнес это имя, и глаза его при этом обрели особую, темную глубину. «Влюблен», – отметила про себя Анна, внутренне улыбаясь.

– Так берите ее сюда! – со всей непосредственностью выпалила она.

Рихард грустно усмехнулся:

– Если бы было возможно! Придется ждать и ей и мне…

– А пока ухаживай за фрау Отт, – пошутил Макс.

– Как! Вы ухаживаете за какой‑ то женщиной! – с негодованием воскликнула Анна.

– Это она за ним ухаживает, – засмеялся Макс. – И не «какая‑ то», а высокопоставленная дама, жена военного атташе Эйгена Отта.

– Меня от нее тошнит, – с отвращением проговорил Рихард. – Но приходится быть внимательным, чего не сделаешь, если надо. Вам, Анни, я советую вступить в женское немецкое общество при немецком клубе и заделаться активной нацисткой. Председательствует там этакая рыжая гадина, ярая нацистка фрау Этер, постарайтесь ей понравиться, для пользы дела, как вы понимаете.

В тот же вечер Анна попросила Макса рассказать ей все о Рихарде.

– О, это большой человек, – сказал Макс. – Как ты уже, наверное, догадываешься, он – глава нашей организации.

– Глава фирмы, как ты выразился однажды…

– Вот‑ вот, – без тени улыбки согласился Макс.

– Из буржуазной семьи. Отец сначала был обыкновенным техником‑ нефтяником на Апшероне в России, затем стал владельцем нефтеперегонного завода, – видно, парень был не промах. Он тебе уже рассказывал, что родился в России, и мать у него русская, из очень бедной семьи, по бедности и вышла за отца с четырьмя детьми, Рихард был пятым ребенком в их семье. Разбогатев, папаша решил вернуться в фатерлянд с молодой женой и детишками. Как верноподданный немец, воспитал Рихарда в духе германофильства. В четырнадцатом году, поддавшись националистической пропаганде, Рихард прямо из школы убежал на фронт, даже не поставив в известность родителей. Был ранен, – хромота у него с войны осталась. А потом, как многие из нас, понял, что такое война и кто и для чего ее развязывает.

После фронта учился в университете. Он ведь доктор права и социологических наук, до всего докопался, изучал философию, марксизм, революционное рабочее движение в Германии. Сам работал шахтером в Аахене, чтобы снизу, изнутри постичь жизнь рабочих. Стал активным подпольщиком. Неоднократно встречался с Эрнстом Тельманом. Как видишь, война многих просветила. Большое значение, конечно, имела русская революция.

После поражения революции в Германии Зорге начала преследовать полиция. Поэтому, когда в 1924 году его пригласили в Советский Союз референтом в Институт Маркса – Энгельса, он с радостью уехал в Москву. А потом тогдашний начальник советской разведки Берзин предложил ему стать военным разведчиком. Вот все, что я знаю о Рихарде Зорге.

Он говорил мне, что женился. Жена его – бывшая актриса, очень красивая женщина, я видел у него фотографию. Была замужем за каким‑ то известным артистом, потом этот артист умер, а она почему‑ то покинула сцену, ушла на завод работать. Сейчас – начальник цеха, и Рихард очень гордится ею, мечтает о возвращении в Москву.

Здешние консульские дамы проходу ему не дают, – самый интересный кавалер, блестящий, остроумный, много знает, а им скучно, вот они его и атакуют. В интересах дела он иногда вынужден волочиться за какой‑ нибудь высокопоставленной особой, вроде этой жены Отта. Отт – военный атташе, и через его жену Рихард сумел подружиться с ним, войти в полное доверие. Вот такие дела… А ты небось думала, что ему нужна эта глупая бабенка…

– Ничего я не думала! – рассердилась Анна.

Макс занялся конструированием нового, более совершенного передатчика, который можно было бы носить в портфеле. Сделал тайник под портретом Гитлера, куда прятал все детали и части. Работа подвигалась медленно, так как детали приходилось покупать очень осторожно, – за каждым иностранцем в Токио велась неусыпная слежка. Макс ездил даже в Йокохаму за деталями.

По совету Рихарда Анна записалась в женское немецкое общество при клубе. К этому времени она уже в совершенстве овладела немецким языком, и в обществе ее принимали за настоящую немку.

Фрау Этер оказалась громкоголосой, пышногрудой немкой с копной рыжих волос на мощной голове. Это была настоящая немецкая «муттер». На собраниях она произносила высокопарные речи, очевидно подражая своему фюреру.

– Мы, немцы, являемся благородной арийской расой, – победно гремел ее голос. – Нам суждено владычествовать над всем миром! Что требуется от нас, немецких матерей? Дать стране больше детей. Ведь чтобы завоевать весь мир, нужны солдаты, так говорит наш фюрер. Он учредил многодетным матерям особый орден, вот, посмотрите.

Она пустила по рукам иллюстрированный журнал, где был изображен крест. Он напоминал свастику. В середине – медаль, по краю которой было вычеканено: «Дойче муттер».

– А кто из вас может похвастаться количеством детей? – властно спрашивала между тем фрау Этер. – Вот вы, новенькая, – она заглянула в список, – фрау Клаузен, сколько у вас детей?

– У меня их совсем нет, – вспыхнув до корней волос, призналась Анна.

– Ай, ай, ай, – укоризненно покачала мощной головой фрау Этер, – такая молодая, цветущая… Вы не патриотка. Обязательно обзаведитесь детьми, не теряйте времени. Наши дети будут иметь счастливое будущее.

Анне было и смешно и досадно. Смешно от всей этой прямолинейной фашистской мистерии и досадно, что такие грубые руки задели самую больную струну ее души. Дети! Она, конечно, хотела бы иметь ребенка, но они с Максом не могут себе этого позволить, так как все время ходят по краю лезвия. Кто‑ то должен жертвовать своим личным счастьем во имя счастья других.

Макс давно искал подходящее занятие для прикрытия, наконец ему повезло. Владелец ресторана «Фледермаус» немец Кеттель познакомил его с неким Фёрстером, тоже немцем, который имел между Токио и Йокохамой небольшую мастерскую, где делались английские гаечные ключи и другие инструменты для мотоциклов. Фёрстер прогорал, и ему нужен был компаньон с деньгами. Макс внес в дело несколько сотен долларов и предложил Фёрстеру торговать мотоциклами «Цундап». Фирму назвали «Инженерная компания Ф. и К. ». Макс возобновил свои связи с шанхайской фирмой и получил образцы. Первый мотоцикл купил для себя Рихард.

Каждый день Макс вынужден был ездить на электропоезде в контору и заниматься делами фирмы. Это поглощало большую часть его времени, хотя и служило отличным прикрытием.

Надвигались важные события: парламентские выборы. От того, кто захватит власть – влиятельные политики умеренного направления или фашиствующая военщина, зависели отношения между СССР и Японией.

«Умеренные», являющиеся представителями помещиков и крупной буржуазии, хотели мирно торговать с Советским Союзом, Америкой и странами Запада. Их завоевательские планы были направлены на Китай и Юго‑ Восточную Азию. Фашисты стремились подчинить всю экономику Японии войне против СССР, контролировать концерны и монополии. Захватить весь Уссурийский край и двигаться на Урал – таковы были их планы.

Рихард торопил Макса с передатчиком.

– Придется найти другое прикрытие, Макс, – озабоченно сказал он, забежав однажды вечером к Клаузеном. – Торговля мотоциклами – хорошее дело, но мне нужен радист.

– Найди попробуй, – проворчал Клаузен. – Я и сам понимаю, что «Инженерная компания Ф. и К. » не находка, одна езда чего стоит.

– А ты поищи, – настаивал Рихард. – Коммерсант должен быть изворотливым человеком.

Потом Рихард жаловался на какую‑ то Эдит, которая от страха за своего ребенка превратилась в законченную неврастеничку.

– А не познакомить ли ее с Анной? – вдруг сказал он. – Анни, могли бы вы помочь нам? Тут жена одного нашего товарища захандрила. Нужно подбодрить ее, как‑ то успокоить.

– Если смогу, – осторожно ответила Анна.

– Сможете! – обрадовался Рихард. – У вас исключительный дар покорять людей, я на себе это испытал, честное слово.

– Шутник вы, Рихард, – смутилась Анна.

– Я совершенно серьезно… Вы даже такого медведя, как Макс, приручили…

– Ну, ну, полегче! – с притворной строгостью проворчал Макс.

Рихард был как‑ то по‑ особому оживлен и порывист. Иногда он посмеивался каким‑ то своим радостным мыслям и рассеянно начинал перекладывать разные предметы на письменном столе Макса.

– Что с вами? – спросила Анна. – Вы сияете, как новый пятиалтынный. – Она сказала это по‑ русски, и Рихард искренне рассмеялся.

– Я же говорил, что от вас ничего не скроешь… Получил письмо от Кати. Вот… – Он вытащил из потайного кармашка брюк аккуратно сложенное письмо и, нарочито ровным голосом, без выражения, начал читать:

– «Спасибо, дорогой Ика, за твое письмо, полученное мной сегодня. Благодарю тебя также за новогодние пожелания. И я надеюсь, что это будет последний год нашей разлуки, но как долго он еще протянется… Мои дела идут хорошо. Я весела и здорова. С работой дело обстоит также хорошо. Жаль только, что нет тебя. Не беспокойся обо мне, живи хорошо, но не забывай меня. Желаю тебе всего хорошего и крепко тебя целую. К. ». Как видите, Анни, меня еще не забыли и ждут с нетерпением. Бедная моя Катюша… Она надеется, что это последний год нашей разлуки. Как бы я хотел этому верить… – Глаза его сделались печально‑ задумчивыми. Он зажег спичку и поднес к маленькому, дорогому клочочку. Письмо почернело, свернулось и рассыпалось в прах.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒