Теневой экспорт - Артур, Далила 2 страница

В это время машина пересекла Хабаровский мост, и вновь стали проноситься мимо полуразрушенные, изрисованные граффити дома, полумертвые голые деревья, не спешащие покрыться почками. Своими кривыми ветвями они напоминали просящих милостыню бедуинов, от которых остались кожа да кости. Этот берег был не так уж сильно застроен, от силы шесть жилых кварталов. В некоторых окнах, за потрескавшимся стеклом, а где просто за натянутой пленкой, горел свет, и мелькали темные силуэты людей. Улицы были полупусты и тускло освещались редкими фонарями, которые иногда подмигивали желтоглазому Шевроле, плавно объезжающему особо глубокие выбоины. На одном из перекрестков за машиной увязалась большая собака, у которой от бега вся грудная клетка, обтянутая кожей с редкой шерстью, ходила ходуном.

Кажется, она даже лаяла, надрываясь и пытаясь докричаться до людей, сидящих в удобном, теплом авто. Они не ощущали холода ночи, не покрывались гусиной кожей от промозглого дождя, не морщили носы от запаха сточных канав. Безучастные, они пересекли второй малый мост, выводящий дорогу в лесной массив.

Черные макушки елей подпирали такое же черное с серыми разводами туч небо, которое было готово обрушиться на головы неугодных. В свете фар мелькали старые дорожные знаки, порой согнутые под немыслимым углом таинственным силачом.

В голове L124 сами собой всплыли воспоминания о детских сказках. Пальцы словно вновь ощутили шероховатость бумаги, и девушка невольно уставилась на свои руки, не понимая, что же это происходит. Да, когда-то давно она читала сказку о великане, который жил глубоко-глубоко в лесах, спал в большой пещере под землей и ел на завтрак камни. Детская фантазия тогда быстро создала образ диковинного существа ростом с двухэтажку, лохматого, одетого в мох и кору деревьев, но с добрыми глазами. Сейчас же этот образ казался дико странным, не поддающимся логике. Никаких великанов не существует. Это всего лишь сказки, а они жили в реальности, где балом правили Корпорации и деньги. Настоящий бал Сатаны.

Хабаровск остался позади. Ночью за чертой города людей можно было встретить крайне редко, что привносило долю спокойствия в душу Гудвилла. Он с сожалением отметил, как дернулась Элли, когда ее холодные пальцы едва ощутимо коснулись его руки.

«Она похожа на знакомую с человеческой жестокостью дворовую голодную собаку, которой протягивают угощение», – подумал контрабандист, – я все время отворачивался от рабов, чтобы успокоить совесть. Совестливый контрабандист…»

Гудвилл усмехнулся собственным мыслям, уголок его губ едва заметно дрогнул в кривой, презрительной улыбке:

«Это было бы смешно, не будь это так грустно, – наемник пронаблюдал, как Элли съела вафлю, перехватил ее изучающий взгляд на ее же собственные руки, – не то дикий зверек, не то ребенок, страдающий аутизмом. Теперь я вижу, что с вами делают эти уроды».

Не гнев и даже не чувство жалости вызвало у мужчины увиденное и услышанное за прошедшие несколько минут. Гораздо более сильное желание защитить и уберечь, сказать девушке, что все хорошо и, что он отвезет ее в безопасное место. Но это было не так.

«Выкинь эту дурь из своей головы, тупица. Ты ни в чем не виноват. Мягкосердечный баран, подбери сопли с пола, не вздумай привязываться к этой девке. Она тебе никто. Ее даже за человека-то не считают. Она твое задание, – говорил себе Гудвилл, отвернувшись от L124 и уставившись на мелькающий частокол деревьев. Подушки пальцев правой руки гладили прорезиненную рукоять Глока на бедре, – не ты такой, жизнь такая. Преступник, наемник, контрабандист – вот ты кто. А никакой не герой-освободитель всея Руси, давно уже не существующей, между прочим, от гнета рабовладельцев. Трусливый контрабандист. Не придумывай ерунды. Выполни заказ и езжай домой».

Злость выжгла муки совести. Гудвилл кусал нижнюю губу и смотрел в пустоту мрака ночного леса.

– Расчетное время прибытия в Приамурский, – произнес он команду для ИИ.

– Шесть минут.

Этот электронный голос всегда был так спокоен. Иногда наемник мечтал оказаться на его месте. Он подтянул к груди колено левой ноги, оперся на него локтем левой руки и положил подбородок на жесткую ладонь, скрытую кожей перчатки. По щеке от этого привычного действия приятно разлился холод.

– Активировать режим ночного видения. Выключить дальний свет, – лениво, на автомате кинул Гудвилл.

Рассеянный свет фар угас, и мир внезапно окрасился в черно-зеленые цвета. Зеленая дорога, стволы деревьев, зеленый грунт обочины и черные тени, куда не добивали лучи инфракрасного света. Во всяком случае, теперь обзор был на двадцать метров во все четыре стороны. Наемник повертел головой – они были одни на дороге. И вновь он сложил подбородок на ладонь.

– Приамурский, – оповестил Шевроле через пять минут.

– Снизить скорость до двадцати километров в час. Передай мне управление.

Плавно, едва ощутимо, автомобиль замедлился. Гудвилл занял нормально для водителя положение. Педаль газа мягко просела на пару сантиметров вниз под подошвой кроссовка, руки держали руль ровно.

Первыми показались парочка голых фундаментов, некогда бывших чьими-то домами. Из мрака на дороге вынырнули один за другим три противотанковых ежа, установленные в паре метров друг от друга. Наемник снизил скорость еще больше и аккуратно и легко объехал их.

Сам Приамурский был маленьким городом, не имевшим ни резервации, ни собственного источника энергии. Зеленые бетонные здания смотрели на Гудвилла и L124 в их авто пустыми, зияющими чернотой окнами. На первый взгляд могло показаться, что этот город пуст, на самом деле это было не так. Люди тут были и выживали преимущественно за счет охоты и грабежа. Особенно за счет грабежа.

– Звуковые сенсоры уловили активность в тридцати метрах на двенадцать часов, – доложил ИИ.

– Сколько?

– Три человека.

– Подъедем поближе, – контрабандист отпустил педаль газа, – заглуши двигатель.

Тихое ворчание железного сердца автомобиля тут же стихло, словно захлебнулось. По инерции они прокатились около пятнадцати метров, пока те, кого засекли сенсоры ИИ, не оказались в пределах действия встроенного в стекла режима ночного видения.

– Увеличь изображение и выведи звук.

По центру лобового стекла открылось интерактивное окно, в котором было приближенное изображение. Гудвилл отчетливо разглядел двух подростков лет шестнадцати, которые кружили вокруг взрослого мужчины. По его походке было видно, что он много выпил. Из динамиков послышался звук:

– Слышь, куда идешь? Побазарим давай, может, а? – говорил тот подросток, что маячил перед пьяницей.

– Да я пьяный, не видишь ты, малой, не зли меня, – заплетающимся языком произнес мужчина и качнулся вбок, едва не упав под очередной шаг.

– Кого вообще колышет?! Бабки гони за ствол! Продал туфту! Не стреляет! – подключился второй в дутом пуховике.

– Пацаны, да вы че?! Берега попутали?! – повысил голос мужик и толкнул явно уступающего по габаритам паренька в грудь.

Тот отлетел назад и рухнул спиной в грязь. Гудвилл уже понял, чем это закончится и кинул взгляд на Эль.

Парнишка резко вскочил на ноги, сунул руку в карман и обратно достал её уже вооруженную пистолетом ДЗП-3, как определил его наемник, а уж в оружии он разбирался. Уже устаревающая модель со встроенным считывателем ДНК и звуковыми сенсорами. Стрелять из такого мог только его владелец, а три разных вида патронов в обойме сменялись по голосовой команде. Прозвучал тонкий писк, оповестивший о том, что пистолет снят с предохранителя и заряжен.

– Ну-ка руки в гору! – крикнул вооруженный парень.

– Ты, че?! Оборзел, мелкий?! – нетрезвый мужчина бесстрашно шагнул в сторону дерзкого паренька.

– Ответ неверный, – тихо произнес Гудвилл себе под нос.

Раздался выстрел, и мужчина безвольным мешком рухнул в лужу. Наемник сидел и молча наблюдал, как за несколько мгновений два подростка быстро обшарили все карманы, достали из них все ценное. Сняли с трупа обувь и часы и быстрым шагом скрылись между домов. Интерактивное окно на лобовом стекле свернулось и исчезло.

На все это Гудвилл смотрел без всякого удовольствия. Ему нужно было лишь переждать, пока улица опустеет, чтобы не быть замеченным. Такого рода события происходили по два раза на неделе. Все это вызывало у него чувство отвращения, но он просто свыкся с тем, фактом, что мир полон насилия. Тем более, что сам он к нему прибегал нередко, но ссылался на издержки профессии. Это словно каждый день проходить мимо смердящей свалки– с течением времени она не становится более привлекательной, но начинает приниматься, как привычный пейзаж и неотъемлемая часть мира, в котором живешь.

– Еще один урок этого мира, – сказал контрабандист рабыне, так, будто ей это могло быть интересно, – если нервный пацан тычет в тебя стволом – делай, как он говорит.

Минутное молчание и Гудвилл вновь завел машину и произнес команды:

– Активировать карту, – на лобовом стекле всплыло окошко с картой местности, где красным маркером отмечалось их текущее местоположение. Наемник листнул ее пальцем на десяток километров севернее и двойным тычком установил точку в нужном квадрате, в лесу возле реки, – поехали.

Девушка недоумевающе посмотрела на мужчину. Это было наставление? «Урок»? Но она уже усвоила достаточно уроков этой катящейся по наклонной жизни. И смерть, тем более такая быстрая и почти безболезненная, совершенно не пугала рабыню.

Воспитание рабов строится на страхе, боли и использовании препаратов. Последний действовал, как успокаивающий наркотик, благодаря которому уже не будешь бояться. Потому что пережитый ужас навсегда отпечатывается в подсознании, словно выжженное клеймо, напоминая о том, что бывает с непослушными рабами. Когда L124 только попала в притон, первым, что ей показали, была казнь неудавшегося образца, которого вернули на ликвидацию. Его смерть не была легкой, нет, ведь тогда новые рабы, среди которых была девушка, не усвоили бы урок. Его пытали, долго и методично, позволяя перепуганным людям слушать крики и мольбы о пощаде. А потом, когда жертва была уже на грани, работники лаборатории провели операцию по выемке органов – даже тут они имели свою выгоду, ведь черный рынок всегда нуждался в подобном товаре. Тогда у девушки внутри что-то сломалась. Она помнила, что ей было очень плохо – тошнило, и в голове словно просыпали чан с раскаленными углями. Хотелось забыть все произошедшее, забиться в угол, превратиться в незаметное ничто. Действие препарата тогда стало спасением для десятка обожженных жестокостью смерти разумов, они принимали инъекции с готовностью, не замечая, как наркотик все сильнее смешивается с кровью, впитывается в клетки, вызывая болезненную зависимость.

Никто из них не желал чувствовать боль. Поэтому никто не противился инъекциям.

L124 моргнула, прогоняя прочь вереницу образов, пронесшуюся перед глазами. Ей не было нужды вспоминать это. И отвечать тоже, но она почему-то сделала это.

– Я знаю, сэр, – голос прозвучал негромко, а когда рабыня осознала сделанное, то уже вжимала голову в плечи, ожидая наказания. Которого так и не последовало.

«Ведь он сказал, что он мне не хозяин и не рабовладелец. Но кто он тогда? Как мне себя с ним вести? Что будет допустимым, а что – нет? »– она все думала и думала, бросая на Гудвилла косые взгляды, но прийти к какому-то решению не могла. Этот человек не вязался в рамки её системы, он ломал установленные шаблоны поведения, отчего L124 не могла прогнозировать его реакцию. Это… напрягало.

Внезапно она поймала себя на том, что в открытую разглядывает курьера. Резко отвернувшись, девушка сосредоточилась на дороге. Вокруг снова был лес, мистически-зеленый, словно нарисованный чьей-то рукой. Из-за режима ночного видения картинка за окном казалась нереальной, мелькающие меж стволов черные тени не вызывали доверия, но вряд ли бы дикие звери, которых осталось и так немного, рискнули атаковать стремительно перемещающийся автомобиль. И пусть рабыня испытывала странное чувство ожидания чего-то опасного, она была заворожена этим видом, этим цветом. Приложив ладонь к холодному стеклу, она вглядывалась в полумертвый пейзаж, цепляясь взглядом за поваленные деревья, необычное сплетение веток, глубокие овраги и редкие валуны. Тишина в салоне авто разбавлялась лишь их дыханием, которое в какой-то момент зазвучало в унисон, словно здесь был всего один человек. L124 сама не заметила, как подстроилась под ритм Гудвилла, находя это занятие умиротворяющим и каким-то правильным.

Тяжело было сказать, сколько прошло точно времени – монотонность движения усыпляла бдительность, но вскоре машина начала сбрасывать скорость. Тахо уведомила пассажиров о том, что они прибудут к месту назначению через пять минут. Проехав опушку леса, авто медленно остановилось.

«Куда мы приехали? »– рабыня вопросительно поглядела на мужчину, ожидая указаний.

Гудвилл забыл о том, что рядом с ним сидит не обычная девушка из гетто, или резервации, а рабыня.

«Конечно, она знает. Она насмотрелась в жизни ужасов похлеще твоего. Ты наемник-контрабандист, ездишь на собственной тачке, хоть и допотопной, но благодаря связям Драгунова напичканной электроникой и примочками по последнему слову техники. Сейчас у тебя сложное положение, но оно никогда не было настолько тяжелым, как у этой девушки, – контрабандист заглушил двигатель нажатием кнопки за рулем, – ты свободный человек. Хотя свобода твоя ограничена властью корпораций, но ты, по крайней мере, не сидишь в клетке и не ползаешь на поводке за богатым дяденькой из резервации. Кто знает, какие страхи успела повидать Элли… Ну вот. Ты снова начинаешь сопереживать и привязываться к ней».

Скрестив руки на груди, Гудвилл откинулся затылком на подголовник кожаного сиденья. Он смотрел в пустоту сквозь таинственный и немного жуткий в инфракрасном спектре лесной пейзаж. Мысли его были не здесь. Они скакали, то оказываясь в прошлом, в том неприятном разговоре с Драгуновым, то в будущем в попытке предсказать, что ждет его там, в Пекине. В этой истории было много моментов, которые не нравились Гудвиллу. Ощущение тревоги не покидало контрабандиста с момента, когда L124 затолкали к нему в Шевроле. Наемник не любил рисковать по-пустому, а потому на любое дело у него был заранее подготовленный, тщательно вымеренный и рассчитанный план. И все равно при выполнении заданий, что-нибудь обязательно шло не по плану, приходилось импровизировать, быстро соображать – к этому он уже давно привык. Но в сегодняшнем задании от начала и до сих пор все шло не так.

В голове возникало много вопросов, но на все Гудвилл быстро находил ответ. На все, кроме одного. Если нужно перевезти раба через границу никто не садит его одного в салон автомобиля. Работорговцы дожидаются, пока соберется партия невольников не меньше пятидесяти человек, и только тогда нанимают контрабандиста. Транзит стоил недешево и, если бы корпорации перевозили рабов по одному, то быстро разорились бы. Плюс ко всему для их перевозки обычно подбирали контрабандистов с более низкими тарифами и качеством доставки. Гудвилл знавал пару ребят, которые в рейтинге наемников занимали места еще ниже, чем он. Те готовы были пахать на работорговцев за гроши плюс «фирменный подарок» в виде возможности бесплатно воспользоваться товаром во время его перевозки. Таких контрабандистов Гудвилл при встрече в открытую называл позором своей профессии. И все же почему сейчас в его машине сидела всего одна рабыня?

Почувствовав на себе взгляд, мужчина повернулся к девушке и заглянул той в глаза.

– Можешь поспать. Мы уже у границы и до четырех утра мы не двинемся с места, – Гудвилл сунул руку в сумку и, вынув из нее протеиновую вафлю, зашелестел оберткой, – у каждого контрабандиста есть свои пути и свои обходные тропы, по которым можно пересечь границу. Чтобы добраться до моей тропы, нам нужно подождать, пока китайский спутник на орбите займет такое место, чтобы мы оказались в слепой зоне. Сторожевые беспилотники патрулируют местность с интервалом в десять минут, так что в четыре утра у нас появится пятиминутное «окно» для того, чтобы прорваться к норе.

Вафля громко хрустела на зубах, Гудвилл тщательно прожевал ее, поморщился и с трудом проглотил:

– Гребаный Экибастуз! Чем вас кормят?! На вкус как бумага. Пересечем границу – угощу тебя китайской лапшой. Я знаю одну неплохую забегаловку.

«Может, удастся хоть немного скрасить твое существование», – подумал контрабандист, но вслух не произнес ничего. Надкусанную вафлю он завернул обратно в упаковку и сложил в сумку. Из кармана куртки Гудвилл вынул три небольшие гремящие баночки, вытряхнул по две таблетки из каждой на ладонь и тут же закинул их в рот. Стараясь проделать все это как можно быстрее – он не любил демонстрировать другим свою болезненность и не любил вопросов. Гудвилл проглотил лекарства вместе с глотком воды из бутылки, после чего сунул в уши затычки беспроводных наушников.

– Проигрыватель. Случайный порядок.

В плеере машины была только старая музыка двадцатого– двадцать первого века, ее наемник считал более живой. В ушах заиграла мелодия знакомой и песни с текстом, так хорошо описывающим жизнь Гудвилла:

«When your out here in this jungle

It's wild round 'ere, you don't wanna spend a night round 'ere.

When your out here in this jungle, aint nothing nice round 'ere,

Troubles what you find round 'ere.

When your out here in this jungle, in this jungle.

Your always caught in this struggle, in this jungle.

But you keep asking for trouble, you love?

You love when trouble comes your way, your way, your way…»

«Так это остановка на ночь», – поняла Эль, внимательно слушая мужчину и не опуская головы. Она просто не посмела, когда встретила серьезный взгляд карих глаз, словно ищущих отголосок понимания в её собственных. Девушке казалось странным, что он так подробно рассказывает ей все, что запланировал. Ведь он не обязан, она всего лишь питомец, животное, с которым можно не считаться.

«Зачем? Чего он хочет этим добиться? – не понимала она, пока в голове не вспыхнула другая мысль. – Четыре утра… Но ведь инъекцию нужно сделать раньше, верно? »

– Сэр, – L124 все сомневалась, стоит ли вообще открывать рот, но слова все-таки вырвались, тихие и неуверенные. – Инъекции… Не забыть…

Она замолчала и затравленно отвернулась, пытаясь проанализировать, не прозвучали ли её слова, как указание. Раб не смеет указывать свободному человеку, что делать и как поступить. Раб вообще не должен открывать рта без разрешения, но в данном случае ей, вроде как, можно это делать, да? До сих пор наказаний не поступало, значит все в порядке? От этой неопределенности начинала болеть голова.

Элли резко вскинула голову, инстинктивно отстраняясь, когда услышала повышенный тон Гудвилла. Причина его недовольства вызывала недоумение и шок. «Зачем он ест их? Это же пища таких, как я, так почему? »– думала она, рассматривая сморщившееся от отвращения, кажется, лицо курьера. Но потом он произнес слова, от которых у рабыни непроизвольно расширились глаза.

– Не нужно, сэр, – еле слышно зашептала она, еще больше вжимаясь в дверцу. – Я… Я всего лишь раб…

Зачем этот мужчина говорит такие странные вещи? Для чего? Это новая форма наказания? Проверка? Что все это значит? Девушка не понимала, она искала ответ среди правил, вписанных в её тело и разум с помощью тока и плети, и не находила ничего. Это было ненормально, это было неправильно. Если это то, что называют добротой, то она не нужна L124. Доброта ничего не стоит в этом мире, и за ней может скрываться истинная причина, намного более низменная, страшная, болезненная.

Но курьер, погруженный в свои мысли, не услышал рабского лепета. Девушка желала, чтобы он и вовсе забыл о её существовании. Так было бы проще. Она чуть слышно вздохнула, когда Гудвилл вставил наушники и включил музыку. «Это что, было облегчение? – недоумевая, подумала рабыня, прикасаясь холодными пальцами к шее. – Нет, это просто невозможно». Она не могла чувствовать и не особо хотела. Достаточно было помнить те эмоции, которые когда-то заполняли её естество, ведь сейчас они были бы лишь тяжким грузом. Да, именно так.

С такими мыслями Эль попыталась удобнее устроиться на своем сидении, чтобы последовать совету Гудвилла и поспать. «Удобнее» не получалось, привычная к позе эмбриона, она чувствовала себя опасно открытой и беззащитной, да и прохлада от стекла, к которому девушка неосознанно прижалась лбом, не дарила успокоения и лишь заставила поежиться.

Она бы в жизни не решилась трогать какие-либо рычажки или кнопки в чужом авто, даже если бы это могло подарить ей уютный сон в лежачем положении, поэтому L124 осторожно сползла с сидения и попыталась расположиться внизу, покрепче обнимая колени и прижимаясь лбом к линии сгиба ног. Пусть места было мало, но так было привычнее, словно в её собственной клетке, где тоже не особо разбросаешься конечностями. И рабыня не могла отделаться от мысли, что такое положение – правильное: свободный мужчина лежит вольготно на сидении, а она, животное, ютится в ногах, как и положено жалкому питомцу. Элли постепенно расслабилась, насколько позволяла поза, и почувствовала, что веки её тяжелеют с каждой секундой, пока вовсе не опустились, погружая разум девушки в холодную, спасительную темноту.

А потом ей приснился дом, такой, каким она запомнила его четыре года назад – теплый, родной и навеки потерянный. Перевернутая мебель, которой и так было немного, разбитая посуда и окровавленный пол, топот ног в тяжелых сапогах и женский крик, эхом раздающийся в ушах. Но Элли не было страшно. Ведь даже во сне она ничего не чувствовала.

Напоминание от Элли о необходимости инъекции, во многом благодаря которой она и стала рабыней, вызвало у Гудвилла горькую улыбку. Он проследил, как девушка сползла на пол и свернулась в клубок, словно верный пес, что лежит в ногах у хозяина. «Твою-то мать…»– вот и все, что мог бы сказать об этом наемник. Нажатием кнопки на приборной панели он настроил систему климат контроля на подогрев ног. Теплые потоки воздуха неслышно потекли сквозь решетки кондиционера вниз, согревая девушку, сидевшую на половике.

Наемник достаточно пережил и насмотрелся разных ужасов за свою жизнь. Но сейчас он еще раз убедился, что смерть – это не самый худший исход. Хуже всего, когда ты начинаешь забывать о том, что ты человек. Свободный человек. Забывать свое имя, свою историю, своих предков. В ушах сменялась одна песня за другой, а Гудвилл смотрел сквозь призму лобового стекла в пустоту и думал:

«У меня есть мечта: заработать достаточно денег и свалить в место, удаленное от цивилизации настолько, чтобы не видеть больше всей этой мерзости. А что насчет этой девушки? Ведь у нее, как и у меня, когда-то были мечты, цели. Сейчас это все у нее отняли, – в памяти всплыло все, что он слышал от L124, – отняли даже мечты. Одна лишь цель – угодить хозяину. И существование, состоящее из страха и боли».

Изучив реакцию девушки, Гудвилл предположил, что препарат, на котором содержат рабов, гасит у них все эмоции кроме одной – страха. Страх боли и страх потери жизни – то, на чем зиждилась власть не одной тысячи правителей в истории планеты Земля.

Неожиданно для самого себя контрабандист вспомнил свое детство. Родители погибли на войне, и воспитывался мальчик бабушкой и дедушкой. Бабушка его была истинно верующей христианкой. Гудвилл всегда восхищался силой ее веры. Такие люди были уникальны в своем роде, поскольку для истинно верующего человека всегда существовали блага высшие, чем жизнь, и контролировать его страхом смерти или боли было невозможно. Такой была и его бабушка. Она старалась передать свои знания и свою веру тогда еще маленькому Гудвиллу, пересказывала ему моменты из Священного Писания каждый вечер перед сном и после всегда обсуждала со своим внуком каждую из поведанных историй. И сейчас, глядя на то, как ведет себя Элли, ему вдруг вспомнилось:

«Моисей водил евреев по Синайской пустыне сорок лет, когда хотел подарить свободу своему народу. Именно столько времени понадобилось, чтобы вымерла рабская психология. Страшно не то, что рабы работают и живут против своей воли. Страшно то, что они забывают о ее существовании. Им начинает казаться, что воля хозяина – это их собственная воля».

Однако, жестокая реальность, начинавшаяся прямо за порогом квартиры, не позволяла юному уму впустить веру вместе с теми знаниями, что он получал. Уроки не прошли бесследно, но обрести веру Гудвилл так и не смог. Бабушка умерла, когда ему было шестнадцать. Наемник всегда говорил, что в тот день умер последний верующий человек на земле. Сейчас веры уже не существовало. Осталась только религия для тех элитных двадцати процентов населения земли, живущих в резервациях.

Гудвилл сунул правую руку во внутренний карман куртки, расстегнул его и извлек книжку величиной в ладонь – последний подарок от бабушки. Эту часть себя наемник не показывал никому, даже сейчас он внимательно посмотрел на L124, чтобы убедиться, что та спит. На обложке мелкими буквами виднелась надпись «Псалтырь». Над водительским местом мягким, едва ощутимым светом загорелся фонарь. Листнув пару страниц, наемник принялся читать про себя:

«Господь – Пастырь мой;

я ни в чем не буду нуждаться.

Он покоит меня на зеленых пастбищах

и водит меня к тихим водам.

Он душу мою оживляет

и ведет меня по путям праведности

ради имени Своего.

Пусть пойду в темноте долины смерти,

не устрашусь я зла,

Потому что Ты со мной…»

В реальность его вырвала сильная вибрация часов и мерзкий звуковой сигнал в наушниках.

«Три сорок пять, – взглянул он на часы, – пора сделать инъекцию».

Книга была быстро спрятана в куртку. Гудвилл вынул наушники, достал из сумки роковую коробку и открыл ее. Пару секунд он смотрел на капсулы и шприц-пистолет. Внутри все протестовало:

«Остановись. Не делай этого. Ты сильный. Ты справишься. Нет. Ты не сможешь помочь ей. Просто убьешь и себя, и ее, так что возьми эти гребаные капсулы и сделай чертов укол».

Шприц был заряжен, на его боку загорелся зеленый индикатор – теперь можно. Гудвилл тихо перегнулся через подлокотник к мирно сопящей девушке и осторожно убрал ее волосы, оголяя шею. Острие шприца замерло над кожей в паре сантиметров. Рука дрожала. Индикатор в руке L124 угрожающе пискнул и загорелся красным, подгоняя мужчину.

«Прости, – контрабандист прижал шприц к шее девушки и нажал на спуск. С тихим шипением «лекарство» покинуло ампулу. Гудвилл убрал уже разряженный прибор от шеи Элли, оставив красную точку с каплей крови в месте укола: – Ты за это мне ответишь, Драгунов».

– Запустить двигатель, – мотор тихо зарычал, мужчина добавил чуть громче уже для рабыни: – Просыпайся. Пристегнись. Готовность четыре минуты.

Впервые за долгое время девушка так крепко спала. Ей было плевать на неудобную позу, потому что здесь было тепло, сухо и тихо, совсем не так, как в их «конуре». Даже кошмар, который начал сниться рабыне, сменился чем-то мягким и неторопливым, похожим на бескрайнее море зелени, колышущейся на ветру. Это было настолько непривычно и умиротворяюще, что L124 не хотела просыпаться. Она не услышала писка индикатора, к которому давно привыкла, и даже на укол не среагировала – тело настолько свыклось с этой процедурой, что мозг просто не давал об этом отчета.

А вот голос Гудвилла не был привычен, он подействовал, как ведро холодной воды на голову – отрезвляюще, от чего девушка тут же распахнула глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на бардачке. В ногах и спине вспыхнула боль, мышцы затекли, и Элли с трудом смогла осторожно сесть обратно. Она попыталась размять шею, по привычке провела рукой по коже, пытаясь пальцами размассировать боль, но вдруг остановилась. Посмотрев на ладонь, она увидела растершийся след крови. Рабыня бросила на мужчину короткий взгляд, но промолчала. Да и что она могла сказать? Лишь пристегнулась, как велели, и уставилась безразличным взглядом в окно.

Двигатель зарычал, когда водитель нажал на педаль газа, и машина резко тронулась с места. У них было мало времени, «окошко» всего в пять минут, от которых зависело их будущее, да что там – их жизнь. От огромной скорости L124 вжало в спинку сидения, она инстинктивно вцепилась в подлокотник и ручку над дверцей, словно это могло гарантировать ей безопасность. Разумом девушка понимала, что это глупо, что при столкновении это не поможет, но все её существо испытывало потребность в том, чтобы «держаться».

Деревья, превратившиеся в сплошную зелёную стену, исчезли, уступая пустырю, и единственным предметов внимания людей стала дорога, все больше и больше сужающаяся.
«Он назвал то место «норой», но что она из себя представляет? »– рабыня не могла отделаться от ассоциаций с медвежьими берлогами и барсучьими норами. Первое подходило Гудвиллу неплохо, потому что он казался ей нелюдимым одиночкой, предпочитающем жить вдали от всей этой «цивилизации». А еще она поняла, что он не одобряет рабство. Во сне мозг проанализировал всю полученную за те несколько часов их знакомства информацию, и вывод стал очевиден. Но понятнее от этого мужчина на водительском сидении для девушки не стал. Она все еще не знала, как себя с ним вести, каковы рамки дозволенного. Не знала, стоит ли ожидать от него удара или окрика. Ведь несмотря ни на что: она – товар, а он – курьер. Если потребуется, он просто перекинет её через плечо, как мешок с картошкой, и она не посмеет противиться. Да и нужно ли это – сопротивление?

Элли устало вздохнула, снова бросая короткий взгляд на Гудвилла. «Я сойду с ним с ума», – мысль была проста, но вызвала странные ощущения. Разве может такое ничтожное существо, как она, сойти с ума еще больше? И будет ли спасительной потеря рассудка? Может, её тогда просто отправят на ликвидацию, как того бедолагу?

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒